Несокрушимость бытия, или Философия зла

Так и есть. Подтвердило порождение.

Так и есть. Подтвердил зеленый странник.

– То есть, – спросил Рапсот. – Внутри меня, внутри Конспи, внутри всех нас, смертных и бессмертных, сидит только зло? И ничего более?

– Не совсем. Кроме зла во всей вселенной нет ничего. Но зло, как определение, придумали смертные. Убери слово «зло» из своего вопроса, и ты получишь ответ. А ответ таков: все есть такое, каким оно есть. Нет ни зла, нет ни добра. Все это выдумано смертными, чтобы найти повод творить то, что они творить запрещают и зовут злом. Зла не существует. Есть то, что воспринимается как зло, потому что смертные ограничены своим разумом, своей природой. На деле все поступки не хорошие и не плохие, не добрые и не злые. Это – просто поступки. Некоторые ведут к большему разрушению, некоторые – к меньшему. Некоторое разрушение направлено на природу, некоторое – на вселенную, некоторое – на других смертных. А смертные очень эгоистичны, они не терпят, когда их разрушают. И для этого они придумали идею зла, для этого они придумали наказание, совесть, мораль и прочие пафосные словечки. Все для того, чтобы ограничить одних смертных разрушать других смертных. На деле мирозданию плевать и на смертных, и на космические сущности, и на вселенную. Мирозданию ни до чего, кроме себя и своих недоступных для понимания планов, дела нет. Однако смертные боятся в этом признаться. Все оттого, что страх у смертных считается чем-то гадким, мерзким. Тем, о чем лучше не вспоминать. Но так ли это? Разумеется, нет! Каждый смертный за свою жизнь сталкивается со страхом тысячи раз, но если смертный поддается этому страху, то он сразу же проигрывает. Страх – это вызов. Но чей? Страх – вызов самой природы. Природе нужно эволюционное развитие. Без развития природа увядает и, в конце концов, умирает. И страх природе нужен для того, чтобы отсеять ничтожных слабаков и повести эволюцию дальше. Смертные никогда не достигнут величия, пока не признаются самим себе: вселенная состоит только из зла. Как только это признание будет сделано, придет страх. Ибо разрушительные силы вселенной и ее безумие в миллиарды раз страшнее любого безумства и любой жестокости, на которую способны смертные. Вселенная – великий безумный гений. И это страшно. Но только заглянув в это око ужаса, смертные смогут начать бороться со своим страхов. А там, где есть борьба со страхом, есть и тот, кто этот страх победит. Так уж получается, что смертные всегда оказываются сильнее своего страха. И мне, как смертному, это осознавать приятно.

– Твои мысли любопытны, – сказал гимнопецев. – Однако я не очень понимаю, как зло может быть во всем. Я не хочу спорить с твоим мудрым утверждением, что я плоть от плоти вселенной, поэтому я есть порождение зла. Но что насчет, например, музыки? Я слагаю эпичные песни, я их пою и играю, но песен объективно нет. Есть только звуковая волна моего голоса и моего инструмента. Песня существует внутри меня и внутри тех, кто ее слышит. Ты, вероятно, скажешь, что вибрации моего голоса требуют от моего организма усиленного расщепления веществ, что является разрушением. Но является ли злом представление о песне, ведь оно существует только внутри разума? Или и здесь ты скажешь, что смертный мозг вынужден анализировать информацию, получаемую через слуховые нервы, на что тратится энергия организма, а она берется от разрушения химических элементов?

– Я понял твой вопрос, о могучий певец. И я отвечу на него. Но говорить я буду не о музыке, а об искусстве в целом, ибо музыка в своей сути ничем отличается от литературы или живописи. Искусство отличается по форме и по воздействию на органы чувств, но ядро искусства едино для всех жанров. Ты верно подметил, что искусства самого по себе не существует. Оно существует внутри разума. И чтобы понять, злое ли это представление об искусстве, нужно разобраться с тем, принадлежит ли злу разум? Разум находится внутри мозга, а мозг материален. А все материальное во вселенной – продукт разрушения и зла. Но материален ли разум? Нет. Он заточен в материальной клетке, но сам имеет природу идеальную. Если отрезать от мозга кусок, то определенная часть разума, что привязана к этому куску плоти, исчезнет. Но исчезнет она из личности индивида. Сама частица разума будет продолжать жить в мозговом куске, пока тот не погибнет. Идея не может существовать сама по себе. Ей нужно материальное пристанище, без него нет идеи. Разум – точно такая же идея, только бесконечно запутанная и сложная. Но может ли идея быть злой? Идея путешествует от мозга к мозгу посредством электрических импульсов. Импульс материален, значит, он является злым. Но сама идея является электрическим импульсом? Нет. Импульс – курьер, что перевозит идею. Курьер никак не может влиять на свою посылку. Однако что есть идея, если не импульс? Чтобы идея появилась, мозг должен провести работу. Работа мозга имеет электрическую природу. Значит, к появлению идеи приводит зло. Вот только идея не имеет материального выражения. На то она и идея. Ее нет. Мозг решает что-то выдумать, подключается электричество, идея выдумана. Ее кому-то рассказывают. Усвоение и запоминание идеи тоже производит электричество. Но есть ли сама идея? Или есть только брожение электричества, которое мозг интерпретирует? Идеи нет. То, что смертные зовут идей – ничто. Абсолютное ничто. Идей не существует. Есть только представление о чем-то, что смертные называют идеями. А как может быть злом того, чего нет в материальном виде? Как может быть злом то, чего не вовсе не существует? Никак. Поскольку представления об искусстве есть идеи, то этих представлений нет вовсе. Есть лишь бегающее по мозгу электричество, которое смертные хотят обличать в форму идеи.

– Но если нет идей, зачем смертные их придумывают?

– Зачем смертные что-то придумывают? От скуки. От страха перед смертью. Чтобы понравиться самке или самцу. Чтобы понравиться обществу. Чтобы показаться уникальной личностью и потешить собственное себялюбие. Потому что считают такое поведение правильным. Или неправильным. Причин уйма. К тому же, пока смертные заняты созданием идей, они отвлекаются от зла, которое окружает их со всех сторон.

– То есть ты хочешь сказать, что искусство не может быть злым, потому что его нет вовсе?

– Так оно есть. Те эмоции, которое вызывает искусство у смертных, вызывает не музыка, не книга и не актерская игра. Эти эмоции вызываются самим смертным. Потому что, будь искусство способно вызывать эмоции, оно бы вызывало эмоции одинаковые у всех смертных. Но такого не происходит. Не потому, что у каждого смертного уникальные представления, а потому, что смертные сами вызывают те эмоции, которые хотят вызвать от конкретного образца искусства.

– Я не согласен, – пробурчал Конспи. – Если искусства нет, как оно оказывает влияние на смертных?

– Нет, – отвечал философ. – Влияние на смертных оказывает не искусство. Влияние оказывают сами смертные. Искусство лишь может подтолкнуть к размышлениям, но принимать эти размышления или же нет – этот выбор уже лежит на плечах смертного, который задумался. Искусства не существует, как оно может оказывать влияние? Не может.

Наконец-то нам попался смышленый смертный. Так сказал зеленый странник. Этот философ, пусть и поверхностно, но все-таки понимает основы мироздания. Он способен понять то, что недоступно большинству смертных. Вселенная – если судить категориями жалких смертных – зло. Мироздание этому злу потворствует и мало чем от него отличается. Оно не задумывается о нуждах и чаяниях своих творений. Я бы сказал, что мироздание даже получает удовольствие от того, как гибнут мириады живых тварей. От того, как галактики прекращают сиять. Как целые пласты бытия сталкиваются друг с другом, и их потрясают страшные катаклизмы. Мироздание заключается в вечном движении. У этого движения не было начала, не будет и конца. Смертные не в силах уяснить это, ибо их жалкие мозги из жира лопнут от такой натуги.

Однако же, прервало его порождение, я хотел задать еще один.

– Спрашивай, о порождение. Постараюсь тебе поведать все, что знаю.

Что за черная тень следует за мной по пятам? Ее будто нет, но она ощущается всем моим естеством. Однажды она показалась и тут же пропала. Но я знаю: она все еще позади меня. И ожидает.

– Вот это задачка. Мне нужно подумать. – Лицо философа ушло внутрь одеяния, и теперь на его месте зияла пустота. Через несколько мгновений изможденное лицо появилось, и философ заговорил: – Мне никогда не доводилось слышать, чтобы за космической сущностью следовала какая-то тень. Ты можешь ее описать?

Нет.

– Хочешь сказать, она неописуемая?

Скорее, ее не существует. А как может быть описано не-существование?

– Да. Не-существование не может быть описано словами. Ибо даже молчание суть описание. Но как за тобой может следовать вестник небытия?

Что такое вестник небытия?

– Я… Говоря откровенно, я не знаю. Когда-то я слышал это красивое словосочетание, и мне показалось, что употребить его сейчас уместно. Могу лишь предположить, что вестником небытия могут называть некую сущность, которая порождена не космосом, а небытием. Если и так, то ни мне, ни одному моему знакомому не доводилось наблюдать подобное чудо природы. Однако же… Мне доводилось слышать об одном мертвом мире. Это крохотная планетка, на ней раньше жили две цивилизации, но они вымерли около трех сотен лет назад. Причина их исчезновения неясна, но все выглядит так, будто они взаимно уничтожили друг друга. А редкие выжившие в той кровавой бойне или совершенно одичали, или сожрали сами себя. Возможно, там ты сможешь узнать, что такое вестник небытия. Ибо на той планете была легендарная библиотека, названная Диодерольской. В ней хранилась вся мудрость о мироздании, космосе, но главное – о небытие. Утрата этой библиотеки нанесла страшный удар по философам и мечтателям. Многое хранилось там в единственном экземпляре. Я могу лишь верить, что библиотека не была затронута войной и уцелела где-то в уединенном месте. Оставшиеся неоднократно пытались отыскать ее, но все экспедиции оканчивались или неудачей, или ужасающей трагедией.

Порождение поблагодарило философа и попросило Конспи открыть портал.

– Я не знаю, куда открывать, – ответил тот. – А если бы и знал, то не открыл бы. Там явно страшно. Очень страшно.

Тогда порождение узнало расположение планеты у философа. Тот нехотя отвечал. Много слов он потратил на, пока выражал сожаление. Он печалился, что многие знания навеки похоронены среди мертвого мира. И, самое грустное, что таких миров-кладбищ, где вечным сном спят миллионы фолиантов, в галактике великое множество, но никто не знает, где среди увядающих звезд, они покоятся. Много племен Оставшихся жило обособлено, много племен Оставшихся жило так, что о них другие Оставшиеся хотели забыть. За сотни тысяч лет истории многие звезды успели погибнуть. Они могли поглотить миры с библиотеками. Или такие миры, когда сила звезд ослабла, могли стать странствующими планетами. И таким планетам грозит еще большая опасность. Кто знает, с каким злом они могут столкнуться на своем бесконечном космическом пути? Где их нужно искать? Уцелели ли они? А были ли они вовсе? Столько знаний безвозвратно погибло, столько знаний навеки утрачено. Столько кануло в безвестность. Почти все затерялось среди вечной черноты космоса, и даже звезды не могут разогнать эту тьму потери…

– Сколько знаний потеряно, – горько заключил сей великий мыслитель. – Сколько учений сгинуло навеки! Тысячи трудов, тысячи мыслей Оставшихся, тысячи мысли Ушедших, миллионы слов, что образовывали некогда глубокие смыслы… И все сие множество гениев, множество плодов культуры и науки погибло. Умерло. Исчезло. Истерлось. Забылось. Одним словом – умерло. Все это множество стараний, все надежды творцов, их замыслы, их переживания, их размышления… Это все умерло! Такая масса знаний, такая масса прекрасного! Она была создана, чтобы исчезнуть. Все искусство обречено, обречена вся культура. И нет, гибелью культуры станет не безвкусица, не посредственность. Ибо даже посредственность продолжает жизнь культуры. Насмотревшись на посредственность, один гигант мысли захочет сделать иначе, лучше, грандиознее. Поэтому не это убьет искусство. Искусство убьет забвение. Забвение хуже смерти. После смерти автора всегда найдутся те, кто будет помнить его как личность. А сколько будет тех, кто запомнит его произведения? Хорошо, если много. Неплохо, если мало. Но если никого не останется, что тогда? Тогда автора этого никогда и не было, не было его произведений. Как можно знать того, о ком не сохранилось памяти? Никак. Память удерживает смертных от окончательной гибели. Однако и память склонна забывать. Память тоже может истончаться. Но это не страшно. Страшно другое. Страшно, когда вовсе не останется тех, кто способен помнить. Тогда наступает совершенное забвение. Нет того, о чем можно помнить. Нет тех, кто может помнить. Ничего нет. Пустота. И эта пустота и поставит точку. Эта пустота убьет культуру, искусство, всех творцов. И забвения этого нельзя избежать. Если творца помнят через тысячу лет, это хорошо. Но будут ли его помнить через десять тысяч лет? А через сто тысяч? А через миллион лет? А десять миллионов? А сто миллионов? А через миллиард лет? Вдохновенные идеалисты скажут, что шедевры не боятся времени, они будут актуальны и правдивы всегда. Однако это не так. Актуальность шедевров зависит не от какой-то внутренней правды произведения. Актуальность шедевров зависит от факторов внешних. Общества смертных развиваются слишком медленно. Летописная история Оставшихся насчитывает многие тысячи лет, мы расползлись по всей галактике, однако до сих пор мы не забыли, что такое ложь, что такое коварство, что такое ненависть, что такое злоба, что такое жадность, что такое корысть, что такое козни, что такое интриги. За тысячи лет развития нашего общества эти слова такие же актуальные, как и много тысячелетий назад. Как и в тот период, когда Оставшиеся не вели летописей. И для нас произведения авторов прошлого актуальны не потому, что творцы показали небывалый уровень правды и внутренней силы. А потому, что мы сами, наши разумы, не претерпели изменения. Да, мы изобрели паровые машины. Да, мы научились пользоваться сложной магией. Да, мы колонизируем галактическое пространство. Но внутри за этот миллион лет мы не изменились. Как только это изменение произойдет, все актуальные шедевры утратят свою актуальность. Они станут чем-то навроде исторической прозы, которая показывает, как мыслили и жили Оставшиеся, что были до нас. И статус шедевра у таких творений тоже пропадет, ибо во все времена шедевром смертные называли три типа произведений. Первый тип можно назвать достоверным типом. Это такие произведения, которые до мельчайших подробностей передают то, что привычно каждому смертному. Второй тип можно назвать идиотическим. Смертные склонны восхищаться чем-то малопонятным, и второй тип шедевров построен именно на таком принципе. Внутренне они глупы и пусты, их авторы – совершеннейшие дураки, но сами произведения, поскольку представляют собой невразумительную, несуразную глупость, рождают в головах смертных различные трактовки, размышления. А если что-то заставило обычного смертного размышлять, то такой смертный тут же норовит повесить ярлык шедевра на объект своего размышления. И третий тип шедевров. Этот тип я назову как выгодные шедевры. Почему эти произведения решили назвать шедеврами? Потому что кто-то влиятельный, кто может продавить собственное видение о правильном и даже гениальном, вкладывает средства в создание ореола исключительности, избранности произведения. Этому теневому, сокрытому ото всех кукловоду выгодно, чтобы определенное произведение считалось шедевром, и он может сделать это. Так и появляется никчемная дрянь, о которой все отзываются, как о чем-то невероятном. Как видите, шедевров нет. Есть лишь желание смертных изобрести очередную святость, которой есть смысл поклоняться. И как только актуальность этой святости испариться, то и статус шедевра будет отобран безвозвратно. А там, где нет такого могучего и пленительного ореола, всегда правит забвение. Все забудется, все пропадет. Любая культура бессмысленна. Любое искусство будет позабыто. Это печальная правда жизни. Все рождается, чтобы умереть. Все строится, чтобы разрушиться. Все создается, чтобы оказаться забытым.

Порождение поклонилось философу и приказало Конспи открыть портал. Тот начал противиться. Однако под молчаливым напором черного существа сдался и открыл «этот трижды проклятый во всех отношениях портал».

Они вышли в ночном мире. Чернота космоса смотрела на них. И через эту тьму они увидели настоящую красоту. Причудливые разноцветные облака далеких туманностей безраздельно освещали этот позабытый мир. Золотое и зеленые, красные и лиловые, густые, разряженные. Через них эхо далеких миров, далеких галактик долетало до этого темного мира. Космос, необъятный, сиял всеми оттенками. И четверо видели эту красоту. Но красоту страшную, красоту пугающую. Отчего красота страшила их, отчего они боялись такой прелести? Там, среди черной бездны, среди туманностей, может находиться что угодно. Оставшиеся так и не обнаружили иной жизни, но космос безграничен. Судя по всему, иную жизнь не обнаружили и Ушедшие, но космос безграничен.

Что, если там никого нет?

Что, если там кто-то есть?

Это красиво, это и страшно.

Отряд долго рассматривал эту чарующую картину, прежде чем двинулся по разрушенной дороге скорби. Под тяжелыми ботинками Рапсота хрустели черепки забытых городов. Только свет звезд, далекий и холодный, помнил эти вычеркнутые из истории поселения, когда они дышал жизнью. Никакой жизни не осталось в них. Даже жучков, даже микроорганизмов. Здесь погибло все. Быть может, и те звезды, что видны с этой заброшенной планет, уже погибли, и до мертвой поверхности долетают последние их лучи. Что, если и туманности погибли, погибли галактики, а все, что видит отряд, – эпитафия, что скоро сотрется от старости?

Здесь погибло все, кроме деревьев. Высокие, похожие на железные кости, без крон, они торчали, как шипы. Их металлическая кора отражала холодный свет звезд, и отряд шел словно по ночному небу.

Порождение подметило какую-то невысокую конструкцию, свалившуюся набок. Это была небольшая пирамидка, сложенная из пяти блоков. Некогда ее залили каким-то строительным раствором, из которого показывалась только самая верхушка. Но теперь, спустя многие лета, этот раствор обратился в песок, и ничто более не мешало порождению поговорить с каждым блоком этой пирамидки.

Первый камень, что лежал в основании, ему поведал, как группа из нескольких сотен Оставшихся двинулась в путь. Тогда стояла пасмурная погода, едкие кислотные облака заволокли небо, и сквозь их зелено-коричневую густоту с трудом прорезались пять очертаний солнц. Сейчас там царила полутьма, и в этой полутьме парами – кто-то, держась за руки, кто-то, идя обособленно, – шли довольные Оставшиеся, их провожали такие же воодушевленные лица, но куда они держали путь? Этого камень пока открыть не мог, однако же процессия медленно, неторопливо продолжала свое движение, с каждой минутой в городе становилось все меньше Оставшихся. Можно было подумать, что это какое—то наказание, но нет. Счастливые лица и тех, кто шли, и тех, кто провожали, выдавали скорее чувство некого празднества. Такого празднества, которое посторонний, да и к тому же космическая сущность вряд ли смогли понять. Все воспоминания этого камня были пропитаны какой-то теплотой, надеждами. Но надеждами не светлыми и даже не темными, а такими, которые присущи только смертным, это самые обычные надежды, но в чем они заключались, основание пирамидки рассказать уже не мог.

Второй камень поведал порождению, как те Оставшиеся, что не приняли смутьянов, посмевших бросить вызов всем традициям и уйти многие поколения назад, обозлились на своих бывших собратьев. На удивление, камень, который с таким трудом мог запечатлеть надежды (эти образы, которые были поведаны ранее, даже те смутные образы, которые запомнил предыдущий камень с превеликим трудом, можно было обозначить как надежду, а все по причине того, что любое светлое и доброе в камне может оставить только подлинный гений), с такой легкостью сохранял в себе такие качества, как: презрение, недовольство, осуждение, и, конечно же, ненависть, но ненависть непростую – это было бы слишком очевидно. Эта ненависть была иного рода. Спрятанная, сокрытая. Это была такая ненависть, которую испытывает ленивый дурак к трудолюбивому знатоку, однако кто был в этой печальной повести, что ведал камень, глупцом, а кто мудрецом – увы, уже не подлежит известности.

Третий камень поведал порождению, что в одну ночь из леса пришли гости, но быстро обнаружилось, что они – страшные враги. Однако жестокость не восторжествовала, и были проведены переговоры. Враги, в лице трех Оставшихся, без умолку рассказывали свои злокозненные байки. Они убеждали Оставшихся, живущих в городе, что нет ничего определенного, как нет ничего предопределенного. Эти высказывания привели к страшным беспорядкам в городе: многие здания сгорели, многие Оставшиеся метались средь языков пламени с пылающими хвостами, гривами, ушами. Враги же, как то и подобает врагам, после учиненного хаоса растворились средь леса, и больше их никто не видел. И только через несколько дней, когда догорел последний огонек страшного пожара, оказалось, что враги успели выкрасть многие тексты из библиотеки.

Четвертый камень поведал черной сущности, как Оставшиеся уже забыли о тех, кто послужил объектом ненависти. Остался только гадкий образ некоего обобщенного врага, но кем был выражен этот враг, каким он был… Это уже успело забыться. Но и то было не важно. Зачем помнить врага, если стоит помнить только ненависть? Ненависть всегда была, есть и будет, враг же может меняться, может вовсе ускользать, исчезать, а может, напротив, приводить с собою новых врагов. И если не будет ненависти, чем же тогда заполнять эту пустоту, что забыла о ненависти? Так может оказаться, что и ненавидеть смысла нет, ведь все враги или стали союзниками, или были разбиты, или ушли далеко-далеко. И мертвый, холодный камень пречетко, преясно передавал эти сомнения. Врагов нет, но они затаились, а это означается только одно: враги есть! Если есть враг, то нужна и ненависть. Нельзя же пропадать такому плодотворному и распространенному чувству! Если вселенная наделила свои творения такой силой – ненавидеть, – то не испытывать ненависть нельзя. И не оттого, что это какой-то грех. Нет. Ненависть заложена в смертных, она заложена в Оставшихся. Вселенной предопределено, чтобы ненависть изливалась наружу. Но если не на кого? Надо выдумать! И все эти рассуждения обдумывались по кругу. Порождение откинуло в сторону этот камень и произнесло.

«Есть» и «предопределено» – разные понятия. Если что-то есть, то появление этого чего-то было предопределено. Однако, если что-то предопределено, то не всегда оно должно быть как в прошлом, как в настоящем, так и в будущем. Предопределение отличается от того, что есть, очень важной деталью: к его появлению что-то должно подвести. Так уж устроена вселенная. Даже ненависть не берется из пустоты. Она берется изнутри смертного. Но вот кто посадил внутри смертного это зерно: он сам, или кто-то другой помог ему в этом? Стоит разбираться именно с этим. Чужая ненависть всегда губительная, без исключений. Ненависть собственная не столь однозначна, она может служить как маяком прогресса, так и провозвестником темных веков. Смертным стоит внимательнее относиться к своим чувствам. Особенно к таким сложным и мощным, как ненависть.

Пятый камень – что был верхушкой – поведал порождению о медленном, но неминуемом вымирании всех Оставшихся. Озоновый слой планеты медленно разрушался. Тому виной послужило одно из солнц, решившее выбросить триллионы тонн своего вещества в сторону этой беззащитной планеты. Полярные сияния появились во всех областях планеты. Это было красиво. Первые секунды. Потом стало страшно. Оставшиеся метались, бились, молились и умирали. Кто-то от болевого шока, кто-то от обезвоживания, кто-то от ожогов. Некоторые покрывались страшными рубцами. Рубцы сии могли разрастаться до таких размеров, что позвоночники несчастных свободно вылезали из-под кожи. Этот ужас сопровождался мучительными криками и реками крови. Некоторым везло больше, и они задыхались от трупного смрада и вони горелого мяса. За несколько недель вся планета вымерла. Выжили только мелкие твари, глубоко укрывшиеся под землей, да все растения, чьи корневища достаточно глубоко уходили под эту самую землю. Сколько прошло лет с катаклизма – не ясно. Но деревья, некогда вспыхнувшие и истлевшие, поднимались на сотни метров вверх.

Библиотеки в этом мертвом и забытом городе нет, так сказало порождение. Его унесли отколовшиеся жители, еще до катаклизма. Очень давно до катаклизма. И унесли они библиотеку куда-то в лес.

– Тут везде лес! – выпалил Конспи. – Что мы будем делать? Под каждую корягу заглядывать?