Без сестры. Психопатороман

– Да, – сказал я. И поглядел на него.

Чёрт его знает, как я на него поглядел. Каким-то, не иначе, Хаубенштоком-Рамати2. А как ещё мне было на него глядеть?!

– Я знаю, недалеко есть два новых трупа, – сказал Олег Олегович. – Мы можем обшарить у них карманы, и всё, что мы найдём, будет твоё.

– Если это только очень близко, – сказал я. Деньги мне теперь нужны были. Я хотел, что бы у меня были деньги, когда я найду сестру.

– Буквально, два шага! – заверил тот.

– Я ведь не могу уходить далеко!

– Мы быстро!

Олег Олегович крабьей походкой шёл впереди, я хромым барсуком плёлся за ним следом. Насчёт двух шагов он, конечно, загнул. Шагов мы этих сделали с сотню. Или с пятьсот шестьдесят восемь. Но, в общем, было терпимо, я даже не устал. Зашли во двор совсем уж гадкого дома, и там, возле помойки лежали два мужеских трупа, накрытых ржавым и мятым железом для кровель.

Грохоча железом, Олег Олегович приоткрыл трупы.

У одного была чёрная дырка во лбу, у другого – перерезано горло.

– Если хочешь, пошарь сам у них в карманах, – застенчиво предложил он мне.

– Сделай это ты, – сказал я.

Трупы я не люблю. Я и себя не стал бы любить, если бы был трупом. Но я пока не труп. Я, пожалуй, даже хуже трупа. Живые хуже трупов. Хотя и думают при этом прямо противоположное.

Живые всегда заблуждаются.

Олег Олегович опустился на колени и, отставив зад и высунув язык от усердия, стал шарить у трупов в карманах. Я поднял голову. К окнам прильнули жильцы дома, они наблюдали за нами.

– Скорее! – нервозно сказал я Олегу Олеговичу.

– Сейчас-сейчас! – сопя и отдуваясь, отвечал он.

– Разве трудно обшарить несколько карманов?

Впрочем, я и сам видел, что несколько карманов обшарить не так просто. Трупы приходилось двигать, переворачивать, некоторая сноровка в этом деле у Олега Олеговича, надо признать, всё-таки имелась – шарил по карманам он ловко. Но меня смущали наблюдатели в окнах.

– Чёрт! – сказал я.

– Ещё немного, – умоляюще отвечал Олег Олегович.

– Хватит! – отрезал я и пошёл прочь со двора.

Олег Олегович догнал меня уже на улице, он семенил за мной, пытаясь ухватить за рукав и удержать.

– Наверное, друг, кто-то добрался до их карманов прежде нас, – смущённо бормотал тот. – Денег совсем нет, нашёл одну только карточку!

Он протянул мне фотокарточку, старую, серую, мятую, на ней была изображена моложавая женщина, слегка полноватая, с встопорщенными волосами и глазами немного навыкате. В целом же, она была миловидной.

– Она ведь не похожа на твою сестру, не правда ли? – трепетно спросил Олег Олегович.

– Ничуть, – хмуро ответил я, возвращая карточку.

– Ну да, ну да, тут просто лахудра какая-то, а твоя-то сестра красавица! – согласился он и бросил карточку на тротуар.

– Да, – с досадой сказал я. Мне было жаль потраченного времени, я жалел, что оставил свой пост, поддавшись пустым уговорам Олега Олеговича.

Возле дома сестры я постоял некоторое время, не решаясь зайти.

– Что? – сказал Олег Олегович.

– Ничего, – сказал я и зашёл в парадное.

Спутник мой увязался за мной. Мы посидели на ступенях между вторым и третьим этажами. Потом Олег Олегович вдруг встал и молча ушёл. Вернулся через полчаса, принёс пива.

– На остатки денег, – сказал он.

Мы выпили пива. Чтоб сделать ему что-то приятное, я отдал ему кошечкины молочко и булочку с блюдечка. Олег Олегович поел. Я сказал: мур, мур! И мы спрятались. Вскоре появилось новое молочко. Тогда и я поел. В животе у меня заурчало от молока и пива, и у Олега Олеговича тоже заурчало, сначала у него заурчало, потом и у меня, так мы сидели и урчали животами.

Мы не говорили, говорить было не о чем. Разве что о сестре. О моей сестре, разумеется. Ну, так мы о сестре урчали животами. Я – трепетно, да и Олег Олег так же трепетно, насколько мог. Хотя совсем уж трепетно у него не получалось – он всё же не знал моей сестры. На одних же домыслах далеко не уедешь.

И тут появилась тётка.

Тётка пёрла кошёлку. Увесистую, со всякой, разумеется, продуктовой дрянью (все эти наши тётки чрезвычайно любят покушать), хотя я бы, конечно, не отказался теперь и от дряни. Я был голоден.

Шла она снизу вверх.

– Я сестру жду, – глухо сказал я.

– Нет никаких сестёр! – недовольно ответила тётка, останавливаясь.

– Может, она вчера приходила? – ещё глуше и безнадёжней сказал я.

– И вчера не приходила.

– Может, она тихо пришла? Так, что никто и не слышал?

– Я не глухая. Я всё слышу. Когда кто пришёл, когда кто ушёл, когда кто сортир занял – меня не проведёшь.

– Может, она хоть звонила? – спросил всё-таки я.

– Очень кто-то тут её звонков дожидается! – отрезала тётка.

– А это вот Олег Олегович, – для чего-то сказал я.

Тётка кивнула, стрельнула в него глазами и вдруг прибавила:

– А я – тётя Тамара.

Тут что-то произошло с Олегом Олеговичем: он словно преобразился. Он подскочил со ступеньки, поправил свой не вполне чистый подшлемник так, что тот сделался несколько даже набекрень, развинченной походочкой приблизился к тётке, весь изогнулся, склонился и вдруг пропел масленым голосом:

– Тётенька Тама-арушка, ах какая ж у вас тяжёлая кошёлочка! Позволю себе предложить в качестве мужеской услуги дотащить оную до вашего етажа!..

Тут в животе у него громко проурчало.

Тётка запнулась, засмущалась, покраснела, но Олег Олегович склонился ещё ниже и неожиданно поцеловал потную тёткину руку с кошёлкой.

– Ох, Олег Олегович, какой вы, честное слово!.. – сказала та.

Но отдала кошёлку с охотой.

– С превеликим моим удовольствием, – промурлыкал ещё он.

Олег Олегович сделался словно гуттаперчевым. Он шёл впереди, он вихлял и раскачивался, он улыбался, он похихикивал, потрясывал подшлемником, отпускал комплименты тётке.

Я сделал шаг вслед за ними, но остановился. Что мне идти следом, если там нет сестры? Смотреть же на эти жалкие ухлёстыванья Олега Олеговича и убогое тёткино кокетство мне не интересно.

Я услышал, что дверь этажом выше открылась, и тётка вошла. После дверь закрылась, было тихо, и я ожидал, что Олег Олегович вернётся.

Но Олег Олегович не вернулся.

В животе моём проурчало.

Жить с пустым мозгом

Я не сразу себе признался: я ревновал Олега Олеговича. Нет, не к тётке Тамаре, разумеется! Плевать мне и на эту тётку и на Олега Олеговича вместе с ней, что бы они там совокупно теперь не вытворяли! Я ревновал его к сестре, он сейчас был ближе к моей сестре, чем я. К тому месту, по которому ступала её нога. Дело здесь в самом духе сестры, в её мистическом присутствии. Это даже хорошо, что сестры нет теперь в этой гадкой квартире (квартира бы только оскорбляла её, только бы задевала её – сестры – тонкие, деликатные чувства, её развитый вкус, её живой ум, её такт, её фантастические струны и прочие клавикорды), и всё-таки… сестра там незримо присутствовала. Обитала, существовала. Нет, я не сумею этого объяснить. Язык мой беден, чувства мои просты, мозг – скуден и пуст. Люблю жить с пустым мозгом.

Я стоял подле двери в квартиру.

– Предатель, предатель! – клокотал я.

Высокие мысли о сестре он променял на гнусные утехи с этой подлой тёткой. Хотя были ли у него высокие мысли? Могли ли они у него быть? Ведь он же не знал моей сестры. Не удивительно, что он переметнулся с такой лёгкостью.

Вскоре, впрочем, клокотанье моё прошло. Напротив: я теперь угас и удручился. Я почувствовал, что стремлюсь к несбыточному. Хотя может разве сестра быть несбыточной?

Но тоска уже овладела мной. Мне было никак не стряхнуть её, никак не изгнать её, никак из загашников, закоулков и минаретов своих не выдворить. Опустив плечи, я побрёл по лестнице вниз. Я решил навсегда отсюда уйти. Чего бы это мне не стоило. А стоить это могло много, чувствовал я.

По улице я шёл, не глядя ни перед собой, ни под ноги.

Всего пяток недоумков-прохожих попался мне на моём квёлом пути. В целом же, улица была пуста.

Если б этот город теперь вообще подох, я бы, пожалуй, сильно не расстроился. Чего расстраиваться из-за каких-то дурацких городов!

Пусть сами города расстраиваются, когда дохнут.

Прохожих я также не рассматривал, да и на дома мне было плевать.

Шёл я медленно. Иногда и вовсе не шёл. А так… существовал себе, стоя и молча. Неприметно и неуверенно.

И тут я вдруг очнулся. Где? Перед гадючником, разумеется, где ж ещё?!

Я теперь относился к нему не так, как в первый раз.

Некогда мне там поверили, меня там полюбили, мной там восхитились. Гадючник сей – не без добрых людей, сказал себе я. Не без приличных людей. Пускай и очень простых. Простейших! Смётанных на живую нитку бытия. Пьяниц, самых обыкновенных пьяниц! Сказал себе я.

В гадючник я вошёл почти без колебаний. Не то, что в прошлый раз. Осмотрелся по сторонам, как завсегдатай. Пьяницы были, возможно, другие, а может, и те же – пьяниц я не запоминаю. Буфетчик посмотрел на меня, я коротко глянул на него. На месте Олега Олеговича сидел какой-то другой дурак. Со взглядом, полным муторных сатисфакций.

Я присел к нему за столик едва ли не машинально.

Дурак смотрел на меня неприязненно.

– Ну, и где она? – громко спросил вдруг буфетчик.

– Кто? – втянул я голову в плечи.

– Твоя особенная женщина.

– Особенная?

– Да-да, особенная! – сказал буфетчик.

Тон его мне не понравился. Не люблю такой тон у буфетчиков.

– Это я так только сказал, что она особенная, нет, она, конечно, особенная – здесь я никого не обманул, но она не просто особенная женщина, она – моя сестра, и только потом уже – особенная женщина, – разом выпалил я.

Один кривой пьяница гоготнул в стороне.

Буфетчик вышел из-за своей стойки.

– Что он такое говорит? – спросил дурак, с которым я рядом сидел.

– А деньги у тебя есть? – спросил буфетчик, грозно нависнув надо мной.

– Деньги? – сказал я. – Деньги мне даст сестра, но это не важно. Хотя бы даже она мне их не давала. Я даже нарочно откажусь от денег, когда она мне будет их давать, потому что деньги не имеют значения, важна сестра, а не деньги… – я ещё продолжал говорить, а буфетчик уже, взяв меня за шкирку, приподнимал со стула. Всё-таки с его стороны было невежливо не дать мне закончить фразы. Все буфетчики – хамы, не зря я их не люблю!

– Что же касается сестры, – поспешно продолжал я, – так мне даже Олег Олегович поверил, он со мной согласился, что важна только сестра, он был со мной всё это время, он – хороший человек, наверное, но у него ужасающе много недостатков, так много, что он даже делается плохим человеком, его извиняет только отношение к моей сестре…

Буфетчик подвёл меня к выходу. Я всё витийствовал, я сам понимал, что витийствую, но никак не мог остановиться.

– Помогите, – попросил буфетчик. Один из пьяниц подбежал и услужливо распахнул перед нами дверь.

Тут буфетчик пнул меня сзади, и я вывалился на улицу. Ударившись коленями. Ободрав ладони об асфальт.

Я не торопился вставать на ноги. Мне не хотелось этого делать. Мне было противно стоять на ногах. Я очень не хотел походить на вас, на двуногих, прямоходящих. Вы мне теперь были отвратительны. Если бы было возможно, я навсегда ушёл бы из вашего невыносимого сообщества, освободился от вас, стряхнул бы с плеч своих, с души своей, со смысла своего – ваши волкодавьи лапы. Ваши гнусные пятипалые конечности. Но нет, навечно от вас освободиться не получится – так хоть на краткий миг. И вот я полз на карачках, выкинутый одним из сынов человеческих из милого моему сердцу гадючника, из гадючника, где, будь я принят, привечен и обласкан, так на время, быть может, примирился бы с вами, согласился бы с вами, возрадовался бы о вас. Гадючники придуманы для согласия человеков, для короткой и гадкой их радости, нельзя гадючники употреблять для изгнания, для отторжения человеков, для унижения их (человеков) и без того мизерных, окаянных, отчаянных душ!

Здесь же употребили, здесь же использовали.

И тут я во что-то упёрся. Наростом. Упёрся во что-то не то, что бы твёрдое, но и не так, что бы мягкое. Словом, в чьи-то ноги упёрся.

– Друг, – сказал Олег Олегович (ибо это были ноги его).

Досадуя, сопя и не глядя на эту помеху, я стал подниматься.

– Друг, – снова сказал тот.

Сторонясь Олега Олеговича, я медленно потащился по улице.

Олег Олегович поплёлся за мной вслед.

– Неужто ты в это заведенье ходил? – спросил он меня.

Я не ответил.

– И они не приняли? Были невежливы? Изгнали тебя? – наконец, додумался он.

– Тебе что за дело? – буркнул я.

– Подлые, подлые люди! – вскричал Олег Олегович. – Я сейчас пойду, изничтожу их всех!

Он сделал движение, что бы идти прямо теперь и изничтожать этих подлых людей, но, кажется, передумал и снова поплёлся за мной.

– Знаю-знаю, ты считаешь меня предателем, – забормотал он. – Но я не предатель. Мой поступок был продиктован заботой о поисках твоей сестры.

– Без сопливых обойдёмся! – бросил я.

Однако же навострил уши. Чем не преминул воспользоваться Олегович Олегович.

– Хотя ты вправе, конечно, подозревать в моём поступке одни лишь утехи слабой плоти. Да, плоть слаба, но хорош бы я был, если бы руководствовался только этим. Я был ловок, я был оборотист, я разведал всё!.. И я кое-что выяснил о твоей сестре!

– Что выяснил? – не удержался я.

– О! – увлечённо прищёлкнул пальцами Олег Олегович. – Сначала я привлёк на свою сторону тётеньку Тамарушку, потом её досточтимую матушку, потом Рашида с семейством, потом студентов и остальных жильцов этой квартиры.

– А сестра?

– Сестра, – сказал Олег Олегович. – Вот здесь-то самое удивительное!

– Что удивительного? – вставил я.

– Да вот, понимаешь, не оспаривая самого факта существования сестры, многие из опрошенных тем не менее не способны обозначить даты её исчезновения.

– Как это так?

– Сестра твоя исчезла не вдруг, или просто там не сразу осознали, что она перестала появляться – ну, знаешь, чёрствые, бесчувственные люди!..

Олег Олегович выражался витиевато. Слушая его, я поневоле и сам думать начинал витиевато. И даже дышать начинал не слишком уж скрупулёзно.

– Разве она обязана перед кем-то отчитываться? – сказал я.

– Нет, конечно! Я вообще не понимаю, что могло связывать такую женщину с этой подлой квартирой.

– И я не понимаю, – сказал я.

– Прозвучало ещё имя, – сказал Олег Олегович.

– Что за имя? – насторожился я.

– Вернее – фамилия, имени не было!

– Что за фамилия?

– Даже не знаю, как тебе и сказать, – сказал Олег Олегович. – Она мне сразу ужасно не понравилась.

– Фа-ми-ли-я? – процедил я.

– Жмакин, художник, – с расстановкой ответил Олег Олегович.

– Жмакин? – протянул я с издёвкой.

– Жмакин, – сказал Олег Олегович.

Фамилия мне тоже сразу не понравилась – тут Олег Олегович был прав. Пусть даже этот Жмакин был и художником. Или именно потому, что он был художником. Терпеть не могу художников. Пустой, дрянной, несуразный народ!

Хуже художников, наверное, только писатели.

– Жмакин! – ещё раз сказал я. – А звать как?

– Имени не было, я же сказал, – сказал Олег Олегович.

Да, верно: сказал. Без имени Жмакин показался мне ещё гадостнее. Имя, может быть, хоть как-то поправило бы впечатление. Но имени не было. Тьфу! Уверен, что имя, какое бы оно ни было, сделало бы Жмакина ещё хуже! Жмакина никаким именем не улучшишь!

– Значит, просто Жмакин – и всё?

– Художник Жмакин, – поправил меня мой собеседник.

– Ну и что – этот Жмакин?

– Можешь себе представить, – нерешительно начал Олег Олегович, – по утверждению некоторых подлых жильцов… у твоей сестры… и этого Жмакина… было что-то такое…

– Чушь! – заорал я, останавливаясь. – Я даже слушать тебя не хочу!

– Чушь! – виновато согласился Олег Олегович.

– Чтоб у моей сестры и какого-то там Жмакина!.. Ты сам понимаешь, что ты такое говоришь?

– Невозможно, – кивнул головой Олег Олегович.

– Невозможно! – крикнул я.

– Абсолютно. Но это – единственная наша зацепка.

– Жмакин – зацепка?

– Он самый. И эта зацепка поможет нам найти твою сестру.

– Разве это возможно?

– Жмакин два раза заходил. И ещё их видели вместе. На улице. А потом Жмакин пропал, но и сестра твоя тоже перестала появляться.

– И что ж ты думаешь, что сестра переехала к Жмакину? – с каким-то злобным ехидством спросил я. Я нарочно будто поставил себя на одну доску с Олегом Олеговичем.

– Не знаю, – смущённо сказал Олег Олегович. – Может, твоя сестра тяготилась этим подлым жилищем и… соседями, а Жмакин помог подыскать ей новое?

– Чтоб какой-то там Жмакин!.. – презрительно отмахнулся я. – Да и потом: где нам его искать?

– Это самое сложное, – согласился Олег Олегович. – Но я постараюсь узнать.

– Как же ты постараешься?

– О, – загадочно ответствовал Олег Олегович, – поскольку я снимаюсь в кино…

– Ты? – спросил я.

– Я, – сказал Олег Олегович.

– В кино? – спросил я.

Я решил, что Олег Олегович просто не в себе в эту минуту. В иную минуту люди бывают не в себе. Они тогда ближе к собственной своей природе. Человеку лучше, когда он не в себе. Когда человек не в себе, так он непременно немного и не от мира сего. А быть человеку от мира сего плохо, для него это невозможно! Хорош человек только когда он не в себе и не от мира сего. Только тогда он прекрасен и величествен. Идиотическое возвеличивает, разумное бесчестит и принижает. Сказал себе я.

Олег Олегович прекрасен и величествен, разумеется, не был.

– Ты подожди, я и тебя ещё сделаю артистом!

– Даже и не думай об этом!

– Нам же нужны деньги? – спросил Олег Олегович.

– Деньги нам нужны, – твёрдо сказал я. – Но мы даже не знаем имени Жмакина.

– На что нам его имя? – отмахнулся Олег Олегович.

– С именем легче искать Жмакина, чем без него.

– Мы всё-таки попробуем, – сказал мой спутник. – Художников вообще немного. Жмакин же из них явно один.

Зачем я сказал, что деньги нужны нам? Деньги нужны мне. Понятия не имею (и даже знать не хочу), нужны ли они Олегу Олеговичу!

Чёрт его знает, я часто слова путаю. Принимаю одно за другое. А это другое – сразу за третье, или даже четвёртое. Слова непослушны. Слова несуразны и невозможны. Слова нестерпимы и немыслимы. Многие слова и словами-то не назовёшь.

Бездомные и безродные

У Олега Олеговича нет дома. Был когда-то, но теперь нет. Ему не нужен дом, человеку вообще не нужен дом. Человек, можно сказать, даже и не стоит дома. Человеку нужно только, чтобы было, где переночевать или просто посидеть, или полежать. Так, чтобы не шпыняли полицаи. И всякая другая сознательная сволочь. Чтобы не было слишком холодно, когда зима. Чтобы не текло на голову, когда дождь. Чтобы было, где принять пищу. Провизию или пропитание. Если же не быть слишком привередливым, бог посылает всяческое пропитание. Людишки не так уж не правы, когда твердят: хлеб наш насущный даждь нам днесь. Ведь и вправду, даёт, посылает. Иногда и насущный хлеб, иногда и насущное надкусанное яблочко, пару глотков пива в банке или бутылке, бывает, и засохшую печенюшку или ломтик сыра, а то и кусок заветренной колбасы.

Помойки – многих спасают помойки! Помойки – самое лучшее, что пока ещё есть у человеков. Прежде Олег Олегович тоже питался с помоек. Но не теперь, теперь он – лорд, белая кость. Иногда удаётся отыскать что-то в карманах у найденных в подворотнях трупов. Но Олег Олегович ещё и снимается в кино. Поначалу я этому не поверил. Но он мне объяснил. Сейчас снимается много всякого кино, снимается и про таких, как он или как я. Про таких, как он, но не для таких, как он. Это кино отчасти считается даже элитарным. Кино для избранных. Вот он именно в таком кино и подвизался. Его там даже любят. Его приглашают. Телефона у него, конечно, нет, но, когда нужно, к Олегу Олеговичу присылают подростка. Который знает все места Олега Олеговича. Есть такой подросток.

Этому я, правда, тоже не поверил.

Как ни странно, Олег Олегович пользуется даже некоторым успехом у женщин. Не только у тётки Тамары, у него и другие женщины есть. Ну, или – бывают. Он сам мне сказал, и я ему верю.

Так что Олегу Олеговичу можно было бы и позавидовать. Но я ему не завидовал. У меня перед ним капитальное преимущество: у меня есть сестра, у него её нет.

Он, впрочем, и сам это понимает.

У Олега Олеговича нет дома, но есть несколько обиталищ. Есть угол в подвале. Но туда иногда приходят другие «оборванцы и подонки» (выражение Олега Олеговича). Ещё есть газовая котельная, даже две. Он там официально не работает, но его там знают. Он приходит и отпускает того, кто находится там на смене, домой. Выполняет его работу, за что и ночует в тепле до прихода утренней смены. И истопник доволен, и Олегу Олеговичу хорошо.

Он привёл меня в одну из своих котельных.

Пока истопник собирался, я, понурившись, топтался у входа и думал о сестре.

– Не спалите здесь ничего, – сказал тот Олегу Олеговичу. Хотя смотрел на меня.

Товарищ мой купил по дороге бутылку вина, мы выпили. Ещё была килька в томате и чёрный хлеб, мы поели.

Неподалеку гудела печь, было жарко и маетно.

– Твоя сестра… – застенчиво сказал Олег Олегович. – Расскажи мне о ней. Какая она?

В другое время я, может, и не стал бы рассказывать о сестре. Всуе трепать её имя, касаться её образа. Но тут я опьянел и разомлел. Что такого, если я расскажу Олегу Олеговичу? Он – хороший человек, хотя и очень простой. Но его интерес к сестре не мог её никак принизить или запятнать. Невозможно запятнать бриллиант, воздух, солнце, небо. Протуберанцы – это не то! Протуберанцы украшают Солнце, они придают ему особенность, своеобразие.

Хуже было другое. У меня не всплывало в уме никакого связного эпизода, рассказав который, я тотчас бы представил точный образ сестры. Никакого воспоминания, которое следовало бы лишь облечь в слова…

– Сестра… – начал я и надолго задумался. Олег Олегович благоговейно молчал. – Я старше… – сказал я. – Старше. На сколько-то лет. Намного. Но она… она сидела рядом и была для меня, как мама.

– Как мама, – прошептал Олег Олегович.

– Давно-давно, – сказал я. – Я был мальчик, пацан. Я только пошёл в школу, в первый класс. В самый-самый первый день. Первый раз в школу. Школа была через дорогу, мы жили в институте, там работал отец, он тогда писал диссертацию. Докторскую. Нам дали квартирку из одной комнаты, временно, тогда такое бывало. Мама отвела меня за руку в первый мой день, было три урока. И на третьем уроке я уписялся. Надо было всего лишь поднять руку и сказать: «Людмила Борисовна, можно выйти?» Но я не поднял и не сказал, я хотел и терпел, а потом терпеть не смог и написял в штаны, и все это увидели. Меня не ругали, ничего – такое с некоторыми случалось.

– Да, – прошептал Олег Олегович. – И со мной было.

– Меня отдали в школу шести лет, я умел читать и складывать до пятидесяти или до четырнадцати, а в детский сад я не ходил, потому был стеснительным мальчиком, не знал, как нужно говорить со взрослыми, я и сейчас этого не знаю. А потом прозвенел звонок, все спустились со второго этажа в раздевалку, там такая лестница была закруглённая, и стены обшиты панелями, дубовыми, тёмными, лаком покрытыми. Всех ожидали мамы и бабушки, всех целовали, помогали одеться, а меня не встречал никто, мама меня не встречала, она работала и не пришла. Всех переодели и увели, и я остался один. Я мог бы уйти сам, я прекрасно знал, куда идти – там всего-то нужно было перейти дорогу, но я не умел шнуровать ботинки, и главное – всех встретили, а меня нет. Я стал плакать. Гардеробщица стала меня утешать, хотела даже вести домой, но я вырвался и побежал домой сам, с расшнурованными ботинками…

Тут я замолчал. Олег Олегович слушал меня, затаив дыхание.

– А сестра? – наконец, спросил он.

– Что – сестра?

– Ты хотел рассказать про неё.

– Хотел.

– Где здесь сестра?

– Сестры здесь нет, – будто опомнился я. – Её тогда ещё вообще не было.

– А ты уже был?

Я задумался.

– Наверное, не совсем, – наконец, сказал я.

– Не совсем был?

– Да, не совсем.

Олег Олегович сходил к печке, что-то там подкрутил или проверил. Потом вернулся.

– Я понимаю, – сказал он.

– Что понимаешь? – спросил я.

– Почему ты об этом вспомнил.

Я и сам не знал, почему я вспомнил. Потому полюбопытствовал:

– И почему?

– Ты очень точно… – медленно стал говорить он, – описал своё состояние… состояние как бы до своего рождения, состояние дожизния… состояние безсестрия… Потом появилась она, и ты как бы ожил, у тебя появился новый смысл. Ведь так?

– Может быть, – сказал я.