Неохазарус

 Иногда Тимуру хотелось говорить Уме приятные вещи. «Ты Ангел неземной и это правильно» – шептал он. «Ага…продолжай не томи» – поддакивала она. – «Ты лучшая из всех, ты настоящий друг,душа моя.» – «Еще что, ай я-я-яй, наконец сказал, дождалась, ну надо же, от любящего.» Он не поверил, и правильно, потому что утром снова шум пылесоса под клокочущим ухом, крики на Исламку, уборка, уборка и еще раз уборка.Кто то заедает стресс, а она убирается,знал он. Иногда ему казалось, что Ума хочет выкачать из квартиры весь воздух и раздать им кислородные маски, немаркированные баллоны с кислородом, стерильные костюмы и бахилы, с одной целью – лишь бы в квартире ни пылинки,не соринки, приносящей ей нестерпимые физическое страдания,казалось скрипящей на зубах и лязгающей танковыми гусеницами над мягкой головой.

А еще не так давно она словно летала, легкая и розовая, как перо фламинго, и он обнимал её молодое,прекрасное гибкое, натренированное сельской работой тело, и любовался ей, как отраженным в весенних ручьях солнечным лучом на противоположной стороне оттаявшей и журчащей ручьём улицы. И жизнь с ней казалось сочинением лучшей джазовой музыки. И радости не было конца, когда хватало денег, что-бы купить давно приглянувшуюся ей сумочку с оригинальным дизайном, та-кую как хотела. И еще нет никаких шокирующих открытий и узнавания темных сторон ее широкобедрого характера, явленных ему разводами и подтеками, и пока казавшихся продолжением ее ощутимых достоинств. Уборка дома – хорошо, даже очень.Балуйся на здоровье. Трогательное отношение к родственникам тоже прекрасно,тебе цены нет, но когда ради этого приходится жертвовать всем остальным, начинаешь ощущать навозом, на котором вырастут чьи то плодоносящие яблони. Понимаешь, что её путь проложен над пропастью, через ветхую канатную дорогу нервов и влажная уборка четыре раза в неделю – явный перебор, за глаза хватило бы и одного раза.

2

СЕМЬЯ

Она, полубогиня грубых миров, смотрит телевизор, по которому показы-вают американскую взболтанную муть.

– Ой, как любят они па-па-ба, бу-бу-бух, па-па-ба, бу-бу-бух и больше ничего, ничего. – заметила Ума, просматривая очередной боевичок.

– Жан Клод Ванданг– поясняет ей Исламка.

В последнее время он редко разговаривал с ней, все больше разглядывая точку рассеянного света перед собой, догадываясь о ее симметричности и отраженности от чего то. А если я ее не вижу, значит она вовсе и не точка, а распыленная туманность, мириады точек, сфокусированных в тридцатисантиметровой клавиатурной зоне.

А с Умой по поводу энергетики денег бесполезно, либо по поводу подтекающего крана на узкой щели кухни, а еще куча упорядоченно рассованных по дверным и подоконным щелям хозяйственных мелочных вопросов, целая кучка фантов с желаниями.

Особо ее раздражала его навязчивая, нахлынувшая подобно цунами, тяга к книгам, и, к их покупке, так что некуда ставить, – все полки переполнены. Откуда ей знать о шаманской магии слова, о проблесках и замираниях газовых и жидких поверхностей всего лишь от удачной строчки, звучащей на одном и таком глубоком дыхании, шелестящих страниц, жеребячьего восторженно раскованного галопа и счастья чтения вслух, когда все на своих местах, и ты идешь к заветной мечте по своей узенькой, лишь одному известной тропинке, видя всю картину пусть пока и по частям, но в надежде, что когда то проследив за колебаниями атомов слова, облаченных в треск напряжений и сквозь гул атомных механизмов находящихся внутри накрепко заклепанных обшивок межгалактического сформированного кем то, атомного корабля фразы уходящего из твоего атомного рта в такое же только другое автономное атомное плавание в бездонном атомном океане продираясь через газообразные поверхности, отражаясь от твердых поверхностей и проникая в завитки ушных раковин близких и далеких, но других людей,  слышащих и слушающих твою радость и скорбь и ругань, особенно дети. О нет, нет, нет только не ругань, и не мрак,а сколько её не счесть, ведь плохое слово пуля, смертельная боеголовка со смещенным центром и наши близкие расстреляны нами, и истекают невидимой кровью,уж про врагов молчу. Остается только расскаиваться и за себя и за них,но не надолго. И только читая  смог что то краем понять. Вот только расточительная молодость позволяет, все время забывать, штрихуя пышущим здоровьем всю мощь и разрушительную силу слова,как амбразуру, а также конечно и красоту окружающего мира в угоду сиюминутно необходимому чему то.

С каждой новой купленной книгой ее кислая противопехотная мина на лице угрожала взорваться. Тимур отвечал вяло, с обреченностью гипсовой заготовки, вяленой рыбы и явным нежеланием что-то приукрашивать, а чинить тем более. «Только менять, дооснованья, а затем и вообще. Ради нее даже прыщ не вскочит на преющем теле. Что-то делать? Никогда! Тогда что же делать!» – клялся и вопрошал в тысячный раз. Все равно никакой благодарности. Пустопорожняя стратегия существования. Я с нуля подымался, девять лет пахал без устали, ночей не спал, КАМАЗы грузил и перегружал, наличку на себе перемотанную скотчем возил бесчисленное количество раз, так что казалось, купюры приросли к эпидермису, под вороненым стволом вел переговоры – одним словом рисковал. Теперь она говорит, кто с нуля поднимался, те давно уже на кладбище, что все мои слова ирреальность – миф, фикция и блеф, и что я срезал ее, цветущую кувшинку, на корню, изме-нил, перестроил, загримировал, спрятал под гримом на девяносто процентов, остругал под себя фуганком морализма. Какая неправда! Еще немного, и де-ло дойдет до того, что во сне я изменил ее генетический код, поднаторевший в Год-зю-рю, переломал ей хромосомы, с треском скрутил знамя, не прочи-тав рукописный текст и, приняв за тряпку старательно записанное ДНК, так что из нее вытек весь сок. Пичкал ее грейпфрутом в ожидании благоразумия, что дальше примитивной фальсификации дело не пойдет, но просчитался. Но она же лесная фиалка, и слава Богу, творчества в ней – ноль, так сплош-ная упертость.

Обидно что мало того, она меня приравняла к дремавшим ежам, тем, ко-торые якобы вообще ничего не делали и не делают на пути эволюции, и на-мекает, что я должен ей еще в белые ноги поклониться и спасибо, сказать, за мой прогресс. А если представить себя как хищника, загрунтованного под саванну, хоронящегося для прыжка, то можно конечно затихнуть и ждать. И пусть ваше лицо будет затоплено удивлением, а на моем брызнет удовольст-вие и вместо слов навыкат, страшный рык, как следствие нашего с ней про-тивостояния.

И что, произошло, господа? Скажете я наглец? Я не прав!? Да, я наглец. Совсем немного оттяпал, четверть кубышки, откусил от золотого самородка платиновыми зубами. Невесть что, а зубы трещали, парились, окислялись. Совсем малость, кусман, больше рот не разверз, не влезло, и мне хорошо, а плата вам – мое обаяние, элегантное, между строк чтение, молочными чер-нилами. Прибегайте же к ухищрениям, прячьте, прячьте, шпаги эфес, хвата-тельный рефлекс сильнее и мгновенней, под лучезарное сияние улыбки и выверенные движения факира, фокусника, мага, флибустьера. Вам не будет больно долго, укол по самолюбию, под нарочито удивленный возглас Умы: «Я же тебя предупреждала!» Что ты меня предупреждала? Что по любому всегда на чьей то, но только не на моей стороне. На стороне веселых и на-ходчивых, так легко и я бы тоже не отказался с веселыми и находчивыми, но только вот где их столько и в нужный момент взять, а поэтому и заплывает малодушие и шепчет что ты – Мата Хари в моем стане, и сколько тебя не корми, твои глаза все равно в чей то, но только не мой лес смотрят? Обидно, конечно, досадно, но ладно, я все для себя объясню, скажу себе, например что ты по гороскопу коза любящая пастись в прямом и переносном смысле на зеленых газонах. Зелень, зеленые кто ж их не любит, а еще скажу себе, что твоя тропинка все детство проходила рядом с ними и накрепко пересек-лась, и переплелась, и они усиленно тебя уважают, зная, что с тобой спорить нельзя – бесполезно, тебя, упертую, легче хитростью, а я же с тобой спорю с пеной у рта. Но сама пойми, мне с тобой жить, а они лишь захаживают, им легче. Ты ж моя умница, а может я такой слабохарактерный, но не замечаю этого, а ты видишь, любимая, и не упускаешь свое, дожимаешь до приемле-мого для тебя размерчика и за это тебя тоже можно как то понять, но ува-жать, уволь.  – размышлял Тимур, подшучивая:

– А я его спаиваю.

– Издеваешься, да?

– Не-а, правда, хочу его напоить. А то что он из себя строит!

– Так он же вообще не пьет?

– Ты хотела сказать не пил, но теперь все, он встретился со мной.

– А я тебя не понимаю, все эти твои недосказы.

– Да куда тебе, прочитавшей Доктора Живаго.

А в субъективной реальности все происходило приблизительно так.  Нервничаю и тикаю часами, внутри меня фугас, у меня нет ключа от закры-того подъезда и как назло никто не выходит и не заходит, я как волк голод-ный, уставший и злой, звоню домой, никто не берет трубку, дома много гос-тей и им так весело, что они не слышат телефонного звонка. Боясь разбить стекло, сдерживаюсь, не кидаю снежком в горящие окна. Навстречу откры-вает подъезд та самая дама с собачкой, захожу домой, раздеваюсь, ноль эмо-ций, слышу: «Эй, иди-ка сюда, депресняк». Оглядываюсь – Казбек. Отвечаю: «Я тебе не эй» унося с собой в другую комнату еще и самодовольную улыб-ку Уминой подруги и ее беззастенчивое счастье от сидения на незаметно сползших под нее со спинки стула, брюках. Посмотри-ка на нее, не догоня-ет? «Сиди, сиди, грей. Все равно не глаженные, топчи, крошка. Прочь досу-жие жалобы» – гасил Тимур. «Ладно, не подходит мне твой компьютер, мо-нитор слишком маленький, не отвечает веяниям времени – слабоват для моз-гового штурма и объемного мышления» – услышал Тимур вдогонку казбе-ковское объяснение, имея ввиду получасовой давности просьбу о заимство-вании, на время, старого тимуровского монитора, пылящегося на стенке.

Пленник заблуждений, он непьющий, в отличие от меня – пленника водяры, режет быстрее, чем говорит, пока только глазом-лазером, но может и ногтем мизинца и сколом гранита, а в обще кажется это видимость и на са-мом деле он тупой как валенок. Трезвый, он скромный и гордый, а какой же он сытый и пьяный – загадка, каждый раз надвигающаяся грозовым фронтом и делящая горизонт пополам. Казбек обычно ничего не добивался, а добив-шись, затем не норовил нахамить, чтобы через время, раскаявшись, загла-дить, чаще сам не понимая что, а только ощущая задним, а скорее передним умом, что ни у кого ничего просить нельзя – это ниже своего достоинства. «И я был благодарен ему и Хасану, что не чувствую себя обязанным перед ними, как вассал перед феодалом, потому что я и за малость, за пустяковую услугу, маячок доброты к Исламке, готов отплатить втрое и впятеро.» – оп-равдывался перед Умой Тимур. А Ума думала – И зачем он себя так прини-жает перед ними, ведь он никому ничего не должен и не обязан, полностью самостоятельный человек и опять нервничает на ровном месте, не в силах что то исправить. Казбек, с красным марсианским лицом, слегка помятым, словно по нему проехал марсоход, ходил по комнатам, не претендуя на изы-сканно-полынный абсент, и скромно не желая дешевого отечественного пи-ва, или водки, а лучше ерша, – только не в присутствие все усложняющего старшего брата Хасана. И как Тимур ни желал угостить Казбека как мужчи-ну, хоть он и младший брат, джигит крупноголовый, не ребенок же, двадцать восемь лет, в хорошей смазке пулемет, не даст осечки, к тому же опытный насвайщик. Все под языком, но так Казбек и не стал, не поддержал Тимура, и это чрезвычайно того злило: «Наливаю я ему огня, пока Хасан курит в кори-доре, а он не хочет. А что же мне сам на сам пить? Нет выбора, пью горькую и думаю: «Стопудово, Казбек только передо мной так – не пью, не хочу, а сам.»

Выпив и закусив, Тимур немного успокоился. Но не надолго заметив как самый маленький из детей понадкусил пять или шесть лежащих в волнистой вазе яблок за раз. Тимур крепясь какое то время все же не выдержал и сделал замечание Уме:

– Следите за ребенком.

– Ничего страшного, у себя дома он целый ящик понадкусывал, – спо-койно заявила Ума.

Тимур, представляя, как бы она среагировала, если б это сделал Исламка, вспылил:

– Пусть дома и надкусывает.

Ума зашипела убежавшим молоком:

– Гости услышат!

– Ну и пусть слышат. – огрызнулся Тимур. – Вот защищает!

Тимур тем временем продолжал бродить по комнатам.

Умина подруга преспокойно продолжала сидеть на его брюках и майке. Тимур молчал. Через какое-то время подруга наконец-то поднялась с помя-той одежды и попеняла Тимуру:

– Вот, я хотела на Новый год к Вам придти, с детьми, а вы не захотели. Одни все, одни. Эгоисты-индивидуалисты…

– А что в этом плохого? Новый год ночной и семейный праздник, если устал, можно прилечь на диване, ни под кого не подстраиваясь, отдыхать, смотреть, что тебе хочется, а не бегать всю ночь с подносом, угождая гостям.

– Ах, так вот ты какой!  Вот как мы друзей теряем, а мне так хотелось на-деяться, уверить себя, что ваше неадекватное отношение только показалось, а так хотелось попрыгать, повеселится, но значит все правда.

– Показалось, показалось. А что, разве дома нельзя надеяться и прыгать?

– Так дома не интересно. Я же с тобой хотела.

– Ну уж я не знаю. А муж как посмотрит?

– А что ты его боишься? Боишься да, признайся Тимур?

– И что, поэтому вы обиделись и первого числа не пришли. Если не по-вашему, то, типа, и совсем никак, отдыхайте мол. Гордыня. – ушел от ответа Тимур.

– Что, что? – переспросила Умина подруга.

Говорит про себя: «Оглохла». Вслух:

– Ну если, говорю, по-вашему никак, то все –дружбе конец, что ли ?

– Да, Тимур. А мне-то знаешь что, мне кажется: у тебя такой зуб на нас вырос. Мог бы прямо сказать: так-то и так, я против вас имею, но молчу.

– Тимур же бестактно отвернувшись от собеседницы, мысленно вел раз-говор с Умой «А они?» – спрашивал Тимур. – «Я не с ними живу, а с тобой, – отвечала она. – «А жены их любят не меньше, а даже и больше.» – чеканил Тимур мячиками аргументов. Ему было обидно и казалось, что его не ценят. «Это тебе так кажется, а они делают не сколько не меньше тебя. Ты знаешь, сколько Хасан на жену в месяц тратит? Ты бы уже меня к стенке приколо-тил» – как пыль скрипела на зубах Ума. – «Так да, так? А ты что, сильно ну-ждаешься? Деньги не выпрашиваешь? Когда просишь сто, я всегда даю две-сти, а когда пятьсот,  даю тысячу.» – «На, на, забери свои деньги, все забери» – «Хорошо, хорошо, только надолго ли, эти твои слова. Да, да… шмоточни-ца, – кричал Тимур. – «Барахольщик, со своими книжками за тысячу рублей» – «Что? Это две книжки по пятьдесят рублей.» – «Да, да, так я тебе и пове-рила», – и она вытащила из кошелька пару тысяч и бросила в воздух. – «Ки-дай, кидай мой труд, как бумагу. Отныне не получишь, не выпросишь и по копейке. Бросается она.» –  в гневе шептал Тимур, трясясь японскими остро-вами от нервов и куря уже третью подряд коротышку «Житан», после того, как они проводили в час ночи последних гостей и разругались в пух и прах, прошло не так много времени, в какой то момент ему даже показалось что под ним действительно ходит земля. – Вот покурю и завтра снова пойду на уступки, а может и сейчас опрометчиво забуду ее бессердечие». Только что готов был убежать от нее, как от чумы, но Ислам ее крючок и воблер.  Ему необходимо кому-то сказать, с кем-то поделиться секретом, что ни одна баба не стоит того, чтобы из-за нее портили отношения мужики. А почему?

Да потому, что бесполезно верить в божество на Фарси, жен-щина, бе-жит поток, он сладок, циничность им название, набор загадок, расчетливые существа, павлиньи перья, глаза дьявола и око сердца, жужжащая в цветке пчела, речь льется, или немота по ситуации – спать или бодрствовать, выбор не велик. И не выдумывай материй высших ткань, завеса, сплетенная из смерти и бессмертия, в отличие от света, имеет форму женщина, она важнее в ней, лишь для нее самой и вот теперь и для меня, она главней чем содер-жанье, пусть и миллиона книг, простое тело приводящие в безумие. В обрат-ное не верь, пустая трата времени, люби их что есть сил лучше  не надейся на взаимность, ведь в них всегда расчет. Когда же они рядом, за них всегда переживаешь, лучше их держать на расстоянии, но как сдержать!? Когда ж наступит час, они же молча будут наблюдать как сам ты увядаешь.

Наверно страх я говорю, но вот такая пропасть уж не раз мелькала в ней когда я заболел, смешок в ее глазах горел, она смеялась надо мной, ее понять хотел, я знал, что нет и для меня уж ничего смешнее еле дышащего стонущего льва, хотелось бы мне думать что я лев, а не баран в ее душевных письменах.

Тимуру не хотелось бежать на улицу, не хотелось бежать в ночь, но как он  часто делал в последнее время. Достала, видить ее не хочу, и даже дух ее рядом раздражает, даже дыхание раздражает. Он мучительно, до пяти утра, трезвел перед рябящим телевизором, и затем, чавкая тапочками в гулкой ти-шине утренних комнат, сменяющейся дрожью трамвая, обречено шел в спальню встречать изначально невидимый за домами, рассвет, чтобы затем раздеться и сложив руки по швам сначала солдатиком, а затем и камнем пой-ти на дно и лежать рядом с ней,  удивляясь ее теплому влажному дыханию, и даже больше замечая, что она замедляет дыхание ровно в тот момент когда и он его задерживает чтобы прислушаться к ней и что еще более удивительно, что и Исламка в своей кроватке тоже встревожено переводит дыхание и на-чинает возиться. «Как все связано. – подумал он засыпая, чтобы на утро уже беспечно забыть, такую важную и нужную деталь жизни. – Только бы не за-быть, только бы не забыть, слово не птичка вылетит не поймаешь, плохое слово – пуля дура, а хорошая мысль – как штык молодец, все взаимосвязано невидимыми нитями атомов которые как звоночки звенят даже от мысли, а не то что от слова или действия. – твердило его подсознание, но увы не он сам – Еще не созрел, еще не дошел, еще не понял.» – угасая, мерцало его подсознание.

Ума проснулась, зная, что он спит, а ему казалось, что он не спит и видит, как она радуется его страданиям, приговаривая: «Так тебе и надо, зануда, вандерлей. Дрожи…» И затем, тихо передвигаясь по пустой банке квартиры, шла молиться, удивленно думая: «Какие подлые мысли приходят мужикам, непонятные и неизвестно откуда взявшиеся, в то время как я думаю просто, без всяких выдумок, и измышлений. Иногда думаю, убила бы гада. И что он хочет, этот Тимур?»

Тимур во сне хотел сказать ей только одно, что она не должна обхаивать их прошлое, не должна ругать все, произошедшее с ними. «Как она не пони-мает, оно выстрелит в нас из космической пушки метеоритным дождем, не-видимым дротиками микрочастиц прямо сквозь сердце. А любит она потому, что люблю я и бомбардирую, а она вовсе не Мария Кюри, и мы есть не толь-ко набор хромосом плененный охотниками за головами – эндоморфиниста-ми. – до конца не веря в это утверждение, буксуя по мокрой глине на при-брежной горке, на которой он ее когда то  и собирал виде опоки и вырезал сердечки, под нэцки отполированные до блеска бархатистой тряпочкой, вспоминал он. И люблю крепко, пряча слова, и генерируя импульсы, а вооб-ще кто знает еще кроме этих биохимиков как это происходит, и происходит ли вообще, а может любовь это всего лишь ключь от кладовой сверх воз-можностей человека, ключь от двери за которой спрятано счастье. Вот про что оказывается сказка о Золотом ключике, а я тут все не о том, да не о том якобы ее любовь вторична и является зеркальным отражением. Как же мы гордимся что мы мужики, львы, тигры, а гиенами не кто не хочет быть, у них самка доминируящая и покрупнее самца будет. И выпало же ей счастье, и шепчешь подавая незамысловатые знаки, очнитесь бродяги матриархат на носу. Нет ну правда, честно честно, вы говорите ложный шухер, хорошо будь по вашему.

А ладно шутка, что уж и пошутить нельзя, хотя судя по обилию вновь обращенных геев, многие уже почувствовали тенденцию и приторно слаща-вое дыхание матриархата и поспешили несмотря на гениталии признаться в своем женском мироощущение, короче не выдержали парни и быстро быст-ро пожалели, что родились мальчиками. Чтож БОГ  судья, а не я, он же в вас так все запутал и морковку вместо дырочки и перси из той самой красной глины и вылепил, вай, вай, вай. Громко, конечно, сказано, но скромность не в чести у нас давно, она же не ретранслятор, радиорелейный, а скорее слезы, умиления, стыда и радости. И вообще она, моя Ума, не такой уж и плохой человек, а скорее просто замечательный, ей если разобраться немного и до Ангела, и какой толк от того, что я понимаю и все равно делаю ей плохо, – думал Тимур на четвертый день молчанки. «И ее положительные качества резко, во много раз, перетягивают пеньковым канатом отрицательные» – ду-мал на пятый день… На шестой день: «Все дело во мне самом: все время ку-да-то спешу и много чего не понимаю, уверяя себя, что вижу всех насквозь, слепец…» На седьмой. «Я сам во всем виноват»

Ему все больше хотелось ее поцеловать. Ей, судя по все менее резким движениям и взглядам,  тоже. А через неделю он спросил:

– Ты еще помнишь из-за чего мы ругались?

– Нет?

– Скажи спасибо, уже забыла.

– Снова начинаешь? – улыбнулся он.

И они обнялись, две половинки расколотого камня, который при бли-жайшем рассмотрении оказался, конечно же, куском красной глины, которая в свою очередь была частью красного неба за много много Солнц до нашего рождения. Щенячья радость, нежная радость, летняя радость, гора в облаке, гора в облаках. Фудзияма!? Нет другая, поменьше!  Неумело веселая паро-дия на танго посреди комнаты на радость Исламке. Закрыв глаза, они летали по кругу Белкой и Стрелкой в центрифуге, не принесенные в жертву науке, а пользующиеся ее дарами о которых еще и не мыслили даже их деды, сото-вые телефоны, смартфоны, компьютеры, Интернет, и только любовь и ра-дость от нее как и сотни и миллионы раз раньше, вводила их и многих дру-гих людей на земле в гипнотический сеанс полигона Солнца, и сквозь них бета, гамма, альфа рассеянных излучений уносились прочь сквозь прозрач-ность их душ. И тысячи причин чтобы плакать они знали что все равно предпочтут радоваться, хоть и сквозь слезы.

А сейчас он снова противоречив и думает что думает, а на самом деле болтает, не понимая, что какой нибудь махровейший неформал мог его в этот миг назвать болтушкой, да вот так именно в женском роде и он бы хоть и возмутился, но в душе бы согласился что много и нудно и плохо болтать это уж совсем не по мужски, но он заблудился в своих поисках прежней де-сятилетней давности Умы, со страхом осознавая, что возможно ее уже нет в природе и приходится жить с тем что есть. «Ума – салют из взорвавшихся звездочек. Я лучше превышу вторую космическую скорость и стану спутни-ком Солнца, чем вновь скажу ей о любви. Это ее расхолаживает. Пусть ждет, когда я прозрею, как нам дальше быть» – думал он, сам до конца не осозна-вая как это прозрение может произойти и произойдет ли вообще, тем более что о наличие таких механизмов взаимодействия своего внутреннего мира с внешним он хоть и слыхал но еще не испытывал, а если и испытывал то про-сто не заметил этого чем и был расстроен, но быстро забыл.

В такие моменты для полного счастья Тимуру хватало создать нежи-вое, вымышленное существо, пусть непохожее не на что ранее, но на самом деле скопированное с нее, сплетенное из кустиков прибрежной ивы, для то-го, чтобы смотреть на него во время ее отъезда, и, засыпая под Френка Си-натру, покрываться мурашками под Му Вэй, под номером пять в диске, или ожить под «Стренджерс ин те найт» под номером десять, на майке – Пеле- футболиста, потому что он слышал что есть еще Пеле коммерсант резко от-личающийся не в лучшую сторону от Пеле спортсмена, и в очередной раз не понимая, что она нашла в нем? А спроси ее, она не ответит, кроме как люби-ла, летала не чувствуя ног, мечтая только об одном: спрятаться в укромном месте, и чтобы никто не приставал, наедине со своим парением. Просто но похоже на правду, но как часто бывает через какое то время покажется на-глой ложтю. А что я нашел в ней? Она настоящая, сильная, и скорее честная, чем наоборот… но непокорная, а раньше мне было все равно, я не думал, ка-кая она, и почему многие говорят, завистники… я был ее беглый раб и ее устраивало. Он вспомнил ее еще по-девичьи откровенные слова: «Ох и тя-жело бы тебе пришлось, если б я тебя не любила». Вот и пришлось вспоми-нать ее слова, понимая, что глупо держать их в себе, ожидая момента, и еще глупее серьезно относится к ним, потому что она сама не знала что хотела этим сказать, толи как я сильно тебя люблю и хочу, а толи никогда не раз-люби меня, ради себя же потому что я превращусь в такую мегеру! Да уж  напугала… не забывайся я твой хозяин детка и без меня ты… а в прочем са-ма думай кто ты без меня… а интересно что ты скажешь… знаю знаю само-мнение у тебя на высоте, ты этим не страдаешь страусенок.