«Чарочка моя, серебряная! На златое блюдечко поставленная», – запел, полусидящий на кровати, артиллерийский капитан, с ампутированной ногой, поднимая свой бокал с шампанским.

«Кому чару пить? Кому здраву быть?» – подхватили дружно офицеры.

«Пить чару Александру!»

– Так не бывает, так не бывает, чтобы все сразу. Даже страшно делается, – сказал Юленьке Цветков.

«За его дела! Прокричим «ура»!» – ревел хор. Ура! Ура! Ура!

Документы:

«Неудача штурма Плевны встревожила многих представителей высших военных кругов. Высказывалось даже мнение оставить позиции под Плевной и отступить в Румынию. Но обстановка была не столь опасной, как она представлялась некоторым генералам. Союзных русско-румынских войск на балканском театре насчитывалось 277 тысяч человек. Турция имела 350 тысяч человек, из числа которых против союзников действовало 200 тысяч человек. Основная группировка русско-румынских войск, состоявшая из 102 тыс. человек с 470 орудиями, располагалась у Калафата, Ловчи и Плевны. Противник противопоставил этим войскам 70 тыс. человек и 110 орудий, находившихся в Видине, Орхане и Плевне". Русско-турецкая война 1877 – 1878 гг.

Глава вторая. Деревня Загорица. 3 сентября – 13 сентября 1877 г.

1. Осип смутно помнил как старая болгарка забрала его одежду, как ему дали щёлока и он долго мылся над огромным медным тазом. За дни штурма Плевны он так вымотался, что двигался механически, не всегда понимая, что делает. От нечеловеческой усталости даже боль в вывихнутых суставах притупилась. Он спал несколько суток подряд, просыпаясь только от того, что Петко тряс его за плечо:

– Просыпайся, брат. Нужно повязки сменить Он бережно перебинтовывал Осипа. Молчаливая некрасивая девушка, вероятно сестра , выносила корзинку с гнойными и кровавыми бинтами.

– Отлично. Отлично – приговаривал Петко, умело, перевязывая рану, – Затягивается как на собаке.

– Ты то как?

– Я отлично! Очень хорошо.

Но все было не так, как он говорил и после перевязок, ради которых он приползал к Осипу, Петко лежал в забытьи.

Какие то молчаливые улыбчивые женщины приносили Осипу еду. Он ел что то непривычно острое и вкусное. Всегда в изголовье стоял кувшин с чистой водой и кувшинчик с вином. Окончательно проснулся казак только через четверо суток. Он, словно впервые, увидел деревянные, будто внутренность сундука, гладко выструганные, дощатые стены и потолок , комнаты. Расписные глиняные и медные кувшины на полках, стершийся от старости узор на потолке.

Голова его была странно легкой. Осип потрогал ее рукой и вспомнил, как его остригли наголо. Он не возражал, понимая что завшивевший его чуб добавляет не красоты, а сраму. Осип и сейчас покраснел, вспоминая каким «неисправным», грязным и немощным, окровавленным и вшивым попал он в этот дом.

На сундуке лежала его чисто выстиранная и прошпаренная и залатанная одежда. На стене красовался аккуратно заштопанный мундир с георгиевским крестом, вокруг него была сделана розетка из розовой шелковой ленты. Осип улыбнулся наивности этого украшения. И от этой ленточки повеяло таким домашним, далеким… Вспомнилась ему и Жулановка и Настенька, заботливо укладывавшая пирожки в его походные торока. И вдруг впервые за два года впервые ему захотелось домой. "А где он, дом –то?" – подумал Осип и шевельнулась в душе привычная, заглушенная войною, тоска: – В доме матери, считай, и не жил никогда, в доме Калмыковых тоже не свой. И толкнул бесенок сомнения – а уж не от этого ли бежал ты на войну Осип Алексеевич ? Не потому ли что в мирной жизни ты – кругом сирота и нет тебе места, а война – мать родна, всяк казак на ней сгодится. И болгары тут не при чем. Не освобождать ты летел, а от себя освобождаться! Да нет же! Не стоило идти на такой страх и смертный ужас, только потому, что в миру сирота. Уж как – нибудь приспособился бы там, обтерпелся…

Хотя год назад, когда он бежал босой на майдан, только заслышав «сполох», не мог он и сотой доли предположить ,что было ,скажем , в августе на Шипке, а потом под Плевной. Такое и в страшном сне не привидится. А что станица да слобода припомнились – виной деревенские запахи, от которых он отвык, находясь в той особой фронтовой вони, состоявшей из запахов пота, крови, гниющего и горелого мяса, запаленных коней, раздутых трупов и всякой нечистоты, воловьего и конского навоза грязи перемолотой тысячами ног, едкой, режущей глаза, вони, траншей, залитых человеческими испаржнениями, и, все перекрывающим, кислым порохового дыма, окалины орудийных стволов и остывающей шрапнели, что и составляет запах войны и смерти. Здесь же в отрытое окно доносился, ни с чем не сравнимый запах сухой помидорной ботвы, спелых яблок, запах кизячного дымка и особого запаха осенних костров, на которых жгли опавшие листья. И царил особый «болгарский» запах из смеси запаха розового масла и кофе. Эти два запаха возвращали к реальности. В Жулановке таких запахов не было. Каждое утро начиналось с запаха свеже сваренного кофе, к вечеру он усиливался и смешивался с запахом крепкого табачного дыма и молодого вина. В маленьком мощеном дворе Кацаровых каждый вечер собирались односельчане, и долго заполночь звучала трескучая болгарская речь.

Осип не был потерян. В первый же день пришел воинский начальник, который был в деревне, расспросил казака откуда он, где был ранен, чтобы сообщить в полк о его местопребывании. Но окончательно Осип успокоился, когда из полка приехали сотник Цылилов и Трофимыч, привезли отпускное свидетельство по ранению, малую толику денег, гостинцев и съестного припаса изрядно, чтобы Осип не чувствовал себя в болгарской семье нахлебником.

Цылилов усмехался в пшеничные усы.

– Ты, главно дело, спи поболе! Во сне всяка рана заживает. Но не залеживайся.

– В полк не торопись, – советовал Трофимыч – Тамо ничего хорошего. А тут как в раю. – Лежи – поправляйся. Лечись и ни об чем не сумлевайся. Хотя… Что вашбродь ?

– Да уж больно вы тут без опаски живете, без опасения то есть. Тут ведь кругом и турки из разбитых частей ходят, и башибузуки всякие, и мародеры, а то и отряды регулярные либо на помощь окруженцам, либо из окружения идут . А вы будто куры на насесте: голову под крыло засунули и бай дюже…А ну, на вас наскочат, а вы, как девка, что на сеновале, спит – ноги врозь…

– Это верно , – сказал Осип , – я уж думал.

– Что тут думать? Оборону тут ладить следует. Тут же пехтура одна раненая, а ты казак – ты по другому все видишь. Вон в том доме два кавалериста – они пускай эстафету наладят из болгар, до наших, а ты походи вокруг – посмотри, где чего сделать можно, да бекеты поставить, может где и ложементик подкопать, либо что другое, либо каверзу какую, чтобы изгоном не взяли вас тута…

– Господин подхорунжий, – остановил Трофимыча Цылилов, – Да ведь он еще на ветру качается…

– Так, что ж теперь ложиться да помиратъ? Других – то вояк тут нету.

– Дайте ему хоть окрепнуть…

– Кабы знать, где упасть – соломки бы постелил. Слыхал? Есть ведь время – хай стелят. А то будет как в Ловче, когда турки по реке пришли. Какой кровушкой ее потом назад отбивать пришлось, а ведь могли бы и не сдавать. В общем, давай Осип налаживай тута милицию болгарскую. Время не проворонь. Пускай к нам за оружием приедут – мы трофейное все отдадим. А патронов я вам привезу через недельку. Мы тут на обоз турецкий наскочили – там все такие-то, как у тебя, американки – и патронов много…

Правы были оба: и Трофимыч, который предостерегал от беспечности и Цылилов, который говорил, что у Осипа еще силенок маловато. Судьба дала Осипу несколько дней на роздых. Он понимал, что нельзя терять время, но сил не осталось совсем – засыпал на полуслове.

Однако вскоре, Осип начал выходить сначала во дворик, а затем и на улицу. Он обошел соседние дома, познакомился там с бывшими на излечении солдатами, казаками и младшими офицерами. Общие страдания, физическая боль, воинское братство несколько стерли сословную грань, которая существовала между ними и все же, даже раненные, нижние чины старались служить офицерам. Офицеры почти все были тяжелоранеными, иначе, при малейшей возможности, их везли в Бухарест. Но некоторые же ,те что поправлялись ,ехать куда –либо отказывались, (опасаясь ,что могут отправить в Россию, а всем хотелось довоевать до победы), и находились здесь на положении отдыхающих.

Каждое утро болгарский почтальон на крохотном ослике привозил на сельскую площадь газеты и почту. Здесь его всегда поджидали русские офицеры и солдаты, жадно расхватывающие письма, и отдавая написанную корреспонденцию. Тут же на площади, все и прочитывалось. Сначала офицерами, а затем грамотные читали вслух неграмотным нижним чинам. Вот тут Осип пристрастился читать газеты и экстренные телеграммы, выходившие отдельными выпусками.

Прежде в России ему попадались газеты, но не было тогда в нем той жажды узнавания новое, что объявилась сейчас. Он причитывал газеты от заголовка до подписи редактора . Часто перечитывал отдельные статьи и нетерпеливо ждал свежих новостей. Это походило на пьянство. Осип видел таких –то в городе, которые живут от рюмки до рюмки. Часто по вечерам он думал, что те события, в которых он участвовал сам, в газетах выглядят важнее, значительнее, чем тогда, когда они происходили.

Что он видел? Грязные дороги, марширующие полки и толпы раненых, а в газетах все получало смысл и значение, здесь в во всей этой мешанине воинских частей, перепутавшихся обозов, санитарных лагерей, окопов и грохающих выстрелами редутов, был виден общий смысл и определенный порядок. Было то, что задумывали в штабах, было и объяснение почему не получилось. Или получилось да не так, как хотелось генералам … Но одна мысль , неотвязная, как боль от сидящего в теле Осипа осколка гранаты, постоянно сверлила ему душу: неправда! Все что в газетах – неправда! Это все писатели придумали! На самом деле все было не так! Уж больно не походили описания боев, на те в которых побывал он сам! Не так там все было!

Он, однажды, видел как, приехавший в Собеновскую художник, писал пейзаж и на холсте все было вроде бы так как перед глазами у Осипа, но совершенно по-другому. И это несходство начинало Осипа мучить. Все чаще просыпался он по ночам от собственного стона, потому что сновидения стали наполняться пережитым. Причем , во сне все было еще невероятнее и страшнее чем наяву. Если первые дни он спал, проваливаясь в сон как черную бездонную яму, то теперь ему снились плевенские раскисшие траншеи ,раздутые трупы. Во сне, он постоянно куда то опаздывал или не находил дороги. У него не оказывалось патронов или винтовка гнулась в руках скручивалась штопором шашка … И сон переставал приносить отдохновение. Все чаще он вставал посреди ночи и молился, молитвой приводя себя к покою и душевному равновесию или садился к раскрытому окну смотрел на мигающее звездами небо и старался думать о чем – нибудь хорошем.

Все чаще ему мечталось о женщине. О какой-то необыкновенной ,которая наверняка встретиться ему … Все чаще она напоминала в этих полугрезах, полусне Василику, которая жила в соседнем доме, и которую несколько раз видел Осип и даже узнал ее имя. Ее окликнула, с улицы, какая то старуха «Василика» и Осип запомнил это имя и повторял его про себя «Василика» – царица.

После того, как убили Ваську, и ходить стало не за кем, у него освободилось много времени. Прежде каждую свободную минуту он тратил на то, чтобы добыть коню корм, растереть его соломенным жгутом, размять суставы, размассировать натруженную седлом спину. Постоянная забота о коне не позволяла предаваться размышлениям. Конь требовал постоянного ухода и внимания. Даже на марше, даже ночью Осип прислушивался к тому как дышит Васька, не застудился ли, не был ли для него тяжел корм. Его нисколько не смущало, что, порой приходилось спать у ног коня. Наоборот, казак знал что конь никогда на него не наступит, а любую малейшую опасность услышит много раньше, чем самый внимательный часовой.

Теперь с потерей коня, будто половина существа Осипа отвалилась, отпала и образовалась пустота, которую нечем было заполнить. Он мыкался по двору, старался помогать хозяевам, но работать в полную силу еще не мог, да и не давали ему, да и работы то уже не было. Хлеб с полей убран, а молотить его еще как следует не начинали.

Осип не предполагал, что будет так тосковать по коню, что стоит ему закрыть глаза как сразу вспоминался Васька, ладони помнили его влажное тепло, помнилось его особое горделивое ржание –прихохатывание, которое, как казалось Осипу, он смог бы различить в тысячи других конских голосов.

Он старался не смотреть на седло и уздечку, что осиротели со смертью коня – боялся разрыдаться. Но у него вошло в привычку: сесть где –нибудь поджав калачом ноги, чтобы они отдыхали, закрыть глаза и, покачиваясь из стороны в сторону, тянуть длинную казачью песню, в ритме идущего коня, и тогда Осипу казалось что Васька жив и они опять вместе. Движутся мерной хлынцой или шагом не здесь, среди горных теснин по каменистым дорогам, а там дома , в степи, по ее белесоватым ковыльным полынным просторам, где задавая тон песни, будто колесная лира, постоянно и ровно гудит ветер. Так он мог сидеть часами, ничего не видя и не слыша вокруг, словно и телесно уносился туда к меловым холмам и колючим травам Верхнего Дона.

Болгары обходили его, стараясь не помешать, считая, что казак так молится и толкуя между собою,что так очень похоже молились и турки. Удивляясь, как это православные казаки могут так походить на своих врагов.

Но самое главное Осип не забывал. Он неторопливо обошел окрестности села, в сопровождении ребятишек на ослике проехал до горы, до оврага и через несколько дней знал окрестности как собственную ладонь.

Большое село, в которое он попал, как пробка затыкало собою вход в ущелье, через которое шла дорога на горные перевалы. Осип приехал с восточной равнинной стороны, откуда шла дорога на Плевну, западная окраина села упиралась в горы, что теснились по сторонам узкой дороги, и другого подхода к селу с горной, турецкой стороны не было. Цепким глазом разведчика Осип наметил несколько прекрасных позиций, где небольшое число защитников села могло, если не остановить противника, то хотя бы задержать его пока жители успеют разбежаться, спрятаться или дождаться пришедшей со стороны Плевны, от русских позиций, помощи.

Преодолевая смущение, он поговорил с офицерами, лежащими в соседних домах у болгар и с теми, что уже ходили и собирались на площади в ожидании почты, и все сошлись на том, что нужно подсказать болгарам насчет организации ландмилиции. Но когда он сказал об этом Петко – оказалось, что милиция в селе уже есть. В ней состояло человек двадцать парней и мужиков, вооруженных старыми турецкими ружьями и кинжалами. Они с готовностью выстроились на площади, когда Осип сообщил болгарам, что из полка привезли трофейное турецкое оружие.

Принаряженные: в постолах и чистых онучах, белых рубахах, подпоясанных широкими красными поясами, они были очень торжественны. И уже нашелся сразу какой-то пехотный унтер, который начал их строить и обучать ружейным артикулам. Болгары старательно топтали пыль новыми постолами и пытались показывать разгокалиберными турецкими ружьями штыковые приемы.

Осипу сразу припомнилась Ловча и тот отряд ловченской милиции, который полег в первые минуты, как только вернулись турки. Из тоскливого оцепенения, с которым он смотрел на марширующих милиционеров и русского унтера вдохновенно выкрикивающего «На ле-ву! На пра- ву!», его вывел Трофимыч.

– Зеленов! Че ты раскрылился как шульпек на солнце! Дураков, что ли, не видал? Давай принимай команду! Гони ты этого пехтуру в три шеи!

– Иди отседова! – погнал он пехотного унтера. – Твои артикулы им не надобны. Осип, примай команду.

Казак прежде всего сбил с болгар парадную торжественность, тем что приказал, без всякой милости, свалить в кучу, старинные мушкеты и ятаганы. И каждому выдал по новенькой винтовке из тех, что привез Трофимыч. Но болгарам было трудно отказаться от романтического настроя, тем более что на площадь высыпало все село, а из церкви пришел священник с крестом и Евангелием.

Милиционеры принимали оружие, становясь перед Осипом на колени, целовали винтовки и прикладывались затем к Евангелию и кресту.

– Мы готовы умереть! – торжественно провозгласил болгарин лет пятидесяти, воинственно вздергивая, седыми усами и поднимая над головой винтовку. Два турецких пистолета торчали у него за широким поясом на объемистом животе .

– Да умереть то не штука! – вздохнул Трофимыч, который, вероятно, с той же что и Осип неловкостью, наблюдал этот патриотический порыв, который наверно полгода назад захватил бы и казаков, а теперь они переминаясь с ноги на ногу, никак не могли придумать что-нибудь такое, чтобы остановить это эффектное зрелище.– Ежели, так дале пойдет ничего, окроме смерти, от вас и не будет… Осип! Не спи! Примай команду! Ворочай их в чувству, а то они вона куда вознеслися!

Осип, сел на хозяйского ослика, поскольку еще сильно хромал, построил болгар в подобие колонны и потрусил в горы. Милиционеры, попытались двинуться за ним строевым шагом.

– Не… Не …– сказал Зеленов, как можно будничней. – Вольно…Ружья в руку и того…Бегом! Бежать ровнее, потому сейчас в гору будет … Ну, айда что ли…

Примерно через полверсты он остановил бегущих, отобрал тех, кто совсем запыхался.

– Ну вот , – сказал он, не слезая с ослика. – Сюда вам и надобно добежать. Здесь вы рубеж держать будете. Теперь пусть каждый выберет себе место откуда он стрелять будет и затаится, чтобы, я, как назад поеду, никого из вас не заметил. Схоронитесь покрепче. Кого с дороги увижу, считайте – тот убит.

Еще через полверсты он положил вторую группу. Последних, совершенно запыхавшихся увел за две версты от села и разместил их на переднем рубеже обороны, что давно выбрал. Он заставил каждого по несколько раз скрытно занимать позицию. Каждому показал и разметил сектор обстрела. Под вечер, совершенно измотанных, непривычных к воинскому труду людей, повел назад к деревне. Они шли без всякого строя, толпой. Но их группа уже не выглядела чем – то чужеродным и нелепым среди этих гор, нависавших над деревней. Не торопясь, они разметили вторую и третью линию обороны. Вместе прикинули где перекопать дорогу, где приготовить камни и подпереть их плетнями, с тем, чтобы при нужде дорогу перегородил камнепад.

В селе, на площади они обнаружили еще человек сорок новобранцев, которых Трофимыч и еще два выздоравливающих пехотных унтера обучали заряжать и разряжать разномастные винтовки. Занятия остановил только начавшийся дождик. Болгары разошлись по домам, укрывая новые ружья кожухами и снятыми свитками.

– Ну вот ,– сказал, прощаясь Трофимыч, – так то оно всё лучшее будет! И гоняй их Осип с утра до ночи. Завтра на всех линиях бекеты ставь. Тут унтерок есть, из кавалерии, башковитый, даром что гусар, пацанов набрал для тревожной связи. Так что, ежели нападение случиться, только с той стороны, откуда ты укрепляешься. С другого места к селу не подойти. А вам вестника за подмогой послать можно. Так что, вам часа три продержаться нужно будет, а потом и подмога подоспеет.

– А вы думаете турки пойдут? – спросил Трофимыча Петко, вышедший его провожать вместе с Зеленовым.

= Я – думаю. – строго сказал подхорунжий. – А вы тут не думавши сидели. Теперь кроме, как думать – оборону ладить нужно. А пойдут или нет – все в Божьей воле. Кто это знать может?…

– Но когда они остались с Трофимычем вдвоем старый подхорунжий, со вздохом, сказал:

– Ну, а ты как располагаешь? Пойдут?

– Уж больно село на дороге, – не сразу, ответил Осип. – Было бы в стороне, а то, как пробка, ущелье затыкает.

– То – то и оно. Ежели отступать, либо подкрепление подтягивать к Плевне, так непременно через село пойдут.

– Вы главное дело, при первом выстреле, жителей спасайте. Хай, в горы бегут, ховаться. Турок проходом через село пойдет – по горам никого ловить не станет. Не до того ему будет. Ну, а село то, конечное дело, спалит…

– Может, до подхода подмоги удержим…

– Ты что! – возмутился Трофимыч. – И не вздумай! Ишь, какую моду перенимаешь … «До подмоги!» А ежели, ее вовсе не будет? Как наши деды учили – никогда не воюй, ежели точно не уверен, что победишь. Отступай, беги, заманивай… Не обороняйся! Главное – людей береги! А село внове отстроиться, чего его жалеть. Будут люди, будет и село…

И еще с дороги, перекрестив Осипа, с седла крикнул :

– Попомни, что я говорил! Не геройствуйте тута! Ты – казак, ты не на «уры» – на ум бери!

2. С рассветом все жители деревни, во главе со старостой и священником, пошли перекапывать дороги, строить завалы и волчьи ямы. На тачке привезли капитана саперного батальона, его нога в лубках торчала, как пушка из редута. Ширяя костылем во всех направлениях, он растолковал какие траншеи и где копать, и пока, за два дня, все не было сделано, как он велел, так его на тачке по горным дорогам и возили. Выползли, едва ходившие, два унтера егерей и начались занятия по стрельбе. Однако, патроны берегли, и потому часами заставляли болгар вскидывать ружья и целиться. Поэтому, когда грохнули по мишеням – попали!

Егеря доползли, где на костыликах, где у болгар на закорках, до устроенных Осипом позиций, и, не торопясь, растолковали каждому стрелку куда целиться, резвели сектора стрельбы, ухитрились даже расставить по дороге мишени и, разок, пристреляться.

Осип же вдалбливал в горячие головы милиционеров три истины: из за укрытий не высовываться, после двух, трех выстрелов менять позицию и, по команде, мгновенно и скрытно уходить на вторую линию, а затем на третью…

Офицеры, лежащие по кыштам, рассчитали сколько нужно продержаться стрелкам и тем кто будет стоять у каменных запасов, кто будет заваливать дорогу и прочим, чтобы жители успели отойти в горы и спрятаться.

– Эх! –говорил раненный в руку артиллерист из горной батареи – пушечку бы хоть одну! Хоть бы одну только!

– Два топове! – бухнул кузнец дядя Желю и приволок два окованных и выдобленных дубовых ствола.

Две такие деревянные пушки испытали. Били они саженей на двадцать, после второго выстрела взрывались, но колонне пехоты могли нанести страшный урон, потому что набивались вместо картечи камнями, гвоздями и обломками подков.

Милиционеры и русские солдаты смеялись глядя на деревянные пушки, но понимали что свое дело они сделают, хоть разок, а грохнут.

Неизвестно откуда, как в тот раз у Крестового перевала приехал на ослике болгарин в шляпе. Осип узнал его. Это был тот, что привозил донесение о проходе турецкого отряда через гору Бедек. К этому немолодому болгарину кинулись, будто к отцу, и Петко, и другие его сверстники. И тогда Осип узнал что звали этого человека Петр Славейков , что он был гимназическим учителем, в Старо Загоре, где у него учился, в частности, и Петко – побратим Осипа.

Славейков удивил казака и в этот раз . На ослике, которого он вел в поводу, был нагружен ящик, похожий на гроб. Когда его раскрыли, там оказалась новенькая картечница, о которых так много спорили в армии. Нашелся и прапорщик, с прострелянной шеей, который умел из картечницы стрелять. Когда ее установили на последней позиции у деревни и прапорщик поводя стволом сиплым голосом объяснил: «Вот от сих до сих всех положу», ему не поверили. И горько сетовали на то, что картечница не меряно жрет патронов…

– Отлично! Отлично! – потирал руки Славейков. – Почти по всем селам оборона. Болгария вооружена и если не способна разбить турок самостоятельно, то уже способна защитить свои села от башибузуков.– Теперь, главное, нести караулы и если враг пойдет, своевременно его встретить.

Как – то, само собой, вышло, что в селе образовалось два центра постоянного дежурства. На деревенской площади, где стояли все время оседланные кони и дежурила тревожная смена гонцов, и во дворике Кацаровых, куда собирались по вечерам милиционеры из бывших гимназистов. Всю ночь здесь шли негромкие разговоры, приходили и уходили люди с постов. Здесь всецело господствовал Славейков, который казалось, совсем не спал. Он пил кофе и вел нескончаемые политические разговоры. Осип вольно или не вольно окзался их слушателем.

Вослед за Славейковым, в деревне появились и другие его гимназисты, из Старо Загоры, из Софии из других мест. Дважды из –под Плевны, в краткосрочные отпуска, приезжали болгары, служившие в четниках .

Частенько, лежа у раскрытого окна, Осип слушал, о чем во дворе говорят болгары, которых он теперь почти всех знал поименно.

Начинал обычно Славейков с разговора о том, что публиковали газеты.

В тот вечер говорили, в основном, о будущем Болгарии.

– События, в ближайшем будущем, мне кажется, будут развиваться так: – начал Славейков , прихлебывая из маленькой чашечки кофе. – Русская армия, безусловно, пойдет через Балканы. Россия не может выйти из войны. Неудача под Плевеном – досадная частность. Но теперь на карты поставлены не только интересы Болгарии, но и самой России. Война может затянуться, это верно. Немецкие газеты пишут, что Бисмарк приказал убрать из своего кабинета карты Балкан, до весны…

<1 2 3 4...9 >

На страницу:

Перейти

2 из 9