Несокрушимость бытия, или Философия зла

Я… Я не знаю.

– Признаться, я тоже не знаю. Но у меня есть замечательная мысль. Ты – космическая сущность, ты не смертный. В твоем случае микроба, скорее всего, вовсе нет. Ты сущность возвышенная, идеальная (то есть такая, которая образована идеей и не заключена внутри клети из плоти). Поэтому тебе нужно разбираться с причиной истинной. Увы, тут я тебе помочь не могу – я всего лишь смертный. Я буду рад помочь своей мудростью, но излечить твое беспамятство я бессилен. Излечение зависит только от тебя. – Философ причмокнул губами. – Давненько я так не проповедовал свою безграничную мудрость, о порождение. Может, у тебя есть еще вопросы?

Что есть та черная тень, которая неотступно следует за мной? Я ее не вижу, я ее не слышу, я ее не осязаю. Более того, тени этой будто и вовсе нет. Однако всем естеством я ощущаю ее. Однажды она появилась передо мной, и тут же пропала. И это укрепило мое знание, что тень не плод моего разыгравшегося от беспамятства воображения.

– Неотступная черная тень? – философ задумался, почесал подбородок, вопросительно поднял одну бровь и тут же опустил ее. – Да, это загадка. Ни у смертных, ни у космических сущностей такого нет. Мне не хватает мудрости, чтобы назвать имя этой тени. Зато я могу поведать историю…

В разговор вклинился Конспи:

– А я говорил тебе, порождение, что этот старый дурак ничего тебе не расскажет. Давай оставим его в покое, а?

– Ах ты дрянной, – и философ начал изливать потоки брани. Из невнятной бранной речи сложно было понять какой-то смысл, однако общая идея все же вырисовывалась. Конспи, если опустить все оскорбления, смел насмехаться над измышлениями философа. Сутулый балабол имел наглость выдвигать собственные байки, гордо именуемые теориями. При этом Конспи так и не удосужился найти хоть какое-то подтверждение этим своим теориям. Только выдумки, только брехня.

Порождение сказало Конспи, чтобы тот отвел вел их ко второму мудрецу. Под аккомпанемент неутихающей брани отец двадцати пяти детей неохотно отвечал:

– Тут могут возникнуть некоторые трудности. Видишь ли, мудрец этот ушел еще несколько лет назад.

Куда? В гроб?

– Не совсем. Но я не хочу об этом говорить.

Почему?

– Потому что ты хочешь с ним поговорить! А для этого ты отправишься в то про́клятое место.

Я не заставляю тебя идти со мной в это проклятое место. Просто скажи, где оно.

– Вот тут-то и кроется проблема. Я знаю, как в него попасть, но я не знаю, где оно.

Открой портал, я пройду, а ты останешься по эту сторону.

Рапсот положил на плечо Конспи руку. От такой тяжести многодетный отец согнулся, а потом и вовсе упал. Гимнопевец же невозмутимо сказал:

– Мне кажется, наш боязливый друг боится кое в чем признаться.

– Ничего я не боюсь, – сказал Конспи поднявшись и отряхнувшись.

– Нет, боишься.

– Да, боюсь. Вы единственные, кто внял моим речам. О глистах, о происхождении озера, о женщинах, о rоме. Обычно, все в меня тычут пальцем, называют идиотом и смеются. А то и вовсе избивают. Нет такого Оставшегося, который захотел бы выслушать меня. Нет такого Оставшегося, который был бы готов соприкоснуться с той правдой, о которой я говорю. Моя правда может показаться странной, но все так и есть! Так все и было! Вы же выслушали меня, и это поразило меня. Поэтому я буду ходить с вами везде. Конечно, у меня есть некий шкурный интерес. Видите ли, все считают мои россказни бредом сумасшедшего. Но это далеко от правды! Я совершенно здоровый и совершенно вменяемый. Но чтобы доказать это, а также доказать мои теории, мне нужно найти какие-нибудь старинные фолианты, свитки, документы. Совершенно очевидно, что там, и нигде больше, описано все, о чем я говорю. Ведь не могут же мои тайные знания браться из пустоты, не могут! Вы – смелые. Вы пойдете, куда угодна, если захотите. Я и буду следовать за вами. И следовать за вами я буду везде!

– Везде?

– Хорошо. Не везде. Везде, где не страшно.

– А где страшно?

– Много где страшно.

– Я не про это.

– А про что?

– Что ты будешь делать, пока мы будем ходить там, где страшно?

– Стоять там, где не страшно.

– Тогда почему ты не хочешь стоять по эту сторону портала, пока мы делам дела на той стороне?

– Страшно.

– Так ты же будешь здесь!

– Это и страшно. Вдруг мне захочется с кем-нибудь поделиться измышлениями, а меня опять поколотят. Этого я и боюсь.

– А там?

– Где там?

– Где будем мы.

– Что там?

– А там страшно?

– И там страшно.

– То есть страшно и там, и там?

– Да.

– Тогда в чем разниться? Зачем бояться здесь, в одиночестве, когда можно бояться там, но быть со всеми?

– Разумно. Но страшно.

– Верно, страшно, и что?

– Да.

– Именно! Так ты с нами?

– Мне страшно, но да. Я с вами. Когда я боюсь один, мне совсем уж страшно. Когда я боюсь с вами, мне страшно, но уже не так сильно.

Он открыл портал, и отряд переместился в новый мир.

Солнца видно не было. Как не было видно и звезд. Густые серые облака почти полностью отражали весь свет, отчего здесь царил вечный бесцветный полумрак. Даже одежды зеленого странника казались тусклыми и невзрачными. Чернота порождения виднелась тут особенно четко, он будто обрел сою истинную форму – повелителя заброшенности. Под ногами двух Оставшихся хрустели камешки. Тут и там попадались небольшие каменные колышки. Сломанные, битые, наклоненные, обветренные. Некогда они стояли гордо и прямо, они были наделены каким-то смыслом. На них кто-то надеялся, возлагал какие-то мысли. Но не сейчас. Сейчас это были осколки забытого и разрушенного прошлого. И прошлое это было съедено вечностью. Все, что осталось – прах, пепел, обломки. Но главное – серость. Лишенная яркости, жизни, но и черноты смерти, серость тут совершенно отражала состояние мира – не живой, но все отказывающийся умереть окончательно. Отказывающийся уйти в забвение. Неизвестно, сколько еще пробудет планета в таком виде. Но неизбежный конец придет и к этой серости. Конец есть у всего. Даже у того, что предвещает конец. Даже у того, что подводит итог.

– Только у мироздания нет конца, – задумчиво изъявил Конспи. Он остановился у камня, похожего на толстое кольцо, и поднял его. Поднес к глазам. – Я слышал, будто здесь жили предки всех Оставшихся. И сейчас я говорю не про Ушедших. У нас с Ушедшими слишком большая разница в психологии и биологии. Между нами и ими было промежуточное звено. И именно тут это звено и жило.

Порождение протянуло теневой отросток к каменному кольцу. На него нахлынули воспоминания. Но нечеткие, смазанные. Чьи-то руки – не разобрать чьи – подобрали это кольцо и водрузили его на сальный палец. Тут же этот палец срубили, он укатился куда-то вниз, за ним побежали несколько… кого-то. Один упал, второму упасть помогли. Третий уже был близок, он потянул руку к пальцу, но копье пригвоздило его шею к земле. Четвертый взял палец в руки, но тут же эти руки отделились от тела и полетели вниз. Безрукий начал выть, кататься по земле, и пятый завладел пальцем. Он снял кольцо и надел на себя. Тут же дротик пронзил его живот, другой – грудь, еще один – ногу. Владелец кольца заковылял прочь, однако последний дротик пробил ему голову. Новый владелец кольца тоже прожил недолго – его разрубили надвое. Еще одного владельца забили камнями. Очередной владелец посчитал, что проглотить кольцо – отличная мысль. За этого его, еще живого, вскрыли, и из желудка извлекли святыню. Но тут же новый владелец был удушен кишками владельца старого. Кольцо выскользнуло из его скользких от крови рук и покатилось по неосвещенным коридорам. Началась погоня. С каждым мгновением участников становилось все больше. Их даже не становилось меньше, когда одни убивали других на пути к этому очаровательному куску камня. Толпа все приближалась кольцу. Толпа уже протягивала руки в надежде обладать этим замечательным артефактом, но тут камешек остановился и упал. Он лежал на металлической решетке, и одно неверное движение столкнуло бы кольцо в пропасть. Толпа преследователей остановилась, они прекратили разногласия. Но сие спокойствие не долго длилось – тотчас особо алчны начали подкрадываться к круглому камню. Те, кто стоял сзади, начали оттаскивать идущих спереди. Некоторые умудрялись вставать в первом ряду. И тут все собравшиеся, не сообщившись, прыгнули на кольцо. Но все прыгнули мимо. Решетка затряслась, с ним в резонанс вошло кольцо. Оно немного проползло вдоль металла, накренилось, качнулось и упало в пропасть. Так и пролежало это кольцо в пропасти, пока от крепости не остался один лишь песок, что затем был поднят и унесен ветром.

Здесь не могли жить предки всех Оставшихся, обратилось порождение к Конспи. Здесь жили обыкновенные Оставшиеся.

– Быть может, обыкновенные Оставшиеся и есть предки Оставшихся, которые есть сейчас? – так ответил сутулый. – Ты можешь узнать, как давно здесь погибла жизнь?

Сотню тысяч лет назад.

– И за сотню тысяч лет Оставшиеся никак не изменились?

Ни внутреннее, не внешне.

– Вывод: этот мир и есть колыбель всех Оставшихся. Более древних следов Оставшихся я не знаю.

– Зато знаю я, – вставил Рапсот и погладил Забойщика легенд. – В своих странствованиях мне довелось увидеть руины храма, которому на вид было тысячи миллионов лет. Такая древность…

– Такая древность свидетельствует лишь об одном, – Конспи говорил, проглатывая от волнения окончания слов. – Или Ушедшие исчезли намного позже. Или Оставшиеся появились намного раньше. Ты только представь, мускулистый детина, какой простор для знаний и размышлений открывает этот храм! Где ты его видел?

– Не помню.

– Ты не помнишь?

– Нет. Я тогда заплутал, не ел два дня. То есть, не ел мяса два дня. Питался одной травой да жуками. Это было ужасно. И тут передо мной открываются величественные камни, гладкие, ровные, но уже поперченные всякой травой. Я подумал, что под камнями этими может быть логовище каких-нибудь жуков или слизней. Я, конечно, небольшой любитель есть жуков и слизней, но если их слопать много за один присест, то для меня они сравняться с маленькой такой отбивной. Отбивной из мяса.

– Да плевать я хотел на твои отбивные из мяса! Чхать мне на слизней! Как ты мог позабыть, где нашел такой древний храм! Он ведь все изменил!

– Что?

– Все!

– Все?

– Да!

– А что это – все?

– Знания о наших предках, об их месте рождения, об их распространении по галактике, об их ранних традициях, об их ранней культуре, об их…

– А зачем?

Глаза Конспи сощурились так сильно, что между веками не поместилась бы и мелкая надоедливая мошка.

– Я начинаю кое-что понимать, здоровяк. Ты не забыл, ты сознательно никому о нем не говорил!

– Кхм, тут ты прав, но…

– Никаких «но»! Я так и знал, что ты чудовище!

– Погоди…

– Не смей меня перебивать, проклятый установитель секретов!

– Никакие секреты я не устанавливал. Но кое в чем ты прав. Это правда, я не забыл местонахождение храма. Но эта правда закончилась пару лет назад. За этот срок я успел забыть об этом. И моей забывчивости способствовала история, приключившаяся возле храма.

– Давай, ври мне, о скрывающий от Оставшихся правду.

– Мне нечего скрывать. Есть некоторая стыдливость от этих воспоминаний.

– Что же ты там учудил?

– Я… Я съел всю колонию слизней.

– Чего?

– Да, я съел всю колонию. Я съел не только взрослых, но я съел и молодые личинки, я съел и яйца. Пойми, я был голоден, – я два дня не ел мяса! – а там было столько слизней. Потом мне стало стыдно. Два года меня мучали кошмары, а потом я принял волевое решение и забыл о местонахождении того храма, под камнем которого я нашел логово слизней.

– Не смеши меня, гимнопевец, ты не знаешь, что такое стыд!

– Твоя правда. Но два года назад это глупое чувство еще что-то да значило для меня. Только путем долгих очистительных медитаций я сумел искоренить стыд из своей души.

– Да сдался мне твой стыд! Неужели такой древний, такой важный храм мог быть отодвинут в сторону твоим обжорством и послеобеденным стыдом?

– Мог.

– Ай, – Конспи схватился за голову. – Какой же ты дурак! Из-за тебя многие мои теории не найдут подтверждения.

– Почему ты винишь в этом меня? Не я увел тебя с пути истинного. Если бы не я, ты вовсе не узнал о таком древнем храме. Сомневаюсь, что каменная махина – пускай и в виде руин – смогла разрушиться за эти два года, если до этого храм стоял тысячи миллионов лет. И еще не ясно, сколько он стоял до этих тысяч миллионов. Если тебе так нужен этот храм, то ищи его сам. А меня обзывать не стоит. Моей вины в этом нет.

– Да как ты не понимаешь! Связь с прошлым Оставшихся поможет нам, их далеким потомкам, познать самих себя!

– Каким образом? Самопознание заключается не в познании прошлого, а в познании самого себя. При самопознании прошлое может даже мешать, ибо ты думаешь не о самом себе, а о том, каким ты являешься, когда преломляешь прошлое.

Конспи ничего не ответил. Однако одно слово проронил зеленый странник. И словом сим было презрительное и протяжное «смертные…».

Отряд двинулся дальше, к обители философа. По пути порождению встретилось множество каменных обломков. Многие не содержали в себе ничего интересного, но парочка все же смогла поведать свои истории.

Первый камень некогда был частью дороги, по которой торговцы перевозили свои товары из одной провинции в другую. И на этой дороге случилось кровавое преступление. Лицо убитого встретилось именно с этим камнем, затем тело перетащили и спрятали неподалеку в кустах. Убийца был очень похож на свою жертву. Скорее всего, они были братьями. Труп остался лежать среди травы. Преступник ушел. И через несколько часов, темной ночью, труп нашел припозднившийся торговец. Незамедлительно из города были вызваны сыщики и родственники убитого. Среди прибывших был и убийца, но никто и подумать на него не смел. Началось расследование. Много виновных было, но с доказательствами была беда. По наущению убийцы виновным призвали того торговца, что и обнаружил тело. Родственники убитого востребовали мести, и их желание удовлетворили. Сам убийца, в память о брате, снес голову невиновному, а после завладел всеми его богатствами. Сложно сказать, как он закончил свой жизненный путь. Но известно одно: по многу раз в месяц, год за годом, убийца, все более и более дряхлый, продолжал движение по торговому пути, пока, наконец, не отошел от дел. Был ли он убит, умер ли своей смертью, или вовсе заслужил старческий покой – это неизвестно.

Второй же камень некогда был величественным идолом. Этот идол, высотой метров десять, стоял на главной площади, и каждый год, в священный день, глаза идола чудесным образом загорались огнем, а из ноздрей валил дым. И камень этот располагался в глазнице, отчего мог наблюдать и то, что происходило пред идолом, и то, что делалось внутри. Ибо идол был полый. Внутри помещалась лестница и хитроумная машина. Машина эта могла поддерживать огонь в глазах и пар в ноздрях. Но машине нужен был Оставшийся, что запускал ее, в течение дня следил за ее работой, а в конце выключал и сливал излишки топлива. Однако подобное не могло продолжаться вечно. Эпохи сменялись эпохами, идолы сменялись идолами, и даже этого десятиметрового великана низвергли. Но прежде, чем повалить такую махину и расколотить ее на мелкие осколки, Оставшиеся, что обрели новое божество, заперли всех устаревших жрецов внутри каменного изваяния. Затем под изваянием разожгли костер. Те жрецы, что осмеливались выползать через глаза, не могли удержаться на идоле и падали вниз. Выживали все, но получали страшные травмы. Везучие ломали ноги, невезучие – шею или позвоночник. Однако бегством жрецы не спасали себя, напротив, они удостаивались новой казни. Перед ликом идола у них выреза́ли сердце и забрасывали его в глаза каменного истукана. От жара внутри камня кровь, что оставалась в сердцах, вытекала. И казалось, будто идол плачет кровью.

Наконец, отряд достиг философа.

– Кто вы? – так спросил философ. Он сидел на разваленном алтаре. Серые одежды облачали его немощное тело. Тонкие руки были сложены в замок и покоились на коленях. Осунувшееся лицо не выражало никаких чувств. Оно было подобно состарившемуся пергаменту, на котором никто никогда не писал, а после этот пергамент и вовсе забыли на тысячелетия в малоизвестной гробнице. И гробницу сию занесло песком. Таким лицом обладал философ. Голос же его, хоть и был лишен жизненности и эмоциональности, был громок.

Прошу, поделись со мной мудростью. Так обратилось к нему порождение.

– Что космической сущности нужно от смертного мудреца? Это я должен просить тебя о мудрости. Я должен склониться пред тобой, а не ты передо мною, и надеяться, что получу крупицу той мудрости, которую ты можешь поведать о законах вселенной.

Прошу, ответь мне.

– Я нахожу твою просьбу дикой и неестественной. И это настораживает меня. Что ж, коли ты здесь, о порождение, спрашивай. Не уверен, что ответы смертного придутся тебе по душе, но тебя никто не принуждает прислушиваться к ним.

Я страдаю от беспамятства.

– Неужели? Космическая сущность потеряла память? Это странно. Что именно ты хочешь услышать от меня?

Как такое могло произойти?

– Как такое могло произойти? – протянул философ. – Я не знаю. Насколько мне известно, память космических сущностей отличается от памяти смертных. Память смертных заключена в нервном ганглии, у космических сущностей нет ни ганглия, ни нервов. Вы являетесь существами, сотканными из чистой энергии. Из энергии, которую не замутнила плоть и химия. Почти как шаровые молнии. Это прозвучит, как бред, но, может, тебя ударила молния, и ее энергия вытеснила твою?

Исключено. Даже самая разрушительная и могучая молния не в силах разорвать ту энергетическую связь, что образует мое тело. Одна лишь гравитация может повредить мне, но такую силу не найти даже в сердце черных дыр. Только центр вселенной может уничтожить меня. Все остальное бессильно.

– Возможно, ты, о порождение, уже бывало у центра вселенной, но это воспоминание пострадало от беспамятства?

Не исключено.

– Воистину, космос удивителен и всемогущ. Если кто-то и может уничтожить космическую сущность, то только родитель. Космос любит уничтожение. Даже его рождение привело к гибели другого космоса. Вся вселенная зиждется на уничтожении. Она родилась из уничтожения, она уничтожением и окончится. Это закономерное движение, установленное мирозданием. В гомеостазе нет жизни, нет движения, есть только бренное существование. Как только что-то умирает, начинается движение. И из этого движения неминуемо происходит рождение. Эта вселенная уничтожила вселенную предыдущую, и из кирпичиков прошлого она создала всю себя. Но эти кирпичики – плоть от плоти вселенной. А вселенная есть великий разрушитель. Невозможно представить, чтобы плоть от плоти вселенной не занимались тем, чем был и будет занят их родитель – а именно разрушением. Звезды пожирают планеты и другие звезды. Астероиды уничтожают планеты или погибают сами от столкновения с ними. Огромные планеты выбивают планеты маленькие с орбит. Черные дыры пожирают все, что можно – даже свет! Надо ли говорить, что центром галактик являются черные дыры? В центрах живых островков лежит подлинное разрушение. Это говорит о многом. Во вселенной царит не созидающее начало, а начало разрушительное. Не созиданием, а разрушением создается бытие. Хотя, будем честны, созидание и разрушение придумали смертные, чтобы оправдывать свои недалекие представления о мироздании. Потому что в действительности есть только разрушение. Когда мать производит на свет ребенка, она созидает? Глупец скажет – да. Я же скажу решительное нет. Чтобы появился ребенок, матери необходимо есть, а для этого нужно убивать животных, выкорчевывать растения. Пища будет пережевана – что это, если не разрушение? – а потом переварена, разложена на питательные элементы. И элементы эти будут поглощены организмом. Они уничтожатся. Когда же мать умрет, тело ее сгниет, а гнилью обильно насытятся жуки да червяки. После смерти тело разрушается, чему эти жуки и червяки также способствуют. Они переварят гниль. И это тоже разрушение. На переваренной гнили прорастет цветок. Он тоже уничтожит то, что было оставлено от жучиного дерьма. А потом животное съест этот цветок. А потом это животное будет проглочено матерью, из чрева которой вылезет новый уничтожитель. Во вселенной нет перерождения материи, есть только ее разрушение и уничтожение. Есть только цикл гибели, начавшийся вместе с рождением вселенной. И закончится он с ее гибелью. А потом начнется вновь, в уже новой вселенной. Но почему я так уверенно говорю о цикле уничтожения, хотя не раз и не два привел примеры, как после уничтожения рождается что-то новое. А если оно рождается, то, значит, происходит созидание. Это логическая ошибка, присущая всем смертным. Пускай новое и рождается, но оно не созидается, оно именно уничтожает прошлое, чтобы прийти самому. Здесь нет созидания. Здесь есть одно уничтожение. Созидать – это производить нечто, которое будет существовать. А существование не совместимо с созиданием, ведь все, что существует, всегда является уничтожителем. Все, что существует, всегда разрушает. Как и вселенная. Но это еще не все. Стоит ли лишний раз упоминать центр вселенной? Этот монстр, черное сердце истинной тьмы, настолько массивен, что оставил вокруг себя лишь вакуум. Там нет ничего. Это чудовище, что вращает вселенную, пугает даже небытие, ибо там нет даже его. Но страшно не это. Взгляните на этот обломок. Когда-то он был частью алтаря, но теперь это какой-то острый осколок камня. Он состоит из мельчайших частиц, соединенных столь плотно, что нам кажется, будто это камень. Но что внутри частиц. Частицы еще меньшие. А в них преддверие ада, ибо малы настолько, что смертному ни за что не увидеть их. Но что внутри них? Я отвечу, а космические сущности подтвердят. В них сидит сердце тьмы. В них сидит самая разрушительная сила. Бесконечно тяжелое может быть бесконечно легким, ведь бесконечность всегда одна. Сердце вселенной ужасает не тем, что способно уничтожить все. Оно страшно тем, что пронизывает само бытие везде. Из него состоит все в нашей вселенной, ибо внутри самой малой части, которую нельзя ни засечь, ни увидеть, ни простимулировать, находится сердце вселенной. Гравитация его так велика, что там нет даже времени, нет пространства, нет логики, нет причин, нет следствий. Есть только злая всеуничтожающая аномалия. Ее сила настолько велика, ее безумие настолько безгранично, ее величие настолько всеобъятное, что каждая частица во всей вселенной, в своей самой глубокой и потаенной сути, является этой аномалией. Все, что есть во вселенной – ее центр, но бесконечно ослабленный, чтобы вращаться вокруг центра бесконечно усиленного. Это ли не зло? Это ли не безумие? А если у вселенной сердце злое и безумное, то и сама вселенная такая же. Но я разовью эту идею дальше. Вселенная – всего лишь малая часть от такой грандиозной махины, имя которой – мироздание. Борется ли мироздание со злом в своей части? Нет. Напротив, мироздание потворствует этому. Оно позволяет вселенной перерождаться из раза в раз. Казалось бы, в новой вселенной можно изменить законы – мирозданию это под силу, но оно этого не делает. Почему? Тут есть могут быть две причины. Первая: мирозданию это в какой-то мере выгодно. Вторая: мирозданию в какой-то мере это надо. Мирозданию нужно зло. Мирозданию нужно уничтожение. Мирозданию нужно разрушение. Я не знаю, что лежит за пределами нашей вселенной, я не знаю, какими были предыдущие и какими будут вселенные после нашей. Но я знаю вот что – мироздание терпит зло. Но добро никогда зло терпеть не стало бы. Из этого можно заключить: мироздание далеко от добра. Это еще не значит, что все мироздание злое, но оно точно не доброе. А там, где нет добра, не стоит его требовать от тех, кто был создан внутри этого пространства. И создан не абы где, а во вселенной, сотканной из разрушения и безумия, из уничтожения и зла. Но есть ли это зло, как явление? Или это всего лишь слово, выдуманное смертными, чтобы описать то, что им не нравится? Мироздание умно и мудро. Если бы оно не планировало зла внутри себя, ничего злого в нашей вселенной не было. Однако зло во вселенной есть. И его бесконечное множество. Каждый миг творится зло и разрушение. Могло ли мироздание заложить внутри себя механизм самоуничтожения? Мироздание стоит над всем, ему это не нужно. Более того, это неосуществимо. Мироздание нерушимо. Но не его части. Особенно вселенная. Если мироздание, что-то задумало, то это не может быть ни злым, ни добрым. Оно лишено подобной поверхностной оценки. Если что-то есть, значит, оно есть. Этого достаточно. А зло, добро – категории, созданные смертными для отражения и оценки того, что уже есть. Зло, как и добро, не берется ниоткуда. Зло, как и добро, берется из смертных, которым страшно признаваться – по их меркам все, что есть во вселенной, это зло. И зло правит миром. Зло и есть этот мир.