Несокрушимость бытия, или Философия зла

– Какая трагичная и поучительная история, друг мой Конспи. Но что было дальше с прекрасными ангельскими девами?

– Какие девы? Я же говорю: их никогда не было!

– Я уже догадался. Но я отвергнуть твои измышления и оставить одну лишь легенду, которую ты пересказал. Что по этой легенде произошло с ангельскими девами?

– Этого никто не знает.

– И даже нет предположений?

– Предположения есть, но они глупы даже по моим меркам.

– Вот, оказывается, как. Но у меня есть еще один вопрос.

– Какой же?

– Как глисты могут жить в соленой воде?

– Эти могут.

– Могут? Неужели? Вот гады!

– Истинно так – гады! Подлинные гады! Настоящие вредители!

На этом сей содержательный диалог закончился.

Однако не только эта любопытная беседа происходила перед водами озера. Ведь не Рапсот решил прийти сюда, но порождение. И воспоминания захлестнули существо под черным плащом. И воспоминания сии оказались непривычными. Порождение вспомнило ту простую истину, на которую доселе ответа не было: было ли что-то забыто? Да, было. Порождение настолько было пожрано беспамятством, что умудрилось даже забыть, что оно вообще что-то забывало. Амнезия славно справилась со своей задачей. Однако же как космическая сущность может забыть? Сущность нельзя ударить обухом по голове. Сущность не может заболеть страшным недугом, что стирает память. Но это и не важно. Как космическая сущность вообще способно забыть? Это невозможно. Порождение высказало свои мысли зеленому страннику. Тот призадумался. Он тоже не знал, почему это произошло. Но кто может знать? Очевидно, что философ.

– Вы произнесли слово «философ»? – Конспи подплыл к сущностям и навис над ними. – Я знаю парочку. Буквально парочку, то есть две штуки. Они страшные дураки, но величайшие умы этой планеты. Если все-таки хотите с ними поболтать, я могу показать к ним дорогу.

Порождение решило, что это было бы хорошо. Конспи согласился и принялся колдовать. Он пыхтел, кряхтел, и в итоге разродился порталом. Портал этот, ко всеобщему удивлению, был великолепен. Тонко очерченный круг, с аккуратными линиями краев, стабильной сердцевиной, через которую просматривался, как через стекло, мир, что лежал по ту сторону магической двери. На него смотреть было одно наслаждение, заходить же можно безбоязненно.

– Ого, в таком портале я еще не бывал, – воодушевленно объявил Рапсот. – Он ведет к философам?

– Нет. В таверну.

– Еще лучше. Слушать речи философов на голодный желудок все равно, что лобзать усатую женщину – вроде приятно, а вроде хочется и избить эту волосатую шельму. Хотя б усы сбрила.

Все четверо вошли в портал.

Очутились они в каком-то просторном сарае. Под потолком висела стеклянная банка, в ней ползали светящиеся жуки. Окон не было. Тусклое местечко. Вместо пола была земля. Вместо столов – широкие пни, вместо стульев – пни узкие. У дальней стены – стойка, за ней круглый Оставшийся, двуногий бегемот. Посетителей было немного: парочка жуков спала (или старалась разглядеть микробов) на стойке, да несколько псовых хлестали мутную жижу из кружек и вращали хвостами. К дверному проему, ведущему на кухню, прислонилась миловидная официантка. Была в ней какая-то загадка, хищная, волчья загадка.

– Мне здесь нравится, – сказал Рапсот и уселся на пень. Тот под весом могучего здоровяка затрещал. – Конспи, милый друг, возьми мне десять литров rома, а то я устал ходить.

– Здесь нет rома, – позвав девушку, ответил тот.

– Как нет? Да как такое может быть?! Ты меня разыгрываешь?

– Нет.

– Не верю.

– У девушки спроси.

– У вас правда нет rома?

Девушка вопросительно подняла бровь, спросила:

– Вы за кого нас принимаете?

– За питейное заведение, за кого же еще!

– Rом – это яд.

– О нет! Слышать такие жестокие слова из такого прекрасного ротика хуже смерти.

И тут шаловливая идея всецело овладела гимнопевецом. Отсутствие rома, конечно, омрачило его бытие, но красивая женщина начала распылять его богатую фантазию. Если ему не дано отведать rом, он отведает ее.

– Не возражаете, если я помогу вам на кухне? – гигант встал и горделиво выкатил грудь. Официантка была ему по локоть. – Кощунственно убивать средь кастрюль да горшков такую красоту.

– Еще один комплимент, и я перегрызу тебе глотку, – равнодушно ответила она. Однако острые зубы все же оскалились, глаза сузились, а все мышцы напряглись.

– А ты ха́рактерная. Мне такое по душе. Давай, прыгай на меня, грызи меня!

Оскал сменился улыбкой, и двое пошли на кухню. Бегемот начал было возражать, но девушка ткнула его в брюхо, и тот артачиться прекратил.

– Извращенец, – начал сокрушаться Конспи. – Не удовлетворил свои страсти rомом, так решил удовлетворить их женщиной. И еще доподлинно неизвестно, что хуже! Что rом отравляет дух, что женщина. Вид женщины сбивает с пути истинного любого праведника, говорить о простых смертных вообще не стоит. Женщины сплошь состоят из зла. Все их тело – чрево порока, вся душа их – обитель лукавства. Их гибкий нежный стан, их сочные бедра, наливные ягодицы и спелые груди созданы с одной целью – заманивать в злокозненные тенета простачков. Но куда страшнее не облик женщин, а их нутро. Они с рождения владеют искусством чутких манипуляций. Что будет, ели мужчина наклонит голову? Ничего не будет. Что будет, если голову наклонит женщина? Тут же тысячи мужчин падут пред ней на колени. Что будет, если мужчина вздохнет с грустью? Ничего не будет. А если так вздохнет женщина? Тысячи глупцов начнут искать скрытые мотивы в этом вздохе. Те, которые посмелее и поглупее, геройски предложат избавить прекрасно-ужасное создание от этой грусти. А все почему? Потому. Потому! У женщин есть особая врожденная магия, и имя этой магии – кокетство. Присмотритесь к женщине в тот момент, когда она не хочет пожирать самцов. Проследите за ее движениями. Что вы видите? Именно! Она все делает манерно, красиво, эротично. Даже чешет нос или ухо! Женщины – страшная сила. А все оттого, что женщин на заре вселенной своим тлетворным ядом отравил Некнеро. Когда он…

Где твои философы? Так спросило порождение.

– Мы скоро к ним направимся. Но сначала я хочу поесть. Официантка!.. Ах да, этот проклятый боров увел единственную девушку. Вот негодник! Я здесь околачиваюсь уже лет десять. И столько же лет знаю эту прелестницу! А этот злодей появился тут впервые, и сразу выиграл главный приз.

Судьба смертных – страдать. Так изрек зеленый странник. Все жизнь смертных ничем не отличается от пытки. Они с болью рождаются, с болью живут, с болью умирают. Те редкие островки удовольствия, которые доступны смертным, тоже боль.

– Это еще почему?

А ты загляни внутрь себя, о смертный, и подумай: зачем тебе удовольствие? Чтобы отвлечься. И отчего ты себя отвлекаешь? От мыслей о смерти. Эти мысли пугают таких, как ты. Таких, которые сдохнут. Но о более пугающем они даже не могут помыслить.

– О чем же?

Смертный создан мирозданием, и мироздание заложило в смертном удовольствие, чтобы отвлекать от смерти. Это означает только одно – мироздание считало нужным – а может, даже и хотело – чтобы смертные, творения мироздания, не могли справиться со смертью, но могли всего лишь на время забыть о ней. Именно на совести мироздания – а совести у мироздания нет! – лежат все страхи смертных. Как ты думаешь, такое мироздание могло создать удовольствие искренне, чтобы дать смертным что-то светлое? Нет! Мироздание и не собиралось делать смертным хорошо! Удовольствие, доступное смертным, нужно всего для одной цели – еще сильнее угнетать смертных. Почему смертные страшатся кончины? В глубине души они знают, что после смерти нет ничего. Нет горести, нет печали, нет сожаления. Но там нет и удовольствия. Удовольствие слишком приятно для смертных, они за свою жизнь привязывается к нему. А смерть разрывает эту связь. И от этого им вдвойне, если не втройне горестнее помирать. А ты еще смеешь возмущаться, что какая-то девица отдалась не тебе, а другому смертному!

– Да, я смею возмущаться!

Глупец. Как ты можешь говорить, что смеешь возмущаться, если даже собственная жизнь не принадлежит тебе! А ведь жизнь – единственное, чем ты якобы можешь обладать самостоятельно. Почему якобы? А ты можешь прожить в несколько раз дольше, чем отмерено твоему биологическому виду? Нет, не можешь. В назначенный час смерть явится к тебе, и ты не сможешь избежать ее. Ты можешь убегать от нее, прятаться, беречься, но она все равно придет за тобой. Ты не властен над собственной жизнью, она принадлежит смерти. Но рассмотрим этот вопрос с другой стороны. Ты ли пожелал появиться на свет, или на то было воля – осознанная или нет – твоих родителей? Тебя никто не спросил – а хочешь ли ты рождаться. Тобою выстрелили в это бытие без всякого согласия. Твое рождение не принадлежало твоему желанию родиться. Так что и с этой стороны твоя жизнь принадлежит не тебе, а похоти твоих родителей. Видишь? С одной стороны ты зажат естественным физиологическим порывом, с другой – смертью. И теперь я повторю свой вопрос. Как смеешь ты возмущаться?

– Хочу и возмущаюсь. Не стоит читать мне нравоучения. Я тоже горазд болтать с важным видом о вещах серьезных. Но сейчас я голоден.

Оправдываешься?

– Скорее всего, но есть я тоже хочу. Пойду к трактирщику. Думаю, он мне что-нибудь сварганит.

Сутулый подошел к бегемоту, попытался сделать заказ, но так и не смог определиться с блюдом. Он разрывался между:

яичницей, которую подавали с поджаренным салом и ржаными гренками, сдобренными чесночным маслом;

яичницей, которую подавали с поджаренным салом, но уже без гренок;

и яичницей, которую подавали голой, без всего.

Конспи думал долго, пару часов, и, в конце концов, сдался, живот его заурчал на все заведение, и он – не живот, а Конспи, – решил рассказать пару интересных историй бегемоту. Бегемот вытерпел всего семь слов, на слове восьмом, звучащем как «Баргашелодонедот», бегемот застонал и приложил толстой лапой по кривому хребту Конспи, а после знатно выругался. Конспи этот тонкий намек понял и подошел лежащим на столе жукам и продолжил было рассказывать о Баргашелодонедоте, но быстро получил по зубам хитиновым кулаком. Разминая челюсть, Конспи жаловался потом сущностям, с которыми твердо решил путешествовать. Жаловался он на невежество местной непритязательной публики. Им бы только брюхо набить да напиться до чертиков, говорил сутулый. Никакого уважения у ученым, никакого уважения к историкам, никакого уважения к мыслителям, никакого уважения к мистикам. Никакого уважения ко мне!

Прошло шесть часов. К столу вернулся запыхавшийся и довольный Рапсот. Он не проронил ни слова. Но и по довольной роже было понятно – он получил то, что хотел.

Прошел еще один час. Девушка, ноги которой скривились, неуверенно подошла к столику и приняла заказ. Вернее, сделала вид, что приняла. Лицо ее было озарено восхищением, и она совершенно не слушала, какое мясо и какие овощи предпочитает Конспи. Зато она чмокнула гимнопевеца и сказала, что подаст тому лучшее блюдо. Здоровяк шлепнул отходящие бедрышки и сказал:

– Настоящая хищница. Сто лет с такой дамой не устраивал танцульки, если вы понимаете о чем я. Было великолепно.

– Поздравляю, – кисло сказал Конспи. – Очередная дьяволица соблазнила очередного дурня. Велика честь быть совращенным женской красотой.

– Ты так говоришь, будто это что-то плохо. Природа создала женщин красивыми и изящными. Да, не всех. Но нет ничего плохого, если женщина хочет быть великолепной. И особенно ничего плохо нет в их соблазне. Это же прекрасно! Ты только посмотри на женщин, какая красота, какая грация. Какая сочность!

– Мне все ясно. Ты потерян.

– Потерян?

– Именно. Коварные женщины околдовали тебя своими мясистыми плодами, а ты и рад!

– А я и рад.

– А ты и рад. О несчастный! Ты даже не подозреваешь, насколько глубоко тебя поглотили эти лукавые искусительницы.

– Какие громкие слова, Конспи! У меня складывается забавное впечатление, будто ты даже женскую ляжку не трогал. Да что уж ляжку, плечо!

– Я отец двадцати пяти детей. И я знаю что, о чем говорю! Я был молод, она была прекрасна, чувства опьянили меня. Я не совладал с ними. И получился первый ребенок. Потом второй. А где второй, там произошел и третий. А потом ей на пути встретился мой старший брат, и эта стерва оставила меня без детей, без средств и без гордости. Тогда я подумал, что мне просто не повезло, и быстро нашел ей замену. Любовь вновь опьянила меня. А где опьяняющая любовь, там и еще три ребенка. Родив последнего, она растолстела и стала похожа на отвратительный шмат свинины. Мне даже было противно думать о ней, что уж и говорить о взглядах, прикосновениях и поцелуях. Посреди ночи я собрал свои вещи и сбежал от нее в другой город. Там я пьянствовал, пока в одном кабаке не встретил шлюху. Какой же красоткой она была! Невысокая, худенькая, но скроенная ладно. У нее были большие голубые глаза… такие глубокие… такие чистые… – Конспи разрыдался. – Она была богиней. Богиней! Я не удержался, и через месяц после знакомства она стала моей сопостельницей не за деньги, но по закону. Я принял пятерых ее детей, и сделал ей столько же. Я ни о чем не жалел. Я любил ее, как не любил ни до, ни после нее. Она же была холодна ко мне. Я этого не замечал. Мне было достаточно и той теплоты, что давала мне ее красота. Но беда вновь постигла меня. Она ушла к другому. И вновь я остался у разбитого корыта. Остальное я плохо помню. Помню, что заимел еще девять детей. Но как выглядели их матери, чем они зацепили меня – это я забыл. К своему превеликому удовольствию. Поэтому я знаю, о чем говорю!

– А где сейчас твои дети?

– В чреве чудовища.

– У тещи?

– Да. У какой-то тещи. У какой именно – не знаю.

– Ужас.

– Слово «ужас» не способно передать всю ту глубину безысходного панического страха, который я испытываю при одной мысли о том, чему эта мерзкая карга может научить моих отпрысков.

– Ну, хоть не ты у нее в плену.

Принесли блюда. Поели. Отправились к философам.

Отряд остановился перед каким-то важным дорогим зданием. Из него выходили важные гуманоиды, в него заходили важные гуманоиды, но те гуманоиды, что не заходили, не выходили и не проходили мимо, были лишены всякой важности. Это были нищие. И среди этих нищих выделялся один. Он был грязен снаружи, зато чист внутри. Взгляд его был ясен, и сознание тоже. Это был абсолютный титан мысли. Он был спокоен. Не суетился. Не спешил. Он сидел ровно. Никто не смел потревожить его покой. Конспи указал на него костлявым пальцем и сказал порождению – этот мудрец может помочь.

Порождение приблизилось к возвышенному гуманоиду и спросило. Что могло вызвать у космической сущности беспамятство?

– Этот вопрос достоин моей мудрости, – тихим, но уверенным голосом отвечал философ. – Как достоин моей мудрости и тот, кто решился задать этот вопрос. Что есть беспамятство? Благо? Или проклятие? Прошлое обустраивает настоящее, а через настоящее прошлое создает будущее. Но если в прошлом был только мрак, жестокость и страх? Что может быть построено на таком мрачном фундаменте? И правда, не лучше ли забыть все дурное, что было с нами, и позволить интуитивному настоящему сделать за нас всю работу? Это ли не счастье – жить в мире, где все построено не ужасным прошлым, а пустым, но интуитивным, а значит правильным настоящим? Прошлое ужасно. Но прошлое суть опора. Без опоры, даже ужасной, все падет, как падает колосс на глиняных ногах. Прошлое не изменить. И его менять не стоит. Ибо оно случилось так, как случилось. Иначе случиться и не могло. Только смертные воспринимают время как вечный поток, который течет от прошлого через настоящее в будущее. Смертные находятся внутри этого потока, поэтому не в силах взглянуть на него ни сверху, ни снизу, ни сбоку. Одним словом, смертные, находясь внутри потока, не могут взглянуть на поток снаружи. Но если посмотреть на время таким образом, то откроется поразительная истина. Потока нет. То, что изнутри представляется потоком, снаружи даже не представляется точкой. Сознание смертных слишком ограничено, чтобы осознать это геометрическую фигуру. Даже я, познавший почти все великие тайны бытия, не смогу описать эту геометрическую фигуру словами. Не потому, что я глуп или мое красноречие слабо, но потому, что нет на свете таких слов, таких понятий, чтобы описать это великолепие. В одной фигуре существует сразу все время. От первых мгновений первой вселенной и до последних мгновений последней вселенной. Признаться, даже этот пример слишком примитивен, о порождение, ибо слова смертных не могут описать бесконечность времени. Они не могут описать то, что было до абсолютного всего, они не могут описать и то, что будет после. Эти понятия настолько трансцедентальные и возвышенные, что их не дано понять даже космическим сущностям. Что уж и говорить о смертных! Я даже не буду стараться описать этот грандиозный замысел мироздания, ведь тогда мне придется затронуть не только время, но и привычное для нас, смертных, пространство. И те пространства, что лежат в более разряженном и более сгущенном слое бытия. А раз так, мне придется рассказывать и о бытие. А там, где есть бытие, всегда есть небытие. Видите, насколько беден словарь смертных? Небытие не может быть. Его нет. Небытие – абсолютное ничто. Абсолютное ничто не может присутствовать где-то, ведь присутствует то, которое может чем-то присутствовать. Но небытие не может и отсутствовать, ведь отсутствовать может нечто, что было или будет. Если сказать, что небытие есть, это будет глупость, ведь небытие совершенный антипод бытия. Бытие есть, но небытия нет. Однако глупость и это изречение. Ибо небытие настолько могущественное не-понятие, что не может быть описано смертными. Его нет, но оно есть. Оно есть, но его нет. Это нелепица. Но нелепица эта возникает оттого, что язык смертных не предназначен для объяснения подобных истин. Настоящих космических истин. Поэтому, с твоего позволения, о порождение, я продолжу говорить о времени обособленно. Хотя, признаться, и это будет ошибкой. Но лучше совершить такую ошибку, чем сотни часов потратить на объяснения явлений, которые смертными и не могут быть объяснены, и не могут быть поняты при помощи никчемных и жалких объяснений. Время – конгломерация прошлого, настоящего и будущего. Все проявления времени существуют одномоментно. Но как же свобода воли? – так возопят смертные. Неужели нет никакого выбора, неужели все предрешено? Неужто нет смысла что-то делать, ведь будущее уже прописано, и его не изменить? И да, и нет. Будущее уже существует, оно уже записано в этой временной конгломерации, однако оно записано не потому, что так было предрешено неким роком, фатумом, судьбой и прочей ерундой. Почему судьба, рок и фатум ерунда? Все просто. Эти понятия придумали смертные, чтобы объяснить то, что объяснить они не в силах. Судьбы нет, есть только слово. Как нет и рока, как нет и фатума. Нет ничего предопределенного. Есть только то, что творят смертные вне зависимости от пафосной «судьбы». И именно эти деяния смертных записаны, как будущее. Смертные постоянно делают свой выбор внутри потока времени. Но потоком время воспринимают только те, кто находятся внутри потока. Те, кто находятся вне его, видят сложную геометрическую фигуру. И в этой фигуре этот поток представлен весь и сразу. Поэтому-то вне потока времени и кажется, что будущее предопределено, ибо вне потока будущее уже свершилось, но внутри потока это будущее и творится, и оно не предопределено.

– Какая глубокая мысль! – выразил свое восхищение Рапсот. Он почесал зад, понюхал руку. Удостоверился, что дерьмом от него не пахнет, и спросил у философа: – О мудрец, прошу, растолкуй мне: правильно ли я тебя понял? Сейчас ты видел, как я почесал зад. Еще минуту назад я не знал, что буду чесать зад, но сейчас я его уже почесал. Значит ли это, что вне потока времени сущности, которые могут быть вне этого самого потока видели, что я почешу зад. Все так сложилось, что я почешу зад. При этом в тот момент, пока я зад чесать не собирался, никакого будущего, где я чесал зад, не было, верно? Поскольку я зад почесал, то это как бы занеслось в протоколы времени, но сам я нахожусь внутри этих протоколов. По сути, я есть буквы, которыми эти протоколы пишутся. Буквы эти бегут вперед и вперед. Но те, кто читает эти протоколы, он уже видел, сто зад я почешу. Но не потому, что так было предусмотрено чем-то, но потому, что я почесал свой твердый зад. Не почеши свой зад, не было бы в протоколах времени этого момента. Но зад я решил почесать. Для потока времени первично не то, что снаружи этого самого потока, а внутри. Я правильно понял – все действия, что происходят внутри времени, просто отражаются снаружи, ибо снаружи время присутствует как бы все и сразу?

– Ты все верно понял, могучий пиит. Ты славно почесал свой зад?

– Славно, о мудрец. Славно.

– Я рад за теья. Великое благо – иметь возможность почесать себя там, где чешется.

Но как космическая сущность может потерять память? Так порождение вернуло разговор в прежнее руло.

– Никак не может, – был ответ.

Почему же я многого не помню?

– Наверное, ты этого и не знало, о порождение. Или ты не космическая сущность.

Но я космическая сущность. Более того, я уже знаю, что многое было позабыто мною.

– Любопытное замечание. Что есть беспамятство? Благо? Или проклятие? Я достаточно – хоть и непростительно мало! – рассказал о времени, но и словом не обмолвился о беспамятстве. Какую же я совершил оплошность! Только сейчас я начал осознавать, что мой ответ не имел смысла, так как не отвечал на твой вопрос, о порождение. Но ты не волнуйся, я поведаю то, что тебе действительно интересно. Вообще, что есть беспамятство? Оно – небытие разума, его антипод. Разум же есть аналог бытия, но аналог крошечный, запертый в клетке определенного существа или сущности. Почему я говорю, что беспамятство является антиподом не памяти, но разума? Это просто. Есть ли разум без памяти? Есть ли чистый разум, который ничего не знает? Нет, такого разума нет. Чтобы был разум, он должен помнить, как быть разумом, то есть как мыслить, как поддерживать в себе сознание. И это память иного рода. Это – глубинная память, память бессознательная. (Я так и буду ее называть – память глубинная; пускай под глубинной памятью понимается нечто другого рода, но сейчас речь не об этом, поэтому я разрешу себе такую вольность.) Глубинная память – память памяти. Помнить, как зовется то или иное явление легко, но помнить, как дышать или переваривать пищу уже не так легко. Потому что сознание этого не помнит. Если сознание не помнит, но дыхание все равно происходит, значит, помнит другая часть разума. И эта же часть отвечает не только за глубинную память, но и за ту, которую смертные обычно имеют в виду под памятью. Память сложнее, чем кажется. Предположим, разумное существо имеет память глубинную, но совершенно лишено памяти обычной. Насколько жалкое существование ожидает такое существо? Такое существо будет жить, но среди вечного ужаса. Ведь глубинная память помнит, как бояться. А такое существо ничего не сможет запомнить. Каждый миг, что оно существует, будет для нее новым миром, и миром непознанным. А непознанное пугает. И рано или поздно постоянный, непреходящий страх доконает бедное существо, и оно издохнет, преисполненное ужаса и скорби. Но каким будет жизнь существа обратного? Оно все запоминает, но глубинная память не помнить, как заставить сердце биться, как заставить легкие и грудные мышцы дышать. И этот несчастный умрет еще раньше первого, но все также объятый ужасом и скорбью. А если представить существо, которое лишено обоих видов памяти? Такое существо может существовать, но статично, как камень. Камень есть, но он ничего не помнит. В нем нет разума. Как не будет разума и у такого существа. Это будет простая оболочка. Почему? Если существо ничего не помнит, то у него нет личности. Ибо личность формируется из памяти. Из всех дел, что были сделаны индивидом или другими индивидами. Из всех чувств, из всех эмоций, из всех установок, из всей совокупности даже незначительных воспоминаний. Вот, что такое личность. Сотри личность, то есть память, и существо сможет только быть. Жизнь в нем поддерживаться будет, а с жизнью будет поддерживаться разум, правда, только его половина. Но существо еще будет оставаться живым, а это в моем рассуждении главное. Существо будет жить, есть, пить, спать, старательно размножаться, но в нем не будет личности. Поэтому память и есть бытие, а беспамятство – небытие. Ты, о порождение, впустило в себя слишком много небытия, и оно поглотило (пусть мне не нравится это слово, но оно лучше всего может передать смысл) бытие.

Но что послужило тому причиной?

– О порождение, что же ты подразумеваешь под причиной? Если смертный заболел, кто стал причиной его болезни? Вредный микроб? Тот, кто заразил смертного? Неосторожность самого смертного? Или сама жизнь, потому что болеть и страдать от болезни могут только живые? Конечно, чтобы лечение было полезным и действенным, нужно знать причину болезни, то есть разновидность вредного микроба. Вот только этот микроб вызвал болезнь как физическое – или душевное – недомогание. Но что в подлинном смысле послужило причиной заболевания? Чья-то невнимательность? Чей-то злой умысел? Или трагическая случайность? Именно это является причиной заболевания. Микроб – лишь возбудитель. Поэтому что ты хочешь узнать, о порождение? Что послужило истинной причиной твоего беспамятства? Или что было тем микробом?