Пристань звёздного скитальца

«Нет, не буду я включать рассказ Наху́сира в свой сборник. Не будет его никто читать, цифры одни. К тому же лучше людям и иным в меру разумным существам в нашей Вселенной вообще всего этого не знать во избежание массовой паранойи. Ко всему прочему мои работодатели вряд ли допустят эту информацию к огласке, им скандалы не нужны».

А в это же самое время, а может быть много раньше, где-то поблизости, а может за сотни парсек отсюда, на трассе Москва – Нижний Ломов прямо над шоссе на несколько мгновений возникло белоснежное сияние. Ехавший в этот момент по дороге почти новенький ЗИС-5 несильно врезался в столб. От удара машина накренилась и две металлические бочки из невысокого деревянного кузова свалились в кювет. Упав на зелёную траву крышки у бочек открылись, и наружу вылилось нечто синего цвета и по виду жутко ядовитое.

По словам Василия Петрова, водителя:

– Появилось оно незадолго до полуночи. Я как раз возвращался со свадьбы сестры. Засветилось и негромко бухнуло. Затем вспышки разноцветные, а потом сплошная темень, сколько фарами не свети. Меня от переживаний сморило, и я уснул прямо за рулём. Столба не помню.

Со слов местного начальника автотранспорта Иванова:

– Петров вообще-то у нас работник сознательный и исполнительный, неоднократно почётными грамотами награждался, но выпить любит. Позвольте я его сам накажу. Не надо составлять протокол, товарищ лейтенант, пострадавших же нет.

Сотрудник Государственной автомобильной инспекции медленно разрывал протокол, пристально следя за руками начальника автотранспорта.

– А покрупнее купюр не найдётся? – начал, было, он, но неожиданно нервно дёрнулся, как от сильного удара током. После чего поправил на голове фуражку, съехавшую набок, строго посмотрел на собеседника и добавил: – А химию вашу из канавы придётся всё же убрать. Порядок есть порядок.

«Большое всегда начинается с малого», – наверное, подумал Сан Саныч и улыбнулся в своей далёкой дали́. Он заварил себе свежий чай и продолжил наблюдать за приближающимися огоньками на мониторе. Его секретное ведомство было не подвластно ни влиянию «Эффекта бабочки», ни физической теории пространства-времени, ни другим хитроумным теориям и законам, пока ещё землянам не известным.

Вячеслав Слесарев

АТАКА ЦИКЛОТОНОВ

Иллюстрация Вячеслава Слесарева

Сан Саныч с удивлением рассматривал нового посетителя своего отеля: рост под два метра, богатырского телосложения, в белой рубашке, ворот расшит красными петушками. Компьютер выдал вполне чёткую классификацию: Российская империя, 1854й год. Лицо гостя излучало добродушие, но в то же время, что-то в нём Сан Санычу с первого взгляда показалось подозрительно знакомым. Но что?!

– Вы будете ром или виски? – по обычаю спросил он гостя. – Тот с загадочным лицом молчал. – Джин, мартини?

– Я по-аглицки не обучен, – пробасил гость. – Токмо по-русски.

– Водочки не желаете? – наконец сообразил Сан Саныч.

– Отчего не желаю-с? Определенно изъявляю желание-с! – оживился вдруг богатырь. – Правда, с деньгами у меня… – понуро опустив голову, замялся он.

– Да полно, полно вам, батенька! – быстро вжился в российские реалии 19го века Сан Саныч. Первая рюмка у нас полагается за счёт заведения. Он достал из буфета обычную пятидесятиграммовую хрустальную чекушку.

– Это что такое, кабатчик? – вдруг грозно взревел богатырь.

– Как что-с? Рюмка-с! – как-то испуганно и совсем по—холопски отвечал Сан Саныч. В ответ он услышал, как хрустнули от напряжения побелевшие кулаки гостя. Огромные кулаки, каждый размером приблизительно с его, Сан Санычеву, голову.

– Да погодь ты! – мужчина махнул рукой и полез к себе за пазуху. Вскоре он вынул оттуда безобразных размеров керамическую лохань и принялся её любовно оттирать полами своей рубахи. Наконец, он грохнул ею по столу и безапеляционно заявил:

– Вот рюмка!

– Боже, да тут будет под поллитра! – в ужасе подумал Сан Саныч. Вскоре он уже наполнял её из наспех откупоренной бутылки Столичной. Гость наблюдал за этим процессом, грозно сдвинув брови, и когда Сан Саныч подумал остановиться на половине бутылки, решительно приказал:

– До краёв лей!

– Да не извольте так беспокоиться-с! – возразил ему Сан Саныч, – каждую последующую рюмку… – он на секунду запнулся, – вы сможете получить так же на безвозмездной основе, просто рассказав мне какую-нибудь историю из своей жизни. Я их собираю в качестве фольклорного материала…

– Историю? Из жизни? – оживившись, уточнил гость.

– Ну да, простую историю.

Внезапно лицо богатыря просияло. Он вскочил со своего стула, подбежал к Сан Санычу, поцеловал его в щёку и изо всех сил обнял. Кости несчастного отельера затрещали. Проделав эту процедуру трижды, гость вернулся на своё место, чокнулся кружкой с воздухом и провозгласив: «За историю», в две секунды осушил её. Занюхав рукавом, он начал:

Вот, значица, первая моя история. Зовут меня Герасим. Герасим Анатольевич Лудищенко. Я – являюсь дворовым человеком у старой московской помещицы – Аглаи Филимоновны Лопухиной. День её был тёмен, а вечер её… – Герасим задумчиво посмотрел в пустую «рюмку». – А вечер её был ещё хуже, чем день. От этой старой чопорной клячи я претерпел многие страдания – в основном за длинный свой язык и за неуёмное своё красноречие. Ну и за правду страдал. Ибо один я из всей дворовой челяди не боялся обличать крепостное право – это позорное родимое пятно Самодержавия. За таковые вот и подобные свободолюбивые слова был я неоднократно порот на конюшне, приговаривался к сверхурочным работам. «Хорош ты мужик, Герасим! Складно сложен, да и силищи немеряной. Любая бы девка охотно пошла за тебя. Да вот одна беда – диссидент ты и вольнодумец поганый!» – так говаривали про меня люди. А посему так и оставался я жить бобылём.

А надо сказать, жило в ту пору при барыне большое количество всякого обслуживающего персонала: ну там башмачники, доктора, баристы, прачки и прочие приживалки. Так вот в один прекрасный день привезли нам такую цыпочку из дальней деревни, ммммм, – в этом месте рассказа Герасим сладострастно замычал. – Грудка маленькая, буквально с кулачок, – воодушевлённо жестикулируя, рассказывал Герасим, но зато зад…

– Избавьте меня ради Господа от этих скабрезных подробностей! – внезапно взмолился Сан Саныч. Со стороны могло бы показаться, что он выступает поборником нравственной чистоты – да где там! На самом деле уже второй год хитрый трактирщик пробивал себе лицензию на эротические и порнографические рассказы, да всё никак не мог пройти согласования в надзорном органе. А от попыток править ночами чужие истории, вставляя вместо смачных постельных сцен целомудренную постную белиберду, у него уже буквально сводило зубы. Вот и оставалось надеяться, что рассказчик сам заполнит смысловые лакуны, если вовремя его одёрнуть.

– Так вот на чём это я…? – смущённо продолжил Герасим. – Ах да, Танюшка. Отменная была работница, и девка складная. Одна беда – очень любила она крепкое словцо. Бывало, едет мимо нашего особняка гимназист какой на лисапеде, так наша Татьянка его так для острастки обложит трёхэтажным, что у того аж ноги от неожиданности в узел заплетаются, и он прям с этого лисапеда на землю и сверзается! Грешно вспомнить, да! – Герасим покрякал и удовлетворённо погладил свою пышную бороду. – Так вот помню, наплёл я ей всякого, и случилось у нас с ней ночью это самое, прямо на клумбе перед барским домом среди цветов.

– Любезный, я же, кажется, уже донёс до вас, что здесь интимные подробности вашей половой жизни никого не интересуют! – брезгливо и как-то сморщенно проскрипел Сан Саныч.

– Э, нет! – подняв указательный палец вверх, возразил крестьянин-богатырь, – отмести данную подробность, не повредив самую ткань моего повествования, увы, не удастся, ибо на неё крепко завязаны все последующие события, которые как плитки домино…

– Да что уж там, валяй! – обречённо произнёс Сан Саныч и плеснул сам себе водки. Похоже, этой ночью ему опять предстояла титаническая работа по смысловому обходу запрещёнки.

– Как на зло, Танюшка, горлица моя сизокрылая, во время этого самого дела орала – не могла она сдерживаться, страстная была девка! Ну, и конечно, разбудила барыню, которая тут же рядом, за открытой форточкой и почивала. – «Ну-ка, пойди, посмотри, кто это там у меня на клумбе так голосит», – говорит она одной из своих приживалок. «А это», – говорит ей приживалка, – «Татьянка, прачка твоя орёт, её этот ваш болтливый Гераська-дворник, прямо в цветочной клумбе приходует!»

«Что за безобразие! Да как это они так смеют?» – кричит тут барыня, – «Приведите-ка мне их сюда!» – ну привели нас, – я посмотрел на барыню и понял, что на этот раз она дела просто так не замнёт, и настроена она очень решительно. Пока из хозпостроек стекалась во двор охочая до новостей челядь, состоялся у нас с Аглаей Филимоновной эдакий безмолвный разговор. Она сначала молча показала на меня, потом провела пятернёй по горлу, изображая как бы перерезание горла ножом, и снова, сдвинув брови, уставилась на меня. Мой мозг бешено заработал в поисках выхода. Безумная старуха и правда могла бы приказать отрезать мне голову – ей это как два пальца. Тогда я незаметно так показал ей пальцем на Танюшку, а после повторил тот самый жест с перерезанием горла, и вопросительно уставился на барыню. Увидев это, она смягчилась и утвердительно кивнула мне головой. Потом она снова как бы незаметно указала на меня своим пальцем и сразу после этого большим пальцем на свои покои, мол, желает меня видеть прямо сейчас. Проклятое крепостное рабство, где ты не принадлежишь сам себе! – воскликнул Герасим и, как бы на секунду забывшись, с надеждой посмотрел на дно пустой «рюмки».

– И что же вы после этого? – участливо спросил Сан Саныч.

– Ну, я до самого утра… – Герасим ударил могучим кулаком о ладонь, но потом как-то опасливо огляделся и продолжил: – до самого рассвета, пока небо не подёрнулось нежной розовой дымкой облаков, а скотный двор не огласился задорным приветственным криком петуха, я, значица, пытался раздуть искры в давно погасшем и истлевшем костре, вдувая в него новые силы, пытаясь расшевелить и пробудить давно уснувшие чувства. И внезапно, превосходя мои самые смелые ожидания, усилия мои увенчались успехом. Уже первые лучи восходящего солнца игриво пробивались через тюль на окнах спальни, а расслабленно раскинувшаяся подле меня барыня смотрела одобрительно и даже ласково.

Сан Саныч поднял левую бровь, удивляясь, насколько ловко и художественно рассказчику удалось обойти довольно неоднозначную, по сути, безобразную сцену.

– А как же Танюшка, сохранились ли после всей этой истории её чувства к вам? – интервьюировал почти на автомате Сан Саныч.

– А что Танюшка? – затравленно сверкнул глазами богатырь. – На следующий день я вдруг ей предложил: «А пойдём, Татьянка, на Москву-реку на яликах покатаемся!» – там по три копейки был такой аттракцион. Она аж взвизгнула от радости, тут же нарядилась как на прогулку, а я взял, значица, в сумку большой камень гранитный обвязанный верёвкой. Она ещё по дороге меня спрашивала: «Герасик, а что это у тебя в сумке такое?», а я ей: «погодь, это будет сюрприз». Ну и как выплыли на середину, я посмотрел за борт и говорю: «Смотри-ка Таня, золотая рыбка!», а она «Где?» – ну я ей верёвку на шею накинул и тудысь, значица, камень, за борт. Круги на воде успокоились, а я поплыл обратно, и по пути очень я много думал и про самодержавие проклятое, и про необходимость революционного восстания рабочих масс, потому что видел, что нельзя уже дальше жить вот так вот…

Глядя на Сан Саныча, замершего с выпученными глазами, Герасим удовлетворённо продолжил:

– Не успел я причалить к берегу, как смотрю, в воде что-то беспомощно копошится, не может выбраться из водорослей. Вытащил – смотрю, собачка, ещё совсем щеночек. Ну, вынул я её, обтёр, сунул этот живой комочек за пазуху и побрёл домой.

– Му-Му? – вдруг спросил Сан Саныч.

– Что? – удивлённо спросил Герасим.

– Собачку назвали Му-Му?

– Да ну, нет! Я назвал эту собачку «Маман». И это тоже очень интересная и трогательная, но совсем другая история, – с этими словами Герасим требовательно стукнул по столу своей рюмкой прямо перед носом трактирщика. Делать нечего – снова пришлось наливать.

Когда последовала довольно предсказуемая история про то, какая собачка была умница, как её любила дворовая челядь, как она исправно защищала территорию и помогала нести службу дворника, Сан Саныча начало охватывать тревожное чувство дежавю. Не оттого, что он всё это читал уже у Тургенева, нет, тут было что-то другое, пока до конца ему не понятное.

– Всем была хороша псина, – продолжал Герасим, – но брехлива до одури! Вот так однажды ночью она ускакала на клумбы перед барскими покоями и давай там лаять. Я ей: «Маман, заткни свою поганую глотку!» – но эта сука была непреклонна и не думала униматься.

Мезенцев отметил про себя повторяющуюся структуру повествования. Не укрылась от его взора и неожиданная художественная вариация в том месте, где Герасим метафорически описывал очередную сцену отношений с пожилой женщиной:

– Вдохнуть в неё страсть в этот раз было столь же тяжко, сколь непросто вдохнуть энергию и краски бурного цветущего лета в потухший и бледнеющий ноябрьский пейзаж. Редко найдётся гениальный художник, способный на такое. Но я, как показал этот случай, вхожу в их число!

Далее следовала неизбежная сцена утопления питомца в Москва-реке, непонимающие глаза доверчивого существа уходящего под воду. Герасим даже довольно убедительно вытер слёзы рукавом:

– Проклиная, на чём свет стоит, существующий в России госстрой, причалил я свой ялик к берегу. И вот, привязывая верёвку к колышку, заметил я, как что-то крошечное, беспомощное трепещет в прибрежной грязи. Выловил я его, отёр о сюртук, пригляделся – хомячок!

– Хомячок?! – как-то уже безвольно удивился Сан Саныч. Его нижняя челюсть отвисла и никак не хотела возвращаться на место. Ещё он заметил, что дверной проём в стене напротив как бы начал двоиться, а то и троиться. Мезенцев потряс головой – проём поспешно из трёх снова стал одним.

– Да, хомячок, джунгарик, девочка – с гордостью продолжал Герасим. – Я назвал её «Мамзель», но это уж совсем другая история! – с этими словами он снова грохнул по столу своей рюмкой, но рука Сан Саныча уже почти тому не подчинялась, так что Герасиму пришлось ему очень сильно помогать, работая, по сути, в режиме самообслуживания.

Крякнув, он энергично продолжил: «Ну и забавнейший это, доложу я вам, был зверь! Бывало…»

Только сейчас Сан Саныч отчётливо почувствовал, что уже почти потерял контроль над своим телом. Более того, и с памятью творились непонятные вещи. Воспоминания словно ускользали от него. Но одно из них, казалось, всё же удалось ухватить в последний момент. И он чувствовал, что именно в нём кроется разгадка всего того, что сейчас происходит. На какой-то миг он увидел надпись: «Отель Бергамот»… хотя нет: это был отель Гангамот. Да, точно. Тот самый отель, который он столь бездарно профукал. Потерял. Теперь, вспомнив точное название отеля, он получил некоторый контроль над всей этой историей. А история это была лютая.

Всё начиналось довольно безобидно: он выкупил земельный участок на пространственно-временном разломе и устроил на нём небольшой отельчик о трёх этажах. Размещал в нём типов из разных миров и эпох, на чём зарабатывал десять тысяч глобальных гульденов в месяц. Ещё тысяч пять он имел за публикации историй, которые выведывал у посетителей. А после получения лицензии на эротические нарративы, он поднимал на историях сомнительного толка уже и до десяти тысяч гульденов в месяц. Казалось, бизнес его забил ключом…

Но тут зашёл в его отель один тип. Странник, в серой тоге и древнеримских сандалиях. Персонаж из Средиземноморья ветхозаветной эпохи – так его идентифицировала электроника. Быстро прознав, что за каждую историю в отеле ему полагается бокал красного вина, Странник страстно захотел излить историю своей жизни, что, впрочем, было довольно предсказуемо.

Оказывается, его отец был кем-то вроде феодала, или, точнее, олигарха в той местности. И кроме рассказчика у него был ещё один, младший сын – распутник и конченая пьянь, по словам Странника. Говорил Странник, обаятельно улыбаясь, сладеньким таким голоском:

– И вот однажды приходит этот младший сын к Отцу и говорит: желаю, мол, самостоятельности и знаю, что мне полагается по праву половина твоего имения в наследство, а ждать твоей кончины уже у меня нет никаких сил. Отдай мою половину, и я навсегда отчалю, и не буду вас больше тревожить. Отец сказал: «будь по твоему», и выделил ему половину нашего имения, коюю тот моментально продал и скрылся в неизвестном направлении. Жить с тех пор мы стали в два раза беднее, но меня утешала та мысль, что хотя бы теперь мне не надо будет делить наследство с моим братцем – дегенератом. Так вот представьте, каково было моё удивление, когда это убожество, мой братец, всего через три года явился полуголый, вшивый, и умирающий от голода и взмолился отцу: «да, я промотал всё своё имение на блуд и вино, стал нищим, и уже в полной безнадёге от безденежья хотел наложить на себя руки, но тут вдруг вспомнил, какой замечательный у меня есть отец – может он наймёт меня к себе на работу, хотя бы за средний прайс, чтобы я не страдал от голода?!» – В этом месте Отец очень обрадовался, говорит: «я уж думал, ты там коней двинул на чужбине, а ты, смотри-ка жив! Возвращайся-ка в нашу дружную семью и будь сыном моим, как раньше. Я, было, пытался уточнить у него, что это значит «как раньше», особенно в плане предстоящего раздела наследства, но Отец сказал только, чтобы я не поднимал кипеш, и быстро свернул этот разговор. Так вот стали мы снова жить вместе с моим братцем, только теперь уже на половине нашего имения…

Надо сказать, вся эта история Сан Санычу тогда что-то очень сильно напомнила, но в тот момент он уже не мог вспомнить, что именно. Но Странник и не думал останавливаться. Ухлопав стакан, он приветливо улыбнулся и продолжил: «наверняка тебе, благородный господин, будет интересно услышать историю, которая произошла в моей жизни после этого?» – Сан Саныч тогда машинально, почти как робот, согласился. Вторая же история Странника-Сына выглядела примерно так:

Паскудный младший братик, некоторое время пожил спокойно, но, в конце концов, сколько волка не корми… Он пришёл к Отцу и потребовал половину от половины оставшегося его имения. Так и сказал: «Дай мне причитающуюся по законному праву четверть, и я больше никогда не потревожу тебя, а жить буду так, как мне хочется». Получив свою четверть, он удалился и за полтора года промотал её, делая ставки на гладиаторских боях и оплачивая услуги гетер. Вскоре он совсем обнищал, и в голодном обмороке ему снова пришла в голову идея вернуться к Отцу. Отец снова радушно принял этого конченого недоумка в свою семью. Некоторое время жили как раньше, но наконец, сопляк снова явился с неожиданным козырным предложением: имею, мол, собственный взгляд на жизнь, и желаю прожить её правильно иль неправильно, но так, чтобы это была моя собственная жизнь! А посему выдели мне половину из оставшейся у тебя четверти, и я уйду, и наши пути больше никогда не пересекутся. «Будь по твоему!» – сказал Отец и выделил младшему сыну половину всего, что у него было – уже восьмую часть от изначального имения.

Только на этапе, когда Блудный сын проматывал уже одну шестнадцатую часть отцовского имения, тратя её на куртизанок и опиум, Сан Саныча как-то вдруг насторожила бесконечная циклическая структура повествования Странника. Более того, он попробовал в знак протеста хотя бы потрясти головой, но мышцы шеи его не слушались, равно как и мышцы рук и ног, и всё это мышечное одеревенение с каждым кругом только нарастало. Небывалый ужас охватил тогда Сан Саныча – он почувствовал, что, похоже, на этот раз серьёзно влип. Надо было звать кого-то на помощь, хотя бы гостиничных андроидов. А кстати: где они?… Вынырнув из гипнотического забытья, он окинул взором комнату. В дальнем конце гостиной стояли оба его андроида: консьерж Мики и бармен Рурк, у обоих были неестественно выпучены глаза, а из обугленных верхушек голов сочился чёрный дым. Между тем Странник, как ни в чём не бывало, продолжал рассказывать свою деструктивную циклическую историю:

– Тем временем братец, этот импозантный хлыщ расточил на этот раз одну две тысячи двадцать четвёртую часть отцовского имения всего за четыре часа двадцать минут, шортя на фондовой бирже фючерсы вместе с другими подобными ему блудниками и лиходеями, и почти сразу впал в нищету. С повинной головой он вернулся к Отцу и бросился ему в ноги.

Но гораздо больше истории поражали Мезенцева изменения во внешней обстановке: сам зал гостиницы как-то округлился и стал раз в пять больше, отражения в зеркалах бесконечно повторялись, как бывает, когда камера снимает зеркало, а любой проём или арка обратились в бесконечные анфилады из повторяющихся проёмов или арок. С геометрией его мира явно творилось что-то недоброе! И тогда Сан Саныч принял единственное верное на тот момент решение – валить оттуда любым способом. Напрягая все оставшиеся подконтрольные ему мышцы, он рухнул плашмя на пол, а потом, теряя сознание и проваливаясь в небытие, полз, полз по направлению к выходу, цепляясь за паркет пальцами, иногда подбородком, извиваясь, и временами помогая себе локтями. В тот раз ему повезло – он чудом выполз. Как потом ему разъяснили грамотные люди – его гостиница подверглась атаке опаснейших существ – циклотонов. «Пространственные пираты» – уголовные выходцы из созвездия Гончих псов. Они находили сооружения на границах пространственно-временных разломов, и воздействуя на его жителей особыми акустическими мантрами под видом странных зацикленных историй (отсюда и пошло их название), наводили свой морок, под воздействием которого строение за час-другой переходило в особое закрытое подпространство, обогащая собой Вселенную Циклотонов, мирок, который они таким образом расширяли. Такая вот участь постигла отель Гангамот! Сан Саныч не раз потом приходил на его место и видел там только безобразные серые валуны, возникшие на месте отеля у подножия горы. Место оказалось совершенно непригодным для любой хозяйственной деятельности, к тому же там почему-то воняло и всё было завалено бытовым мусором.

С огромным трудом Сан Саныч вынырнул из своих неприятных воспоминаний в ещё более неприятную реальность. Он снова был в Пристани Скитальца, и созерцал перед собой мохнатое добродушное лицо Герасима. Кружка тому больше была не нужна – «Столичную» он пил прямо из горла, очевидно, распатронив все запасы буфета. Оглядев стол, Мезенцев насчитал одиннадцать пустых бутылок. Из его горла раздался еле слышный стон. Конечно, руки-ноги уже его не слушались. Упасть как тогда – тоже не получалось, было слишком поздно. Одними пальцами он открыл под столом аварийную панель и с нечеловеческим усилием набрал в окошке общего чата гостиницы сообщение: «Помогите1 в гостиной атака циклотонов».

Между тем, подлый циклотон в обличии Герасима всё продолжал свою «историю жизни». Теперь Сан Санычу были заметны его характерные слишком аморфные формы, слишком сахарные интонации:

– «Пойдите посмотрите, что там так жужжит у меня в палисаднике» – отправила, значица, барыня приживалку Евфросинью. Та прибегает и докладывает: – «Электрон-с, матушка!». – «Что за электрон-с!?» – недоумевает старуха. – «Так Гераська-дворник, чёрт болтливый, третьего дня завёл себе электрон, да такой милый, занятный! Он с ним теперь и двор метёт и в лавку ходит.»

– «Выходит, история с атомом водорода его ничему не научила!» – злобно заметила помещица. – «А ну-ка ведите их обоих сюда ко мне!»

На этом месте рассказа циклотон сделал вынужденную паузу, так как параллельно с последними предложениями произошло нечто. А именно вот что: синтетический человек, переодетый в стиле пирата, буфетчик Флинт, получив от шефа экстренное сообщение, вооружился бейсбольной битой и решительно вбежал в гостиную. Но буквально за два шага до Герасима его всё же сразила сила вирусного повествования, и он так и замер, с занесённой за левым плечом битой, а из его почерневшего левого уха начинал сочиться сизый дымок. Мезенцев снова еле слышно застонал. Он-то должен был помнить, что роботов циклотоны кладут первыми. Последняя, пусть даже призрачная надежда на спасение угасала. Гостиная теперь разрослась до размеров огромного спортзала, а стены выгибались наружу, как будто они сидели внутри гигантской цистерны или шара. Между тем, мерзостный слащавый голосок где-то вдалеке не унимался:

– …такова незавидная судьба русского крепостного раба, человека, лишённого бесчеловечной системой всякой собственной воли и чести. Да и как я мог пойти против самой барыни? Признаюсь, на этот раз было совсем трудно, просто немыслимо трудно. В качестве иллюстрации представьте себе атомный реактор, в котором уже завершились процессы торможения и уже даже из него вынули и унесли куда-то все урановые стержни. И вот вам надо вдруг снова срочно запустить такой реактор, вдохнуть, образно говоря, в него жизнь. «Немыслимо!» – скажете вы. Но я всё же каким-то образом раскачал и запустил даже этот, столь давно охладевший реактор! А на следующее утро я, значица, оделся во всё парадное и говорю электорну: «Ну что, Мю-Мю, поехали по Москве-реке на лодке кататься, значица…