Полная версия
– А ты не знаешь, где он?
– Понятия не имею. Никогда не интересовался. Я смотрю, ты решил обзавестись новым жильем? Да не простым, а с привидениями.
– Да где уж там… – Дэйв махнул рукой. – Просто интересно стало. Никогда не задумывался о судьбе того пацана, а сегодня как-то вспомнился весь тот ужас.
– С ума сошел, наверное, – и вновь лицо Анджея исказила неприятная ухмылка. – Или что-то в этом роде. Хоть и говорят, что у детей гибкая психика, но мне в это с трудом верится. Все, что вроде бы и забывается, потом неизменно дает свои плоды, да еще и в самое неподходящее время.
Дэйв даже не понимал, почему утаил от Анджея то, что сегодня увидел. Ведь правильным было сказать полицейскому о странном парне, который прячется в старом доме Джонсонов? Возможно, но почему-то он повел разговор таким образом, что сейчас говорить о своих подозрениях уже было бы странным. При этом поделись он, и уже через два часа знал бы, был ли Призрак Адамом или обычным бродягой, что ему здесь нужно, псих он или просто чудак. Но разум Дэйва как-то сам собой решил сделать из этого тайну, хоть сам Призрак, насколько можно было судить, не стремился остаться инкогнито. Но и с этим Дэйв был готов поспорить. То ли его фантазия так разыгралась от нервного напряжения, то ли так на него подействовало его открытие, но он действительно хотел верить, что таинственный незнакомец – это призрак, и видеть его может далеко не каждый. Например, алкоголик в завязке. Или городской сумасшедший.
– Как там Лори? – спросил Анджей и свернул на улицу Дюрера, на которой Дэйв и повстречал Призрака впервые.
– Был и у нее сегодня. Все по накатанному.
При вопросе о сестре Дэйва с лица полицейского наконец исчезла всякая деланная веселость. Любовные переживания, которым тогда еще Лори Уотерс не по своей воле подвергла этого парня в старших классах, так и не покинули его полностью, и Дэйв об этом догадывался. Анджей продолжал быть одиноким, жил с пожилой матерью и, судя по городским сплетням, хранил в ящике стола фотографию девушки, которая теперь уже звалась Лори Кейт.
– Как там ее знаменитый муж? Снял свой фильм?
– Почти, – Дэйв абсолютно не испытывал никакой жалости к чувствам Анджея и даже не прочь был расстроить их еще сильнее. – Фильм обещает успех, во всяком случае, так говорят люди, близкие к этой сфере. Прочат ему Голливуд в будущем, так что, скорее всего, рано или поздно придется им свалить в Лос-Анджелес. Оно и хорошо. Для Афины так точно.
Анджей кивнул и согласно промычал что-то нечленораздельное.
Тут же Дэйв на секунду задумался о том, о чем еще никогда не думал, и удивился, как такое вообще возможно. А подумал он именно о том, какого бы мужчину хотел видеть рядом с сестрой. То, что он не любил Кристиана не было секретом ни для кого, но предпочел бы он, чтобы вместо него мужем Лори был, допустим, этот самый Анджей Красовский? Аморфный, тайно сентиментальный и с полным отсутствием страсти победить судьбу. Вероятно, Дэйв не думал об этом ранее просто потому, что ему было все равно, кого Лори будет подчинять своим интересам. Он был полностью уверен в ней и знал, что она подпустит к себе только того человека, который будет ей удобен. Который не будет так упорствовать в признании себя ничтожеством, как сам Дэйв.
– Но он ничтожество, – тут же поспешил обрадовать Дэйв своего бывшего одноклассника.
– Что? – тот от удивления дважды быстро посмотрел на своего пассажира.
– Ничтожество, – спокойно повторил Дэйв. – На работе он позволяет всем этим продюсерам и прочим киношникам вить из себя веревки, указывать ему, что и как следует делать, как писать сценарии, где снимать, кого снимать. То есть чувак ради успеха готов стать тряпкой.
– Ну… может, он думает, в первую очередь о благополучии семьи, – вновь воспрянувший духом Анджей попробовал возразить, но Дэйв отчетливо читал в нем восторг влюбленного дурака, чей соперник подвергался сторонней критике.
– Они бы развелись, если бы не Афина.
– Что? – вновь поразился Анджей.
– Она его не любит. Как можно любить пресмыкающееся ничтожество? Поверь, ей не нужен его успех и более того, он ей противен.
– Она сама тебе все это говорила? – Анджей пытался выглядеть как бы отстраненным, но слишком поздно спохватился, и Дэйв видел, что его слова натурально зажигают в знакомом огонь ложной надежды.
– А кто же еще? У нас всегда были доверительные отношения. Я ей говорю, чтобы разводилась и нашла себе нормального мужика, а она только ноет, что Афина никогда не простит ее в будущем за это.
– Почему не простит? Развод же не означает, что девочка перестанет быть его дочерью.
– Означает.
– Что? – в третий раз повторил Анджей, отчего Дэйву вдруг захотелось со всей силы стукнуть его лбом об руль, и он сгоряча поклялся себе, что сделает это, если еще раз услышит этот тупой односложный вопрос.
– Ей кажется, что он изменяет. И ему не составит никакого труда просто вышвырнуть Лори и Афину из своей жизни, если они сами на это напросятся. А теперь представь: Афина взрослеет в Эскине, падчерицей какого-нибудь местного неудачника, и понимает, что если бы не гордость ее мамаши, то жила бы сейчас в роскоши, да каталась с папочкой по Каннам и Венециям.
Дэйв даже не понимал, зачем он все это сочиняет. Тут было что-то большее, чем просто неприязнь к Крису. Тут была истинная жестокость, потому что он представлял, как Анджей сегодня перед сном будет любоваться фотографией Лори и воображать ее в своих объятиях после разрыва с мужем. Представлял, и его тошнило от того, что можно жить в подобных издевательствах над самим собой. Представлял и торжествовал, что бедолага никогда не дождется реализации своей мечты, потому что она выдумана другим человеком и заложена извне в его незрелый мозг.
– Но ведь надо быть полным подлецом, чтобы забыть о своей дочери. Мне кажется, вы слишком строги к нему, как к отцу, и слишком мягки, как к мужу.
Дэйв даже удивился столь глубокомысленному замечанию, сказанному с улыбкой, вновь вернувшейся на лицо полицейского, и сразу остыл. Он ждал, что Анджей выдаст что-то вроде «как можно изменять такому совершенству, как Лори», и тогда бы он продолжил накидывать еще более изощренные надежды. Может, даже сказал бы, что Лори недавно интересовалась, не видел ли он Анджея Красовского, и как у того дела. Но внезапный проблеск интеллекта у собеседника лишил Дэйва всякого азарта, и он только пожал плечами.
– Может, – согласился он. – Останови здесь, пожалуйста.
Анджей остановился между «Тортугой» и «Порт-Ройалом». Простившись с ним, Дэйв закурил и, вспомнив о том, что его ждет дома, тут же забыл о выдуманной им обратной стороне семейной жизни Криса и Лори. Правда, хныкающее лицо Анджея, ползающего на коленях перед Лори и вымаливающего поцеловать ее ступню, еще минуту доставляло Дэйву некоторое удовольствие. Затем он потушил сигарету и поспешил домой. А когда поднялся на второй этаж, подошел к своей квартире и вставил в замочную скважину ключ, то вдруг застыл на месте. Входная дверь была открыта, хоть Дэйв точно знал, что запер ее, когда уходил. Несколько секунд он размышлял о том, стоит ли вызвать полицию, поскольку взлом был налицо, или все же попробовать решить проблему самому. Остановившись на втором варианте, Дэйв решил сначала прислушаться; хотел было приложить ухо к двери, но тут же до его слуха долетел звонкий женский голос, да к тому же голос знакомый. Резко открыв дверь, он просто обомлел, а когда способность соображать вернулась, то искренне пожалел, что видит перед собой не пару грабителей-отморозков, а Бабищу.
Так Дэйв называл непосредственную собственницу арендуемой им квартиры. Настоящее имя этой дородной женщины лет пятидесяти он запомнить не удосужился, потому что с первого взгляда в его мозгу родилось для нее незаменимое прозвище. Бабища была широка и в груди, и в талии, и в бедрах, розовощека, с крашеными кудряшками короткой стрижки и пухлыми губами, всегда разукрашенными ярко-красной помадой. Взгляд водянистых голубых глаз смотрел как-то удивленно, но в то же время властно, бескомпромиссно, и с трудом фокусировался на одной точке дольше пяти секунд. Дэйв помнил, что во время их знакомства в агентстве недвижимости, когда он ловил на себе эти короткие, но колючие взгляды, его не покидало ощущение, что он имеет дело с тупоголовым тираном. Разговаривать спокойно Бабища практически не умела, но кое-как справлялась, когда была ее очередь говорить. Когда же в диалог вступал собеседник, не успевал тот сказать и пяти слов, как она перебивала его вопросом, уточнением или возражением, да еще и повышенным тоном, грозящим вот-вот сорваться на крик. То есть, возникало небезосновательное ощущение, что у Бабищи аллергия на чужую устную речь.
Что же она делала этим пятничным вечером в квартире своего арендатора? Во-первых, она была не одна. Рядом с ней Дэйв видел девушку лет двадцати или чуть больше, внешне очень уж похожую на Бабищу, такую же толстую и некрасивую, но с одним большим отличием. Если Бабища всем своим видом выдавала уверенность и в своей внешности, и в своих моральных качествах, то спутница ее сразу демонстрировала покорность и даже забитость.
Когда Дэйв распахнул входную дверь и уставился на своих непрошеных гостий, те как раз застилали свежим постельным бельем ими же разложенный в гостиной диван.
– А! Вот он! – взвизгнула Бабища, увидев Дэйва. – Господин Уотерс, добрый вечер. Ну, поздоровайся, чего застыла? – прикрикнула она на девушку, которая и впрямь застыла на месте, как и Дэйв.
– Здравствуйте, – прошептала она и опустила взгляд в пол.
– Это вообще, что такое? – опешившим голосом проговорил и Дэйв.
– Господин Уотерс, познакомьтесь с моей племянницей, – официальным тоном заявила Бабища и потащила девушку в сторону Дэйва. – Ее зовут Фернанда, она в Эскине проездом и остановится здесь ровно на одну ночь. Так уж вышло, что нет никакой возможности разместить ее в другом месте. Нанда, пожми господину Уотерсу руку.
Нанда робко протянула руку, бросив на Дэйва неуверенный взгляд. Тот был настолько шокирован наглостью Бабищи, что пропустил этот жест мимо внимания. Первую минуту он даже не чувствовал в себе злости, только крайнее изумление.
– Я спрашиваю… – хотел он повторить свой вопрос, но Бабища тут же перебила.
– Я же вам говорю! – почти заверещала она, округлив глаза. – Моя племянница Нанда! Сегодня переночует здесь! Рано утром проснется и уедет!
– Вы что себе позволяете? – Дэйв наконец пришел в себя и стал метать гневные взгляды с круглого и бешеного лица Бабищи на такое же круглое, но безропотное лицо ее племянницы-овечки, которая еще больше сконфузилась после несостоявшегося рукопожатия. – Какое вы имеете право вламываться в мою квартиру?
Бабища вернулась к дивану и принялась поправлять углы простыни; видимо, ей было комфортнее параллельно со ртом занимать чем-то и свои руки.
– Так-так, господин Уотерс, – начала чеканить она. – Начнем с того, что это не ваша квартира. А моя. Как видите, у меня есть ключ от нее. И в договоре написано, что квартира моя, а не ваша!
– Послушайте! – Дэйв тоже повысил голос. – Пока я арендую у вас эту квартиру, вы не имеете никакого права…
– И я имею право, – не обращая на него внимания продолжала Бабища, – распоряжаться своей собственностью!
– Да мне плевать, что вы там себе думаете!
– И имею право! – уже заорала Бабища, выпрямила спину и в упор посмотрела на Дэйва. – Впустить сюда переночевать свою племянницу ровно на одну ночь!
– Не имеете! – заорал и Дэйв.
– Имею, господин Уотерс!
Дэйв тут же сообразил, что кричать бесполезно, хоть и очень хочется.
– Немедленно убирайтесь, – уже спокойней сказал он.
– Тетя, пожалуйста, – проблеяла Фернанда, которая успела отойти в дальний угол. – Давай уйдем. Я, правда, больше не причиню…
– Замолчи! – рявкнула Бабища и вновь повернулась к Дэйву. – Как вы смеете, господин Уотерс?! Как вы смеете выгонять меня из моей квартиры?! Как вы смеете выгонять ребенка, которому негде переночевать?! Или же вы расстроены из-за того, что этот ребенок сорвал вашу пьянку?! – пока она говорила, то переводила безумный взгляд с лица Дэйва на кухонную стойку, где продолжали красоваться бутылки виски и водки.
– А как вы смеете оставлять этого несчастного ребенка, – тут Дэйв сделал ударение, намекая, что слово «ребенок» не вполне уместно, – в квартире с незнакомым мужчиной, который, вполне возможно, действительно затевает пьянку?
– Что вы такое несете, господин Уотерс?! Что вы несете?! Разумеется, я никогда не оставлю ребенка на ночь с незнакомым мужчиной! Вам придется сегодня переночевать в другом месте!
– Что? – Дэйв даже улыбнулся.
– Да, господин Уотерс! – Бабища принялась вдруг остервенело взбивать диванные подушки. – У вас есть сестра! Есть родители! Есть друзья! Я уверена, что вы не слишком стесните их на одну ночь! А вы как думаете, господин Уотерс?!
– Как я думаю? – переспросил совершенно обескураженный Дэйв. – Я думаю, что вы сошли с ума.
– Я знала! Знала! – тут она начала размахивать руками словно отбивалась от стаи видимых одной ею птиц. – Как вы думаете, почему я не позвонила вам предварительно?! Как вы думаете?!
– Понятия не имею.
– Да! Потому что я знала! – Бабища подскочила к кухонной стойке и хлопнула по столешнице так, что задребезжали бутылки. – Я знала, что вы бессердечный человек! Что вы откажете и придумаете какую-нибудь подлость, чтобы не впустить меня в мою квартиру! И почему вы пьете в моей квартире?!
– В договоре аренды не было пункта о том, что я не могу выпить в этой квартире, – ответил Дэйв и сделал несколько шагов в направлении раковины, чтобы промочить резко пересохшее горло.
– Ага! – взвизгнула Бабища и перегородила ему путь. – Не было! Как не было и пункта о том, что моя племянница, находясь в безвыходном положении, не имеет права переночевать в моей квартире. Не в этой, господин Уотерс! А в моей!
Тут она замолчала и уставилась на Дэйва глазами, лезущими из орбит. На этот раз взгляд ее держался сфокусированным рекордные десять секунд, и, по всей видимости, должен был отразить торжество, но Дэйв видел в нем лишь тупость и нахальство. Он обошел Бабищу стороной, налил себе воды, после чего нарочито медленно пересек гостиную и уселся в кресло. В противоположном углу несчастная Фернанда не знала, куда себя деть. Дэйв устроился поудобнее, закинул ногу на ногу и решил перейти в контратаку, не откладывая дела в долгий ящик.
– Зато в договоре был пункт о том, что он может быть расторгнут одной из сторон в любой момент, и все расчеты в этом случае должны быть совершены в двухнедельный срок. Так вот, когда вам будет удобно вернуть мне ту сумму, которую я заплатил за полгода вперед?
Как и ожидал Дэйв, такой аргумент произвел на Бабищу должный эффект. Несколько секунд она молча метала по гостиной взволнованный взгляд, словно смысл услышанных слов доходил до нее постепенно.
– Это еще что за новости?! – в конце концов вскрикнула она и всплеснула руками.
– Я уведомляю вас, что с этого момента я больше не арендую вашу квартиру. Завтра заберу свои вещи и надеюсь получить свои деньги в ближайшее…
– Но это невозможно, господин Уотерс!
– Меня все это не волнует, – спокойно вставил Дэйв.
– Я повторяю, что это невозможно!
– Уверен, вы что-нибудь придумаете.
– Но это… наглость, господин Уотерс! – от гнева у хозяйки квартиры задрожали губы, и Дэйв даже не был уверен, не кинется ли она на него с кулаками.
– Это вы мне говорите о наглости? Вы вломились в квартиру, в которой я живу и в которой я мог находиться в каком-нибудь компрометирующем положении, заявляете мне, что я должен ночевать неизвестно где, и еще смеете обвинять меня в наглости?
– Это наглость, господин Уотерс! – заорала Бабища и бросилась к своей несчастной племяннице. – Вы понимаете, что ей негде переночевать?! Вы это понимаете?! Или ей на улице спать вашей милостью?! – при этих словах она с силой трясла девушку за локоть и было похоже, что не против даже ударить ее – виновницу своих возможных денежных затруднений.
Дэйв пожал плечами.
– Обычно люди располагают родственников в своих домах и мирятся со всеми сопутствующими неудобствами, – сказал он.
– Это тоже невозможно! – Бабища вновь встряхнула Фернанду. – И вас не касается, почему.
– Меня это и не интересует. Но даже в этом случае, я могу пойти вам навстречу и одолжить денег на отель, если вы так стеснены финансово.
– Мне не нужны ваши деньги, бессердечный человек, – заскулила Бабища, что было слышать еще отвратительнее, чем визги. – Вы делаете проблему на ровном месте, господин Уотерс. Все, чего от вас просят – это одну ночь переночевать в другом месте.
Дэйв смотрел на Фернанду и чувствовал отвращение. Почему жизнь нисколько не похожа на фильмы хоть иногда? Почему племянницей Бабищи не оказалась стройная, симпатичная и веселая девушка? Тогда бы Дэйв, возможно, и попытался договориться на выгодных для себя условиях. Но нет же. В его жизни неожиданной гостьей могла оказаться только вот эта толстая и сутулая овечка с обрубками редких волос и рдеющими от стыда пухлыми щеками. Дэйв понимал, что даже «Джек» и «Столичная» не смогут скрасить внешность Фернанды, да и смысла в этом не было никакого, потому что добиться интимной близости от затравленных неудачниц было гораздо сложнее, чем от форменных красавиц.
– Я все сказал, – ответил Дэйв и отвернулся, сообразив, что лицо его невольно приняло презрительное выражение, пока он рассматривал Фернанду. – Или вы уходите немедленно, или ухожу я, но с концами.
Бабища выпустила руку своей племянницы, подошла к стойке и повернулась спиной. Наверняка она старалась быстро сообразить, чем еще возразить на претензии своего постояльца, но молчание ее затянулось на долгую минуту. Да, найти нового жильца в Эскине не всегда было делом быстрым, а тем более жильца, способного оплатить полгода вперед. А уж если действительно не было возможности эти деньги вернуть, очевидно, что несговорчивость Дэйва вводила женщину в затруднительное положение.
Дэйв был удивлен, что она способна не напрягать свою глотку столь длительное время, а потому сам нарушил воцарившуюся тишину.
– Ну что же, – начал он и встал. – Похоже, все понятно и мне пора.
– Постойте! – воскликнула Бабища и обернулась. – Не стоит горячиться.
– Я абсолютно спокоен, как видите. Просто не хочу далее нагнетать обстановку, а с вами очень тяжело общаться, ведь вы постоянно кричите.
– Хорошо, давайте успокоимся и попробуем договориться, – действительно спокойно предложила Бабища, хоть ее волнение было видно невооруженным глазом.
Дэйв примирительно вернулся в кресло, заинтересованный тем, что ему хотели предложить.
– Вы оплатили квартиру за шесть месяцев вперед, – продолжила женщина. – Это июнь, поточный июль, август, сентябрь, октябрь и ноябрь. И если вы уступите, господин Уотерс, – тут ее голос начал привычно повышаться, – я добавлю в этот список и декабрь. Таким образом, следующую оплату вам придется произвести уже в январе! Ну что, вы согласны?!
– Не совсем вас понимаю, – Дэйв недоверчиво улыбнулся, хотя все прекрасно понимал. Скорее всего, дело обстояло проще некуда: сейчас Бабища просто пребывала в незавидном финансовом положении, а в будущем намеревалась просто обвести его вокруг пальца и впоследствии перечеркнуть собственное обещание.
– Вам и не нужно этого понимать! – заверещала Бабища и принялась зачем-то переставлять на столе бутылки и закуски. – Вам нужно просто согласиться и прекратить наконец этот глупый спор!
– Да что же это, черт возьми, такое? – засмеялся Дэйв. – В жизни не поверю, что вы готовы подарить мне четыре сотни.
– А вы поверьте! Поверьте! – кричала в ответ Бабища, размахивая бутылкой «Джека Дэниелса», что выглядело для последней небезопасно.
– Вряд ли, – не унимался Дэйв. – Вы меня за нос водите.
– Она мочится в постель! – прокричала Бабища, но тут же плотно сжала губы.
Фернанда заплакала.
А Дэйв почувствовал себя так, словно на него вылили ведро холодной воды. И позор Фернанды прочувствовал, казалось, в не меньшей мере, чем сама девушка. Бабища намеревалась сохранить болезнь племянницы в секрете, но правда вырвалась наружу случайно, когда лишь на одно мгновение она потеряла концентрацию под давлением насмешливого спокойствия Дэйва. Конечно, он не мог знать, что причина всей этой сцены столь деликатная, да и правду сознавал за собой, но все же сразу почувствовал себя последним подонком. Но и на саму Бабищу смотрел с не меньшим отвращением. Ведь, в конце концов, это именно она презирала свою племянницу настолько, что не могла видеть ее в своем доме даже несмотря на то, что существуют способы предотвратить возможную неприятность. Презирала настолько, что не могла оторвать от себя сорок франков на номер в отеле, зато в итоге смогла опозорить перед незнакомым мужчиной. А может, она тайно того и хотела? Ведь Дэйв был готов поклясться, что теперь на лице Бабищи угадывал плохо сдерживаемое выражение удовлетворения.
– Ну что?! Теперь вы можете убраться, господин Уотерс?! – она воткнула руки в бока; бутылка продолжала быть зажатой в ее правой ладони.
Дэйв подошел к ней, молча выхватил бутылку и вышел из квартиры.
IV
Было уже около полуночи, когда Дэйв сидел у откоса железной дороги, на западной окраине города. Пролегала дорога чуть выше самой Эскины и сейчас перед Дэйвом открывался вид на несколько кварталов частной застройки. Однотипные домики в большинстве своем еще излучали достаточно электрического света и рождали в воображении картину тихой семейной идиллии. Дэйв любил это место и периодически приходил сюда, чтобы подразнить себя тем, чего у него нет и никогда не будет, чего он даже и не хотел по-настоящему. Или убеждал себя, что не хочет.
Бутылка так и оставалась закрытой. Разумеется, Дэйв не пошел ни к сестре, ни к родителям. Весь вечер, пока не сгустилась тьма, он бродил вдоль железнодорожных путей, полукольцом окружавших Эскину и разглядывал мрачные, уродливые цеха и ангары консервного завода, лесопилки и фабрики бытовой химии. Настроение его было препаршивым. Зато после того, как Дэйв принял его и перестал тешить себя надеждой на приятный пьяный вечер, то сразу успокоился и больше не чувствовал того внутреннего напряжения, какое сопровождало его от выхода с работы до встречи с Бабищей и ее племянницей. Спокойная меланхолия подсказывала ему, что пить сегодня уже нет смысла. А может, нет смысла пить вообще? Может, это судьба оградила его сегодня от очередного нырка в запой и весь день посылала ему знаки? Может, здесь под открытым и ясным небом, испещренным серебром звезд, в объятиях теплого июльского воздуха, он и должен окончательно решить, что и как ему следует делать дальше?
Дэйв приподнял бутылку и минуту пристально всматривался в ее содержимое. Затем усмехнулся и положил на траву, рядом с ногами. Сколько мерзости принес в его жизнь алкоголь и как мало радости. Но почему-то сейчас, в момент слабости, вспоминались именно эти эфемерные утешения, эти короткие минуты между опьянением и забытьем, с характерным подобием эйфории и сентиментальным осознанием того, что жизнь действительно штука поганая, но жить ее все-таки надо. Почему не вспоминались ужасы похмелья после десятидневного запоя, когда организм уже отказывался принимать алкоголь и начинался сущий ад на земле? Когда, бывало, он лежал небритый и немытый в грязной постели и сил хватало только на то, чтобы сделать глоток воды, а после него десять минут изнывать в выкручивающих все нутро рвотных позывах. Когда отнимались ноги и даже до туалета приходилось тащиться ползком, в то время как какой-то невидимый палач прямо над его ушами долбил в невидимый колокол. Когда трясущиеся руки не могли удержать стакан, не расплескав половину его содержимого, а тело безостановочно выделяло липкий пот, вонью которого была пропитана вся постель. Когда сердце заходилось в аритмии и казалось, что вот-вот и все – пробил час! Когда приближение ночи вселяло в сердце дикий ужас, ведь до самого рассвета приходилось лежать, не смыкая глаз, молить хотя бы о паре часов сна и страшиться каждого шороха за окном. И это только первый день! А их обычно было не меньше трех! Пару раз Дэйва угораздило рассказать о муках алкоголика в абстиненции людям, которые называли запоем обычные разухабистые многодневные попойки, и каждый раз на него смотрели с удивлением и отвечали, что быть такого не может, и что он просто все это навыдумывал. А ведь случалось, что психологическая сторона страданий выматывала еще сильнее, нежели физическая. Случалась черная пелена в памяти, из-под которой выглядывали отдельные моменты позора и беспредела, творимые в пьяном угаре на ту пору, пока еще хватало сил пить вне дома. Случался стыд перед оскорбленными людьми, перед теми, кто видел его в состоянии, когда он лишь физически напоминал человека. Случалась страшная штука – игра разума, которая разукрашивала беспамятство на свой лад и превращала его в собственных же фантазиях в насильника, убийцу, инициатора или жертву нападения, позора, унижения. Случались панические атаки, от которых перехватывало дыхание и хотелось носиться по квартире в припадке неудержимого ужаса. Случался страх открытых дверей и окон, сигнала дверного звонка, включенного мобильного телефона, и даже когда в подъезде начинали шуметь соседи, въевшаяся паранойя подсказывала, что ныне пришли по его душу. Случался страх показываться на люди, ведь практически каждый человек отныне враг или свидетель его падения, а когда все же приходилось выйти на улицу, то любой случайный взгляд в собственную сторону выглядел так, словно это и не взгляд, а плевок в лицо. Случался и десерт, на который вправе рассчитывать любой алкоголик с должным стажем и умением стойко переносить трехдневную бессонницу при резком отказе от алкоголя. Десерт этот – алкогольный делирий, которого ныне Дэйв боялся больше всего. Ему еще повезло, что в его случае галлюцинации были только слуховыми, а не визуальными, и что разноцветные человечки не склоняли затянуть на шее петлю. А началось все с того, что из умывальника в ванной вдруг начала играть популярная музыка, а в перерывах между песнями заводной ди-джей развлекал свою аудиторию довольно остроумными анекдотами. Дэйв знал, что это был классический пример начала белой горячки, но тем не менее не мог поверить, что ему действительно это мерещится. Не менее десяти минут он носился по подъездным коридорам, пытаясь определить дверь, за которой бы звучал эфир данной радиостанции. Меры эти оказались тщетными, как и чуть поздние, ночные попытки найти крысу, которая скребла когтями где-то под его кроватью, или за шкафом, или за радиатором отопления.
