Луна, ослепленная Солнцем

Вероятно, единственное, почему удалось избежать крика – то, что Ален зажмурился. А открыл глаза, только когда убедился, что побоев не последовало – вместо них спиной он ощутил удар ладоней об обивку дивана.

Лицо Стефана было так близко. Чёрные глаза зло блестели, губы поджаты. Зверь. Откроет рот – из горла вырвется рык.

Однако Ален был не прав:

– «Сумерек» пересмотрел что ли? – Слова были чёткие, а смех продолжал разноситься в ушах и отбиваться о черепную коробку Алена. Непонятно было: то ли Стефан правда веселился, то ли это было нервное. Хотя, судя по фразе, он… забавлялся?

Как же быстро и непредсказуемо произошла эта смена.

– Давай, попроси еще, чтобы я сказал: «Это кожа убийцы, Белла», – хихикая, говорил Стефан. Он кивнул на руки, и Ален непроизвольно скосил взгляд. – Тоже про кожу. Наверное, в нашейс итуации я должен произнести: «Это кожа проклятого, Ален?»

Ален удивленно вскинул брови. Проклятого? Стефан ни разу об этом не обмолвился. Новая подробность случившегося с ним.

Ален уже готов поверить по всё. Этот человек – сплошь тайна за семью печатями. Ни одну из них он не позволял рушить. Лишь по собственной прихоти иногда оставлял маленькую щёлочку, чтобы с грохотом захлопнуть, почти оторвав любопытный нос.

Стефан не развил тему и понёс пургу:

– Смотрел я этот фильм, смотрел. Даже вторую часть глянул, где героиня сломя голову бежала за вампиром. О, а ещё битва, помнишь? Правда, я не понял, к чему она была, две другие части не застал. Не до того было.

Ален благоразумно воздерживался от ответа, однако Стефан настойчиво повторил: «Помнишь?». Пришлось кивнуть.

– Давай, начинай, что она там перечисляла? – Стефан так же отрывисто разогнулся и заходил по залу. Он наматывал круги у журнального столика перед телевизором. – Невероятно быстр, силён? Чепуха, я обычный. На солнце не свечусь, ем все то же, что и ты, но кто знает, что я делаю на обеденном перерыве, уходя от всех, а?

Стефана откровенно несло, и Ален даже не знал, стоит ли его останавливать. Точнее не так: будет ли это безопасно для него, тем более когда Стефан только-только отошёл и удалось задышать полной грудью.

– Я и не думал, что ты вампир, – решился—таки сказать Ален.

– А? Правда? Даже как-то жаль, – пожал плечами Стефан.

– Сколько тебе лет?

Стефан ответил довольно быстро, без раздумий:

– Двадцать один. Давай, спроси: «И давно ли тебе двадцать один?». Чтобы я ответил «Уже да». Хочешь?

Алену казалось, что он говорит с умалишённым. Все доводы, которые он приготовил для диалога, испарились из головы под гнётом бреда собеседника. И без того было ясно, что разговор выдастся непростым, но чтобы настолько, что почти терялась нить рассуждений…

Стефан остановился у окна, отодвинул занавеску и устремил взор вверх, словно пытаясь что-то высмотреть в небе.

– Я был на премьере первой части в кино. Какой-то спекулянт продавал билеты втридорога рядом с кинотеатром, представляешь? А я подобрал билет на земле – какой-то олух уронил! – Стефан снова захохотал, но уже совершенно обычно – так, словно рассказывал шутку. – Столько народу было. Я бесплатно прошёл…

– Ты пошёл туда один? – прервал словесный понос Стефана Ален. Тот не понял причину вопроса и ответил возмущением.

– Вообще-то да. Я и без компании хорошо себя чувствовал.

– Разве детям можно в раннем возрасте ходить в кинотеатр одним?

– Причём тут дети? – спросил Стефан, раздраженный тем, что его перебили.

– Ты ходил прям на премьеру фильма, когда его только пустили в прокаты?

– Да! Что за вопросы дурацкие, а? Я же сказал: я был на премьере.

Губы Алена сами по себе разошлись в широкой победоносной улыбке. Он торжествующе скрестил руки на груди, с хитрым прищуром глядя на Стефана.

– Вот ты и попался. Премьера фильма была в 2008 году. Тринадцать лет назад. Тебе должно было быть восемь. Но ты не был ребенком, когда туда ходил.

_________________________

[1] – в переводе с итальянского «Делать мне больше нечего»

[2] – в переводе с испанского «Черт возьми!», «Проклятье!»

[3] – в переводе с испанского «дурак»

Глава 7. Вместе солнцу и луне не светить

Сердце пропустило удар от внезапного осознания: он прокололся.

Стефан сел на кресло рядом с диваном. Сдаваться он не собирался.

– Ну и?

– Что? – не понял Ален.

– Твои слова – это ничем не подкрепленные пустые доводы. Выдумка. В детском саду, наверное, неплохие истории сочинял?

– А у тебя есть опровержение? И да, в детский сад я никогда не ходил, – парировал Ален. – Но если бы ты считал, что это действительно выдумка, то реагировал по-другому. Засмеялся бы например, послал. А то вон, занервничал сразу.

Стефан поёрзал в кресле, пытаясь расслабиться и стереть все эмоции с лица, возвращая ему привычное состояние – безразличие.

– И ты серьёзно в это веришь?

– С каждой последующей твоим действием – да, все больше и больше. На самом деле я согласен, что звучит бредово и в это трудно поверить, но иного объяснения я не вижу. Ах да, – прервался Ален, вспомнив о чём-то. Он потёр подбородок, будто сопоставлял еще одну деталь с уже имеющимися фактами, и продолжил: – В первый день в этом доме, когда мы поругались и я сказал, что ты не намного старше меня, ты вспылил. Сказал, что я даже понятия не имею, что и сколько ты пережил.

– Эти слова абстрактны, и их можно к чему угодно приписать.

– Согласен. Вообще я бы никогда не выдвинул теорию о том, что какой-то человек может быть бессмертен, если бы не увидел твои раны. Сейчас их нет, а прошло очень мало времени. Уже на основе этого я стал складывать паззл в голове.

Стефан положил ладони на предплечья, большими пальцами пройдясь по неровностям шрамов.

Он считал себя неуязвимым и виртуозно скрывающим правду, но на деле всегда был неосторожен. Он постоянно оставлял едва заметные следы – такие, что простой обыватель даже не обратит внимания. А если и обратит, как, например, Джоб, то никогда не сможет их соединить в целостную картину. Но в каждом действии, взгляде, слове Стефана при тщательном наблюдении можно найти отголосок того, что он прятал.

Стефана все считали странным, чувствуя неестественность, но никто не мог это идентифицировать.

Ален стал первым человеком, понявшим суть Стефана. И это пугало.

– Не суй свой нос в чужие дела. Зачем тебе вообще знать что-то обо мне? – сдался Стефан, понимая, что не может контролировать эмоции. Они ему не подвластны. Это он сейчас в их власти.

Стефан ощутимо нервничал. Он чувствовал себя беспомощным и уязвимым. Как открытая книга перед Аленом.

Неуютно. Хотелось закрыться и чтобы Ален больше никогда не поднимал эту тему, но Стефан знал: это невозможно.

Поэтому Стефан косил под дурачка и кормил Алена словесным салатом про «Сумерки», нёс несусветную чепуху, чтобы запутать, сбить с толку и чтобы Ален совсем забыл, зачем начал разговор. К сожалению, это не удалось и он оказался в собственной ловушке. Стефан был удивлен, что Ален сумел сохранить ясность ума.

Он опасался, что однажды эта тема будет поднята. Дискомфорт и без того приносили вопросы Джоба, но если с ними ещё удавалось справиться, то вот Ален… Он Намного более прилипчивый и бесящий.

На мгновение это показалось проблемой, высосанной из пальца. Обычно, когда дело пахло жареным, Стефан собирал скудные пожитки и навсегда исчезал. Его в этом мире ничего не держало. Он очень давно не был привязан ни к месту, ни ко времени. Ни тем более к людям.

Сейчас, когда гарью пахло ещё за километр и валил дым гуще, чем от трейлера, Стефан даже не допускал мысль о том, чтобы сбежать. Вместо этого он глупо трясся, как осиновый лист на ветру.

Просто уйти, раствориться в ночи, бросить всех и всё, ничего не сказав. Будто его никогда здесь и не было – он все равно не оставил после себя ничего, кроме пепелища в трейлерном парке. Ну же! Это несложно. Он начинал заново тысячи и тысячи раз. С новыми лицами. В новом амплуа. Однако он продолжал смотреть на усыпанное веснушками лицо напротив.

– За тем, что я с тобой живу, и я имею право знать, что за человек ест со мной за одним столом, сидит на одном диване в гостиной и далее по списку, – объяснил Ален с неожиданной твердостью в голосе.

– Надо же, как заговорил. Больно ты осмелел на чужих харчах? – сказал Стефан, злясь от того, как напирал Ален. Ещё недавно этот сопляк и пискнуть в ответ ничего не смог, когда Стефан схватил его за подбородок. – Вали, если тебя не устраивает мое соседство.

– Валить будешь только ты. Не тебе первому босс предложил этот дом.

Стефан заскрежетал зубами и уже приготовил слюну для того, чтобы харкнуть в лицо перед ним. До костей пробирала злость на Алена.

– Если ты думаешь, что я тебе что-то скажу, то даже не надейся. Я не обязан отчитываться. Тем более перед тобой.

Стефан посчитал, что этими словами он поставил точку. По крайней мере, для себя. Это побег. Типичная и самая безопасная для него модель поведения. Он никогда не расскажет о себе.

Все запутано, и в этом весь я[1]: Стефана тяготило непонимание окружающих, но, когда появился тот, кто поверил в его историю, закрылся в нежелании делиться.

Потому что это пугало.

– И долго ли ты еще сможешь бегать, Стефан? Долго будешь увиливать, когда люди будут задавать тебе вопросы?

Стефан поднялся с кресла, идя к лестнице. Он не был намерен вести пустые беседы.

– Столько, сколько понадобится. У меня в запасе еще очень много времени. Намного больше, чем у всех в этом мире.

Этим он провел черту и подтвердил достоверность слов Алена. Зачем?

Стефан успел взобраться на несколько ступенек, и его нагнал Ален.

– И все же объясни мне, откуда у тебя эти раны. Поподробнее, пожалуйста. А то я знаю, как ты отвечаешь. Что значит «Ненависть кое-кого из прошлого»?

Стефан вздохнул. Он не испытывал сейчас ни страха, ни дискомфорта – только усталость. К нему вернулось понимание, что из него не вытянут слова, если он не захочет. Он может оставить человека с неотвеченными вопросами, и ничего ему за это будет. Что-что, а непонимание других его точно не волновало. Все под контролем.

Но так хотелось поскорее закрыть эту тему.

– Проклятие Аннабель.

– Ты сейчас серьёзно?

Брови Стефана удивленно приподнялись. Снова что-то не так…

– Тебе опять не нравится?

Теперь настала очередь Алена обреченно вздохнуть. Он выглядел, как мать, которой сын безбожно лгал, что не курит, а она лично видела его за гаражами.

– То, что ты продолжаешь вешать мне лапшу на уши, как с «Сумерками».

Стефан непонимающе уставился на Алена, а тот выжидающе смотрел на него. Переглядки длились несколько минут: никто из них не понимал собеседника. Что он хочет, что пытается донести?

И только когда Ален, разочарованный в Стефане, собрался опередить его, так как невозможно было ничего вытянуть, Стефана осенило и прорвало тихим хохотом.

– Вот дурдом, – заключил Стефан, упершись рукой в перила, иначе бы точно покатился по лестнице от смеха. – Это фильм такой что ли? Я даже не знал.

Ален развернулся.

– Да, – медленно произнес он под непрекращающийся смех Стефана. – Фильм ужасов.

– Ну, спасибо, что не комедия. – Стефан вытер выступившие в уголках глаз слёзы. – А то звучало бы как издевательство.

Ален ожидал продолжения, но оно не последовало. Стефан поднялся по лестнице и пошёл к двери своей комнаты.

– Проклятие, получается… Аннабель – это та девушка, имя которой ты кричал во сне. И она много значила для тебя? Но почему она тебя прокляла?

Стефан осторожно дёрнул ручку двери, чтобы сильно не шуметь и не будить Джоба.

– Спи спокойно, – бросил напоследок Стефан и, войдя в комнату, закрыл за собой и оставил Алена наедине с ворохом вопросов.

Теперь есть человек, который знает, что Стефан бессмертен, а творящееся с его руками – последствие проклятия.

От этого к горлу подступал ком, а в груди закручивался узел тревоги. О нём знают больше, чем он хотел бы. Но он сам этому поспособствовал.

***

Стефан разомкнул веки в привычные для себя шесть утра и поднялся почти сразу, надеясь позавтракать в тишине и одиночестве.

Однако даже эти планы полетели крахом. На кухонном столе стояла недопитая кружка чая и лежала какая-то тетрадь, которой вчера не было.. Тоненькая, самая дешевая из всех, что можно найти. В неё была вложена ручка на страницах, где остановился владелец. Интересно, что там написано?

Поначалу Стефан подумал, что это тетрадь Джоба. Ален обычно в такую рань не вставал, а о режиме сна старика Стефану не было известно. Вдруг тетрадь хранит учет зарплат всех сотрудников? Интересно было сравнить.

Легким движением руки он открыл тетрадь на странице, куда была вложена ручка, но никаких цифр там не было, кроме сегодняшней даты. Лишь предложения, написанные убористым почерком с таким нажимом, что аж хрустели листы и на обратной стороне оставались следы от нажатия.

Тетрадь эта принадлежала не Джобу.

«Всю ночь проворочался и так не смог заснуть. Никак не получалось выбросить из головы разговор с Мартином и Пахитой. Мысли постоянно вертелись вокруг них. Тяжело думать о том, как они там без меня…»

Не успел Стефан подумать о том, кто такие Мартин и Пахита, как дверь на втором этаже открылась. Стефан резко закинул отвернутые листы обратно и метнулся к холодильнику. Когда Ален вернулся, тот уже достал вчерашнее рагу.

– Доброе утро, – тихо отозвался Ален с зевком.

– Ага. Утра, – пробормотал Стефан, открывая микроволновку, чтобы поставить в неё порцию ужина, приготовленного Джобом вчера.

Он покосился на Алена. Тот открыл тетрадь на месте, где остановился, взял ручку, словно хотел продолжить писать, но передумал. Может, ощутил взгляд Стефана и стушевался? Он встал из-за стола и положил тетрадь на подоконник, видимо, чтобы не мозолила глаза.

А потом налил в воду чайник и поставил его закипать.

Ален выглядел не выспавшимся и помятым. Сегодня у него, кажется, выходной, так что сильно бы ему это не помешало – мог спать сколько угодно.

Когда микроволновая печь пропищала, оповестив, что еда подогрета, мысли Стефана как раз обратились к неким Мартину и Пахите. Интересно, кто это? Друзья Алена, которых он покинул, сбежав из дома? Или его выгнали? Но отчего ж тогда Алену настолько трудно думать о том, как они без него обойдутся? Так сильно дорожит друзьями? Для него это характерно.

Жаль, что Стефан не успел прочитать больше. Ему хоть и все равно на людей, но довольно занятно наблюдать за их метаниями. Интересно узнавать, что у них на душе – просто ради любопытства, а не сбора компромата. Стефан любил наблюдать за скандалами, копаниями в чужом грязном белье, любил, когда выносят сор из избы и перемывают друг другу косточки. Стефана можно было назвать обычным сплетником, если бы ему было с кем сплетничать. А так он обычный мимокрокодил, требующий хлеба и зрелищ.

Стефан поставил тарелку на стол и сел напротив Алена, скучающе макающего чайный пакетик в кипяток новой кружки. Он подпер щеку свободной рукой и то опускал, то поднимал пакетик, казалось, на автомате, но оживился, когда сел Стефан.

Он смотрел так, словно вот-вот задал бы вопрос, но Стефан проигнорировал этот взгляд и с намеренно громким чавканьем начал есть. Ален даже не одернул его.

Спустя половину порции и выпитую чашку чая Ален все-таки озвучил то, о чем думал эти томящие его минуты:

– Сколько тебе на самом деле лет?

Брови Стефана поднялись от удивления. Он отправил в рот вилку, на которую подцепил кусочек мяса, и хмыкнул.

Ален вертел на пальцах язычок чайного пакетика, все еще подпирая одной рукой щеку – наверное, на ней потом останется красный след. Ждал. Наивно надеялся, что ему ответят?

– Двадцать один, – сказал Стефан и ехидно усмехнулся.

Ален недовольно зыркнул на него.

– Стефан.

– Мы с тобой что, закадычные друзья, чтобы я тебе все рассказывал? Ты и так знаешь слишком много. Больше, чем кто—либо ранее. Так что тешь этой привилегией свое эго, – ткнув вилкой в Алена, проворчал Стефана, надеясь, что тот уяснил с первого раза. Ален встал, чтобы подлить кипятка в кружку. Снова помакал уже использованный пакетик чая и так и не добавил сахар, а потом достал хлеб и джем.

Казалось, что разговор окончен, но внезапно Ален спросил:

– Ты часто сбегаешь?

– Постоянно. Я, можно сказать, кочевник. Это мой образ жизни. И я не сбегаю, а просто ухожу.

Ален поднял глаза с хлеба на Стефана, а затем вновь сосредоточил внимание на ноже, скользящем по куску.

– Уходишь от людей, которые пытаются узнать тебя получше?

Стефан сделал глубокий изумленный вздох и только через время заметил, как сильно вцепился пальцами одной руки в столешницу.

Стефан испугался. Пацан видел его насквозь.

Сердце пустилось вскачь то ли от страха, то ли волнения, то ли от… предвкушения. Страшно, потому что Ален понимал логику Стефана.

«Я реакция, ты – рефлекс»[2].

На Стефана нахлынули чувства сегодняшней ночи. Все повторялось и утром. Он никогда до этого не встречал людей, которые хоть сколько-нибудь пытались разобраться в нем. Насколько далеко Ален мог зайти в собственных домыслах и догадках?

Может, он не мог уснуть из-за мыслей о Стефане, а не о тех двоих?

Во-первых, если Ален решит разболтать что-то, то ему никто и ни за что не поверит, даже если поверил он. Во-вторых, Стефана все еще ничего здесь не держит, кроме разве что личного комфорта, но и им нетрудно пожертвовать, чтобы отвязаться от назойливых мух в лице некоторых людей.

Стефана обуревала смесь контрастных эмоций, которую очень сложно было осознать.

– Пятьсот шесть. Исполнилось в начале январе, – огорошил он Алена, любуясь чужим замешательством. Ален не нашел слов и шокировано уставился на него. Стефан решил не упускать момент и тут же спросил: – А кто такие Мартин и Пахита, м?

***

Настала очередь Алена сдавленно вбирать ртом воздух от неожиданности. На смену изумлению пришло возмущение. Ален нахмурился и скривил губы:

– Ты что, читал мою тетрадь?!

– А чего ты её оставляешь где попало? – со смешком ответили Стефан. Он даже не пытался оправдаться. Его бесстыдство и прямолинейность обескураживали.

Внутри закипал праведный гнев за то, что Стефан покусился на чужую собственность. В груди все сжалось, будто что-то очень чувствительное и болящее с размаху ударили. То, чего касаться не должны были в принципе.

– А какое право ты имеешь трогать то, что тебе не принадлежит?! – парировал Ален, но его тут же заткнули:

– Ну, захотел и потрогал, что ты запричитал? Ты думаешь, что в этом мире всегда все справедливо? И что вопросы здесь задавать будешь только ты?

Алену так хотелось встать, дать сдачи не только словесно, но он не мог. Он будто бы одеревенел – ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни пошевелиться, ни тем более сказать. Язык не ворочался.

Ален ненавидел себя за это.

В начале у него было много сил и достоинства отвечать обидчикам. В начале – это лет в пять-шесть. Но уже тогда начали подавлять волю Алена, пресекать попытки защитить себя: какое ты имеешь право так говорить со взрослыми; да кто ты такой, чтобы так отвечать; кишка тонка еще, чтобы с нами тягаться. И обижали еще больше. Лишь потом пришло осознание, что если стерпеть, все закончится быстрее, чем если бессмысленно бороться.

Это уже вошло в привычку – замирать и молчать, превращаясь в серый булыжник. Даже если хочется шевельнуться, вскрикнуть, то уже не получается.

А потом и в собственных, и в чужих глазах становишься безвольной тряпкой и слюнтяем.

Когда стихла первая буря ярости, на её место пришёл пожар тоски.

Для Алена тема брата и сестры было чем-то очень сокровенным. Тем, о чем не хотелось говорить. Тяжело. Так вот почему, наверное, Стефан злился, когда Ален спросил о его девушке Аннабель. Ему тоже было трудно вспоминать?

Это было похоже на бумеранг от Стефана, который воззвал в нем такой же ноющее чувство.

– Мои сводные брат и сестра, – выдавил Ален.

– Сводные? – переспросил Стефан уже в обычной для себя манере – никакого ехидства в голосе.

– Они мне не родные по крови. Мы дети, живущие в одной фостерной семье. Это когда сирот и детей, чьи родители не справляются со своими обязанностями, забирают на всопитание обученные люди.

– И как же это тебя, бедняжку, которого пригрели добросердечные фостерные родители, вдруг выгнали из дома? – покачал головой Стефан, от чего в горле встал ком, который просто невозможно было сглотнуть.

Ну точно как взглянуть в зеркало.

Стефан тыкал пальцем в небо, задевая за живое. Точно так же, как это делал Ален, посчитав, что проклятие – болезнь. Вот почему Стефана охватила злость. Вот почему было горько сейчас Алену, и хотелось тут же рассыпаться в объяснениях, что Стефан не прав и все совсем не так. Разница в том, что Стефан не собирался ему разжевывать свою жизнь.

Дверь из комнаты Джоба распахнулась. Он перевесился через перила, заглядывая на кухню.

– Опа, ребятки, вы уже не спите? Даже поели? Чего вы так рано встали?

– Не спится, – прочистив горло, ответил Ален.

– А я так всегда просыпаюсь, – холодно отозвался Стефан и пошёл мыть посуду.

Джоб захозяйничал на кухне, сыпля шутками и рассказывая о том, как проснувшись написал жене сообщение с извинениями, и она почти сразу ответила, что принимает их. Ещё он посоветовался с Аленом, какой букет выбрать, показал фото с розовидными пионами, красными розами, хризантемами. Ален в цветах не разбирался, но розовидные пионы выглядели красиво.

– Согласен с тобой, Ален, – кивнул Джоб, убирая телефон в карман. – Женушка моя любит пышность и роскошь. Она у меня дама солидная, цену себе знает.

Он засмеялся, и Ален не смог удержаться от улыбки.

Стесняющие до этого грудь чувства испарились – им не было места рядом с весельчаком боссом. С ним просто невозможно грустить: хоть иногда он и шутил невпопад, порой его слова были такими искрометными, что сдержать смех не представлялось возможным. Он облегчал душу лишь своим присутствием, вселял уверенность в завтрашнем дне. Он был как непоколебимая опора. Рядом с ним будто под ногами твердела.

Стефан, убрав за собой, ушел в комнату, а вернулся с мокрыми волосами, ставшими от воды сосульками, с которых капала вода.

– Старик, едем вместе? – спросил он.

– Спрашиваешь, Стефан! – подмигнул Джоб и похлопал Стефана по плечу. – Больше вас я стеснять не буду, сегодня домой поеду.

– Лаура смилостивилась над тобой? – усмехнулся Стефан, и Ален посмаковал на губах это имя. Лаура. Красиво. Наверно, и жена Джоба тоже красивая.

– Ага, – покачав головой, ответил Джоб. Себе на завтрак он приготовил яичницу, и уже собрался накормить Алена, но тот отказался. Аппетита не было – с трудом удалось втолкнуть в себя хлеб с джемом.

Стефан ушел в гостиную, ожидая Джоба, и Ален почему—то поплеся за ним.

От Стефана исходил холод. Кожа бледная, а волосы и глаза для неё чересчур темные. На секунду в голове промелькнула мысль, что от Стефана несет холодом могильного кафеля, но Ален тут же отмел её как нелепость.

Стефан живой. Он теплый – тепло его тела и дыхания Ален чувствовал рядом с собой. Но… Так странно осознавать, что Стефан жил уже несколько веков. Пятьсот шесть лет. Он родился в 1516 году. Жизнь тогда кардинально отличалась от нынешней.

– Каково это жить пятьсот лет? – произнес мысль вслух Ален и пожалел об этом. Он приложил руку ко рту, чтобы из него больше ничего не вырвалось. Ален посчитал, что Стефан взбесится от этого вопроса, однако тот ответил:

– Долго и бессмысленно. – Вот так коротко и абстрактно, что в духе Стефана. – А фостерные родители тебя совсем не любили?

Ален сел рядом со Стефаном. Черные глаза не блестели и снова казались безжизненными.

– Мягко сказано. Они, конечно, больше не обязаны меня содержать после совершеннолетия, но все равно поступили как—то жестоко…

– Вот и «бессмысленно» – это «мягко сказано», – Стефан снова по собственной хотелке приоткрыл завесу тайны, показав, что за теми тремя словами скрывалось намного больше смысла.

Ален удивился этой песчинке откровенности. Портрет Стефана собирался не то что по кирпичикам, а по крупинкам.

Он открыл рот и набрал воздух для нового вопроса, но Стефан вдруг посуровел.

– Хватит. Ты особенный что ли, чтобы я отвечал на все твои вопросы?

С ним все еще сложно.

***

Может, Стефан и позволил правде раскрыться, может, ему и было любопытна реакция Алена на его историю, но наглеть он не позволит. Стефан любит слушать чужие истории, но в собственной копаться не позволит.

Однако было занятно, что фостерные родители относились плохо к Алену. К такому хорошенькому пай-мальчику, как он? И что ж в нем им не приглянулось? Стефану казалось, что он из тех детей, которые не доставляют проблем и выполняют все, что им поручат. Интересно, а что стало тогда с родными родителями Алена?