Все мои дороги ведут к тебе. Книга третья

– Послушайте, Ростоцкий, – произнес Василий Викторович, откидываясь на спинку дивана и глядя на него. – Ну, ведь должен быть здравый смысл, а? Недавно, представьте себе, Дмитрий Иванович, пришел ко мне из исполкома один и заявляет, дескать, в городе швах с жильем, надо бы выделить товарищам комиссарам комнаты, – он взглянул на тучного господина и усмехнулся. – Я ему: вы не в себе? Платите за них, выделю. Он помялся, помялся, ушел. Потом ко мне пришли двое с бумагой, дескать, просим заселить по усредненной таксе. И штамп Совета. Нет, простите, если всякая шваль теперь будет в приличные дома проситься без гроша в кармане, я что, по миру должен пойти?

– Ну, по усредненной таксе – это лучше, чем отдать за так, еще и с пулей во лбу, – невесело произнес Дмитрий Иванович, кивком показав в сторону Ростоцкого. – Может, так с ними хоть договориться можно будет?

– С кем? С теми, кто хочет просто взять чужое и раздать тем, кто поддерживает эту псевдовласть? То есть я должен все свои капиталы раздать вот этим? – Кленов презрительно кивнул в сторону большого зала, откуда в это время раздался сильный грохот. – Сволочи! – злобно выругался он, покосившись в проход, где яростно билась дорогая посуда и качалась изысканная дубовая мебель.

Ольга тоже взглянула в другой зал на шум и смех. Там, на полу, яростно метеля друг друга, валялись два изрядно пьяных мужика. Пьяные матросы похабно улюлюкали и хохотали, наблюдая за ними. Один из дерущихся вдруг с силой махнул рукой, пытаясь оглушить своего обидчика, но неловко задел ножку стола, от чего бутылка зеленого стекла с грохотом опрокинулась, и прозрачная жидкость из нее потекла сперва на стол, а потом и тонкой струйкой на пол.

– Ах ты, контра проклятая! – взревел второй и, бросив своего противника, подполз к струе и принялся широко раскрывать рот, пытаясь поймать остатки водки. Второй, увидев это, подполз к нему и, зло отпихивая его пьяную красную рожу, тоже начал хватать живительную жидкость ртом. В конце концов, оба настолько увлеклись этим процессом, что в один момент губы их смачно столкнулись под прозрачной струей, от чего в зале раздался оглушительный истерический хохот матросов, принявшихся показывать неприличные жесты руками и бедрами.

Кленов брезгливо поморщился и отвернулся.

– Вот вам пример того, что компромиссы с ними оборачиваются полным беспределом, Дмитрий Иванович, – Кленов ткнул вилкой в кровяную колбаску и надкусил, но новый взрыв хохота в первом зале заставил его с отвращением бросить вилку в тарелку и залпом осушить бокал с вином. – Почему я должен терпеть это свинство? Разве можно сюда пригласить приличную даму? Тьфу! Вот, Ростоцкий, ваши дружки, полюбуйтесь. Скоро и здесь невозможно будет находиться!

Ростоцкий скучающе покачивал ногами, не забывая прикладываться к дорогому вину.

– Нынче, господа, тот прав, у кого наган или маузер при себе, – ехидно усмехнулся он, похлопав по своей кобуре. – Жалования никакого нет, как же быть солдатам? Мы тоже кушать хотим. И кстати, на счет наличных. Их ведь и, правда, нет, – он усмехнулся, взглянув на обоих. – А все вы и такие, как вы. Вы свои счета разом обналичили либо средства перевели в другие города. Может, это не грабеж?

– Что же нам ждать, когда придет Ростоцкий со своими головорезами, и сам их заберет? – Кленов невесело усмехнулся, сверля его взглядом.

– И то, верно. Все, кто не успел, уже ничего не вывезут, – Ростоцкий смачно плеснул в свою глотку вина.

Дмитрий Иванович благодарно улыбнулся, а Кленов снова с горечью осушил почти полный бокал.

В этот самый момент, когда Кленов еще держал опустевший бокал в руке, к нему подлетел официант и, низко склонившись, что-то ему шепнул, от чего Василий Викторович мгновенно просиял и довольно похлопал его по спине, всем корпусом подаваясь вперед и глядя в зал, на ходу говоря господам:

– Ну, полно, господа, о грустном! Сейчас, наконец, начнется самое веселье, как в старые добрые времена. Мясников и Шацкий где-то раздобыли цыган и уже идут сюда!

Все заметно оживились. Даже Ростоцкий подобрал ноги под себя, свесившись через подлокотник, и выглянул в зал из-под бархатной портьеры, держа за горлышко бутылку.

Ольга, которая все это время нетерпеливо сидела в стороне, услышав о прибывших, незаметно тоже выглянула в зал, пытаясь через заросли плюща рассмотреть гостей. Однако прежде, чем что-то увидеть, она, как и все, услышала безудержный мужской хохот, звуки гитары, грохот дверей. Наконец, в ресторан явилась шумная компания цыган в ярких одеждах, и фееричным разноцветьем разошлась по рядам. Трое мужчин с иссиня-черными волосами в шелковых рубахах играли на гитарах, а несколько молодых цыганок, хлопая в ладоши, под свист и зычные крики матросов начали танцевать между столов, энергично двигая плечами и бедрами в ярких многослойных юбках. Следом за ними с хохотом ввалились Никита Шацкий и обнимавший его, еле державшийся на ногах, средних лет господин в коричневом пальто, из-под которого виднелся щегольской костюм в клетку и болтавшаяся золотая цепочка карманных часов. Господин стащил фетровую шляпу с темных волос, зачесанных на пробор, и, размахивая ею, громко закричал пьяным развязным голосом, смешно вытягивая влажные губы с тонкими темными усиками:

– Кленов! Кленов! Мы с Шацким хотим шлюх! Зови всех шлюх, что есть в твоем заведении! Всех! Немедля! – при этом он неловко оступился и едва не упал, отчаянно захохотав, повиснув на руках Шацкого, который тоже посмеивался, придерживая товарища и упираясь рукой о ближайший стол, дабы не упасть.

Вид Шацкого поразил Ольгу. Он был изрядно пьян. Из-под расстегнутого темно-серого пальто виднелась белая рубаха, поверх которой висел темный шарф. Бросалось в глаза небритое лицо, развязная улыбка и блестящие пьяные глаза. Ольге стало неловко, он выглядел совсем не так, как она его помнила со встречи в Майском. Еще большую досаду вызывал пьяный Мясников, которого она прождала почти полчаса. Он еле держался на ногах, беспрестанно что-то кричал и хватал цыганок за талии. Было понятно, что он забыл про нее и вряд ли был готов обсуждать ее вопрос.

Еще наблюдая за Мясниковым и Шацким, Ольга услышала, как со стороны лестницы, что вела в номера, послышался смех и стук каблуков, и через пару минут на диване и креслах между господами в малом зале, не замечая ее, засияли подкрашенными губами и глубокими декольте девочки мадам Лебедянской. Некрепко стоя на ногах, Шацкий с Мясниковым добрались до них под пение цыган и одобрительный свист матросов. Пожав руки Кленову и Дмитрию Ивановичу, Никита, широко улыбаясь и предусмотрительно придерживая шатавшегося Мясникова одной рукой, схватил улыбавшегося Ростоцкого за шею и низко склонился к нему.

– Здорово, Ростоцкий! – громко и со смехом произнес Никита. – Сукин ты сын! Бушлат нацепил, тряпку красную, а сам с прежней компанией гуляешь? Наш Ростоцкий своего не упустит, да, чертяка?

– Не упущу, Шацкий, так и знай! – Ростоцкий, довольно улыбаясь, взглянул на него, вполне дружески пожав его руку, и прижал к себе девицу с коротко стрижеными рыжими волосами, которая так и льнула к нему, не упуская момента мягкими гибкими пальчиками умыкнуть со стола сыр и колбаски.

Никита усадил едва державшегося на ногах Мясникова в кресло, а сам скинул пальто, небрежно закинув его на спинку соседнего дивана, и сел сам, насмешливо разглядывая Ростоцкого.

– Вижу, что не упустишь, – снова насмешливо сказал он, со звоном стукнув бокалом по его бутылке. – Значит, держишь нос по ветру? Ай, молодец! Как тебя теперь величать? Товарищ? Комиссар? Экспрориатор?

За столом все заметно оживились. Даже Кленов, до этого с неприязнью и досадой поглядывавший на самодовольного Ростоцкого, придвинулся ближе к Никите и с довольной улыбкой отдал пару распоряжений официанту. Ростоцкий, нимало не смущаясь такого внимания к себе, уверенно влил в себя остатки вина из горлышка и смачно швырнул пустую бутылку в угол, с презрительной усмешкой предупредительно взглянув на возмутившегося было Кленова. Столкнувшись с его холодными красивыми глазами, Кленов с досадой сжал губы и ничего не сказал, отвернувшись к Шацкому.

– Я теперь – депутат Совета рабочих и солдатских депутатов и комиссар Красной гвардии, – довольно заявил пьяным голосом Сергей Ростоцкий. – И вам, товарищи, не советую ломаться, а признать большевиков, – он самодовольно усмехнулся. – Надо уметь видеть перспективы. А они вот где, – он размашисто повел рукой в воздухе. – Стоит только руку протянуть.

– Вот как? – Шацкий откинулся на спинку кресла, вытягивая длинные ноги в костюмных темно-серых брюках и модных ботинках. – Возможности, говоришь? И какие же? Силой брать то, что вам не принадлежит? – в это время мимо его кресла к столу прошла молодая, весьма привлекательного вида девица в укороченном платье темно-зеленого цвета с голыми плечами и гривой темных, почти черных волос. Подмигнув ей, Никита усмехнулся, когда она низко склонилась к нему и попыталась обнять за шею. Не обращая внимания на Ростоцкого, Шацкий прижал к себе девицу, зарывая пальцы в ее густых черных волосах. – Скучала, Люси?

– Еще бы! – жеманно отозвалась девушка, присаживаясь на подлокотник его кресла. – Говорят, вы, Никита Васильевич, уже несколько месяцев в городе, а к нам почти не заходите. Я на вас в обиде, – она забавно вытянула губки, кокетливо накручивая прядь темных вьющихся волос на палец. Наблюдая за этим жестом, Никита невольно улыбнулся и притянул к губам ее белую мягкую ладошку.

В это время комиссар заявил, бесстыдно тиская девицу, уплетавшую за обе щеки сыр и колбаски:

– А хоть бы и так. Сегодня Россия – это пьяная, порченая девка. Она лежит и ждет, кто ее подберет. Только руку протяни. Такие, как вы, брезгуете, дескать, не по правилам, не слишком хороша. А большевики не пройдут мимо. Возьмут и оставят вас всех в дураках!

– Что?! – пьяное лицо Кленова вытянулось от негодования, и он всем корпусом подался вперед. – Россия – девка? Да ты, Ростоцкий, просто свинья! Да за такие разговоры тебя самого расстрелять стоило бы!

– А давай! – оскалился в презрительной ухмылке Ростоцкий, едва взглянув на него. – Стреляй, чистоплюй! Да только хрен ты выстрелишь, Кленов! Только и можешь, что жрать и пить в своем ресторане, да ныть, как теперь все паршиво. Наслаждайся, пока еще можешь. Скоро уж не получится, – с этими словами он слегка подался вперед, всей ладонью обхватив новую откупоренную бутылку вина, и, плеснув себе в глотку, скалясь на Кленова, довольно произнес: – Эх, хорошее вино, Кленов, у тебя! Скажи спасибо мне, что ваши склады и закрома никто не трогает. Пока, – он пьяными губами широко улыбнулся, протягивая руку с вилкой и отковыривая кусок осетрины.

Кленов возмущенно смотрел на него несколько секунд, затем обернулся к Шацкому, явно желая найти в его лице поддержку. Никита сидел в обнимку с темноволосой шлюхой, которая, нимало не смущаясь, закинула ногу в шелковом чулке на его колено, оголив подвязку. Сам Шацкий попивал вино и наблюдал за комиссаром.

– Спасибо тебе сказать? – произнес Шацкий, наконец. – Ну, спасибо, Ростоцкий, за то, что старых знакомых не забываешь. Вино с нами пьешь, девок с нами делишь. Да, господа, поблагодарим товарища комиссара за то еще, что радуется, видя, как Советы армию развалили, и расшатывают страну, пока идет война. Вот они перспективы, да, Ростоцкий? Скоро дойдет до того, что можно будет грабить и убивать без зазрения совести? Тащить все, что плохо лежит, свести счеты со всеми, с кем хотел прежде? Да ты просто герой, Сережа! Вовремя ты с фронта вернулся, а то бы такие перспективы упустил! Ты, кстати, так и не рассказал, как тебе это удалось. Героем или подлецом вернулся, все-таки? Но ведь молодец, а, господа? Ай, да Ростоцкий! Всем нос утер! – Никита в упор смотрел на пьяного, вспыхнувшего комиссара, который, свесив тяжелую голову на грудь, тоже тяжелым серым взглядом смотрел на Шацкого, а губы его кривились в злой улыбке.

– Здесь у них теперь власть, – оскалился злобно Ростоцкий. – Их поддерживают солдаты и рабочие. В этом их сила. Ты бы лучше поостерегся и принял их сторону, Шацкий. Все равно ведь придется.

Никита усмехнулся на его слова и бросил:

– Это как-нибудь без меня. Я – человек вольный, ни под кем ходить не собираюсь. От их лозунгов и призывов изжога берет. Все сегодня к этой власти рвутся, а что делать с ней, в толк не возьмут. А ведь власть – баба капризная. Тех, кто ее не умеет удержать, бросает, да с треском, с позором. Большевикам пошел служить? Кто это? Подонки, что призывали к поражению собственной страны, а потом под шумок, в самые тяжелые дни и месяцы припеваючи пережидали себе в Швейцарии, чтобы теперь обещать нам равенство? Равенство с кем? Вон с теми? – он кивнул в сторону большого зала, откуда слышались пьяные вопли и визги. – Я простого мужика уважаю, работящего, смекалистого, который и в голодный год умеет семью свою прокормить, который умеет работать, как никто. А мародерам и насильникам, что родную землю грабят, дезертирам, которые позиции свои покидают во время войны, поддаваясь на вашу агитацию, да немецким провокаторам, я и руки не подам, не то, чтобы им служить, – он и не заметил, как во время своей речи сильнее подался вперед, сверля Ростоцкого темным взглядом.

На несколько мгновений за столом воцарилась тишина, и только эти двое в упор смотрели друг на друга.

Чувствуя напряжение, Дмитрий Иванович заерзал на диване, опасливо поглядывая на вооруженного комиссара. А Кленов наиграно весело произнес:

– Ну, господа, не будем ссориться! Сергей Иванович, Никита Васильевич, давайте выпьем за порядок. Ведь когда-нибудь он наступит? Ну, же, господа-товарищи, выпьем? – Василий Викторович подозвал пальцем официанта, велев разлить вино по бокалам.

– А кто ссорится? – усмехнулся Ростоцкий, откидываясь на спинку кресла, не спуская глаз с Шацкого. – Даже интересно послушать таких, как ты, Шацкий. Ты так ратуешь за Отечество в этой проклятой войне, а сам-то и не воевал ни дня.

Шацкий усмехнулся, сверля его взглядом, тоже откидываясь на спинку кресла, и небрежно бросил, слегка отстраняя от себя девицу:

– Я сполна выполнил свой долг в ходе войны. И в дождь, и в снег строил дороги и мосты, чтобы было, чем снабжать армию, которую вы, – он ткнул в Ростоцкого пальцем, – разваливали ее изнутри. Надо будет, так и отправлюсь на фронт. Да только, сдается мне, что с такими, как вы, нам скоро защищать будет нечего.

Ростоцкий молча смотрел на него пару мгновений, а потом зло смерил взглядом Дмитрия Ивановича, протягивавшего ему бокал с вином, и присосался к горлышку бутылки. Красные струйки вина, словно кровь, потекли по его гладко выбритому лицу, побежали по шее, впитавшись в темный ворот гимнастерки. После чего комиссар с грохотом поставил бутылку на стол и, подаваясь в сторону Шацкого, насмешливо произнес:

– Отправишься на фронт? Ха, как бы не так, Шацкий! Небось, золотишко свое пытаешься вывезти и документы готовишь на выезд? Деру хочешь дать, как все толстосумы! Что, не так? Признайся, не готов ты кровь проливать и дорогущий костюм сменить на гимнастерку. Это с такими, как ты, нам скоро защищать будет нечего!

Глаза Шацкого потемнели, однако, не подавая виду, он лишь язвительно усмехнулся, продолжая обнимать темноволосую Люси, и отозвался:

– Я не готов кровь свою проливать за подонков и демагогов, не собираюсь помогать тем, кто ведет страну к гибели, брызжа слюной, доказывая свою правоту. И пусть мне придется покинуть эту землю, а совестью кривить не стану. И золотишко мое в надежном месте, не переживай. Уж об этом-то я позаботился.

Ростоцкий смотрел на него исподлобья, вдруг с силой сжав ягодицы сидевшей рядом девицы. Та вскрикнула, испуганно взглянув на него, но он лишь пьяными, налитыми кровью глазами следил за Шацким. На время голоса и звон бокалов потерялись в громких песнях цыган, которые по знаку Кленова со всех сторон обступили диван и кресла вокруг стола. Они пели свои протяжные песни, пританцовывая и зычно подстрекая гостей больше пить и заказывать песни.

Ольга невольно в замешательстве смотрела на все, сидя в стороне, закрытая от шумной компании яркими рубахами цыган. Снова и снова бросала взгляд на дремавшего в кресле Мясникова, с досадой постукивая пальцами по столу и размышляя, остаться и подождать, или все же уйти.

Кленов снова распорядился на счет вина, несколько раз поднимался из-за стола на правах хозяина, взмахивал бутылкой с вином, разливая его по бокалам, и громко говорил:

– Выпьем, господа, что нам еще остается? Будем веселиться и наслаждаться жизнью, и пусть этот мир катится в тартарары! И ты, Ростоцкий, катись к черту со своими новыми дружками! – затем он почти падал на диван, давно скинув пиджак и позволяя двум как две капли воды похожим девицам ласкать свою шею и целовать по очереди в губы.

Дмитрий Иванович, откинувшись на спинку дивана, выставив свой крупный живот, обнимая широкобедрую девицу в шляпе с перьями, несколько раз озадаченно посмотрел на Кленова, делая ему какие-то знаки в сторону сильно захмелевшего комиссара. Сам он тоже раскраснелся, сильнее расстегивая ворот рубахи.

– В тартарары! – вдруг воскликнул Мясников, тяжело поднимаясь на пьяных ногах. – К черту всех! К черту большевиков! К черту Керенского! Вина и шлюх!

Шацкий насмешливо дернул его за локоть, от чего Мясников рухнул в кресло, слегка потеряв равновесие, расплескав вино. А Никита вдруг поднял свой бокал и, глядя в упор в глаза улыбающейся темноволосой девице, громко произнес:

– Господа, давайте выпьем за неизменные радости: отличное вино и замечательных девочек мадам Лебедянской. Ну, же! – он насмешливо окинул взглядом всех. – Дамы, за вас! – Шацкий обвел глазами девушек за столом, подмигнув им. Со всех сторон послышались их довольные аплодисменты и смех, и вдруг поднялся, взметнув вверх крепкими руками девицу, что сидела у него на коленях. Она взвизгнула и захохотала, хватаясь за его шею. А Шацкий закружился с ней под звуки гитары, слегка пошатываясь на пьяных ногах, и вдруг поставил ее на соседний стол, не замечая сидевшую тут же Ольгу. Под подбадривающие крики и смех он принялся хлопать в ладоши, горячими пьяными глазами глядя на нее, делая знаки цыганам, которые окружили Люси, играя ритмичную мелодию на гитарах.

– Ну, порадуй же нас, Люси, снимай все! – крикнул Никита, хлопая снова и снова в ладоши, пританцовывая на месте. И все вокруг – господа и девицы – закричали следом:

– Снимай! Снимай! Танцуй и снимай!

Девица насмешливо смотрела на него, соблазнительно двигая бедрами, потом встряхнула копной темных волос и принялась медленно стягивать с плеч ткань платья. Когда показались ее округлые груди с крупными темными сосками, послышался протяжный одобрительный гул, и все господа поднялись со своих мест, неистово хлопая в ладоши, окружая ее со всех сторон. Даже пьяный Мясников вышел вперед, вцепился в Шацкого и неистово завизжал в угаре и возбуждении, подбадривая ее. Люси жеманно закусила губу, изрядно двигая гибким телом и пританцовывая на столе, спуская платье. Ее упругий живот и спина двигались волной, вызывая настоящий экстаз у довольной публики вокруг.

Когда платье полетело в зал, раздался дружный одобрительный возглас. Дмитрий Иванович с азартом поймал ее платье и вожделенно уткнулся лицом в его складки, покрываясь испариной и краснея от возбуждения. А обнаженная девица продолжала извиваться на столе, словно змея, закинув руки кверху, явно наслаждаясь всеобщим вниманием. Глаза ее были темны от возбуждения, щеки раскраснелись, губы приоткрылись в призывной улыбке. От этой картины, а еще от белых ягодиц, что соблазнительно выглядывали из-под пояса с подвязками, и упругих овалов грудей глаза мужчин поплыли. Они бились в угаре, размахивая руками, стягивая с себя пиджаки, распуская галстуки, и по очереди норовили ущипнуть, шлепнуть, лизнуть голую Люси, которая бесстыдно позволяла им это.

Шацкий уже давно сидел на диване у стола, опрокидывая в себя бутылку, мутными пьяными глазами наблюдая за бесстыдницей. Вокруг кричали и визжали, слышался беспрестанный хохот и похотливые призывы. Мужчины окружали танцующую девицу, то и дело толкая друг друга, пытаясь подобраться к ней ближе, продолжая хлопать в ладоши и хватая Люси за мягкие части тела, восторженно глазея на нее. От всеобщего внимания она сама была в агонии, неистово двигала то руками, то плечами, то бедрами, нисколько не смущаясь своей наготы. И вдруг повернулась к ним спиной и звонким голосом крикнула:

– Ну, же, ловите! – и бесстрашно начала падать вниз на вытянутые руки.

Шацкий насмешливо усмехнулся, наблюдая, как восторженный возбужденный гул снова прошел по залу, а Кленов, Мясников и Дмитрий Иванович с готовностью приняли вытянутыми руками обнаженное тело. Оно, словно лодка, поплыло по малому залу под звуки гитары и цыганские песни. Остальные девицы, поддаваясь всеобщему возбуждению, а может, боясь потерять своих клиентов, тоже принялись снимать свою одежду и обнимать голыми руками мужчин, танцуя на ходу. Голая Люси лежала на вытянутых руках, хохотала, закинув темноволосую голову, и кричала в пьяном восторге:

– Как с вами весело, господа! Я люблю вас, господа!

Шацкий с кривой улыбкой наблюдал за тем, что учинил, и тяжелым мутным взглядом скользил по хохочущим лицам и голым телам, которые вдруг слились в один сплошной хоровод – все закружилось и поплыло перед глазами, сливаясь в какую-то бесформенную массу, изрыгавшую бесконечный омерзительный хохот и крики. Голова нестерпимо трещала, а от вида разыгравшейся оргии тошнота подступила к самому горлу. И когда рядом с ним скользнула чья-то белая грудь с крупными сосками, а потом женские руки легли ему на плечи, и красные бесстыдные губы возбужденно шепнули ему в ухо:

– Никита, идем, будет весело…

Он устало закачал головой, пытаясь прийти в себя, и пробормотал:

– Прочь… Уходи! Уходи!

Грудь и руки исчезли.

Он провел рукой по горячему лицу и гудевшей голове, пытаясь взять себя в руки, подался слегка в сторону, отставляя бутылку на стол. Все плыло перед глазами, и силы словно совсем покинули его. Бутылка качнулась, стоя на самом краю, неловко закачалась и точно бы упала, если бы не…

– Это уже слишком, господин Шацкий!

6.4

Сквозь страшный гул в голове этот, казалось бы, знакомый голос прозвучал для него, как выстрел. Он замер, пытаясь прийти в себя, что-то еле заметное пробежало по его лицу. Он поднял голову и мутными нетрезвыми глазами уставился в глубину дивана, с трудом различая светлый силуэт, который медленно обретал четкие черты. И в первое мгновение ему показалось, что это стояла Саша, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки! Он подался вперед, протягивая руку к ней, словно за спасением, пытаясь сфокусировать пьяный взгляд, расползаясь в виноватой пьяной улыбке. Но уже через секунду понял, что это была не она. Рука устало опустилась.

Совсем рядом стояла Ольга. Она держала одной рукой пойманную бутылку и с нескрываемой неприязнью смотрела на него. Под ее осуждающим взглядом, а еще недоумевая, что она могла делать в этом заведении, и какого черта она вообще так смотрит на него, Никита снова откинулся на спинку дивана. Теперь уже он четко видел ее красивые черты и, хотя голова нещадно трещала от выпитого, где-то внутри поднималась страшная досада за то, что она, похоже, видела все, что здесь творилось. Пытаясь совладать с ситуацией, словно опомнившись, он расплылся в широкой насмешливой улыбке, и пьяно и нагло произнес:

– Вот так сюрприз! Ольга Павловна Пурталес! Мое восхищение и глубочайшие извинения за… – он насмешливо окинул взглядом малый зал, с изумлением обнаружив, что в нем, кроме заставленного остатками блюд стола и пьяного Ростоцкого, спавшего в кресле, никого не было, и протянул ей руку для поцелуя. Но Ольга с таким отвращением смотрела на него, стоя у дальнего угла дивана, что он невольно усмехнулся и развязно произнес: – Приветствую вас, богиня!.. Хотя вообще-то богини не ходят по таким заведениям, – и, заметив, как она с досадой взглянула на него, едко добавил: – Захотелось острых ощущений? Вспомнить бурную молодость? – он сам взял ее руку и, притягивая к своим губам, не спуская с нее пьяных насмешливых глаз, прильнул к ее перчатке. – Что вы здесь делаете, мадам?

– У меня была назначена встреча с господином Мясниковым, но, похоже, он забыл об этом, – она отдернула свою руку и с брезгливостью посмотрела на него.

– С Мясниковым? – Никита вскинул брови вверх и усмехнулся, оборачиваясь в пустой зал. – Эй, Эдик! Эдик! – насмешливо позвал он в пустоту и обернулся к ней, пожав плечами. – Да, пожалуй, он забыл про вас. Наверняка, другая красотка согревает его сейчас. Хотите, я позову его? – и так как Ольга, вспыхнув, с омерзением покачала головой, он насмешливо рассмеялся. – Не хотите? Как хотите, – он протянул к ней руку за бутылкой с вином. – Вряд ли он сможет сегодня вам помочь. Но не расстраивайтесь, возможно, мне по силам это исправить? – бросил он и еще шире нагло улыбнулся, заметив, как она гневно метнула на него взгляд. – Давайте выпьем за встречу, Ольга Павловна! Сколько лет, сколько зим мы не виделись. Кажется, с того самого раза в чудесном имении вашего отца? – он, пошатываясь, встал и отошел к большому столу, чтобы взять два бокала, на ходу наливая в них вино, поглядывая на Ольгу. Протянув ей бокал, пригубил сам, стоя к ней неприлично близко и не спуская с нее глаз. – Признаюсь, и тогда, и сейчас вы просто ослепительны. Итак, зачем вам этот сукин сын?