Моя школьная девочка

– Ты должна разбудить ее и выгнать.

Коршун вскакивает с дивана, не стесняясь своей наготы. Быстро обвязывает бедра валяющейся на кресле накидкой и бредет в душ, кидая на ходу «Постарайся избавиться от нее, пока я буду мыться. За это я отвезу тебя к Романову сегодня!»

Что он сказал? Серьезно? Я увижу Юру? Сегодня?

Где эта его пассия? Пусть готовится к суровому пробуждению.

На диване в комнате, где обычно ночуют друзья моего парня, развалено нагое девичье тело. А она симпатичная. Стройные ножки. Тонкая талия. Миловидное лицо. Темные волосы до плеч. Ладно, пусть простит меня. Трясу ее за острые голые плечики.

– Просыпайся!

– Что? Я же сплю, – мямлит подружка Коршуна.

– Тебе пора уходить. Сейчас родители вернутся, – вру я.

– А где Миша? Может, он отвезет меня домой?

– Нет, он уже уехал, – снова ложь.

– Вот говнюк. Обещал довезти, – бубнит девушка.

– Ага, он всегда так делает, – теперь я говорю правду.

Мишель и Олег обычно выгоняют своих пассий как только заканчивают действие, для которого снимают их. Это я знаю по их рассказам. Раньше я относилась к этому с долей ненависти. Но теперь думаю, что парни правы. На что рассчитывают девчонки, уезжая из клуба с первыми встречными? На долгие и романтические отношения?

– Могу вызвать тебе такси, – предлагаю я.

– Не надо, – девчонка вскакивает с дивана, и хватает с пола валяющееся платье, выкинутое, видимо, в порыве страсти. – Метро уже открыто, – смотрит на экран телефона.

Больше ничего не говорю. Вряд ли я увижу эту девушку снова.

– Передай этому козлу, чтобы не звонил мне, – кидает девчонка, выходя из квартиры.

Ага, как будто у него есть ее номер. Смеюсь, закрывая за ней дверь.

Бегу во второй душ. Мне нужно привести себя в порядок. Сегодня я увижу своего парня. Это самое лучшее, что произойдет со мной со времени его отъезда.

Нежно розовое белье, кружевное, как любит Романов. Не факт, что мне удастся показать его, но все же, лучше быть готовой. Обтягивающее платье чуть выше колен, тоже розовое и теплые черные колготы. Лучше и удобнее было бы в чулках, но на улице зима, а мой парень следит за тем, чтобы я была тепло одета. Надеваю новую белую норку, на которую раздобрился папа, сапожки на высокой шпильке, голову обвязываю шерстяным палантином. Я готова.

Собравшийся за пять минут Коршун ждет меня в машине уже как полчаса. Усаживаюсь в его спортивный красный Порш, не понимая, как двухметровый Коршун помещается в этом миниатюрном произведении автоискусства.

По дороге завтракаем в ресторанчике за городом. Миша рассказывает несколько смешных историй о своей учебе в Академии Генерального штаба Вооруженных сил. Мишку пытаются обрить, но он все никак не желает расставаться со своими кудряшками. По коридорам Академии передвигается, с его слов «как рысь», тихо и быстро, чтобы никто из преподавательского состава не смог остановить его, потому как при каждой остановке ему напоминают про волосы. Вот уж действительно, стремление к красоте. Коршун, как по мне, так уж слишком привязан к своей шевелюре. Хотя, разве я остригла бы свои волосы? Ни за что!

Но я то девочка. Вот Романову вообще плевать, как выглядят его волосы. Да и вообще, на внешний вид ему плевать. Мне приходится напоминать ему, что пора подстригаться, или менять постельное белье. С тех пор, как Роза перестала приходить, а это случилось летом, в квартире Романова бедлам, а он сам становится похож на беспризорника. Никто не покупает ему новое белье, не стирает вовремя его одежду. Я пока еще не привыкла к этому. Но уже готовлюсь. Пока его нет, стараюсь держать порядок в квартире. А когда он вернется, стану настоящей хозяюшкой. Буду стирать его одежду, и следить за его внешним видом.

Нас не хотят пропустить в военную часть, но Коршуну удается уболтать прапорщика, который в этот момент оказался на КПП. Возможно, это его природное обаяние, как он выражается сам, или известная в военных кругах фамилия его отца – генерала. Но через пятнадцать минут одетые в солдатскую форму и подстриженные под «ежика», Романов и Самойлов, с одинаково широкими улыбками, выходят в комнатку, где мы с Мишелем ожидаем их. Набрасываюсь на своего парня, не в силах скрыть крики радости.

Сильные руки крепко хватают меня за попку, притягивая к себе, а иссохшиеся губы жадно впиваются в мои. «От тебя перегаром несет» – шепчет Романов на ухо. «Прости, я выпила немного вчера» – вру я. «Немного?» – мой парень знает, что «немного» я пить не умею. Я напиваюсь в хлам. «Плевать» – смеется, «Я скучал».

– Хватит ее тискать! – голос Самойлова заставляет нас прекратить целоваться. – Я тоже соскучился. Иди сюда, умная девочка, – Олег расставляет руки, приглашая меня в свои объятия.

И я радостно прыгаю к нему. Юра ничего не имеет против.

Нам удается поговорить полчаса, десять минут из которых парни едят купленные по дороге Коршуном шашлыки. Боже! Они такие голодные! Мне даже показалось, что оба похудели. Бедняги. Затем за парнями приходит, как позже мне объяснит Коршун, сержант.

Вот такое свидание. Я даже не успела сказать Юре, как жду его возвращения.

А по дороге домой звонит Эшли.

– Милая, ты как? Детка, я так сожалею, – моя подруга чуть ли не плачет.

– Эш, со мной все в порядке, – выпускаю сигаретный дым в раскрытое окошко спорткара. – Что с твоим голосом?

– Крис, когда ты прилетишь? Ты уже купила билеты? Мы с ребятами обязательно придем, не бросим тебя.

Ничего не поняла. Почему я должна покупать билеты?

– Эш, да что случилось? – Миша убавляет музыку, чтобы я лучше слышала подругу.

– Ты разве не знаешь?

– Чего не знаю?

– Твои родители… они… тебе должны были позвонить. Твои бабушка с дедушкой уже приехали. Вчера.

– Что? Да что случилось? Зачем они приехали? Я их в жизни не видела!

– Детка… прости, что тебе приходится узнать об этом от меня. Но… твои родители… они… разбились… вчера… насмерть…

И все… я погружаюсь в темноту. Телефон выпадает из рук, глухо приземляясь на мех шубки. Смотрю на проносящиеся за окном несколько маленьких домиков, а затем перестаю их видеть. «Тина! Что случилось? Черт!» – словно голос из бутылки доносятся до меня слова Миши.

Открываю глаза. Передо мной красная обивка салона Мишиного авто. А надо мной его лицо.

– Ты в порядке? Что случилось? Ты просто вырубилась!

Лежу на отодвинутых креслах машины. Нет, этого не может быть. Разбились? Так не бывает. Я говорила с ними только позавчера утром и все было в порядке. Родители как раз ездили в Лос-Анджелес на пару дней, развеяться. Мама счастливо сообщила, что у них для меня хорошие новости, и что меня ожидает сюрприз по прилету. Я радовалась, что они решили взять выходные и провести время друг с другом. Из-за моего переезда папе пришлось взять дополнительную работу, чтобы иметь возможность оплачивать мои перелеты. Это ошибка. Они не могли разбиться.

Телефон трезвонит. С экрана мне мило улыбается моя подруга. Это фото с последней вечеринки, которую устроил для меня Томас.

Разбились. Это все вранье! Это кто-то другой разбился. Мои родители в порядке. Они сейчас дома, отдыхают. Мама, должно быть, готовит банановый пирог – единственный пирог, который она умеет готовить. А папа сидит за столом на кухне, похихикивая над кулинарными талантами своей жены.

Лихорадочно набираю номер папы, но абонент недоступен. Трясущимися пальцами выбираю из списка контактов фотографию мамы, жму.

– Ало, – отвечает незнакомый голос на родном языке.

– Где моя мама? – глухо спрашиваю я.

– Кристина? Орловская?

– Да, это я, – в уголках глаз собираются слезы, я уже знаю, что скажет незнакомец.

– Мы не смогли дозвониться до вас. Ваши родители разбились в автокатастрофе. Это случилось вчера утром. Примите мои соболезнования.

Поток полившихся слез затуманивает взгляд. Передо мной лицо Миши, но я вижу его размыто. Он что-то спрашивает. Не понимаю, что… слышу его как-то глухо. Да и какая разница, что он говорит? Это не важно. И разве что-то может быть сейчас важным? Важнее того, что сказал мне незнакомый голос?

– Мне срочно нужно купить билет домой, – шепчу я. – Срочно! Прямо сейчас! Они умерли! Умерли, Миш! – кричу, цепляясь за парня.

Он вытаскивает меня из машины на воздух, все еще не понимая, что происходит. А я кричу на всю пустынную дорогу, не слыша собственного голоса. Что мне нужно домой. Что мои родители умерли. Что их хоронят, и я могу не успеть на их похороны. И что я хочу умереть и сама, потому что я бросила их, не смотря на то, что мама слезно просила меня остаться. Я полетела к Романову, невзирая на ее слезы. И если бы я не улетела, они были бы живы, или я, по крайней мере, провела с ними больше времени. А теперь их нет!

Миша усаживает меня в машину и несется в Москву.

Не помню, как оказываюсь в квартире.

Прихожу в себя только вечером. Миша уже купил билет на ночной самолет. Он отвозит меня в аэропорт. Он не может полететь со мной. Завтра он должен вернуться в академию.

Такси высаживает меня у дома. В Мид-Сити ничего не изменилось. Этот город так же тих, спокоен, как и был всегда. Вот только из моего дома выходит седовласая полноватая женщина на вид лет семидесяти, которую я раньше не видела. Это моя бабушка, понимаю я.

– Милая, – попадаю в ее объятия, – мне так жаль.

Ее губы останавливаются на моей щеке. Одергиваю лицо. Мне неприятен этот поцелуй. И эта женщина мне неприятна. Она не хотела видеть меня девятнадцать лет. Она забыла о своей дочери. И из ее рта пахнет… а ее длинные ногти врезались в мою спину. Отталкиваю старуху.

– Не трогай меня, – злобно бубню я и прохожу в свой дом, таща розовую дорожную сумку,

В холле, в кресле папы восседает старик, с такими же седыми, как у бабки, волосами. Дедушка? Да наплевать, кто они такие. Приперлись на похороны дочери, которую выгнали и о которой забыли. С которой не хотели иметь ничего общего. Дочь которой, свою внучку, не хотели и знать. Презрительно смотрю на старика, пока иду к лестнице. Он разглядывает меня. Интересно стало, как выглядит внучка? Старый говнюк. Ненавижу!

Звоню Эшли, сообщаю, что прилетела. Она должна свозить меня на кладбище. Я не успела на похороны. Они прошли утром. Сейчас же глубокая ночь. Но подруга берет трубку и скоро подъезжает к моему дому на своем голубом шевроле. На заднем сиденье Том, Шенен и Кайл.

– Милая, мне так жаль.

Шен долго обнимает меня у могилы родителей. Кайл с Томом поддерживают, так как мои ноги подкашиваются. Эшли помогает усесться на траву у островка сырой земли, которой только утром закидали гробы моих родителей.

– Не могу в это поверить, – шепчу я, стараясь сдержать крик, вырывающийся из горла.

– Никто не может, – Эшли подставляет плечо, чтобы ткань ее серой толстовки впитала мои слезы. – Мы все были на похоронах.

– Как могло получиться, что тебе не сообщили? – Том садится рядом, проходится рукой по моей спине.

– Я не знаю, – пожимаю плечами.

Какой смысл думать, почему так получилось? Это не вернет мне веселого мужчину с круглым животом, по которому можно бить, словно по барабану, напевая какой-нибудь мотивчик.

– Крис, а что теперь будет? Ты останешься? – Шенен кладет цветы на могилу моих родителей.

Я даже цветы не купила! В моей голове пустота… я ничего не понимаю.

– Для чего? Что мне тут теперь делать?

– А что будет с домом?

– Шен, я не знаю. Я не хочу думать об этом сейчас.

– Да, конечно, прости, милая, – подруга целует меня в щечку.

– Детка, мы рядом, – Кайл тоже садится на траву, и крепко сжимает мою ладонь в своей. – Просто знай это, ладно? Мы всегда с тобой.

Киваю, понимая, что это не так. Как они могут быть рядом со мной, если я теперь не знаю, где я?

***

Так не бывает! Как они могли разбиться?       Черт! Тина совсем одна с этим!

Моя девочка сейчас наедине со смертью. Что с ней? Как она вынесет это? Она обожает родителей!

Миха позвонил через несколько часов после того, как они уехали из части. Огорошил меня новостью о смерти Орловских. Сказал, что купил Тине билет на самолет до ЛА. Я не сразу понял, что произошло. Но как только в голове улеглось это известие, тут же побежал к командиру части. Я не могу оставить ее наедине с этим. Владислав Геннадьевич, сорокалетний подполковник, не хотел отпускать меня. Тина моя девушка, не моя семья. Они не могут отпустить меня. Пришлось позвонить дяде Русу, он тут же решил эту проблему. И вечером за мной прилетел самолет.

Тина не отвечает на звонки и сообщения. Не мудрено. Не представляю, что творится сейчас с ней. Если уж в моей голове сумбур, то она, наверняка, вообще не может думать.

– Ты кто?

Дверь ее дома открывает незнакомый мне старик.

– Мне нужна Кристина, – отвею ему.

Мужчина долго осматривает меня через очки, надвинутые на нос. На улице ночь, и вряд ли в тусклом свете фонаря, подвешенного на козырек крыльца, он может разглядеть мое лицо. А вот я прекрасно вижу его. Думаю, это дед Тины. Она говорила, что они никогда не виделись. Видимо, старики приехали на похороны.

– Ее нет, – следует ответ.

– Где я могу найти ее? Она уже вернулась из Москвы?

По моим подсчетам она должна была прилететь часа три назад. Куда она могла пойти, если не домой? К друзьям? Но я знаю только адрес Тома. У меня есть его номер.

– Вернулась и тут же уехала с друзьями.

– Не подскажете, куда?

– А ты кто такой?

– Меня зовут Юра. Романов. Я ее друг. Из Москвы. Я только что прилетел и хочу…

– А… ты тот русский парень, из-за которого моя внучка бросила свою мать?

Похоже, я ему не понравился. Да и плевать.

– Куда она могла поехать? – повторяю вопрос.

– Вали в свою Россию и забудь про мою внучку, – старик напрягается, его голос становится ниже. – Она останется тут.

– При всем уважении, сэр, – стараюсь вести себя дружелюбно, – Тина учится в Москве, и она должна будет вернуться.

– Я ее опекун, и я не дам разрешения, – эти слова старик выплевывает в мое лицо, причем, не фигурально, мне приходится стирать с лица несколько попавших капель его слюны. – Моя внучка останется тут! Хватит одного русского, погубившего мою дочь! Внучку я вам не отдам!

Ну что ж, понятно. Мне тут не рады. Холодная война продолжается. Ухмыляюсь, потому что не позволю никому оскорблять себя, свою нацию и свою страну.

– Простите, сэр, насколько мне известно, ваша внучка не видела вас девятнадцать лет, какова вероятность того, что она решит остаться с вами?

– Пошел вон, – бросает мне старик.

Разворачивается, и через секунду перед моим носом с грохотом закрывается дверь дома. Второй раз. Боюсь, сейчас передо мной эту дверь не откроют.

Запрыгиваю в такси, ожидающее меня.

– Где тут кладбище? – спрашиваю водилу.

– Минутах в двадцати.

– Давай туда.

Тина должна быть там. Не представляю, куда еще она могла пойти.       А если не найду ее там, позвоню Тому. Попутно звоню дяде Русу, прошу его разведать, можно ли продлить Тине российскую визу. Возможно нам это пригодится. Похоже, ее дед решительно настроен оставить внучку тут. До ее двадцатилетия еще почти полгода. Он вполне может отозвать разрешение на выезд из страны, данное ее родителями. Я даже не знаю точно, каково законодательство штата на этот счет. Надо разведать.

На кладбище темно и тихо. Брожу среди могил, чувствуя вину за то, что давно не был на единственной дорогой мне могиле, которая находится за тысячи километров отсюда. Решаю съездить на кладбище к маме и сестре, при первой же возможности. А пока мысленно прошу у них прощения. Надо будет купить Юле киндер-сюрпризов. Она любила эти шоколадные яйца. Ей нравилось находить в них игрушку. Я всегда отдавал ей свои. К шоколаду я равнодушен.

Вдалеке вижу компанию, восседающую на траве. Пять человек. В середине моя девочка. Ее обнимают друзья. Не лишний ли я тут?

– Тина, – говорю ровным голосом, подходя.

Даже в темноте видно, как сильно заплакано ее лицо. Она поднимает покрасневшие глаза, но встать не может. Протягивает руки. Сажусь рядом и прижимаю ее к себе. Черт! Как я могу успокоить ее сейчас? Я взял бы ее ношу, ее горе на себя, будь это возможно. Не помню, что чувствовал, когда умерли моя мама и сестра. Я был слишком мал. И у меня остался отец. А у моей девочки не осталось никого. Только я. И я не могу быть рядом с ней сейчас. Я должен вернуться в часть завтра к отбою. И я готов разбить чью-нибудь голову, если только это поможет провести с ней больше времени, или сотрет слезы с ее ангельского личика.

– Ты тут, – шепчет тихий голос. – Спасибо. Я не хотела отвлекать тебя.

– Отвлекать? Тина, я хочу быть рядом, – глажу шелковые волосы, прижимая ее крепче. – Как я могу помочь?

– Отвезешь меня в отель? Я не хочу домой, там старики, – просит она.

– Конечно.

Я сделаю все, о чем она попросит меня сейчас.

Друзья Тины разъезжаются по домам. Утром им в школу. А я снимаю номер в том же отеле, где жил летом. Тина молчит. Свернулась калачиком рядом со мной на кровати, упершись лицом в мою подмышку и тихо шмыгает носом. Все ее миниатюрное тело потрясывается в тихих рыданиях. И я не знаю, что мне делать. Просто глажу ее волосы, иногда склоняясь к ней губами.

– Что теперь будет? – спустя час тишины, спрашивает она.

Не знаю, что ей ответить. Знает ли она, что дед не собирается отпускать ее? Насколько я понял, она лишь оставила вещи дома и тут же уехала. Значит, не успела поговорить с ним.

– Я был у тебя дома, – решаю сказать ей. – Не дома, на твоем крыльце. Твой дед не пустил меня. Он не хочет, чтобы ты уезжала.

– Они мои опекуны теперь?

– Да.

– Они могут запретить мне возвращаться в Москву?

– Да.

– Но я не хочу оставаться.

Шмыгает носом, и я прижимаю ее еще крепче, стараясь привести мысли в порядок. Пытаюсь не реагировать на сжимающиеся внутренности. Не могу смотреть на нее такую. Мне хочется разбить что-нибудь. Сломать кого-нибудь. Все, что угодно, только бы на ее щеках снова заиграли ямочки, а по номеру разнесся заливистый перезвон колокольчиков ее смеха.

– Я должен вернуться в часть завтра к отбою. Ты можешь улететь со мной.

– А если они уже запретили мне вылет? То есть, я не знаю, как это делается, но… может, я уже не могу покинуть страну?

– Это не важно. Никто не будет проверять тебя.

– Твой самолет не проверяют?

– Нет.

– И я смогу пересечь границу и меня пустят в Россию, даже если они уже запретили?

– Да.

– Юр, но на что я теперь буду жить?

– Это не важно. У меня есть деньги. Ты не будешь ни в чем нуждаться.

– Я могу устроиться на работу.

– Тебе не надо работать. Живи в моей квартире и учись, как делала это раньше. Когда я дембельнусь, тебе уже будет двадцать, мы уладим все дела с наследством.

– Да, – словно сама себе говорит девочка, – дела с наследством. Не могу в это поверить. Я даже не смогла с ними попрощаться. Я даже не похороны не успела… Юр, поцелуй меня.

Аккуратно касаюсь ее губ. Я хочу ее слишком сильно, мне приходится сдерживаться. Но Тине сейчас тоже нужна близость. И она просит меня о ней, поглаживая мой торс, проникая теплыми ладонями под ткань темной футболки. Садится сверху и снимает легкое бирюзовое платье, оставаясь в белых хлопковых трусиках. Такая нежная и ранимая в этот момент, что я боюсь прикоснуться к ней. Она сама кладет мои руки на свою грудь, ерзает бедрами по напрягшемуся члену. Возможно, сейчас не время для секса, но я не могу отказать в этом ни себе, ни ей. Ее трусики улетают в стену, бесшумно опускаясь на пол, мои джинсы выделывают тот же вираж, дважды звонко ударяясь пряжкой ремня. Футболка остается валяться на кровати. Тина двигается исступленно, словно пытаясь притупить боль, разрезающую ее тело, а я отдаюсь ее рукам. Впервые полностью поддаюсь ей. Она управляет нами, когда резкими движениями скачет на мне, останавливаясь в нужные ей моменты. Не отталкиваю ее пальчики, причиняющие боль, вонзившись в мой торс острыми красными ногтями. Она закрывает глаза, отклоняясь назад, и ее потрясающее тело содрогается в мелких конвульсиях. И я заворожен ею, снова. Я готов смотреть на нее вечность. Загорелая кожа сейчас покрыта мурашками, волосы раскинуты по моим ногам, ее животик пульсирует, а тонкие пальчики сжимают мою кожу. Кончаю от ее последних резких движений. Девчонка опускается на меня всем телом. Ее глаза все еще закрыты, и я все еще в ней. Прикасаюсь губами к ее теплому солоноватому лбу. Я никогда не смогу оставить ее. Она мне нужна. Я сделаю все, что угодно, чтобы она полетела завтра со мной.

Тина засыпает. А я звоню дяде Русу. В моей голове теперь все разложено четко. Для продления визы необходимо всего несколько документов. Все они должны быть у нее. Только ее сумка оставлена дома. Не факт, что старики отдадут ее. Значит, надо придумать, как достать эту сумку.

***

Когда Юра рядом, все становится проще. Нет, я все еще плачу, умываясь в ванной снятого в отеле номера. И я знаю, что родителей больше нет. Но прилетев ночью ко мне, он дал понять, что я не одна.

Я не успеваю попрощаться с друзьями. Юра торопится, ему необходимо быть в части к отбою. У нас хватает времени только забрать мои вещи. Корю себя за то, что оставила сумку дома. Почему мне не хватило ума остановиться у Эшли?

Открываю дверь родительского дома. Не здороваюсь со стариками, завтракающими на кухне. Их для меня не существует. Они вычеркнули из своей жизни моих родителей и меня. Они не достойны моего внимания. Поднимаемся с Юрой в мою комнату. Розовая спортивная сумка даже не разобрана. Вкладываю в нее телефон. Жаль, что она не большая. Нахожу в шкафу пару коробок. Юра помогает скидать в них оставшиеся вещи. Решение принято. Я перееду в Москву и буду жить там, с Юрой. Значит, нет смысла оставлять дома хоть что-то.

– Что ты делаешь?

Хриплый, старческий голос деда останавливает меня на входе в спальню родителей. Молча прохожу мимо него. Юра идет за мной. Скидываю в пакеты фотоальбомы и ноутбук родителей, там хранятся наши фотографии. Шкатулку с мамиными украшениями.

– Я спросил, что ты делаешь, Кристина? – гремит старик.

Седая щетина, грозящая перерасти в бороду, скрывает искривленные губы. За ним стоит бабушка, на фоне которой дед выглядит довольно высоким. На нем клетчатая рубашка и светлые широкие брюки с карманами по бокам.

– Я собираю вещи, – смотрю на него прямо, хочу запомнить человека, выкинувшего из дома мою маму. – Я улетаю в Москву.

– Ты никуда не полетишь!

Старик встает ровно в дверях, складывая руки на груди, пытаясь преградить нам дорогу.

– Сэр, – Юра становится напротив моего родственника, – Тина учится в Московском университете, у нее занятия завтра.

– Чему ее могут научить в твоей стране, парень? Поставь вещи на место и проваливай из этого дома. Тебе тут не рады. Моя внучка останется тут, с нами. Я ее законный опекун!

– А кто-нибудь спросил меня? Мне уже девятнадцать! Мне не нужен опекун!

– Ты под моей опекой до полного совершеннолетия! Оно, если тебе не известно, в этом штате наступает в двадцать один!

Злобно зыркаю на старика и кидаю в пакет записную книжку мамы и папины часы, валяющиеся на прикроватной тумбочке. Почему он не одел их, поехав в ЛА?

– Я не хочу жить с вами! Вы выгнали мою маму из дома! Вы наплевали на нее! – кричу, глотая набежавшие слезы. – Вы не хотели знать меня! Я не была вам нужна! Зачем я вам сейчас? Оставьте меня в покое, и живите, как жили. Какая вам разница, умерла ли ваша дочь, если вы не общались с ней, когда она была жива.

– Кристина, – слышу чуть скрипящий голос бабушки, выглядывающей из-за широкой спины деда, – она сама не стала общаться с нами, когда мы приезжали.

Они приезжали? Хотели общаться? Хотели меня? Почему мама ничего не говорила об этом? Обиделась на них?

Нет! Не позволю им запутать меня. Я улетаю. Если не сделаю этого сейчас, улететь потом они мне точно не дадут.

– Ты не помнишь? Я приезжала, ты была совсем малышкой, такой красивой маленькой девочкой, – старческий голос бабушки начинает трястись, полагаю, от слез. – Я хотела познакомиться с тобой. Но Саманта не захотела даже разговаривать со мной! Позволь мне позаботиться о тебе сейчас.

– Нет! Ты не заслужила меня! – мой голос срывается, вытираю слезы рукой, обмазывая их о край платья. – Не заслужила видеть меня, знать меня! Вы выкинули нас из своей жизни! Вы могли бы приехать, когда я подросла, когда хотела иметь дедушку и бабушку, как все дети. Когда хотела ездить к вам на каникулы и слушать ваши истории! Вы заслужили одинокую старость, как и хотели, когда решили, что мой папа не достоин вашей дочери. А он был достоин! Мама была счастлива каждый день своей жизни! Она просыпалась с улыбкой и засыпала с ней же! Она не проронила ни одной слезинки, – закашливаюсь от комка в горле, появившегося от слез и ненависти к этим людям. – Мой папа обожал ее. Они были самыми счастливыми людьми… они…. Они никогда не кричали… никогда не ссорились… вы не заслужили быть в их доме! Это мой дом! Однажды я вернусь. Не смейте жить тут!