Дорога на Стамбул. Часть 2

– Ооооох ,ха,ха ! – подкрикнули в цепи. И какой то парень, подбоченясь и размахивая платком, выскочил перед завалом и пошел плясать на виду у наступающих турок. Это было так неожиданно, что на минуту турки остановились.

– Вот это по – нашему! – сказал егерь. – Помирать, так с музыкой!

– А ну, османы! Покучней, покучней…– закричал поручик, становясь к картечнице….– Просим дам улыбнуться! Спокойно – фотографирую…

Грохот картечницы и огонь из ее стволов перекрыл музыку. Осип увидел ,что бегущие на баррикаду турки, валяться рядами, огонь картечницы, буквально прорубает в толпе наступающих просеку. Как завороженные смотрели болгары и русские на эту новую невиданную машину смерти, и даже не стреляли .

Турки отхлынули. Через баррикаду перевалился парень, что плясал перед турками, рубаха его была черна от крови.

– Хорошо я плясал ? – спросил он у Петко. – когда тот резал на нем рубаху.

– Ты лучший танцор ….– сказал лекарь

Парень улыбнулся и запрокинул голову.

– Ты лучший танцор в селе …Кто же этого не знает. – повторил Петко, закрывая ему пальцами веки на мертвых глазах..

Осип отвернулся, и чтобы занять себя, хотел перезарядить ружье. Подсумок был пуст. Казак понимал, что с его ногой ему не уйти, если турки прорвутся через завал, а не прорваться они не могут, слишком неравными были силы, обороняющихся было меньше сотни. Еще часа два можно будет отбиваться в домах и дворах деревни, выстреливая турок по одному, в упор, но для этого нужно дать уйти туда людям с баррикады…Кому то нужно будет ее держать до последнего патрона, пока волна наступающих не перехлестнет через это последнее ,перед деревней препятствие.

– Ну вот и все. – подумалось ему, без страха и без горечи, потому что ни бояться , ни вспоминать прошлое или молиться уже не было сил… Он откинулся поудобнее, к стволу дерева и достал из кобуры револьвер.Ну сколько еще с собой прихвачу, семерых? Больше ?

Он не чувствовал теперь того липкого страха, как там на горе, когда впервые увидел эту копошащуюся внизу толпу в синих мундирах красных фесках и пестрых тюрбанах, когда словно обмерло внизу живота и ноги сделались слабыми, а руки заплясали как чужие. Исчезла и та лихорадочность, с которой он отстреливался на первом завале. Теперь все сменила свинцовая усталость и ненависть к этим прущим скопом, вопящим, похожим более на разъяренное стадо зверей, чужим людям, которым не была конца. Они были сильнее, казалось их невозможно остановить, и от этого люто разгоралась тяжелая злоба бессилия.

Осип берег патроны и стрелял почти в упор в перекошенные рожи, в синие мундиры встающие горой над баррикадой. До рукопашной не доходило, и руки ныли от желания вцепиться в этот вал, воняющий порохом и кровью, рвать его в клочья , грызть зубами, душить… Тело требовало физического напряжения от убийства, которое не давала стрельба. Оно помнило, упругую тяжесть удара клинком и счастье от того, что всем существом понималось: – попал , достал…! И сейчас, привалясь спиною к стволу дерева Осип не замечал, что скрипит зубами, и одна мысль: скорее, скорее бы пошли, чтобы дорваться до хрипящего горла , полоснуть по этим бесчисленным раскрытым в крике ртам, по глазам , по скрюченным рукам безжалостным клинком и отвести изнемогающую от смертной ненависти душу, от того адского жара, который издавна назывался жаждой мести, и как пели старые воины, утоление этой жажды во много раз пьянее женской любви… И кто однажды почувствовал и утолил ее кровью врага, тот становится навеки человеком войны и никакие молитвы и покаяния не отвратят его от неутолимого желания страшного хмеля убийства.

В это время дрожь пошла по дереву, к которому он прислонился затылком. Тяжелый гул стал нарастать. Но слышался он не со стороны турок, а со стороны села…Осип обернулся.

– Руснацы! – восторженно вопили мальчишки, бегущие от села к баррикаде.

Нагоняя, и чуть не сметая их с дороги огромными конями, из села вылетали драгуны. Картинно метался и хлопал над головой знаменосца полковой штандарт…За первым взводом выкатилась конная батарея и, мгновенно развернувшись, стала сниматься с передков.

– Первое орудие – истошно закричал звонкоголосый, исправный, будто новый сапог, весь в ремнях и нашивках, артиллерийский прапорщик

– Второе орудие… Прицел….

– Вот ведь, сволочи, – сморкаясь и вытирая руку о штаны, сказал кругленький егерь, – Обязательно нужно до волнениев довести! Обязательно нужно, чтобы мы тута в крайности оказались… Прям, бы так по рожам то и врезал! Артисты хреновы!

Глава третья. Деревня Загорица. 13 сентября 1877 г.

1. После нескольких залпов батареи, разметавших наступающих, драгуны, спешившись, в рассыпном строю, пошли на турок. Собственно, это даже нельзя было назвать атакой. Батарея легко разносила завалы, за которыми, теперь уже турки, пытались удержать оборону, и деловитые драгуны, неторопливо, двигались от одной баррикады к другой, вместе с ними шли болгары.

Турки бежали, бросая амуницию и ружья, стараясь, скорее уйти из под огня батареи. Драгуны немного замешкались у первой линии обороны, где дорога была завалена камнепадом, но болгары, как муравьи, принялись растаскивать завал. Скоро полковая труба пропела команду, коневоды привели лошадей и кавалеристы, всем полком, ушли в преследование.

Осип не видел, но болгары рассказывали, что на дороге остался огромный, брошенный турками, обоз с продовольствием и амуницией. Возникла многозначительная пауза – чьи трофеи? Тогда Славейков, как обычно не приказал, а посоветовал весь обоз передать на нужды русской армии. В свою очередь, пожилой драгунский полковник решил «по – барски и по – татарски», по совести и по справедливости: боеприпасы, которые годны русской армии – драгунам, турецкие с патронами – болгарам, продовольствие пополам, всю одежду – болгарам, волов и лошадей поровну… Такое решение вызвало бурю восторга у крестьян. Это закончилось бы отчаянным праздником, но драгунский полк ушел догонять убегающих турок, а обоз с трофеями, спешным порядком, проехал через село в сторону Плевны.

Женщины и старики принялись хлопотать, растаскивая убитых турок с дороги, Петко, прямо на площади, перевязывал раненых. Их было немного, но двое – тяжелых – в живот и в голову. Пятерых убитых снесли в церковь, туда же, собрав по кускам, отнесли и все, что осталось от старика Ильи. Деревенский плотник застучал молотком у себя во дворе, сколачивая гробы. Староста на площади принимал трофеи и нещадно ругался, не допуская мародерства. Мужики были, конечно, не прочь прихватить что-нибудь из турецкого обоза, но за дело принялись однокашники Петко из Старо-Загорской гимназии, и порядок был быстро восстановлен. Осип хотел, было, посоветовать, как дуванить – делить трофеи, но подумал и прикусил язык . Старое казачье правило: не соваться с советами пока три раза не попросят, остановило его . Пусть болгары сами разбираются.

Он остался, как бы, не у дел. Вот тут то все и заболело. Еле добрел до дома, стянул сапоги и повалился, прямо во дворе, на топчан под навесом. Даже умываться не было сил. Дом и двор были пусты. Вероятно, родные Петко еще не вернулись из лесу ,куда им было приказано бежать прятаться при первых выстрелах. Золотой теплый сентябрьский день перевалил середину и Осип с наслаждением сбросил рубаху и лег под ласковые солнечные лучи ,чего никогда в жизни не делал. Стыдился наготы . Но тут во дворе никого не было ,а рубаха стояла колом от пота.

Он уснул быстро и даже увидел сон, но проснулся ,как от толчка, потому что почувствовал на себе чей то взгляд. Резко схватился за винтовку и сел.

Через забор разделявший дворы на Осипа смотрела Василика. Огромные синие глаза ее были широко открыты ,а лицо серьезно. Осипу даже показалось ,что она что-то шепчет. Это длилось секунду. Тут же она исчезла…

– Эх, ты! – подумал он, – Вот ведь привычка: за винтовку хвататься… Напугал…

Он встал, накинул рубаху, подошел к забору, но и соседний двор был пуст. Осип лег опять на топчан. Солнце пробивалось сквозь дырявую крышу из кукурузных листьев и длинными спицами лучей щекотало казаку лицо.

– Вон как передвинулось. Наверно часа два прошло ,– подумал Зеленов , – Надо бы встать, посмотреть, что в селе твориться … Но кругом было тихо, только петухи кричали ,да стучал молотком сосед – плотник. – Ай, ладно… Прикимарю еще часок. – подумал Осип, поворачиваясь на бок. Но уснуть сразу не уснул. – растревожил его странный неотрывный взгляд Василики. Почему-то вспомнилось, как они с Аграфеной ехали на мельницу, и она тогда сказала: «А ведь ты меня целовал, Осенька! Ай, не помнишь?»

И как прежде, Осип подумал: «Убей Бог – не помню!»

– «Мы с гор катались, на розвальнях, вот ты меня и поцеловал. Первый, стало быть, в жизни моей, разок » – словно услышал голос Аграфены Осип. Ему почудился голос погибшей кухарки так явственно, что Осип замотал головой, чтобы отогнать видение. Ему припомнилась и пыльная дорога и пруд, в котором утопилась Аграфена, вспомнил он как везли ее, завернутую в холстину, на реквизированной телеге, в станицу на вскрытие… Вставало в памяти лицо Аграфены с горящими жадными глазами…

– Зачем ты пришла, Грунюшка? – сказал вдруг вслух Осип. И от собственного голоса окончательно проснулся.

– Что это я? – подумал казак. – Чего это я раздумался про Аграфену? С чего бы? И вдруг его словно толкнуло! – Да они похожи с Василикой! И сходство, пожалуй , не во внешности, в каком-то странном напряжении, в странном выражении лица, в том неотрывном, тягучем взгляде, которым смотрела и Аграфена, и Василика на Осипа… Это не было зовущим поглядываем, которым в совершенстве владели разбитные кокетливые бабенки из рабочей казармы в Питере или в слободе. Ощущение опасности и надвигающейся беды, как перед боем , рождал этот взгляд. Такое чувство бывало у Зеленова в разведке, когда он не видел врага, но знал, всей спиною чувствовал, что тот где то рядом.

– Что это? – и сам себе казак ответил – Смерть. Это смерть ходит рядом . Вот ее то и чувствуешь… – и тут же возразил себе .– А здесь то чего? Бой прошел. Победили. Здесь то чего?

Воевавший не первый месяц, он знал, что после боя наваливается тоска . Потому что, как говорил Трофимыч, «душа устала, роздыха требует». Потому и дозволялось после боя выпить и поощрялось ,что казаки заводят песни и пляшут до изнеможения, иногда доплясываясь до истерики. Но правильнее всего было идти к исповеди, идти молиться…

– Эх , – подумал Осип, – хорошего бы исповедника, как отец Венеамин в Жулановке или полковой священник…А тут священник был незнакомый, да может и по- русски плохо понимает. Осип видел его там, на завале, – геройский батюшка. Достойно в строю со всеми стоял. Не дрогнул… Но исповеднику другое геройство нужно… А есть ли оно у него. Сумеет ли он всю тяготу душевную взять на себя ? Это ведь может одному из сотни священников дается. Да и молодой он еще…Однако ведь как сказано в «Слове о законе о благодати», которое когда то вслух читал по старой рукописной книге всей семье и всем домочадцам в Жулановке Демьян Васильевич, «не попу исповедуется душа, но Господу твоему.» Священник же благодать от Господа имеет, в момент исповеди, потому надо исповедоваться идти, иначе с ума сойдешь…Но Зеленов не успел ничего предпринять . Во двор , с шумом, ввалились болгары и в свежих перевязках солдаты.

– Казак! – кричали они . – А мы тебя всюду ищем! Куда ты пропал! – все были уже сильно навеселе. – Ты же у нас герой!…

К Осипу тянулись руки с плоскими винными баклагами, солдаты лезли целоваться. Раздвигая шумящих «братушек» к Осипу шел пузатый и благообразный староста.

– Уважаемый брат! – начал он торжественно свою речь, но дальше этого вступления не пошло…– Он долго отдувался , отыскивая подходящие слова., но видать ничего на ум не приходило и тогда махнув рукой, от избытка чувств он притиснул Осипа к огромному животу смачно расцеловал в обе щеки и, смахивая слезы, провозгласил. – Вечната дружба! Сердечната благодарност.

Театрально хлопнул в ладоши и Осип глазам не поверил! Болгары вели сказочной красоты коня. Конь был высокий, строевой, он храпел и шарахался, выворачивая белки и роняя пену с трензелей.

– Сей скромны дар! Весьма то…скромны… На большую любов да дружбу и вечну благодарност! – вероятно, это была самая длинная и самая прочувственная речь, сказанная сельским старостой, с которой он передал, в шапке, в знак уважения, чтобы не касаться рукою, повод Осипу. Осипа кинуло в жар от такого подарка.

Не находя достойных ответных слов, он перехватил повод. Конь, почувствовав сразу, твердую хозяйскую руку, мелко задрожал и стал приплясывать на задних ногах.

– Ооооо…Ооооо – начал оглаживать его Осип. – И конь, пофыркивая на незнакомые запахи, замер ,словно сжатая пружина ,готовая в любую минуту сорваться и начать бить все вокруг. Болгары и солдаты примолкли, завороженные этим поединком человека и коня.Как только Осип делал шаг вперед – горячий конь рвался и вставал на дыбы.

– Осип, – позвал побратима Петко. – А вот попробуй, накинь…

Из вороха турецких мундиров, доставшихся Кацаровым при дележе трофеев, он вытащил подходящий Осипу по размеру.Не выпуская повода, боясь что конь вырвется и пойдет крушить все вокруг, Зеленов натянул синий турецкий мундир, который почти ничем не отличался от казачьего, даже канты выпушки над мысками обшлагов были красными, как у донских казаков.

– Ты ему еще феску подари…– засмеялись болгары. – Будет совсем паша.

Но конь перестал храпеть и потянулся доверчивыми губами к мягкому сукну.

– Ну, вот и молодец, вот и умница , – оглаживал его казак. Конь мелко тряс кожей, но не шарахался. – Хороший… Хороший…

Вездесущая Радка, притащила седло, которое Осип снял с погибшего Васьки и возил за собою, зная, что когда-нибудь у него снова будет конь… Ну и не бросать же дорогую , покупную и столь необходимую казаку, вещь. Не даром считалось, что потерять седло для казака не только убыток, но и позор…

Ко всеобщему удивлению ,конь даже успокоился, когда Осип его стал седлать. Седло, к великой радости Зеленова, оказалось впору этому новому коню. Разволновавшись, Осип позабыл ,что нога –то у него не очень годная для прыжка и оттолкнувшись, чуть не ослеп от боли. Поэтому привычно вскочить в седло, не касаясь стремени, не получилось. Пришлось подойти к крыльцу и сесть со ступенек, будто малому ребенку…Казак застыдился своей слабости, но болгары, сочувственно, молчали… А вот когда Осип поднялся в стремя и укоренился в седле восхищенно зацокали языками…

Осип подобрал коня, попробовал как тот слушает повод ,сдает в затылке и по десяткам примет, убедился, что конь хорош и выезжан хорошо. К удивлению своему, Осип почувствовал, что конь понимает его казачью посадку. И когда Осип взял повод по-казачьи, конь сразу покорился и совершенно успокоился…

– Ого, – сказал Осип, – а конь – то не турецкий.

– Как не турецкий, у турок взят…– загалдели болгары.

– Да, выезжан-то он по-казачьи, – сказал Осип и подумал, что может быть хозяином коня был какой-нибудь казак некрасовец, воевавший на стороне турок.

Наклонясь в воротах, Осип неспешно выехал на улицу. Весь этот золотой день и привычное покачивание в седле, родное пофыркивание коня, а может быть и физическое ощущение выздоровления, после ранения, сегодняшняя победа и то, что остался жив, наполнили его таким счастьем, что он чуть не запел… Он проехал улицей, конь звонко процокал подковами по булыжной мостовой. Выехал за деревню и тут, на мягкой проселочной дороге, сначала поставил коня на рысь, а затем, пошел во весь мах наметом. Проскакав с версту, он перешел опять на рысь, и вернулся во двор. Конь был совершенно сухим, словно и не слался только, что в бешеной скачке…

– Ну, – сказал, спешиваясь, Осип, болгарам, которые ждали его возвращения, – вот удружили, так удружили! В ноги вам готов поклониться…

Мужики похлопывали его по плечам . Осип хлебнул из поднесенной фляжки , помочил вином руку и помазал коню челку – на счастье!

– Как мундир то тебе в пору. – сказал Петко – словно на тебя пошит.

– И мундир кстати! – благодарил Осип. – У нас, правда , по обычаю ,нельзя чужое надевать ,так ведь это новый, не ношеный, даром что турецкий..

– Да он все равно, что казачий, никакой разницы… – сказал кругленький егерь ,который уже, судя то пламенеющему носу, изрядно хлебнул ракии… – Носи на здоровье! Я вот тоже сапогами разжился. Офицерскими. Мои то в полном художестве… Без подметок то есть! Вишь я тута в болгарских чувяках ходил… А в полк то возвращаться в чувяках не гоже…

– Ты в этом мундире – взаправдошный турок! – сказал второй егерь, с которым Осип обучал болгар стрельбе. – Натурально! Как есть турок по всему…

– Да казаки они турки и есть! Вона и носы, и опять же черные …

– Нет, брат, казаки что ни на есть русские люди… – пьяно возражал ему однополчанин.

– А носы?

– А что носы?… Бывают и курносые, и рыжие…

– А конь? Вишь, как он энтого Осипа за турка признал! Коня не омманешь…

– Конь – животная фигуральная…– глубокомысленно изрек егерь, сам, вероятно, весьма смутно представляя, что имел в виду. Он попытался изобразить нечто неуловимое толстыми короткими пальцами, но образ, одной ему видимой, гармонии не получился, и что означает «фигуральная животная» осталось тайной.

Осип расседлал коня. Тот снова попытался задурить, но Осип не давал ему биться и вставать на свечку.

– Как ты сможешь на нем ездить. – сказал Петко. – Он – сумасшедший.

– Да нет! Конь хороший. Исправный и выезжан хорошо. Боится…

– Ну,смотри! – сказал Петко. – Как бы он тебя к туркам не увез.

«Не на палочке же мне ездить» – подумал Осип, – Какой я казак без коня!

– Куда вот его поставить? С коновязи он может сорваться.

– Да, конюшня –то у нас есть…– вздохнул болгарин.

Хромая, он вывел Осипа за дом ,куда казак никогда не ходил и ,оказалось что там мощеный двор и длинные саманные строения, а в центре сложенная из камня беленая конюшня.

– Ого! Прямо гвардейская!

– Когда был жив отец, у нас были кони…

Осип не стал спрашивать, что случилось.Он уже не единожды слышал истории о том, как по доносу, чаще всего соседей, приходили турки, отбирали все и волокли хозяина в конак, откуда он обычно не возвращался.

В полумраке конюшни конь чуть успокоился, но когда Осип завел его в денник и снял уздечку. Опять забился, заметался и стал головою в угол.

Радка притащила несколько охапок сена и, было, сунулась положить его в кормушку, но конь так подкинул задом и ударил копытами в стену ,что вся конюшня затряслась. Осип выхватил ее чуть не из под самых смертоносных копыт.

– Не смей сюда ходить! – закричал перепуганный Петко. – Близко, чтобы коню не подходила!

Но Радка и сама перепугалась и даже не плакала со страху, а только хлопала своими огромными иконописными глазищами.

– Не конь, а шайтан какой-то!

– Ну, вот пусть и будет «Шайтан», – засмеялся Осип. – Ничего. Обратаем.

– Нашли что подарить! – бурчал Петко. – Башибузук турецкий, гашишом обкуренный, да и только.

– Это он со страху. Он сам боится… Ступайте с Богом, а то он никак не успокоится…

Осип не стал надоедать коню, а стал размеренно и неторопливо прибираться в конюшне. Подмел полы, сложил в копну сено. Принес воды и поставил ведро так, чтобы конь видел его, чувствовал запах, но не мог до воды дотянуться.

Конь затих и только всхрапывал изредка, да косил на казака фиолетовым глазом.

Казак не подходил к деннику близко и не смотрел коню в глаза, памятуя, что для животных прямой взгляд – знак угрозы. Он двигался медленно, не делая резких движений, потому что стоило ему звякнуть ведром или плеснуть водою – конь всхрапывал и начинал бить копытом.

Привычная работа, без которой Зеленов не обходился вот уже несколько лет, считая с 71 года, когда готовился сам и готовил коня Ваську к срочной службе, вернула ему то спокойное душевное равновесие , в коем он бывал прежде всегда, когда чистил или обихаживал коня. А прохлада и сумрак конюшни разбудили давно забытую радость, которая когда то, в Собеновской – обычно переполняла Осипа.

– Ну, вот и коник у меня теперь есть. Вот и нога болеть перестает…И от турок отбились и жив – Слава Тебе, Господи… Да еще какой … Таких то красавцев поискать! А ты ко мне привыкнешь… Я брат тоже – сирота.

Осип старался говорить монотонно, чтобы ровный звук голоса успокаивал нервное животное.

"Служба ли, матушка, что ты надоела, Али занедужил казак удалой…– запел он тихонечко.– Да вот и,что же ты головушку буйную повесил , Али захромал вота, да твой конь гнедой…"

– Вот и мы с тобой так то. Все хорошо , а мы с тобой не веселы! – сказал Осип коню. Конь прядал ушами, вслушиваясь в слова незнакомой речи…

"Коник, мой добрый, он службы не боится,Он здоров и весел, вота громко ржеть…

Он здоров и весел, да вот он, громко ржеть , Ай, да, вот копытою об земельку бьеть…

Ай да конь копытой, вот он, землю бьеть , Ай да вот до камушка достаеть…"

2. Заскрипела осторожно отворяемая дверь конюшни. Осип оглянулся. На пороге стояла Радка.

– Батюшки мои! – всплеснул руками казак. – Чья же это красавица будеть такая? Принцесса заморская, подводного царя дочерь, да и только!

Радка, в полном сознании своей неотразимой красоты, не могла сдержать широченной улыбки, в которой светились редкие новые зубы. Она была разодета в кружевную кофту, в пестротканую юбку, в какой – то немыслимый кафтанчик, на голове кружевная косынка и неизменный цветок в черных, как смоль, волосах.

– Ну, ты, подумай! Как есть невеста! Булка по-вашему! Так бы и съел такую маленькую девочку! – Осип подхватил Радку на руки., закружил и она восторженно взвизгнула. И вспомнилось казаку, как давным-давно, носил на руках хозяйскую дочку Настеньку, а нянька Марковна, сидя на крылечке, приговаривала:«Носи, Осюшка! Носи, голубчик, я хоть отдышуся маленько… Така девка верченая, все руки мне оттянула». И это воспоминание показалось таким далеким, точно было не с ним, а где то, по дороге через незнакомую станицу, увидал он подростка, который носил на руках толстенькую румяную девчонку, которая сосала кулаки и хватала его липкими пальчиками за упрямые кудрявые вихры.

Радка вырвалась и убежала, путаясь в длинной юбке. По двору замелькали ее крошечные ножонки в новых кожаных чувяках. Осип вышел из конюшни ,прищурился на вечереющее небо над горами. Потянулся с хрустом, со стоном, помял спину о дверной косяк. В селе пиликала волынка и ухал барабан, в деннике нервно топотал конь.

Спать теперь стану в конюшне, чтобы Шайтан привыкал… Он не собирался никуда идти, но Радка уже ссыпалась по ступенькам крылечка. Она волокла Осипов мундир и фуражку.

– Матушка ты, моя! – ахнул казак, – Да никак ты со мной на гулянку собралась!

Радка восторженно замотала головой ,что по-болгарски было жестом утвердительным.

– Как жених с невестой?

Радка сияла.

– Ну, что с тобой делать! Пойдем, коли приглашаешь!

Осип снял турецкий мундир, натянул свой казачий, одернул, запоясался. А хозяйственная Радка уже стояла перед ним, держа вместо зеркала старый латунный поднос.

– Вишь, какой красавец супротив ваших овец! – сказал Осип, подкручивая усы. Заломил набекрень фуражку.

Радка, встав на цыпочки, расправила ему ленточку под Георгием.

– Вона значит это чье рукоделие! – догадался Осип.– Ну, что ж, когда от сердца, надобно носить.

Радка платяной щеткой прошлась у него по мундиру, и перед самыми воротами, специальной тряпкой протерла казаку сапоги.

– Ну, что тут делать! – растрогался казак. – Придется с вами, барышня. под ручку идти. Разрешите вас под крендель принять! – И галантно, изогнувшись, предложил Радке руку. Девочка выпрямилась и торжественно положила ладошку на согнутый Осипов локоть. – Раздайся народ, казура гулять идет…

– Батюшки светы, что делается! – ахнул встречный солдат на костылях, и приложил руку к козырьку. – Почтение распрекрасной парочке – кулику да гагарочке! Господин казак, разрешите поинтересоваться, иде жа вы такую распрекрасную нимфу разыскали?

– Трофейная, призовая…– не сморгнув, ответил Зеленов, кося глазом на Радку, которая шла по земле как по небу и, чтобы казаться выше, привставала на носках…

Так они шествовали до самой площади, где толпился народ и все тот же слепой волынщик и его старуха жена теперь уже наяривали плясовую. Народ пока еще не танцевал и только, возбужденные происходящим, ребятишки носились между взрослыми с визгом и хохотом, время от времени, получая чувствительные подзатыльники. В тени, свисавших из садов, через высокие беленые заборы, ветвей, с еще не опавшей листвой, стояли скамьи и столы и здесь уже восседала старшая часть деревни. Осип, под восторженные крики и даже аплодисменты людей на площади, расстался с Радкой, которая тут же позабыла про свой торжественный воскресный наряд, и принялась носиться с остальными ребятишками, и примостился к столу, где уже восседал, как всегда с чашечкой кофе в руках, Славейков.