Все мои дороги ведут к тебе. Книга третья

– Волдыри спадут, но вернется ли полностью зрение – неизвестно. Он реагирует на свет, но пока очень слабо, – также шепотом сказал доктор. – И по поводу лица. Часть ожога сойдет, останутся шрамы, готовьтесь к этому. Возможно современное лечение, но это где-нибудь во Франции, а не здесь… Крепитесь, как было, уже не будет, – он с грустью посмотрел на нее.

Но она не смотрела на доктора, а с замиранием сердца смотрела на то, как Гриша повернул голову от его слов, а губы пытались изобразить усмешку, когда он зло произнес:

– Слышала? Как было, не будет! Надо было издохнуть! – кадык его нервно задрожал.

– Тише, тише, – похлопал его по руке доктор и, взяв Ольгу под руку, отвел ее в сторону. Стоя у окна, он несколько секунд смотрел в ее блестящие от слез глаза, а затем осторожно положил свою морщинистую руку на плечо и тихо, вполголоса произнес: – Вы должны быть честны перед ним и перед собой. Поверьте, брать на себя заботу о человеке в таком состоянии, огромная ответственность. Вам нужно все взвесить. Нельзя дать ему надежду, а потом струсить. Вы можете уйти прямо сейчас. Мы что-нибудь придумаем, подготовим все необходимые документы, ему будет назначено пособие. Может, у него есть еще родные?

Ольга закрыла глаза, быстро смахивая слезы, и глубоко вздохнула, крепче прижав к себе дочь. А потом в упор посмотрела на него и прошептала:

– У него есть родные, доктор. Это жена и дочь, – с этими словами она решительно развернулась и двинулась к кушетке, сильнее обнимая Анечку, заставляя себя смело смотреть на Григория.

Доктор отошел к высокому окну, присев на белый подоконник и закурив, наблюдая за тем, как Ольга вплотную подошла к Грише. Страх перед тем, что он мог снова попробовать покончить с собой, давил сильнее всего. Касаясь его руки, она склонилась к его уху, покрытому ожоговой коростой, и быстро зашептала:

– Все будет хорошо, Гришенька. Не оставляй меня одну. Вместе мы справимся со всем, слышишь? Ты нужен мне, больше воздуха, больше света дневного, не гони меня, не гони меня, милый мой, – голос ее дрожал, а сама она корила себя за то, что все эти слова были не те, слабы и неубедительны.

– Справимся? – он снова повернул к ней свое покрытое ожогами лицо. – Ты не понимаешь, что говоришь. Я калека, слепой, безногий калека! Зачем я тебе? Красивая, молодая, ты будешь сидеть у моей постели? Или искать утешения на стороне? Зачем такая жизнь? Да лучше издохнуть! Это было бы лучше всего! Не делай вид, будто тебе плевать на мои раны и увечья! Будто ты сможешь с этим жить! – голос его сорвался на крик, от чего малютка резко вздрогнула и жалобно заплакала, цепляясь за мать. Ее жалобный плач заставил Гришу замереть от неожиданности и замолчать. Израненное лицо уставилось в сторону раздавшегося плача, а руками он тяжело оперся о кушетку, пытаясь приподняться и понять, что это был за звук. – Кто это? – произнес он дрогнувшим голосом.

– Наша дочь, Анечка, – голос ее дрожал от рыданий, сковавших горло, и сквозь слезы она лишь видела, как побледнели его губы.

– Дочь?

Ольга осторожно взяла ладошку малютки и коснулась ею его подбородка и шеи. Он поднял руку и в воздухе попытался найти ее ручку. Анечка прижималась к Ольге, с опаской поглядывая на него. Когда же Ольга вложила крошечную ладошку в его ладонь, он на мгновение замер, пальцами дотрагиваясь до ее пальчиков, потом коснулся рукой тонкого платья, крошечного ушка и маленькой кружевной панамки.

– Сколько ей? – прошептал он сдавленно с явным недоверием.

– Год и два, – отозвалась Ольга, притягивая малышку к себе, от чего Анечка обняла ее и крепко прижалась к груди.

– Это, правда, моя дочь? – он был глубоко потрясен, от чего губы его неожиданно задрожали, а рукой он продолжал водить в воздухе, пытаясь дотронуться до малышки, при этом наклонял голову в сторону, стараясь уловить ее тихие всхлипы. – Она боится меня, – с горечью прошептал он, опуская руку и отворачивая в сторону изуродованное лицо.

Заметив знак доктора, что пора поторопиться, Ольга посадила малютку Грише на живот и с силой сжала его руку. Склонившись к его лицу, она в отчаянии произнесла:

– Она привыкнет, Гриша! И будет счастлива от того, что ее отец жив. Пусть он слепой калека, пусть его лицо в ожогах, но я хочу с ним прожить бок о бок всю оставшуюся жизнь, хочу, чтобы наша дочь знала своего отца! Ты думаешь, я не понимаю тебя? Нет, Гриша, я знаю, как это жить с израненной душой и разорванным сердцем. Ты можешь прогнать меня и дальше жалеть себя и лезть в петлю. Но если так, то ты погубишь не только себя. Ты погубишь и меня, Гриша. И нашу дочь. Мне нет жизни без тебя, Гриша! Послушай меня! Ведь ты – борец, смелый и отчаянный. За это я тебя и полюбила. Мой Гриша найдет в себе силы поверить в мою любовь! Прошу тебя, любимый, доверься мне. Позволь мне быть с тобой, – слезы снова потекли из ее глаз, скатываясь ему на шею.

Григорий повернул к ней голову, а рукой несколько раз коснулся ее, пытаясь подобраться пальцами к лицу. Когда его пальцы коснулись ее мокрых щек, она обхватила его ладонь рукой и прижала к своим губам, покрывая ее поцелуями. От этого подбородок его сильнее задрожал, а из узкого отверстия обожженного глаза стекла крошечная слеза, от чего он торопливо отвернулся в сторону. И только дрогнувшим голосом едва слышно прошептал:

– Забери меня отсюда, Оля…

6.3.

Холодный ветер и противный моросящий дождь заставляли ускорить шаг. Вечерело. А значит, надо было поторопиться. С наступлением темноты лучше было не появляться на улицах Царицына. И в прежние-то времена городские власти постоянно подвергались нападкам из-за плохого освещения, а теперь и подавно уличные фонари стали редкостью, а работающие – тем более. Скоро стемнеет, и грязные, заплеванные семечковой шелухой мостовые станут безлюдны и темны. Свет от окон не спасал, потому что все больше жителей держали запертыми ставни, боясь грабителей и хулиганов, которыми город теперь просто кишел, после проведенной еще весной амнистии.

Сильный порыв ветра ударил в лицо. Кутаясь в воротник серого осеннего пальто, придерживая рукой маленькую фетровую шляпку, Ольга снова обернулась. Кажется, этот человек в темной фуфайке и сильно втянутой в нее шеей, преследует ее от самого трамвая. Пытаясь сохранить присутствие духа, она постаралась естественно ускорить шаг, но не заметила лужи и вскрикнула, став в нее невысоким черным ботинком. Чувствуя, как противно захлюпала внутри него вода, быстрее пристроилась за парой женщин, шедших впереди, с облегчением заметив, что мужчина свернул в другую сторону и скрылся из виду. И все равно идти одной вечером было отчаянно страшно. Да и город знала плохо, что заставляло нервничать и постоянно вчитываться в названия улиц и номера домов. Но некоторые дома не имели ни того, ни другого, еще больше заставляя нервничать.

Главное управиться за час и вернуться. Нельзя, чтобы Гриша что-то заподозрил. Не забыть еще купить чего-нибудь съестного, а то будет задавать вопросы, рассердится. Надо спешить!

В это время года, в конце сентября, Царицын ей не нравился. Она здесь бывала с мужем, и не раз. Но тогда все было по-другому. Их возили в дорогом автомобиле до Общественного собрания, в здание Городской думы и театр. Теперь все было иначе. Эти несколько дней, что они находились здесь, снимая на окраине маленькую комнату в ожидании решения своего вопроса, казались вечностью. Старая Нино померла еще месяц назад. Долго кашляла и худела, в конце концов, испустила дух. Теперь без нее в чужом городе приходилось считать каждую копейку и с еще большей тоской отдавать соседке за помощь с Анечкой, когда приходилось уходить надолго, оставляя их с Гришей вдвоем. По правде сказать, она и подумать не могла, как быстро тают деньги! Много приходилось ходить пешком. Трамвай и пролетка – лишь в особом случае. А еще была проблема хлебных карточек. Грише, как вернувшемуся с войны, полагались карточки, но и их получить было не просто в чужом городе. А им с Анечкой они не полагались вовсе. Это в Астрахани она числилась в штате госпиталя, а здесь приходилось туго. В первый же день пребывания здесь, когда она пыталась сторговаться с мешочником, которых здесь было особенно много, у нее вытащили кошелек. Благо там было немного денег, да астраханские карточки, которые здесь цены не имели. Но сам факт, что среди бела дня на виду у огромного количества людей у нее вытащили кошелек, вселял панический страх. Теперь ей казалось, что карманники и воришки на каждом углу только и поджидают ее.

А как бранился Гриша!

Ольга невольно улыбнулась, переступая очередную лужу. Сначала он назвал ее безголовой и неприспособленной к этой новой жизни. Потом зло несколько раз стукнул по столу, негодуя, что не смог защитить ее. А потом…

Дыхание перехватило от нахлынувших чувств! Потом он обнял ее и снова долго-долго целовал. Она отвечала ему с закрытыми глазами, как делала теперь, не в силах смотреть на его ожоги, и невероятное желание вновь поднималось в ней. Кажется, она стала любить его еще больше! Ночи с ним и тепло его тела снова вернули ее к жизни. Да, теперь это были другие ночи: без страха разоблачения, без сумасшедших экспериментов, ограниченные в движении, но более нежные и долгие. Замерев на его груди, разметав золотистые волосы, она то и дело целовала его, ощущая, как медленно приходило в норму его сердце. Он курил, выпуская дым в сторону, обхватив второй рукой ее спину, и молчал. Но она знала, о чем он молчал. Она это чувствовала. Особенно, когда он вдруг прижимался своим обожженным лицом к ее волосам и с дрожью вдыхал ее запах. Сладкие мурашки пробегали по ее телу от этого красноречивого молчания. Она лишь с блаженством прижималась лицом к его шее и тихо шептала:

– Любимый мой… Единственный мой.

Отгоняя нахлынувшие чувства, Ольга встала на Елизаветинской улице, где на удивление горели сразу несколько фонарей, а окна гостиниц там и тут манили приятным желтым светом. Ольга смотрела на трехэтажное здание гостиницы «Националь». Любовь, что наполняла ее сердце, толкала без раздумий сделать шаг в ее сторону и тут же мучительно останавливала. Лишь бы Гриша не узнал. Нельзя, чтобы он узнал!

А если узнает? Ведь он будет задавать вопросы. Вдруг догадается?

Страх противно расползался внизу живота, отдаваясь в ноги.

Но ведь по-другому никак. Им нужны документы на выезд. К Грише начало возвращаться зрение, и доктор Степанов из госпиталя утверждал, что во Франции ему смогут помочь еще больше его восстановить. Уехать из Астрахани было проблематично. Знакомые посоветовали попробовать через Царицын. Поэтому надо, чтобы не узнал. Уж она постарается.

Глубоко вздохнув, Ольга решительно перешла улицу и потянула за кованую ручку высокой тяжелой двери.

На первом этаже гостиницы размещался ресторан, окна которого, декорированные кремовыми шторами, гостеприимно приглашали зевак заглянуть и отведать горячительных напитков – не на каждый кошелек, но на любой вкус. Местечко пользовалось спросом.

Они как-то с Пурталесом бывали здесь, в той, прошлой жизни. Тогда здесь играла арфистка и выступал какой-то нудный местный купец. Ольга тогда еще подумала, что кроме толстого кошелька, в этом зануде нет ничего мужского. Не то что в ее Грише! Снова что-то заволновалось внизу живота. Ради него она готова на все!

Окинув взглядом пространство некогда приличного заведения, которое было залито электрическим светом, ароматами еды, алкоголя и дымом сигарет, сразу бросились в глаза перемены. Как и прежде, первый зал, что занимал большую часть, был заставлен в три ряда небольшими столами и венскими стульями с круглыми спинками. Но теперь за некоторыми из них сидели матросы Волжской флотилии. Их черные кителя и полосатые тельняшки сразу бросались в глаза, как и довольно громкая ругань и пьяный хохот. Прежде в подобных заведениях невозможно было встретить нижних чинов, зато теперь они вели себя, как хозяева.

Заметив их, Ольга невольно выше приподняла воротник пальто, отворачиваясь. Слава богу, догадалась спрятать волосы. Ее сила и слабость была в красоте. Прежде эта красота ей служила верой и правдой, но теперь в новой жизни и когда у нее был Гриша, она ей только мешала. Излишнее внимание со стороны посторонних мужчин теперь вызывало неприятные чувства, даже отвращение. Если эта пьяная компания начнет приставать, она точно не сможет вовремя вернуться.

Чуть поодаль сидели совсем обрюзглого вида мужики с грязными бородами. Стол их был пуст, если не считать граненых стаканов и бутылки из зеленого стекла. Таких компаний было больше всего – грязные и дурно пахнувшие мужики тащились в некогда приличное заведение для того, чтобы утолить свою жажду. В условиях действия сухого закона и категорического запрета на продажу алкоголя и самогоноварения желающие выпить могли найти горячительное только в таких местах. Они напивались быстро, потому что на закуску денег не хватало, спуская все заработанное и, понуро опустив головы, вели свои пьяные беседы. Этих еще быстрее обошла стороной, боясь, что среди них в любой момент могла завязаться драка.

В глубине, за кованой решеткой, обвитой зеленым плющом, и входом, укрытым тяжелой бордовой портьерой с бахромой, что скрывало эту часть от основного зала, размещалась зона для лиц иного рода. Ольга быстро пересекла ресторан, радуясь, что матросы не заметили ее, и, войдя в малый зал, бегло оглядела расставленные столы, покрытые относительно чистыми скатертями. Здесь гостей было немного. Под приятную мелодию патефона на мягких велюровых диванах и креслах темно-зеленого и нежно-коричневого цвета ужинали уважаемые люди, кому это еще было по карману: еще державшиеся на плаву купцы и держатели продуктовых лавок, может, пароходчики и владельцы складов, что в тяжелое время промышляли контрабандой и спекуляциями. Наверняка, здесь мог себе позволить отужинать и известный на весь город доктор Базель с супругой, лечивший добрую половину города от сифилиса и гонореи, и чья реклама «украшала» чуть не каждую газету города. Однако, нужного ей человека не было.

Вздохнув, Ольга поискала глазами часы в зале, не найдя, подозвала жестом официанта. Щуплый, лысоватый официант расплылся в противной улыбке, когда она спросила:

– Простите, у меня назначена встреча с господином Мясниковым. Он здесь?

– Нет-с, но Эдуард Лаврович частый гость в нашем заведении. Вы можете посидеть и подождать его, – с этими словами он еще шире улыбнулся, вручая ей бархатную, кое-где заляпанную жиром, папку меню, и показал на крайний столик.

– Благодарю, – с досадой произнесла Ольга и присела на угол велюрового дивана, кусая губы. Честно говоря, тратиться на ресторанную еду не входило в ее планы. Да и ожидание это могло затянуться. Что она скажет Грише?

Раскрыв меню, она долго скользила по нему глазами, пытаясь выбрать что-то попроще и подешевле, чувствуя, как официант, стоя в нескольких метрах подле бархатной портьеры, наблюдал за ней, готовый подскочить и принять заказ. Черт, когда денег в обрез, эти заведения вызывают жуткую неловкость! Дабы отвязаться от его назойливого внимания, Ольга заказала чай с самой дешевой булочкой, смерив официанта взглядом своих красивых глаз, от чего он сам смутился и, быстро раскланявшись, удалился. Закинув ногу на ногу, Ольга принялась ждать, нервно постукивая пальцами по столу и разглядывая шумную компанию господ за соседним столом.

За ним, довольно массивным и большим, окруженным диваном и креслами, сидели трое мужчин. Стол был уставлен блюдами и бутылками с вином. В центре стола красовался запеченный осетр, обложенный зеленью и лимоном, рядом дымились поджаренные колбаски и отварной картофель под укропом, тут же стояли моченые яблоки и соленые грибы под сметаной. Сразу три бутылки хорошего французского вина были откупорены. Все это изобилие в условиях всеобщей нищеты невольно заставляло еще внимательнее разглядывать тех, кто сидел за столом.

Два господина расположились на диване. Первый, довольно тучный и уже в возрасте, в дорогом расстегнутом пиджаке, с лысоватой головой, покрытой испариной, уплетал соленые грибы, от чего его усы и квадратная борода были испачканы сметаной, которую он периодически оттирал салфеткой, попивая вино. Второй господин развалился, закинув нога на ногу и покручивая свой ус. Он был чуть старше среднего, имел довольно приятную наружность, клинообразную бородку, глубоко посаженные темные глаза. Отменный костюм темно-синего цвета и золотая цепочка часов, свисавшая из кармана, также выдавали в нем человека обеспеченного. Он вальяжно покачивал закинутой ногой и пару раз с любопытством взглянул в сторону Ольги. Третий вызвал невольные опасения. Закинув ноги в высоких черных сапогах из свиной кожи на соседний стул и скрестив руки на груди, он сидел в глубоком кресле с теми, кого в последнее время клеймили нелестным прозвищем «буржуи», а сам был в военной форме и бушлате с красной лентой на плече.

Подобные ему чувствовали себя хозяевами в городе с августа, когда в ходе выборов в городскую думу победили царицынские большевики во главе с Яковом Ерманом, а другой большевик Сергей Минин стал городским головой. Ольга об этом знала от соседки, что приходила нянчиться с Анечкой. И сейчас Ольга наблюдала, как он вполне дружелюбно поглядывал на «господ», попивая вино прямо из горлышка темно-зеленой бутылки. Он был не молод, около сорока, высок. На его гладко выбритом лице особенно выделялись большие, почти по-женски красивые серые глаза в обрамлении длинных ресниц, что несколько не вязалось с его одеждой и довольно развязной позой.

– Уверен, что эти ваши большевики не продержатся у власти и до зимы, – произнес господин в темно-синем костюме, насмешливо взглянув на товарища в бушлате.

– Как знать, – протянул тучный господин, прожевываясь и оттирая салфеткой губы. – Здесь у них поддержка большая. Ежели решат вопросы с продовольствием в Царицыне, то их и дальше будут поддерживать. Это самый насущный вопрос сегодня. Вам ли не знать, дорогой Василий Викторович.

Ольга скучающе отломила принесенную официантом черствую булку. Терпеть не могла все эти разговоры о политике. И снова поймала на себе взгляд того, кого назвали Василием Викторовичем. Он слегка ей поклонился, а затем обернулся к собеседникам и, не меняя вальяжной позы, отозвался:

– Я, господа, рад, что все прошло без кровопролития. Народная воля избрала большевика Минина, что ж, я не против. Мы цивилизованные люди. В конце концов, мне есть чем заняться, я верой и правдой служил городу два срока. Возможно, Царицын в этом плане уникален, раз все обошлось без потасовок. У нас и без революционных беспорядков проблем хватает. Предприятия закрываются, продовольствия не хватает, рабочие с утра до вечера колоннами ходят на митинги и собрания. Наличных денег все меньше и меньше. Вот пусть большевики попробуют решить проблемы. А мы посмотрим, как это у них получится, – он усмехнулся.

– Вот с наличными, Василий Викторович, это вы верно заметили. Совершенный беспорядок. И как это государственный банк допустил, что снять собственные средства в полной мере невозможно? – с досадой произнес тучный господин.

– Ну, известно, как, Дмитрий Иванович, – усмехнулся Василий Викторович. – Господин Волжанский мне месяц назад, здесь, в моем ресторане, жаловался, что один клиент единовременно перевел в Ростов миллион четыреста тысяч. Второй чуть не два миллиона отправил на разные счета в Одессу и Новороссийск. Ясно, что рано или поздно денег не станет. Слышал, грозят ввести боны вместо денег, по которым обещают после войны выполнить все обязательства. Только вот что-то верится в это с трудом. Я бы поостерегся.

Ольга, поправляя изящным жестом шляпку, незаметно внимательнее поглядела на этого господина в темно-синем костюме, поняв, что это был владелец данного заведения, бывший глава Царицына, Василий Викторович Кленов.

– Хорошо, что я давно припрятал свои средства и часть смог переправить в Новороссийск, – как бы, между прочим, произнес Дмитрий Иванович, отпивая вино из бокала и с тревогой поглядывая на товарища в бушлате. Тот скучающе покачивал ногами, закидывая в рот зажаренные кровяные колбаски.

– Я тоже успел. Но ведь это не дело. Мой доход складывается из желания обеспеченных людей путешествовать, останавливаться в хороших гостиницах, снимать приличные нумера и обедать в дорогих ресторанах. Но с этой войной и безденежьем просто беда! Люди не могут снять свои средства, приходится терпеть убытки, – недовольно произнес Кленов.

– Согласен, без денег на руках – беда. У меня товара на складах нет, надо бы везти, а средств недостаточно. Тот, что продается, требуют продавать без наценки. Якобы денег нет. А мне какой резон? Мне невыгодно продавать его за так, без барышей. Я вообще-то в него своими личными средствами вложился, риски опять там всякие. Что ж я его за так буду продавать? – Дмитрий Иванович нервно оттер губы салфеткой, глядя на господина в черной куртке. – И не смотрите на меня так, Сергей Иванович. Это вы теперь у власти, вот и решайте наши проблемы. Моя сторона прежняя: везу товары, торгую в прибыль. А за так – ищите дураков.

Сергей Иванович скучающе взглянул на них, молча протягивая руку за вином.

– Вот вы, Василий Викторович, вошли бы в Совет, глядишь, и для вас бы местечко нашлось в управе, – продолжал вкрадчиво Дмитрий Иванович, оборачиваясь снова к Кленову. – Вы – человек молодой, толковый, а свои, надежные проверенные люди везде нужны. Я-то вот стар уже для этого.

– В Совет? – Василий Викторович взглянул на него и покачал головой, переводя взгляд на гостя в бушлате. – Увольте. Без обид, Ростоцкий, но связываться с ними – себе дороже. Вот скажите, без знаний и опыта управления можно добиться успеха? А они считают, что каждый вчерашний забулдыга способен возглавить завод и фабрику просто потому, что он пролетарий. А то, что этот забулдыга сроду не управлял и ответственности не нес, их не волнует, – Василий Викторович нервно передернул шеей и, обращаясь к третьему гостю, слегка подался вперед: – Вот как вы можете служить им теперь, Ростоцкий? Ведь при царе вы были не последним человеком в полиции. Гоняли манифестантов и забастовщиков. А теперь, что же? Изменили себе?

Тот усмехнулся, лихо откидывая полы своего бушлата в стороны, от чего собеседникам явно предстала портупея с черной кобурой, из которой торчала коричневая рукоятка маузера. Заметив взгляды своих собеседников на оружии, он самодовольно улыбнулся и, скрестив руки на груди, тягучим пьяным голосом произнес:

– Больно вы щепетильный, Кленов. Все надеетесь, что вернется прежний порядок? Только он не вернется. Царя нет. Временному правительству веры нет. А у Советов поддержка есть. Их армия поддерживает. А за кем армия, у того и сила. И мне не приходится им служить. Я теперь сам себе власть, – он обвел собеседников красивыми, но холодными светлыми глазами, похлопав себя по кобуре, продолжая сидеть, развалившись в кресле и покачивая ногами в больших солдатских сапогах, отпивая вино прямо из горла бутылки.

– И я об этом много думал, – согласно кивнул Дмитрий Иванович, обхватив свой тучный живот и откидываясь на спинку мягкого дивана. – Многие так думают теперь. Не кажется ли вам, что мы одной ногой над пропастью? Если каждый будет считать, что он – власть, скоро всему конец. А как по мне, господа, так уже не важно, кто эту власть взял, главное, чтобы быстрее навели порядок. Вы уверены, Ростоцкий, что они смогут навести порядок? Ведь от большевиков не знаешь, чего ожидать. Может, вы нас просветите? – он закинул в рот сыр и, прожевываясь, посмотрел на Ростоцкого, который пару раз смачно отхлебнул из горлышка бутылки, от чего лицо его стало заметно краснее, а глаза – весело заблестели.

– Ну, я персона маленькая, – начал он не без удовольствия, поглядывая на господ.

– Ну, не скромничайте. Вы у нас тот еще пострел, – владелец гостиницы Кленов усмехнулся невесело. – И прежде вы были у власти, и теперь, судя по всему, своего не упустите. Армия, говорите? Эта армия больше напоминает бандитов с большой дороги. Вы, стало быть, поощряете грабежи окрестных деревень и сел, реквизиции складов, словом, беспредел? Ну, от чего же вам их не поощрять, вы ведь теперь сами в этом участвуете, и вам кое-что перепадает.

– А почему бы и нет? – усмехнулся своими почти по-женски красивыми глазами Ростоцкий, снова сверкнув черным металлом маузера. – Мы реквизируем, чтобы прокормить армию и голодающих в городе. Разумеется, эти жадные свиньи представляют все так, будто их ограбили. Кто добровольно все отдает, мы их не трогаем.

– Добровольно? И что, много таких? – Дмитрий Иванович нервно рассмеялся и вкрадчиво добавил, подаваясь вперед: – Любой нормальный человек хочет заработать, а Совет заставляет нас сдавать продукты чуть недаром. Надеюсь, по старой дружбе вы отведете своих молодчиков от моих складов, Сергей Иванович? Ежели вы всех распугаете, то в следующем году кормить вас и ваших большевиков будет некому.

Ростоцкий лишь презрительно усмехнулся, покачивая ногами из стороны в сторону, не меняя позы.