Полная версия
– Не знаю. Просто… она какая-то заумная с нами. Я хотела бы видеть ее более ребячливой, капризной. Можешь представить, что я даже не помню, когда она в последний раз плакала.
– Ну, нужно было думать раньше, когда имя давала.
– Ага, я и сама об этом думала.
– А Крис? Его тоже это волнует?
– Его вообще ничего не волнует, кроме сценария «Висельника».
– Он его когда-то допишет? – усмехнулся Дэйв.
– Он заканчивал его уже трижды! – резко ответила Лори. Сама она частенько критиковала мужа, но если кто-то, в том числе и Дэйв, позволял себе подобное, она тут же вставала на его защиту. – Но долбаный Сантана настаивает на максимальной адаптации романа, а Крис хочет взять за основу только идею и развить ее по собственному видению.
– Сантана это кто?
– Серхио Сантана. Продюсер этого многострадального фильма. Видела его пару раз, и знаешь, такой весь приятнейший человек на первый взгляд. А на деле оказывается буквально тираном.
– Я не думаю, что он заинтересован в неудаче твоего мужа. Если с чем-то не согласен, значит, тому есть причины. Крис молод…
– Да почему вы все называете его молодым? Ему тридцать два! Это более чем зрелый возраст для режиссера. Многие знаменитые постановщики сделали себе имя задолго до тридцатилетия, а он уже два года не может приступить к съемкам из-за затянувшегося предпроизводства и постоянных конфликтов со студией. И до сих пор считается молодым и перспективным, а этот ярлык очень часто играет злую шутку.
– Слушай, если фильм получится и окупится, то все эти задержки и издержки вы потом будете вспоминать с благодарностью.
– Не знаю. Я считаю, что ему нужно было найти финансирование на стороне и снять полностью авторскую ленту, а не связываться с «Хэил Пикчерз», Сантаной и «Висельником».
– И что бы он делал со своей авторской лентой? Катался бы по кинофестивалям в поисках получасовых оваций? «Хэил Пикчерз» – это деньги, это амбиции и это полные залы в кинотеатрах. Так что тут я с тобой не согласен.
– Как думаешь, закроет он в трех сетах?
– Да мне плевать! – почти закричал Дэйв, продолжая орудовать ключом. – Чего ты лезешь ко мне с этим теннисом? Я не смотрю его и даже не интересуюсь им!
– Я просто спросила! – тоже закричала Лори.
Дэйв почувствовал закипающую ярость, похожую на ту, которая разыгралась в нем по пути с работы. И он знал, что если не взять себя в руки, то сказано может быть много лишнего. А взять себя в руки Дэйв не мог, потому что весь этот вечер складывался не так, как планировался. Более того, ему даже захотелось выскочить из-под раковины и влепить сестре хорошую оплеуху.
– Спросила?! Ты прекрасно знаешь, что я ненавижу теннис, и каждый раз тычешь мне его в лицо! Даже включила специально!
– Я включила, потому что хочу видеть этот матч! – также на повышенных тонах продолжала Лори. – Ролан Гаррос, Уимблдон – для меня это святое, понял, истеричка долбаный?! И я не могу понять, как, будучи тридцатичетырехлетним мужиком, можно до сих пор носить эту обиду на судьбу и проклинать родителей, которые, к твоему великому горю, оказались не миллионерами, чтобы возить тебя по всему миру и оплачивать академию!
Дэйв закончил со шлангами и встал. Подошел к сестре вплотную и с ненавистью посмотрел ей прямо в глаза. Разумеется, злость на Лори бушевала в нем не впервые, но при этом Дэйв не мог вспомнить, когда бы ему так сильно хотелось применить в ее отношении грубую силу. Скорее всего, никогда.
– Мне оставался максимум год! – зарычал он. – Год, сука! И я бы начал зарабатывать приличные призовые, которые и обеспечили бы мне и перелеты, и академию. Год! Ты слышишь?!
– Слышу! – рявкнула Лори, но в ее взгляде Дэйв заметил испуг; вероятно, эта опьяняющая ненависть явно читалась на его лице. – Вот такая сука твоя младшая сестра! Разрушила карьеру великому теннисисту своей тупой и никчемной учебой! Вот сволочь ведь, образование она захотела получить!
– Конечно! Но колледж Санторина или университет Мэйвертона не для нашей королевы! Ей был нужен Аньель в Касте! Лучший университет страны, и плевать, что частный.
– Да! Нужен! – словно неосознанно Лори сделала шаг назад под испепеляющим взглядом Дэйва, но тут же, осознав свою секундную слабость, вновь подошла к нему вплотную. – Как ты торчал все детство на своих кортах, так и я все детство сидела над учебниками! И я тоже имела право на это образование, понятно?!
– Да! Ты на все имела право! На все! Не дай бог, наша Лори будет одета хуже, чем дети миллионеров, не дай бог, кушать будет как попало, не дай бог, прослывет нищенкой в Касте! А ты уж, как-нибудь, Дэйв! Мужчина должен работать и заботиться о своих близких, да?!
– Хватит кричать, – прервал взрослых тихий детский голос.
Дэйв и Лори обернулись и увидели Афину. Кухню от гостиной отделял лишь узкий простенок и, конечно, девочка слышала ссору мамы и дяди. Тем не менее, внешне она не производила впечатления испуганного ребенка, а выглядела скорее раздраженной. Взгляд больших зеленых глаз смотрел не по-детски строго, тонкие губы были плотно поджаты – точь-в-точь, как это с самого детства делала ее мать при малейшем недовольстве. В руках она держала «Одиссею капитана Блада» Рафаэля Сабатини. Дэйв всегда избегал близкого общения с Афиной и прекрасно понимал, что дядя из него получился не лучший, чем все другие испробованные им жизненные амплуа. Все дело в том, что Афина была, по сути, единственным человеком, которого Дэйв по-настоящему стыдился. Лори и Кристиан, родители, знакомые – всем им Дэйв запросто мог бросить свою жизненную несостоятельность в лицо, да еще и с таким видом, что это именно он живет правильным образом, окруженный стадом суетливых дураков. Но рядом с маленькой Афиной он вдруг начинал чувствовать себя настоящим неудачником, да еще в самом ужасном проявлении: неудачником, который уже ничего не в состоянии исправить. Почему так происходило, Дэйв даже боялся думать, а потому просто ограничивался самым официальным общением с племянницей, даже не стремясь оставаться с ней наедине. Конечно, он по-своему любил ее и, наверное, был готов ради нее на какие-нибудь потенциальные подвиги, но к восьмилетнему возрасту Афина ни разу не сходила с дядей в зоопарк, в кино и даже просто ни разу не осталась у него на уик-энд.
– Прости, милая, – ответила Лори. – Мы не заметили, что говорим слишком громко.
– Вы кричали, а это не дает сосредоточиться, – объяснила Афина.
– Мы будем говорить тише. Иди. Нам с дядей Дэйвом нужно закончить наш разговор.
Дэйв тоже выдохнул и обратил внимание, что перед тем как уйти, Афина перевела взгляд на его правую руку. Только тут он заметил, что пока кричал на сестру, продолжал до боли сжимать разводной ключ. Почувствовав отвращение к самому себе, Дэйв отвернулся и отложил ключ в сторону.
– Выпить хочешь? – спросила Лори, когда они вновь остались наедине.
– Хочу, – ответил Дэйв и опустился на табурет.
– Будешь? – Лори достала из шкафа бутылку текилы.
– Нет, – Дэйв провел руками по лицу.
– Немного же можно.
– Господи, ты можешь успокоиться или ты меня до припадка хочешь довести?
Лори махнула рукой и плеснула себе немного текилы.
– Прости меня, – сказала она после минутного молчания.
– Тебе не за что просить у меня прощения. И ты прекрасно это знаешь. И знаешь, что я терпеть не могу, когда ты вновь и вновь это повторяешь.
– Я ничего не могу с этим поделать. Чувство вины – мой верный спутник жизни. И как любому человеку, который тяготится этим недугом, мне нужно иногда слышать, что я ни в чем не виновата.
– Это помогает?
– А тебе помогает, что я признаю свою вину?
– Нет.
– Вот и мне нет.
– Я пойду лучше.
– Посиди немного. Хочешь есть? Или кофе?
– Ничего не хочу. Хочу немного покоя и все.
Лори выпила свою текилу и поморщилась.
– Я могу тебе чем-то помочь? – спросила она.
– От чего мне по-твоему нужна помощь? – усмехнулся Дэйв.
Лори несколько секунд внимательно смотрела ему в лицо, словно старалась отыскать некую ускользнувшую от ее взгляда черту во внешности брата.
– Ты сегодня мог меня ударить, – шепотом сказала она.
– Я бы никогда этого не сделал, – ответил Дэйв, изо всех сил подавив желание вновь взглянуть на разводной ключ.
– Мог. Я увидела это в твоем взгляде. Как будто у тебя терпения осталось… нет, практически вообще не осталось. А там, за его остатками, может скрываться кто угодно. Ты это понимаешь?
– Я просто устал, – попытался оправдаться Дэйв, вспомнив, как Лори на секунду отшатнулась от него. – А тут ты со своим смесителем, потом теннисом… да, взбесился. Но я бы никогда не поднял на тебя руку. Достаточно того, что теперь ты знаешь, сколько камней за пазухой я ношу – это бьет еще больнее, как мне кажется. Хотя, ты и так все это прекрасно знала. Знала ведь? – спросил он после короткого молчания.
– Я не верю, что ты искренне винишь родителей или меня. Пугает твоя озлобленность не на нас, а на весь мир. Проблема в том, что ты нашел себя в ненависти, и тебе нравится считать себя такой вот жертвой чудовищного монстра, каким является окружающей мир. Но найди ты хоть намек на счастье, и все это уйдет, а после ты и вовсе возненавидишь мысль о том, что кто-то перед тобой виноват, даже если это на самом деле так.
Дэйв выслушал сестру, глядя в пол и сжав пальцы в замок. Затем поднял взгляд, увидел это страдальческое выражение по природе бледно-болезненного лица и покачал головой.
– Как же ловко ты играешь собственными мыслями, – протянул он. – Я из себя жертву строю, да?
– Но ведь так и есть.
Лори не успела скрыть мелькнувшую на губах улыбку, и Дэйву вновь захотелось ее ударить, а то и вовсе вцепиться в шею.
– Это тебе выгодно видеть во мне жертву, Лори. Только тебе. Я живу так, как считаю нужным и никому не указываю на неправильность бытия. Но тебе не дает покоя то, что я могу спокойно работать грузчиком, жрать три раза в день спагетти с соусом и регулярно сваливаться в запои. С одной стороны, тебе это нравится, потому что на моем фоне ты выглядишь венцом эволюции, но тебя бесит то, что я не сожалею о таком образе жизни. Тебя бесит, что я не плачусь у тебя на плече о том, как мне одиноко, как я хочу изменить себя и свою жизнь, как мне опротивело пить. Вот, что тебе нужно. А знаешь, почему? Потому что ты меня ненавидишь.
Дэйв все это прошипел, буквально скалясь. Лори закрыла лицо руками, и Дэйв понял, что грядет самое страшное: она начнет хныкать и всхлипывать, чего он точно не сможет вынести. Он встал.
– Что ты такое несешь? – жалобно простонала Лори.
– Да, сестра. Ты может и любишь меня как брата, да и то только тебе одной понятной извращенной любовью, но как человека ты меня ненавидишь. А хотела бы просто презирать, но для этого нужно, чтобы я стал презирать себя, а ты этого не дождешься.
– Я так не думаю, – проскулила Лори, и с первым ее всхлипом Дэйв вышел в гостиную.
– Пока, Афина, – сказал он племяннице.
– Пока, – равнодушно ответила девочка, не отведя взгляда от страниц открытой книги.
– Будь осторожна, в городе завелся призрак.
– Призраков не существует, дядя Дэйв.
Он остановился у двери и взглянул на нее.
«А вот тебе удалось добиться того, чего добивается твоя мамаша» – подумал он.
Затем вышел из дому и пошел вверх по улице. Конечно, уже через пять минут Дэйв проклинал себя за проявление малодушия, за то, что довел сестру до слез и что никоим образом не сделал главного, чего она негласно просила: не пожалел и не приласкал ее. Вместо этого вылил на нее ведро помоев и убежал. Подобные сцены происходили между братом и сестрой примерно раз в полтора-два года, но имели странное свойство забываться и потом переживаться вновь во всей своей красе. Дэйв уже представлял, как он будет выписывать Лори сожалеющие сообщения, как только первые полбутылки окажут на него должное вдохновение. Мысли о скором опьянении, которому теперь уже никто не должен был помешать, потому что это было бы уже откровенной наглостью со стороны его коварной судьбы, вновь направили мысли в более спокойное русло. Хотел он ее ударить? Дэйв с ужасом представлял, что этот поступок мог бы стать для него непоправимым. Он бы просто не простил себя. Да, он мог накричать на сестру, в детстве даже имел право наказывать ее от своего имени, но еще ни разу в жизни он не поднял на нее руку. Как же, ведь он ее защитник.
– Точно с ума схожу, – прошептал он, встревоженный своими сегодняшними эмоциональными качелями и кратковременными вспышками агрессии.
С улицы Шредингера Дэйв вышел на бульвар Уинстона Черчилля – самую протяженную улицу Эскины, которая вела в центр из ее восточной части, где жила Лори. Когда-то, в далеком детстве, Дэйв любил прогуливаться здесь, по центральной аллее между двумя рядами каштанов. Он брел домой от теннисного комплекса, глядел на свою школу, и представлял, как в будущем здесь будут слагать о нем легенды, глядел на музей Эскины и представлял, как когда-то его портрет будет висеть едва ли не рядом с портретами санторийских графов и герцогов. Сейчас же он планировал пройти вдоль бульвара не более двух кварталов, и свернуть до того, как на глаза попадется родная, теперь уже ненавистная школа и уж тем более располагавшиеся чуть поодаль от нее грунтовые корты.
Тут-то и произошло то, что заставило Дэйва на несколько секунд замереть на месте. Впереди, на расстоянии шагов пятидесяти, он увидел того самого парня, который так заинтересовал его два часа назад возле сквера у ратуши, и которого он успел окрестить призраком. Аллея бульвара в данный момент была практически безлюдной, но Дэйв не сомневался, что этого странного типа он теперь узнал бы и в самой густой толпе. Призрак плыл в том самом направлении, которого пытался избежать Дэйв, но теперь в его голове моментально родилась идея проследить за ним. Для чего ему было это нужно, Дэйв не особо и задумывался. Куда больше его заинтересовало вновь возникшее чувство омерзения, адресованное странному незнакомцу, а вместе с ним и неприятное волнение, какое бывает, например, при телефонном звонке или стуке в дверь среди ночи. А кроме того, как только Дэйв увидел этого парня во второй раз, так сразу и припомнил ему то оскорбление, которое, вроде бы, и не было произнесено вслух, но которое Дэйв отчетливо заставил себя почувствовать. Наверняка его нынешний интерес к Призраку и был продиктован желанием реабилитироваться и доказать себе, что ощущение того превосходства, которым он наградил его в сквере у ратуши, не соответствует действительности. Возможно, все это и могло бы показаться ребячливостью или неуверенностью в себе, но в том-то и дело, что Дэйв слишком ревностно относился к уверенности в собственных силах, да и слежка за Призраком вовсе не казалась ему невинным занятием – настолько неприятное впечатление он производил.
Призрак тем временем не стал подвергать Дэйва пытке зрелищем школы и теннисных кортов, а приготовил для него еще более неприятный сюрприз. Он свернул на улицу Джерома II, герцога Санторина, а там, в десяти минутах ходьбы на восток стоял родной дом Уотерсов. Дэйв понимал, что здесь ему лучше закончить свою операцию – буквально через пять минут после ее начала. Он вовсе не горел желанием видеть родителей, а уже сейчас была серьезная вероятность попасться на глаза матери или отцу, вполне способным блуждать по окрестностям летним вечером. Да и добрая половина жителей этой тихой улочки естественно хорошо знала Дэйва, и его появление здесь никак не могло остаться незамеченным. Но и искушение узнать хоть что-то о человеке, похожем на гостя из потустороннего мира, еще и способном внушать чувство тревоги одним своим видом и вызывать на этой почве пассивную агрессию, было сильно и в конце концов одержало верх.
Призрак шел ровным шагом, по-прежнему не глядя по сторонам. Дэйв подумал, что неплохо бы примерить образ этого чудака. А вдруг и самому удастся выключить для себя окружающий мир? Уж об этом навыке Дэйв мечтал уже очень давно. Первым делом он попробовал ступать как тот – осторожно и уверенно одновременно, словно крадучись, при этом не боясь быть застигнутым. Дэйв сразу заметил, что идти таким шагом ему неудобно, и задача осложнялась еще и практически неподвижными руками, которые он, как и Призрак, слегка согнул в локтях. Также Дэйв дал себе слово не смотреть по сторонам и не реагировать на оклики, пусть даже услышит голоса матери и отца; почему-то ему казалось, что Призрак поступил бы именно так, если бы не хотел никого видеть и слышать. Он не знал, куда смотрит объект его слежки и на чем фокусируется его взгляд, но сам не сводил глаз с его широкой спины, облаченной в черную футболку. Дэйв вновь представил потенциальный конфликт с этим человеком и с удивлением – и даже внутренним бешенством, – должен был признать, что опасается его. Словно каким-то телепатическим образом Призрак говорил простые, но более чем честные слова: «Не стоит со мной шутить». И это при том, что Дэйв еще ни разу не посмотрел ему в глаза! Все это было странным, и даже немного жутким.
Через пару минут Дэйв заметил, что уже достаточно вжился в роль и если не отвлекаться, то эта странная походка, в принципе, осваивается быстро. Никто его не окликнул, возможно, по той причине, что старые соседи считали Дэйва за паршивую овцу, и если сам он не соизволил поздороваться первым, то и к черту этого бездельника и алкоголика. Дэйв и не сомневался, что подобной славе, помимо самого себя, обязан и родителям, в минуты соседских сплетен не забывавших восхвалить достоинства Лори и ради вежливости сделать акцент на слабостях семейного урода, чтобы совсем уж не выглядеть идиллической семейкой, что в провинциальных городках могут принять за плохой тон. Углубившись в размышления об основательности или несправедливости подобного отношения родителей, он заметил, что саркастично улыбается. Тут же, не сводя глаз со спины Призрака, он поспешил стереть эту улыбку с лица – сомнительно, чтобы тот сейчас улыбался. Хотя, кто его знает?
Не видя того, Дэйв знал, что сейчас проходит мимо двухэтажного дома Хэнсонов – окрашенного в зеленый цвет и с несуразно острой крышей, где глава семейства служил протестантским пастором, а его отпрыск связал свою судьбу с торговлей наркотиками еще в школьную пору. А вот, наоборот, приземистый и сплошь увитый плющом домик старушки Джорджии – милейшей итальянки, которой всю жизнь с виду было не менее ста лет, и семья которой неизменно состояла из полутора десятков кошек. А вот и дом, в котором вырос Дэйв. Типичный дом среднестатистической санторийской семьи: облицованный белым сайдингом, с гаражом на одну машину и зеленой лужайкой перед крыльцом. Дом железнодорожника, всю жизнь прослужившего на одном рабочем месте, обслуживая один и тот же участок дороги, и его жены, сорок лет трудившейся в местном отделении почты. Дом, от которого веяло теплом и уютом, и который Дэйв все же никак не мог не любить. Собственно, страх того, что в этом доме может произойти что-то плохое и заставлял его разум проецировать подобные тревоги на дома чужих людей, разумеется, не вкладывая в это никаких искренних посылов.
Тут Дэйв отметил, что вдоль улицы вообще стоит почти зловещая тишина, да и не видно ни души. Словно все местные жители, заметив двух столь странных гостей, попрятались в своих углах и настороженно следили из-за краев оконных занавесок за тем, чем же кончится эта прогулка. Дэйву было не по себе и от этой странной атмосферы, какую можно увидеть в постапокалиптических фильмах и сериалах, и еще больше от того, что в нем крепла смутная догадка о том, куда же направляется Призрак. И чем дальше он шел на восток, тем сильнее и крепла. С замиранием сердца Дэйв остановился в сотне метров от конца улицы, где дорога уже начинала переходить в проселочную и вела в лес. Он смотрел, как Призрак входит в последний на улице дом – старый и обветшалый, с заколоченными окнами и прогнившей крышей, со сплошь оторванными досками и заросшим высокой травой двором. Дом, в котором он жил двадцать пять лет назад и который с тех пор стоял безжизненным памятником трагедии, разрушившей семью Джонсонов.
III
Дэйв возвращался домой окольным путем. Собственное открытие потрясло его до глубины души, и если действительно Призрак был тем самым мальчишкой, которого Дэйв едва помнил в его шестилетнем возрасте, то все странности легко объяснялись. Конечно, далеко не факт, что Призрак – это и есть повзрослевший Адам Джонсон; это мог быть и обычный бродяга, которому негде больше приютиться, кроме как в заброшенном доме. Другое дело, что жители улицы герцога Джерома наверняка бы узнали в этом парне Адама, если кто его уже успел увидеть прежде Дэйва, что было более чем возможным. Например, Уотерсы-старшие, и вполне можно было зайти к ним и поинтересоваться на этот счет. Но Дэйв все же предпочел поскорее убраться.
Итак, оказывается, Призрак был вовсе не чужаком, а самым закоренелым земляком, если действительно считать его Адамом Джонсоном. Но, странное дело, Дэйва это обстоятельство ничуть не обрадовало, а разозлило еще сильнее. Такие земляки Эскине не нужны – это точно. По нему ведь видно, что это самый натуральный маньяк с детской психологической травмой, и черт его знает, что у него на уме? Если даже один взгляд на него порождает тревогу, если десять минут вблизи него вызывают физическое отвращение. Двадцать пять лет о нем не было ни слуху ни духу, и никто понятия не имел, где он и что с ним случилось. Вот и оставался бы там, и никто бы не пожалел, если бы его ноги никогда больше не было в Эскине. Здесь такие не нужны! Да нигде такие не нужны! Не нужны!
Тут Дэйв остановился на мысли, которая, еще сильнее оправдывала его безжалостные рассуждения. А не узнал ли он Адама сразу, при первом взгляде? Может, подсознание тут же вытолкнуло на поверхность образ шестилетнего мальчишки, который отпечатался в памяти Дэйва, бывшего тремя годами старше Адама. Ведь если так, если принять на веру этот некий психологический феномен, тогда становилось вполне объяснимым чувство неоправданного страха, которое могла заронить в него неожиданная встреча. Ведь тогда, двадцать пять лет назад не было ребенка, который бы ни боялся дома Джонсонов. Они и пугали друг друга этим домом. И пусть боялись они не самого Адама, а того, что натворил его отец, и выдумывали, что его неупокоенный дух так и бродит по комнатам с топором в ожидании новой жертвы, проекция этих страхов, конечно же, касалась и маленького сына Джонсона-старшего.
– Вот оно что, – вслух прошептал Дэйв, вполне удовлетворенный своей гипотезой. – Но что дальше?
Тут ему как раз и подвернулся шанс, чтобы принять правильное решение о том, что делать дальше. Рядом притормозила патрульная машина и из ее окна показалась физиономия бывшего одноклассника Дэйва, а ныне лейтенанта полиции Анджея Красовского.
– Здорово, Уотерс, – поздоровался он.
– Привет, Анджей.
– Подвезти?
Дэйв хотел было по привычке отказаться и поскорее ретироваться, но тут же рассудил, что десятиминутное общество Анджея будет вполне приемлемой платой за бесплатное такси.
– Что нового? – спросил лейтенант, тронувшись с места. – Давно тебя не видел.
– Вообще ничего, – ответил Дэйв. – Отпахал на мельнице два месяца и свалил, пока спина целая.
– Денег хоть подзаработал?
– Да, платят там неплохо. При правильном планировании бюджета могу теперь, в принципе, полгода не работать.
– Ну, хорошо. Точнее, даже не поймешь, хорошо оно или не очень.
Анджей Красовский обладал не самой приятной внешней чертой: на хмуром и подозрительном его лице то и дело блуждала фальшивая улыбка, выражавшая нечто среднее между насмешкой и глупостью. Замкнутый и недружелюбный со школьных лет, с Дэйвом он все же старался поддерживать хоть самые непритязательные, но все же приятельские отношения, чему была своя причина.
– От родителей возвращаешься? – спросил Анджей после того, как Дэйв не нашелся с ответом на его предыдущую фразу.
– Да. Живы-здоровы, все нормально. Как твоя мать?
– Тоже неплохо. Хотя … не так хорошо, как хотелось бы, но и не так плохо, как могло бы быть. То есть, как всегда.
– Кстати, – поспешил переменить тему Дэйв – не слишком интересовавшийся здоровьем своих-то родителей, а уж чужих и подавно, – на более интересную для него, – прогуливался я сегодня по родной улице и, конечно, приметил старый дом Джонсонов. Помнишь же его?
– Помню, конечно. Тот, где папаша зарубил мамашу, а потом снес себе башку, – Анджей улыбнулся и отпил кофе из бумажного стакана. – А что?
– Так дом же вот-вот развалится. Он вообще кому-то принадлежит?
– Если так и стоит непроданным и, если его до сих пор не снесли, значит, кому-то принадлежит фактически или теоретически.
– То есть, теоретически?
– То есть ждет потенциального наследника. Насколько я помню, их сын остался целым и перешел под опеку государства. Так что, вполне возможно, он еще жив и просто пока не решил, как распорядиться своим имуществом.
