Все мои дороги ведут к тебе. Книга третья

– Это были армяне, – прошептал неестественным голосом Аслан спустя какое-то время, сжимая и разжимая кулаки.

– Почему не тронули вас? – спросил Мурат, переводя на него взгляд.

– Я назвал себя, думал, что, если комиссар, нас не тронут. А они… звери! – он затрясся в рыданиях, опуская голову на руки. – Меня не тронули. Поставили на колени и заставили смотреть… Дескать, смотри, ваших рук дело… Вы в комиссариате отдали приказ разоружить армян… Только причем тут комиссариат? Причем тут я? – он непонимающе поднял глаза на Мурата, продолжая трястись в рыданиях. – Она ведь должна была вот-вот родить… О, Аллах! Лучше бы ты забрал меня! – он закрыл лицо руками, тряся головой.

– Приказ пришел из Тифлиса, – проронил едва слышно Мурат, сокрушенно глядя на него. —Телеграмма от Жордания.

– От Жордания? – Аслан отнял руки от лица, недоуменно глядя на Мурата.

– Только я не понимаю, зачем? – прошептал Мурат, опуская глаза на трясущиеся от напряжения руки. – Ведь ясно же, к чему это должно было привести. В это лихое время оружие для многих единственная гарантия собственной безопасности…

– Боюсь, что все это имеет свой смысл, – тяжело прошептал Аслан, явно о чем-то догадываясь и закрывая глаза. – Похоже, грузинам вместе с Жордания это на руку. Пока армяне и азербайджанцы убивают друг друга, они добиваются своего, укрепляют свои позиции в Заккомиссариате. Подонок! Я припру его к стенке! Он ответит за эту бойню! – Аслан судорожно сжимал и разжимал кулаки, глядя в одну точку темными блестящими глазами, будучи явно не в себе.

Тем временем Мурату показалось, что что-то шевелится в темноте маленького дома. Тревожно вглядываясь в угол, он невольно взялся за ручку маузера, готовясь ко всему. Однако через секунду выдохнул облегченно и быстро поднялся на ноги.

В глубине коридора прятался за дверью трехлетний Сагид. Он огромными перепуганными глазенками смотрел на Мурата и на сидевшего понуро отца. Подхватив мальчишку на руки, Мурат махнул Аслану рукой, скрываясь в проеме ближайшей комнаты, не желая показывать мальчику тело истерзанной матери.

6.7.

Под равномерный монотонный стук надеялся уснуть. Но сна не было. Глаза жадно вглядывались в ночь сквозь грязное стекло военного вагона, пытаясь определить родные места, вспомнить приметы Закавказской дороги, той самой, по которой три с половиной года назад он отбыл на Кавказский фронт Великой войны. Теперь эта дорога к дому, что мелькала за окном, не давала ему покоя. И понимал, что ехать предстояло еще много часов, а все равно хотелось смотреть и смотреть, вспоминая знакомые места. Поезд мчался сквозь черную ночь, мимо гор Кавказа, что мелькали за грязными стеклами. Белые, покрытые снегом вершины, были едва различимы в ночи. Сердце стучало в такт железным колесам, словно помогало ритмичными рывками подталкивать огромную машину в направлении дома.

Сна не было. Разгоряченный мозг не мог остановить бесконечный поток мыслей, что роились в голове. За тонкой стенкой офицерского купе раздавались громкие голоса и смех офицеров, что упражнялись в картах. Присоединяться к ним не было желания. Хотелось в эту ночь побыть наедине с собой, привести немного мысли в порядок, причесать бушующие в груди чувства. Они направлялись из Тифлиса в Баку в составе 1-ого штаба мусульманской пехотной дивизии для формирования стрелкового полка, формировавшегося Мусульманского корпуса. Возглавлял их миссию генерал Кязим-Бек Талышинский, опытный командир пехотных войск из древнего ханского рода Кавказа.

Дорога к дому заставляла Мурата испытывать небывалое напряжение, от чего он то и дело вставал, прохаживаясь из угла в угол. Но пары его шагов хватало, чтобы преодолеть скромное расстояние узкого одноместного купе. В его стенах ему было тесно, сердце рвалось наружу, стремясь быстрее, махом преодолеть эти версты, что разделяли его от дома, от Марго. Марго! Кровь бурлила в жилах при воспоминании о ней. Сердце ходуном ходило в груди от мысли, что уже через пару дней он сможет прижать к себе ее точеное мягкое тело! Он с усилием подавлял в себе желание вырваться в коридор, чтобы стать на подножке вагона и ощутить кожей лица холодный воздух с гор, втянуть ноздрями запах горного снега, а может, отсюда уже и вкус моря можно ощутить?

Марго! Ее голос то и дело возникал в разгоряченной голове, сам собой, из ниоткуда, рождая невиданную бурю чувств. Как же он соскучился! Кажется, если возникнет хоть какая-то непредвиденная остановка в пути, он просто сойдет с ума! Пытаясь взять себя в руки, обхватывал себя за плечи и вглядывался в черную ночь за окном. Нет, только не в коридор. Не хотелось ни с кем встречаться и говорить. А там постоянно кто-то бродил, и слышались голоса. Под мерный стук колес хотелось помолчать и подумать.

А дум было много. Даже слишком. Вспоминал, как после бойни в Елисаветполе он явился в гарнизон, шатаясь, с окровавленными руками и перепачканном в крови мундире, потому что всю ночь помогал Аслану рыть могилу, чтобы похоронить убитую жену. Везти по городу не рискнули, решили закопать на заднем дворе. Все равно, сказал, Аслан, больше ему здесь не зачем было оставаться. Оказавшись в гарнизоне, где полы и стены были заляпаны кровью, где стоял удушливый запах мертвечины и пороха, его стошнило прямо в коридоре. Он практически взбежал в свою комнату и заперся изнутри, отмывая ледяной водой из латунного таза руки и лицо с запекшейся кровью. Мелкая противная дрожь пробирала его насквозь. Мозг болезненно прокручивал все, что произошло, не в состоянии дать объяснений. Уснуть он так и не смог. Перед глазами стояли размозженные головы солдат-армян, изнасилованные женщины, что встречались ему на пути, перебитые младенцы, исколотая штыками беременная Лейла. Почему эта бойня повергла его в такой ужас? Разве он не видел подобных зверств, отбивая Саракамыш? Но то была война. И атаковали они неприятеля, турков. А здесь… Кажется, от этого можно было сойти с ума. Шоркал и шоркал ледяными трясущимися пальцами кожу на руках, желая смыть сгустки чьей-то крови с собственной кожи.

Наутро воспаленный мозг погнал его прочь из комнаты, едва только часы показали семь утра. Пытаясь на ходу оттереть оставшиеся пятна крови на мундире, он быстро пересек здание и остановился возле кабинета начальника гарнизона Гусаковского. Его обуревали вопросы, которые не давали покоя. Однако генерала не было на месте. Адъютант доложил, что он будет позднее. Голова его горела, когда он выскочил наружу, на улицу, пытаясь прийти в себя. Зачерпнув охапку выпавшего за ночь снега, судорожно протирал им лицо. Тут же мимо сновали интенданты, складывая во дворе трупы после ночной бойни. А когда приехал генерал, Мурат не смог совладать с собой.

Сейчас было отчаянно стыдно за свою несдержанность. Но тогда он бросился за ним, едва начальник гарнизона прошел через ворота. «Разрешите обратиться?» «Ну-с?» «Зачем вы допустили это?»

Вот так, без обиняков, начал с обвинений, забыв про офицерскую субординацию, воспаленными глазами глядя на генерала. Тот остановился, резко развернулся на месте в своих черных генеральских сапогах и недовольно бросил:

– О чем вы, офицер?

– Я о вчерашней бойне. Зачем вы допустили разоружение спящих людей?

– Послушайте, – начал генерал, нетерпеливо закладывая руки за спину, от чего петли под пуговицами на его генеральской шинели несколько натянулись, – приказ был разоружить. Те, кто сдали оружие добровольно, отправлены по домам. Для них война окончена. Кто не пожелал подчиниться приказу, заслужил наказание. Вам ли не знать, господин офицер, что приказы в армии выполняются беспрекословно.

– Да, но… – начал было он, но голос его сорвался от сухости в горле и разрывающих сознание дум. Переводя дыхание, пытался собраться с мыслями в то время, как генерал с ног до головы оглядел его и снисходительно усмехнулся.

– Если вас не устраивают приказы Заккомиссариата, отправляйтесь туда, разберитесь. Быть может, к вам прислушаются, – он понимал, что это было сказано в насмешку и с упреком, но разгоряченный ум его тогда вцепился в эту идею, и Мурат, к собственному изумлению, произнес:

– Так точно, господин начальник гарнизона. Есть отправиться в Заккомиссариат. Разрешите отбыть немедля?

Генерал вспыхнул, недовольно глядя на Мурата несколько секунд, а затем бросил, отворачиваясь и направляясь в гарнизон:

– Разрешаю. Перед отбытием зайдите ко мне за распоряжениями.

Устных распоряжений дано не было, но генерал вручил ему запечатанный конверт, велев вручить его непосредственно генералу Шихлинскому. При этом Гусаковский похлопал Мурата по плечу, довольно снисходительно, и напоследок произнес:

– Старайтесь не ввязываться в политику, подполковник. Это не ваш конек.

Что он имел в виду, Мурат не понял, но осадок почему-то остался. Помнил еще, что, когда столкнулся в коридоре с Вахитовым, тот дружески ему улыбнулся, протягивая руку для приветствия. А Мурата передернуло, словно его ударило током от того, что почувствовал себя сопричастным этому цеху палачей.

А потом, спустя пару дней, он отбыл из Елисаветполя в Тифлис вместе с Асланом и его сыном, гонимый желанием уехать прочь из города, где все еще ощущал страшное дыхание смерти, желая придать огласке то, что произошло в Елисаветполе по приказу командования гарнизона. И тоскливо ныло в груди при мысли, что еще дальше уезжает от дома, от сынишки и Марго.

Марго!..

Нет такой силы, что остановит его на пути к ней! Сердце ходило ходуном. Снова поднялся и сделал пару шагов до дверей купе и обратно. Упершись о стол, тяжелым темным взглядом снова уставился в окно. Мгла стояла непроглядная. А сна не было.

Снова вспоминал встречу с Али-Ага Шихлинским. Он ждал ее с того самого дня, как узнал, что именно Али-Ага был назначен командующим Мусульманского корпуса. Почему-то душераздирающие мысли, что рвали его разгоряченный ум, требовали встречи с генералом. Он помнил его рассудительность и умение все объяснить. Вот и сейчас он ждал, что генерал сможет найти правильные слова, расставит верные акценты, точно так, как он умудрялся расставить артиллерийские узлы на позициях при обороне Порт-Артура. Да, сам Мурат не был силен в политике, и допускал, что мог не понимать смысла поставленных приказов, приведших к бойне в Елисаветполе. А потому нуждался в правильных словах, чтобы укрепить собственную веру в правильности своих решений.

Сразу по прибытии в Тифлис он отправился в гарнизон. Он застал генерала за смотром вверенных ему сил. Мурат был свидетелем того, как генерал, высокий, подтянутый, с густыми черными, слегка посеребренными сединой усами, держа руки за спиной, двигался вдоль выстроенных солдат, правда, заметно тяжелее, чем прежде. Мурату знакома была эта картина, сам наблюдал ее не раз: новобранцы толком не могли держать винтовки и без конца переминались с ноги на ногу, не обученные маршу и элементарной дисциплине. А потом, на совещании офицеров гарнизона, генерал сказал:

– Это не армия, а кучка отбросов, которые страшны тем, что вооружены.

Мурат был совершенно с этим согласен, как и с тем, что их срочно нужно было обучать. И, наконец, когда офицеры разошлись, генерал попросил его остаться. Мурат подошел ближе к генералу обменяться приветствием и был приятно удивлен тем, что Али-Ага узнал его и, вполне дружески похлопав по плечу, произнес:

– Рад видеть вас здесь, подполковник Кадашев-Ашаев. Надеюсь, на этот раз судьба свела нас вместе действительно ради большой цели. Наша земля заслуживает мира и процветания.

Тогда Мурат несколько озадаченно посмотрел на генерала, раздираемый желанием тут же рассказать о событиях в Елисаветполе. Но сдержался и, протягивая конверт от Гусаковского, неуверенно спросил:

– Думаете, нам удастся вернуть в эти земли процветание и мир?

Али-Ага Шихлинский улыбнулся одними только глазами, принимая конверт и медленно вскрывая его ножом для бумаги. Потом он несколько секунд читал посланное письмо, пару раз поднимая глаза на Мурата, а затем, когда, очевидно, письмо было прочитано, также медленно сложил его и, бросив лист бумаги на стол, отошел к окну, заложив руки за спину.

– Знаете, что в этом письме? – спросил он, стоя спиной к подполковнику.

Мурат стоял в замешательстве, переводя взгляд с письма на генерала.

– Нет, ваше сиятельство.

– Сиятельство? – Шихлинский усмехнулся, слегка оборачиваясь. – Нет больше сиятельств. Революция смела все и многое изменила. Теперь мы с вами военные бывшей армии. И кажется, оба еще верны присяге стране, которой уже нет.

Ком тогда подкатил к горлу. Мурат стоял, чувствуя, как душат его бесконечные вопросы, и смотрел на генерала. Шихлинский полностью обернулся к нему, все также держа руки за спиной, и произнес:

– Генерал Гусаковский считает вас опасным и неустойчивым в политическом смысле. И предупреждает меня о том, что вы из-за своей горячности можете наломать дров и помешать работе Заккомиссариата. Чем же вы так не угодили генералу?

Мурат глубоко вздохнул, снова бросив взгляд на письмо. Так вот о каких распоряжениях вел речь начальник гарнизона? Решил отослать его подальше и расправиться с ним чужими руками?

– Разрешите доложить о случившемся, генерал?

Шихлинский кивнул, прислонившись к подоконнику, скрестив руки на груди и в упор глядя на Мурата. Сейчас он невольно вспоминал, как робел под этим взглядом, рассказывая о произошедшей бойне в Елисаветполе, и впервые в жизни так ощутимо почувствовал недостаток собственного красноречия. Генерал мрачнел от его слов, но молчал. Когда Мурат закончил словами об убитой беременной жене своего друга, заколотой армянскими штыками в живот, Али-Ага коротким движением провел рукой по лицу и отвернулся к окну.

– Я считаю, что это было сделано намеренно, чтобы спровоцировать резню между веками враждовавшими народами. И если это действительно был приказ от Заккомиссариата, то я задаюсь вопросом, чьи же интересы он преследует?

Когда генерал, наконец, обернулся, Мурата поразило его лицо. Оно было темно и строго, а взгляд его темных глаз был особенно прям. Генерал приблизился к нему и тронул за плечо, голос его был тих, когда он сказал:

– Это ужасная трагедия. И боюсь, что она не раз еще повторится, учитывая новые условия. Здесь, в Тифлисе, различные группировки грызутся за власть на Кавказе. Видит бог, я не хотел ввязываться в это. Мечтал уйти в отставку, отправиться со своей Нигяр куда-нибудь в тихое местечко, заняться поэзией и наслаждаться семейной жизнью. Но судьба распорядилась иначе. Политика – грязное дело, подполковник. Еще вчера мы били турок, защищая наши рубежи, а сейчас Закомиссариат ведет с ними переговоры, желая заручиться их поддержкой, чтобы двинуться на Баку. Мы с вами, подполковник, вынуждены принять чью-то сторону. Знаю, чего вы хотите. Чтобы вернулся прежний мир, в котором мы были молоды, горячи, полны сил, а правила игры были понятны и выполнимы. К сожалению, это невозможно. Но и остаться в стороне, подполковник, мы тоже не можем. Когда терзают нашу землю и рвут ее на части, мы не имеем права отойти от дел. Иначе, сами понимаете, новый мир достанется подлецам и живодерам.

Тогда Мурат что-то пытался возразить, говорил о чести офицера, о необходимости провести расследование этого случая и много еще чего. Кровь бешено пульсировала в его висках, а перед глазами снова и снова стояла окровавленная зарезанная беременная Лейла. Шихлинский не перебивал его, лишь по-отечески пару раз сильнее сжал его широкое могучее плечо. А потом спокойно произнес:

– Все так, мой боевой друг. И нам придется приложить много сил для того, чтобы победили порядок и справедливость. Возможно, что плоды наших усилий увидим не мы, а уже наши дети и внуки. Но мы с вами, Мурат Павлович, как те землекопы, без которых невозможно построить дворец, ибо с их труда начинается фундамент. От нас с вами зависит, когда придет мир на эту землю.

Нельзя сказать, что разговор с генералом вселил в его душу покой и порядок. Но Мурат был рад остаться в Тифлисе, перейдя в распоряжение Али-Ага, а не возвращаться в Елисаветполь. Под командованием генерала Шихлинского он снова занялся формированием мусульманских частей, обучая новобранцев стрельбе и правилам боя, всеми силами отгоняя от себя мучившие его мысли. В начале февраля Шихлинский заявил о необходимости направить офицеров в Баку, чтобы привлечь на свою сторону желавших присоединиться к Мусульманскому корпусу, а Мурату предложил возглавить один из четырех полков, сказав при этом:

– Вы горячи и преданы, думаю, эта миссия вам по плечу. Отправляйтесь в родные земли и весь свой пыл употребите на формирование народной армии Азербайджана. Что может быть благородней этой цели?

«Что может быть благородней этой цели?» – снова и снова повторял про себя Мурат, вглядываясь в черноту восточной ночи. Как будто за этими словами он и отправился в Тифлис, как будто ради них он и искал встречи с генералом. Сейчас, когда его земля изнывала от бесконечной борьбы между разными политическими силами, каждая из которых желала расправы над оппонентами, готовясь утопить в крови всех, кто стоял на их пути, будь то русские, армяне или азербайджанцы, только армия могла обеспечить порядок. Конечно, размышлял Мурат, армия часто является всего лишь оружием в руках политиков. Это он четко понял и в ходе Великой войны, и в ходе Елисаветпольской бойни. Но народная армия Азербайджана, куда войдут все те, кто жил и рос на этой земле, должна стать гарантом мира и порядка. Он знал множество армян и местных азербайджанцев, что жили на землях Бакинской губернии, и в пригородах Эревана, где он много лет служил. И много было среди них русских, оказавшихся здесь в силу разных обстоятельств, и считали эту землю родным домом. И ведь жили же мирно столько лет! Что там обещают большевики, засевшие в Баку? Равенство и справедливость? Как же! Аслан говорит, что не больно-то их поддерживают, что, обещая равенство, они грабят окрестные виллы местных промышленников. Это равенство? Чушь! Кто пойдет за это сражаться? Надо дать людям мир и возможность жить без страха! Вот зачем нужна народная армия! Вот ради чего он остался жив после страшных боев и отступления Кавказской армии! Наверное, у Господа свои планы на него…

Вагон с силой качнулся, и оглушительно заскрежетали колеса противным металлическим звуком, от чего мурашки поползли по спине. Мурат отнял голову от стола. Ну, надо же уснул, сам не заметил. Пытаясь понять, что произошло, несколько секунд напряженно вглядывался в черный квадрат окна. Электрическая лампа горела тускло, бесконечно мерцая. А потом и вовсе погасла, когда состав окончательно встал. За окном стали видны вагоны и какие-то блики. Мурат не сразу догадался, что это были фонари. Распахнув дверь вагона, выглянул в коридор. Несколько офицеров толпились у двери, выглядывая наружу. Кто-то тут же в коридоре открывал окна, пытаясь что-то разглядеть, от этого в вагоне быстро похолодало, и теплый пар белыми клубами стал выходить из ртов, приглушенно говоривших одно и то же: «Шамхор5… Господи, помилуй… Шамхор».

Пройдя вдоль коридора, Мурат остановился возле толпившихся офицеров. Сквозь боковое окно были видны силуэты нескольких вагонов с раскрытыми окнами и выломанными дверьми. Здесь же на снегу валялись какие-то вещи и… окоченевшие трупы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Баксовет – Бакинский совет, орган советской власти в Баку в 1917—1918 гг., который возглавил Сурен (Степан) Шаумян, назначенный Лениным чрезвычайным комиссаром на Кавказе. Он и еще 25 бакинских комиссаров в сентябре 1918 года были расстреляны под Красноводском. В Баксовет входили большевики, левые эсеры и представители дашнаков.

2

Дашнаки – обиходное название представителей Армянской революционной партии «Дашнакцутюн». Была создана в 1890 г., выступала с позиций армянского национализма, борясь за экономическую и политическую независимость Турецкой Армении. В 1918—1920 гг. стала правящей партией в Республике Армения.

3

Гянджа – город у подножия Малого Кавказа, в царской России носил название Елисаветполь.

4

Закавказский комиссариат – временное коалиционное правительство Закавказья с участием грузинских меньшевиков, правых эсеров, армянских дашнаков и мусаватистов, заседал в Тифлисе, образован в ноябре 1917г.

5

Шамхор – железнодорожная станция между Тифлисом и Елисаветполем, в январе 1918 года здесь около 2-х тысяч русских солдат подверглись нападению мусульманских банд с целью разоружения и ограбления. Многие были убиты, раненые брошены умирать.