Окно с видом на счастье. II том

Сентябрь 2006 года

Юбилей школы решили отметить день в день – 3 сентября. Ему позвонили, конечно, заранее, еще в июле, и он с замиранием сердца тянул с решением до последнего. Идти или нет? Со своими одноклассниками он общался и так, без всяких там юбилеев. Учителей вот только повидать? Ведь до сих пор работают и Лукич, и химоза, и трудовик с ботаником… Но они с парнями частенько бывали в школе – уж пару раз в году точно, с Днем учителя поздравить, с Новым годом…

Он прекрасно понимал, что с большой долей вероятности Катя будет на этом мероприятии. Общих знакомых у них было много, но никто не знал об их романе. Никто, потому что, если бы знал хотя бы кто-то один, эта сенсационная сплетня еще двадцать лет назад облетела бы весь жилмассив и до сих пор обрастала бы все новыми пикантными подробностями. Саша понял это еще в девяносто третьем, когда, выйдя из коматоза после расставания с Катей, осторожно стал прощупывать почву. Никто из девчонок, а это было самым важным, ничего не знал. Никто не задавал ему ни наводящих, ни прямых вопросов, ни на что не намекал… Значит, рассуждал он, она тоже никому не сказала. Ну и пусть, решил он тогда, это останется нашей с ней тайной. Так ему было даже немного легче: создавалась иллюзия, что их с Катей что-то связывает, ну пусть хоть эта общая тайна.

Значит, тогда, летом девяносто третьего, им не казалось, что они одни на необитаемом острове, острове их любви в огромном океане безвременья, бессезонья, безнадежности, безденежья и безлюдья.

Он все-таки пошел. День был чудесный, солнечный, и никакой осенью еще и не пахло: тридцатиградусная жара стояла уже несколько недель подряд, и прогретым было все – земля, деревья, трава, асфальт. Городские пляжи были переполнены, и народ, словно позабыв о том, что Ильин день давным-давно прошел, купался в Оби, на море и даже в фонтанах в центре города – до того было жарко. Саше, родившемуся в январе, по всем народным приметам полагалось любить зиму, мороз, метель, лыжи и коньки, однако он из всех времен года предпочитал лето. Солнца он не боялся, загорал моментально, никогда не сгорая, отчего его зубы становились еще белее, а кожа приобретала удивительно красивый оттенок. Чтобы загореть, ему не нужно было часами париться на пляже, достаточно было пару дней походить в льняных брюках и рубашке, и все – тело становилось смуглым, как будто он неделю валялся у моря.

Он решил, что пойдет на школьный юбилей, в самый последний момент, уже во второй половине дня, когда собирался домой. «Да и пойду! Чего такого-то? Ну и будет там Катя, подумаешь, подойду и поговорю с ней, – храбро думал он. – Делов-то. Уже прошло столько лет, что она, поди, и думать обо мне забыла!»

Последняя мысль, правда, вызвала у него большие сомнения, как-то не верилось, что Катя могла его забыть. Не те это были отношения, которые забываются.

Критически осмотрев себя в зеркале, висящем в коридоре отделения, Саша пошел в ординаторскую и переодел майку. Штаны на нем были классные, итальянские, льняные, и сидели они так, что женщины на улице оборачивались и с тоской смотрели на его задницу. Мокасины, надетые, как и положено, на босу ногу, тоже имели вполне буржуйское происхождение, а вот майка не дотягивала до этого блистательного уровня. Благо в шкафу он всегда держал запасную: лето было жаркое. Запасная не подкачала – поло со скромным крокодильчиком на груди как нельзя лучше вписалось в ансамбль. Саша улыбнулся, вспомнив «мини-бикини-69», зацепил между пуговками поло темные очки. Взял телефон, ключи от машины и уже хотел было выйти из ординаторской, как вспомнил про очки обычные и подумал: «А вдруг она все-таки придет? Я же без очков ее не смогу разглядеть…» Сложив очки – две дужки и перемычка из золотистого металла – в футляр, он, наконец, пошел к машине.

В холле на первом этаже школы собралось уже довольно много народа. Девчонки-старшеклассницы, сидя за длинным столом в дальнем конце холла, регистрировали вновь прибывших, а мальчики, стоящие у дверей, направляли входящих к ним. Лавируя между группами возбужденно общающихся людей самых разных возрастов, Саша подошел к столу. Девчушка с любопытством уставилась на него:

– Здравствуйте! Какой у вас год выпуска?

– Восемьдесят седьмой, – ответил Корольков и, встретившись взглядом с девочкой, засмеялся, потому что той было лет семнадцать, не больше.

«Каким же, наверно, старым я ей кажусь», – подумал он, однако увидел своих и благополучно забыл о подступающей дряхлости.

Девчонки дружно завизжали, увидев его, а Анжелка Царёва так скаканула к нему в объятья, что он с трудом ее удержал – девушкой она была, что называется, «в теле». Ленка Сидоркина, прилетевшая на юбилей из Москвы, где вела беззаботную жизнь красивой жены при богатом муже, явно вознамерилась Сашу соблазнить. Она прочно оккупировала его слева, взяв под руку и положив очаровательную блондинистую головку на его плечо. Всего на Ленке было некоторым образом с перебором: бриллиантов, косметики, страз, духов, геля в губах, отчего она напоминала маленькую нарядную новогоднюю елочку. Саша судорожно стал соображать, в какой это связи Ленка вдруг решила взять его на абордаж, и вспомнил, что после восьмого класса в трудовом лагере, когда, выпив человек на десять привезенную всеми правдами и неправдами «Посольскую», они играли в «бутылочку». Да, он тогда с ней целовался, точно! Еще и обжимался потом до утра, от чего на работу в поле вышел в таком состоянии, будто его всю ночь били, причем ногами. «Так это когда было-то! – подумал он. – Сто тыщ лет назад! Нам тогда по пятнадцать было, придуркам!»

Темные очки он оставил в машине, а очки с диоптриями болтались на груди, зацепленные за петельку поло. «Не вижу ничего, – вспомнил Корольков, – а вдруг Катя…» Он осторожно освободился от Ленки, от чего та возмущенно замыркала, и надел их.

– О, Саша! – тут же отреагировала Сидоркина. – Ты носишь очки-и-и?

– Если тебе не нравится, Ленок, я могу снять, – галантно ответил он и увидел Катю.

Она явно только что вошла, потому что девчонки из ее класса, яркой стайкой тусующиеся недалеко от Королькова, не успели ее увидеть. Да и сама она, стоя среди всей этой разномастной толпы, крутила головой по сторонам, высматривая, конечно же, своих.

Увидев ее, Саша изменился в лице: улыбка сползла с его губ, а глаза вмиг сделались несчастными. Зоркая, как коршун, Ленка заметила случившиеся с Корольковым метаморфозы и проследила за его взглядом. «Чего-чего? – подумала она. – Эта, что ли?! Катька Мороз?! Да не может быть! Хотя… Они же жили в одном дворе! Все возможно, конечно, только вот когда?»

Нахмурившись, Ленка попыталась отвлечь Сашу, что-то защебетала, однако не тут-то было: тот словно не слышал ее. «Погоди, Ленок», – единственная фраза, которую он смог произнести.

Он смотрел на Катю, и вокруг него словно смолкли все звуки: он не слышал многоголосья шумной толпы. Что-то случилось и со зрением – он читал про такое: когда снайпер несколько дней лежит в засаде, он перестает видеть что-либо, кроме своей цели. Зрение обостряется, и, не видя ничего вокруг, цель свою он визуализирует во всех подробностях даже на огромном расстоянии.

Он видел ее всю сразу, свою Катю. Свою до такой степени, что стало больно в груди и сбилось дыхание. Он видел каждую прядку ее волос, ее пальчики, такие же тонкие и длинные, с красивыми продолговатыми ногтями. Руки выше локтя, утратив девичью хрупкость, стали чуточку круглее, а бюст – еще шикарнее: в вырезе простого льняного платья виднелась глубокая ложбинка. Длинных волос не стало, и Саша расстроился – он так любил перебирать ее локоны, то заправляя их ей за уши, то закручивая вокруг ее носа, от чего Катя всегда начинала фыркать и, отбросив его руки, заворачивала волосы в какой-то необычный высокий узел на самой макушке. Заколоть его она могла и первым попавшимся карандашом, и какой-то длинной штукой, похожей на гребешок.

«Создатель, о чем я думаю!» – с ужасом пытался он остановить себя, но ничего не получалось. Он продолжал смотреть на нее, узнавая ее новую и вспоминая ту, которую знал, и образ которой хранил в памяти все эти годы.

Стрижка чуть ниже шеи – прядки небрежно разметались вокруг лица. Ей шла эта стрижка, делала ее лицо совсем юным и слегка удивленным. Макияжа не было, и от этого она казалась моложе своих ровесниц. Все те же ведьминские зеленые глаза, все те же темные густые ресницы. Саша жадно смотрел и смотрел на Катю и видел ее всю: ступни все такие же узкие и длинные, лодыжки тонкие, ножки стройные… «Козочка моя, – с нежностью подумал он. – Козочка…» Каким-то невероятным образом он видел ее кожу, каждую родинку на шее, видел и то, что скрывало легкое платье: на ней было бирюзовое белье. Он буквально чувствовал, словно смог потрогать ладонями, как кружево облегает тяжелую грудь и упругую попу. А на правой лодыжке, прямо над косточкой с наружной стороны красовалась скромная по размеру, но вполне заметная черная татуировка – очень красиво выбитая роза. Саша сразу понял, почему она сделана именно на этом месте: там у Кати была небольшая сосудистая звездочка. Она страшно стеснялась этих нескольких красных прожилок: сидя, постоянно подворачивала под себя ногу, а ходила чаще всего в джинсах. Когда Саша допытал-таки, в чем там было дело, долго хохотал и называл ее дурындой, силой вытаскивая ее ногу из-под попы, и не успокоился, пока не обцеловал всю лодыжку, наставив ей таких синяков, что трех несчастных сосудиков стало совсем не видно.

– Катька, – закатывался он от смеха. – Ну ты балда! Кому нужны твои телеангиоэктазии? Мужики вообще на это не смотрят!

– Теле… чего? – переспрашивала Катя.

– Дунька ты, вот чего! Мужики вот на что смотрят! – и хватал ее за грудь, за попу, за стройную тонкую ножку…

«Все-таки закрыла она ее, – вздохнул Саша. – Вот ведь дуреха!»

На ней не было никаких украшений, кроме огромного камня в тонкой золотой оправе на среднем пальце правой руки. Золото было зеленоватым, нерусским, а камень – странным, дымчато-коричневым.

«Необычное кольцо, – подумал он, и адреналин ударил ему в голову, в руки, в грудь. – Она самая красивая женщина здесь! Вокруг нее словно свет какой-то… Она самая красивая женщина в мире…»

Тут она его увидела, и он успел заметить, что глаза ее стали испуганными и потерянными. Их взгляды встретились и – какая там искра! Молния, разряд тока высокого напряжения, вихрь, ядерный взрыв, цунами, смерч… Сколько времени их глаза были вместе, сказать сложно: им обоим показалось, что столетье, а на самом деле пару секунд. Время остановилось, и киношная пуля, медленно крутясь вокруг своей оси, полетела в цель. Они одновременно отвели глаза, и, как в детской игре «отомри» все вокруг зашевелилось, и стали слышны звуки.

Его сердце глухо и быстро колотилось о ребра. «Я болен, – отстраненно думал он. – Я просто болен ею. Это рецидив. Что мне теперь делать с этими мыслями, с этими воспоминаниями, если я, стоя в нескольких метрах, почувствовал, как пахнет ее кожа и услышал, как бьется ее сердце? Что мне теперь делать?»

Почему-то вся его решимость пропала, и о том, что собирался подойти к Кате и даже поговорить с ней, он забыл. А может, не забыл, а попросту боялся?

«Пожалуй, это именно так: я боюсь, – думал он. – Так я живу все эти годы с иллюзией, что где-то есть моя Катя. Пусть не со мной, пусть в параллельной реальности, но моя. А заговори я с ней – и вдруг узнаю, что моя Катя давно замужем… Или у нее родились какие-то дети от какого-то чужого мужика…»

В том, что она никогда не простит его, Корольков был абсолютно уверен. Но он вдруг понял, что, если она еще и скажет ему об этом, то такого он точно вынести уже не сможет.

«Нет у меня такой силы духа, чтобы вынести это, – в ужасе думал Саша. – Я тогда попросту умру, все кончится, и я больше никогда ее не увижу…»

Самым страшным кошмаром доктора Королькова был сон, который повторялся, не меняясь, из раза в раз, годами: он умирает, и страшно не это. Страшно, до умопомрачения, до судорог, что вот сейчас он уйдет в какие-то неведомые дали и никогда больше не увидит Катю.

Когда он видел этот сон, то всегда со стоном просыпался, а потом уже не мог уснуть до утра и курил, курил одну сигарету за другой, пока не начинало першить в горле.

Хирург Корольков умел принимать мгновенные решения. Даже не пытаясь допустить мысль о том, чтобы подойти – вот же она, совсем рядом! – и заговорить с ней, он принял единственно возможное для себя решение: бежать. Бежать от нее хоть на край света, лишь бы она не сказала, что никогда не простит его. Уж что-что, а решения принимать он умел…

Тут Александр Леонидович Корольков – брутальный красавец и мечта всех женщин, без пяти минут кандидат медицинских наук и лучший ученик знаменитого профессора Мусина, один из перспективнейших хирургов города, а также гордость и краса больницы номер четыре – выхватил из кармана удивленно молчащий телефон. Открыв его, он, обращаясь к неведомому ему самому собеседнику по имени почему-то Андрей Брониславович, прогнал такую ересь, что долгие годы потом испытывал невообразимый стыд и страх, что рядом мог находиться кто-то с медицинским образованием. Из его монолога выходило, что пациента следует заинтубировать, потом прооперировать по поводу разрыва селезенки, затем дать ему спинальное обезболивание и лишь потом перевести из палаты интенсивной терапии в общую, предварительно выведя колостому.

– Хорошо, Андрей Брониславович, – произнес он напоследок в трубку. – Сейчас приеду.

– Ну Са-а-а-аша… – заныла Сидоркина. – Ты что, уезжа-а-а-аешь?

– Ленок, прости! Вызывают к «тяжелому» пациенту. Хорошо, что выпить не успел! – ответил Корольков, старясь не смотреть ни на Ленку, ни по сторонам.

– Корольков! – возмутился кто-то из девочек. – Мы так не договаривались!

– Я вернусь! – убежденно заверил он. – Попозже приеду!

И, все так же, не глядя по сторонам, вышел из холла на крыльцо, достал из кармана сигареты и, закуривая на ходу, пошел к машине своей уверенной развинченной походкой уличного пацана.

Он не увидел в сгустившихся сумерках, что в самом дальнем углу школьного крыльца прячется стройная женская фигурка. Если бы он почувствовал ее взгляд спинным мозгом, как тогда, в далеком девяносто третьем году, он обернулся бы и увидел, с какой тоской, закусив губу, Катя смотрит ему вслед, и как огонек сигареты в ее руке освещает огромный камень на среднем пальчике. Если бы он обернулся, возможно, все было бы иначе.

Андрей Брониславович долгие годы потом будоражил его мозг. Особенно он мучил Сашу в часы, которые его подруга Света Гулькина метко называла «похмельными зорями». Если вдруг он перебирал с вечера, то просыпался рано утром и, как правило, уснуть более уже не мог: хотелось сначала пить, потом в туалет, потом снова пить… И в такое время его одолевали разные, обычно не слишком радостные мысли. С того достопамятного школьного вечера ему стал являться зеленым мутным видением неведомый Андрей Брониславович. Чем-то он неуловимо напоминал Саше виденные в детстве в журнале «Крокодил», сложенном стопками у деда на чердаке, карикатуры то ли на шпионов, то ли на спекулянтов.

«Кто это? – мучительно думал Корольков. – Кто? У меня нет знакомых с таким именем-отчеством…»

Он долго перебирал в памяти школьных друзей и их ближайших и далеких родственников. Потом принимался за институтских знакомых, преподавателей, армейских сослуживцев и их родителей. Потом подходила очередь коллег и даже мужей его любовниц… Нет. Никого с такими данными он вспомнить не мог.

«Может, пациент?» – догадался как-то Саша и даже не поленился, перебрал истории болезней за несколько лет, для чего пришлось подкупать бабку из больничного архива – суровую и непреклонную Изольду Яковлевну.

– Тебе зачем это еще? – подозрительно спрашивала та. Подпольная кличка архивариуса была Изо Льда – настолько она была гадючной – как Снежная Королева.

– Ну на-а-а-адо, Изольда Якльна… – ныл Саша и совал ей пакет с продуктовым набором, презентованный благодарными родственниками какого-то бедолаги, коего накануне доктор Корольков своим искусством вырвал из лап смерти.

– Смотри мне, Корольков! – приняв пакет, строжилась Изо Льда, помнившая Сашу еще медбратом. – Хоть одна бумажка пропадет, я тебе лично бубенчики отрежу!

Содрогнувшись, Саша клятвенно пообещал, ощущая при этом неприятный холодок в области упомянутых органов, что бумажек красть не станет, а только посмотрит.

Но и в архиве его ждало разочарование: ни одного Андрея Брониславовича, как и Бронислава Андреевича, как, впрочем, даже Сергея Брониславовича, он там не обнаружил.

Так и остался на долгие годы этот неведомый персонаж мучительным спутником Сашиных невеселых предрассветных мыслей.

Он сел в машину и, ловко вывернув из «кармана» возле школьной ограды, уехал. Как долго он колесил по городу, Корольков не мог сориентироваться даже приблизительно. Как оказался на Колыванской трассе, тоже оставалось для него загадкой.

В голове его билась единственная мысль: «Я успел! Я успел. Она не сказала мне, что ненавидит меня. Она не сказала мне, что не простила. Я смогу жить дальше. Вот только немного успокоюсь, и смогу. Сейчас. Сейчас. Вот еще покурю, поезжу немного и смогу жить».

Очнулся он у въезда в населенный пункт под названием Скала с почти севшим телефоном, валяющимся на пассажирском сиденье, и мигающим индикатором бензина. На часах было одиннадцать. Это немного отрезвило его. «Завтра же на работу», – вспомнил он и отправил смс лучшему другу Лёхе: «Я на Колыванской трассе у Скалы бензин кончился телефон сел приезжай». Положив голову на скрещенные на руле руки, стал ждать.

Через час его стоящую на обочине «бэху» красного цвета осветили фары. Немного позади остановилась машина, и из нее, чуть кряхтя, вывалился полусонный Алексей. Рывком открыв водительскую дверь, он увидел своего друга Сашу и выволок его наружу:

– Саня, ты чокнулся? Что за выходки?! Меня Танька чуть не убила! Пускать не хотела, вы, говорит, со своим Корольковым по бабам пойдете!

– Лёха, прости…

– Саня, че за фигня?! Опять от разъяренного мужа убегал, поди?

– Да какие мужья, кому я нужен… – оправдывался Корольков.

– Ты пьяный, что ли?! – снова заорал Леша.

– Трезвый…

– А чего ты сюда приперся-то, если трезвый?! Совсем уже?

– Лёх, прости… С меня поляна…

– Ну ты в натуре дебил! – резюмировал доктор Румянцев. – Открывай крышку, сейчас залью тебя, и поедем!

– Лёх?

– Чего тебе, убогий?

– Можно я у вас переночую, а? – просительно заглянул ему в лицо Саша.

– Можно, конечно! – удивленно ответил тот. – Только на кухне, дети от бабки вернулись, школа же, мать ее…

– Да хоть на коврике у двери, Лёх… Не могу я сейчас один, совсем не могу.

– Не расскажешь? – с пониманием спросил друг.

– Пока нет, Лёша. Может, потом, когда-нибудь…

– Ты завтра дежуришь, Сань, ты не забыл? – попытался вернуть друга к действительности Алексей.

– Помню, помню, – ответил тот. – Все нормально будет.

Они залили в бак бензин из канистры, привезенной Румянцевым, и, друг за другом развернувшись на ночной трассе, поехали в город.

– Господи, Саша! – вполголоса воскликнула Татьяна, сразу открыв им входную дверь: видно, не спала, торчала на балконе, ждала, когда приедет муж. – Что с тобой? Мешки какие под глазами! Бледный весь! Что случилось? Пил, что ли?

– Да не пил я, не пил! – обнимая Таню, на манер дяди Мити из любимого фильма, ответил Саша. – Сухой, как лист!

Таня с Лёшей молча переглянулись. Каждый из них словно хотел сказать: «Ну раз шутит, не все так плохо».

– А ну быстро оба спать! – все так же шепотом прикрикнула Таня. – А бензином-то от вас воняет! Фу-у-у-у! Саша, иди в душ, – продолжала распоряжаться она. – Я тебе постелю пока. Зубная щетка твоя знаешь, где. Да не шумите вы! Пацанов разбудите!

– Та-а-а-ань? – позвал ее муж.

– М-м-м?

– Дай пожрать чего-нибудь…

– Поздно уже, Лёш… – просительно протянула она.

– Ну хоть бутер, Тань… И чаю…

– Саша, а ты? Тоже, поди, голодный? – повернулась она к Королькову.

– Я не знаю, Тань, – задумчиво ответил тот. – Голодный я или нет…

– Лёша, да что с ним?

– Не знаю, – так же встревоженно ответил Алексей. – Не говорит.

– Так, – она села за стол на кухне. – Лёша, погоди. Саша, сядь.

Корольков послушно приткнулся на табуретку напротив.

– Дай пульс, – Татьяна была прежде всего кардиологом. Она помолчала, сжав пальцами его кисть. – Да нет… Все нормально.

– Да все нормально у меня, Танюш! – начал было Саша. – Не выдумывай…

– Заткнись, а? – беззлобно попросила она. – Лёша, принеси тонометр. В зале в верхнем ящике. Тихо только, не топай ты, как слон!

– Таня! – снова возмутился Саша. – У меня нормальное давление! Успокойся!

Она молча закатала короткий рукав его поло повыше и обернула манжетой смуглое плечо:

– Тихо посиди, пожалуйста, – попросила она и вдела в уши фонендоскоп.

Измерив давление, доктор Румянцева задумалась.

– Чего там? – хором заволновались мужики.

– Удивительно, – задумчиво произнесла она. – Как у Гагарина перед стартом, – и добавила, будто бы они не знали, кто такой Гагарин. – У Юрия Алексеевича… Сто двадцать на восемьдесят.

– Ну, я же говорил! – облегченно выдохнул Саша.

– А ты точно не пил сегодня?

– Да точно, Тань! Ни грамма!

– Тогда феназепамчику тебе. На вот, – она достала откуда-то из-за банок со специями стандарт малюсеньких белых таблеточек, извлекла одну и протянула ее Королькову. – Пей.

– Да нафига он мне, феназепам твой! – возмутился тот.

– Пей, сказала! Черный вон весь, лица на тебе нет. Выспишься хоть, как человек. Утром на дежурство, а он фортеля такие!

А наутро Корольков проснулся со спасительной, как ему показалось в тот момент, мыслью: я должен жениться и забыть Катю. Что повлияло подобным образом на его явно больное в то утро сознание, не мог бы, наверное, сказать даже сам профессор Громов – знаменитый психиатр и друг Семёна Марковича. Однако он, словно одержимый, схватился за эту мысль, как за пресловутую соломинку… Он и вправду тонул тогда, и спасти его могло только чудо: например, Катя взяла и этим осенним утром появилась бы в квартире его друзей Румянцевых, уселась на табуретку в тесной кухоньке и сказала: «Я люблю тебя, Корольков». Но это не представлялось возможным даже в его воспаленном воображении, поэтому буквально через неделю, проводя практические занятия со студентами шестого курса лечфака, он увидел Арину.

Саша не знал, что встреча на школьном вечере – это тот самый его первый шанс быть с Катей, однако, даже стоя во Дворце бракосочетания под руку с красавицей Ариной, чувствовал, что в компьютере его жизни снова произошел какой-то сбой, поломка матрицы, ошибка в программе. Сделать с этим он ничего не мог, и жизнь его покатилась по ровным и, казалось бы, правильным рельсам. Однако ясно было одно: рельсы эти увозят Королькова далеко-далеко от душистого стога сена, в котором провел он самую лунную и самую соловьиную ночь в своей жизни с единственной, нежной, прекрасной юной женщиной по имени Катя.

Март 2015 года

Кое-как убаюкав разрывающийся от боли живот и несколько раз облизнув пересохшие губы, доктор Корольков немного задремал. В маленькую палату, так похожую на уютную спальню, вошла медсестра Валентина. Увидев искаженное страданием лицо заведующего, она вдруг подумала: «А ведь ему не только живот больно… Что-то в душе его происходит, видно же… Хороший мужик, а, похоже, не очень-то счастливый». Валя вздохнула, закрыла окно и, наклонившись над кроватью, несколько раз промокнула влажной ваткой губы Королькова. Он застонал и тихонько прошептал:

– Спасибо, Валечка… Можно еще?

– Конечно, Александр Леонидович, – она снова коснулась ватным шариком его губ. – Спите, сейчас полегче будет. Спите.

Выключив ночник, Валя вышла из палаты и прикрыла дверь.

«Водки этому врачу!»

Март 2015 года

– Витя, откуда такая пробка?! Сегодня же воскресенье вроде? – спросил губернатор у водителя.

– Так это, Сергей Владимирыч, – доверительно начал тот, – несчастье же в городе…

– Что такое? – вмиг проснулся губернатор, дремавший на заднем сиденье своего представительского бронированного мерседеса после долгого перелета сначала из Пунта-Каны в Москву, а затем из Москвы в Новосибирск. – Я чего-то не знаю?

– Мост же пешеходный через Красный проспект обвалился утром… Народу попередавило…

– Да ты что?! Когда?! Как?!

– Да, утром, в десять часов обвалился мост, рухнул прямо на проезжую часть. Там и пожар, потому что машины стояли под мостом, и так людей подавило, и с высоты попадали…

– Витя, так чего же ты молчишь? Я же не в курсе! Телефон выключил, а в Москве стыковка маленькая была, я и не включал его, не успел. Ставь давай цветомузыку и погнали быстрее! И телек погромче сделай!