Выбиться в люди, или Разбиться вдребезги

Глава 2. Бабушка

Настасья Никифоровна, мать Евгении, жила одна в небольшой деревушке на Урале. Эта была среднего роста худощавая женщина пятидесяти семи лет, с густыми, черными как смоль волосами, с проседью, которые она тщательно убирала в пучок. У нее были выразительные глаза и спокойный нрав. Она гордилась своей единственной дочерью, которая получила два высших образования, вышла замуж, родила сына. При каждом возможном случае, она рассказывала о дочери соседям.

Рано утром Настасью Никифоровну разбудил стук в окно. Это был почтальон.

Накинув халат, женщина открыла дверь.

– Ну Никифоровна, весточку тебе принес. Завтра внук к тебе приезжает.

– Как внук? Малыш? Завтра? – растеряно спросила женщина.

– Точно так! В одиннадцать часов, – ответил почтальон и передал ей телеграмму.

«В четверг поезд 11.00 встречай внука 3 вагон Привезет женщина Целую Евгения» взяв телеграмму в руки, прочитала Настасья Никифоровна.

Своего внука Настасья Никифоровна ни разу не видела, только знала, что родился он в феврале прошлого года. Впрочем, зятя она тоже не видела. Молодые все хотели приехать, но поездка откладывалась по причине отсутствия средств и времени.

«Что случилось? Почему так внезапно? Дочь, значит, не сама его привезет? Что за женщина привезет моего внука? – задавалась вопросами Настасья Никифоровна. – Надо помочь! Я помогу, помогу».

Женщина сразу стала готовиться к приезду внука. На следующий день, с первой повозкой, она отправилась на вокзал.

«Ну вот и поезд с моим внуком идет…» – увидев вдали приближающийся поезд, оживленно подумала Настасья Никифоровна. Она еще раз внимательно перечитала телеграмму.

«В четверг поезд 11.00 встречай внука 3 вагон Привезет женщина Целую Евгения»

Дождавшись когда поезд остановился, Настасья Никифоровна подошла к третьему вагону. Двери вагона открылись. Женщина стала пристально разглядывать, выходящих из вагона пассажиров, ища среди них маленького ребенка.

Вскоре из вагона вышла женщина с мальчиком на руках, а с ней еще две девочки лет пяти. Женщине помогал молодой мужчина, затем он вернулся в вагон за чемоданами.

«Наверно, это мой внучек у нее на руках», – подумала Настасья Никифоровна и подошла к женщине.

– Здравствуйте. Это ваш ребеночек? – ласково спросила Настасья Никифоровна, глядя на ребенка на руках у женщины.

– Да, мой. А Вам чего бабуля? – ответила женщина и испуганно посмотрела на нее.

– Вам чего мамаша? – за спиной раздался резкий мужской голос. Настасья Никифоровна обернулась и увидела мужчину, сопровождающего женщину. Он стоял с чемоданами в руках и грозно смотрел на нее.

– Нет, нет, ничего! Я ошиблась, извините, – опустив глаза, ответила Настасья Никифировна и отошла в сторону. Молодая семья смотрела на нее с недоумением и опаской.

«Где же мой внучек? Что же делать?» – переживала Настасья Никифоровна.

Пассажиры продолжали выходить из вагона, а ребенка все не было.

Настасья Никифоровна подошла к проводнице и спросила:

– Подскажите, пожалуйста, у вас ехала женщина с ребенком?

– Да, несколько таких было. Смотрите, вот одна стоит, – ответила проводница, указывая рукой вдоль вагона.

Около поезда стояла немолодая женщина. В руках у нее был конверт с ребенком. Лицо ребенка было закрыто. Женщина нервно оглядывалась по сторонам.

«Ой, ой! Как же я ее пропустила!» – Настасья Никифоровна бросилась к этой женщине.

– Здравствуйте! У Вас ребеночек…, – начала она.

– Да! Это Вам надо его передать? – резко перебила ее женщина.

– Передать?… Да, да, мне передать! Это мой внук! – ответила Настасья Никифоровна, протягивая руки.

– На, вот! Берите! Он немного простыл в дороге, – суетливо сказала женщина, пряча глаза. Она сразу отдала ребенка Настасьи Никифоровне. Затем поставила перед ней корзину с вещами и сказала:

– Там его вещи и письмо от Вашей дочери.

После этого, женщина взяла свой, стоящий рядом, чемодан в руки и быстрым шагом направилась к выходу.

– Спасибо Вам! Спасибо большое! – только и успела Настасья Никифоровна крикнуть ей вслед.

«Ну Слава Богу!» – с облегчением вздохнула бабушка и приоткрыла лицо внука.

Мальчик лежал неподвижно, с закрытыми глазами, лицо его было грязное от молока, с засохшими корочками по щекам. «Господи, он хоть живой? – Настасья Никифоровна прислонила ухо к его ноздрям, и почувствовала теплое скрипучее дыхание. – Ну слава Богу! Живой! Скорей домой!»

Дорога до дома заняла три часа. Сначала они ехали на грузовике, затем на телеге уже до дома. Малыш спал у нее на руках, издавая еле слышные хрипы. В пути Настасья Никифоровна прочитала письмо от дочери.

«Что же такое у них случилось? Почему в такой спешке? Неужели нельзя было по-человечески все решить? Я бы приехала, забрала внука, – недоумевала она. – Это как-то не по-людски. Он же чуть живой, мой родненький… Вот я дочь вырастила, а она никудышная мать оказалась!.. Но если ей плохо, то и мне плохо. Господи, если возможно, сними с нее этот грех! Я готова принять его на себя. Господи, забери все у меня во искупление. Пусть только у дочери все будет хорошо. Все отдам ради жизни и спокойствия дочери моей и внука. Господи, обещаю, что сделаю все что в силах моих для кровиночки моей! Пусть с внучком моим все будет хорошо! Дай ему силы перенести это испытание, которое выпало на его долю! Во имя Отца и Сына и Святого духа! Аминь…, – Настасья Никифоровна перекрестила внука. – Какой же ты красивый, мой бедненький. Носик, губки все мое, все наше, – глядя на изможденное лицо внука, думала она с умилением. – Что человеку нужно для счастья? Чтобы рядом были близкие люди, их тепло, понимание. В налаженном быте благополучие семьи?.. В душе должно быть благополучие! Пусть тяжело, но знаешь, что выдержал, не опустился, не обманул, не предал и в душе от этого порядок. А остальное все приложится… А если не приложится?.. Тогда и так хорошо. Главное – чтобы близкие были живы-здоровы. Это уже и есть счастье. Господи Боже, спаси и сохрани мое дитятко! Прости Господи! Спаси и сохрани!» – молилась она всю оставшуюся дорогу.

Дома Настасья Никифоровна полностью развернула внучка. Его одеяло было грязное и жесткое от высохших испражнений. Худенький, грязный мальчик предстал перед ее взором. От него дурно пахло. Настасья Никифоровна раздела малыша. Всю его грязную одежду сразу бросила в печку, тщательно помыла внука, завернула в чистые простыни, положила на свою кровать. За все это время, мальчик так и не очнулся. Она принялась его отпаивать теплой водой. Весь день, она пыталась привести внука в сознание, но ребенок так и не открыл глаза. Настасья Никифоровна понимала, что ребенок находится в тяжелом состоянии. Она обратилась за помощью к соседке, попросила ее привести врача из соседней деревни.

– Ой, Настя, беда. Сказали, что сегодня-завтра никак не смогут. Своих больных много. Да и ехать им не на чем, а путь то не близкий, – сообщила ей вечером, вернувшаяся соседка.

– Ой, Господи, что делать то? Что делать? – закрыв лицо руками, мучительно твердила Настасья Никифоровна.

– А может к Матроне? – предложила соседка.

Настасья Никифоровна тут же перестала причитать, убрала от лица руки и решительно сказала:

– Да! Остается только к Матроне! Только к Матроне!

Матрона была местная знахарка-колдунья. Сколько ей лет никто не знал. Выглядела она дряхлой старухой, но глаза у нее были чистые, живые, пронзительные. Жители, близлежащих деревень, часто обращались к ней со своими проблемами, у кого что: у кого скот гибнет, у кого здоровье шалит, кто с несчастной любовью к ней приходит, роды она тоже принимала. Она принимала всех, а кому помочь не могла сразу говорила: «Не возьмусь!».

«Хоть бы Матрона не отказала!» – переживала Настасья Никифоровна. Она открыла шкатулку, взяла единственное свое кольцо, память о муже, который пятнадцать лет назад пропал без вести, и направилась в путь.

Через пару часов она стояла на пороге избы Матроны с внуком на руках. Входная дверь была не заперта. Настасья Никифоровна вошла в сени. Прямо перед собой она увидела пожилую женщину с тощей, больной козой, правее сбоку сидела молодая девушка, которая читала псалтырь, далее пожилой мужчина в капюшоне, с одним глазом. Он очень пристально стал смотреть своим одним выпуклым глазом на Настасью Никифоровну. Женщине стало как-то жутковато. По середине сеней стояла большая корзина, наполненная всякой всячиной вперемешку: продуктами, копейками, украшениями, одеждой. Настасья Никифоровна аккуратно положила свое колечко в корзину, и села на свободное место на скамейке, в самом дальнем углу сеней.

Матрона никогда не спрашивала людей, которые к ней приходили, о болезнях, проблемах. Она всегда сама определяла причину обращения, ей достаточно было взглянуть на человека. С колдуньей не было принято разговаривать, надо было только отвечать на ее вопросы.

Прошло около часа. Открылась внутренняя дверь избы, в сени вышла Матрона.

– Принес? – обратилась она к одноглазому мужчине в капюшоне.

– Да, сегодня только двух поймал, – ответил ей мужчина и передал холщовый мешок с чем-то движущимся внутри.

– Давай! Вот тебе, – она отдала ему пару монет, взяла мешок и пошла к себе. Мужчина поблагодарил знахарку и ушел.

Через минут десять Матрона снова появилась, и сразу направилась к женщине с козой.

– Вот, козе твоей отвар приготовила. По десять капель давай, один раз на заходе солнца. Недели через две полегчает ей. Молоко каждый день выдаивай, но не пей, и смотри, чтоб ребятишки не брали, выливай, но только не в огород, в лес уноси, и там под елкой выливай. Как закончится отвар, поправится твоя Муренка и молоко ее можно будет пить, – сказала Матрона женщине.

– Хорошо! Спасибо Матронушка, – с благодарностью ответила женщина, поклонилась ей и ушла.

Затем Матрона повернулась в сторону Настасьи Никифоровны и пронзительно посмотрела ей прямо в глаза. Настасье Никифоровне было неуютно, но взгляд свой она не отвела. Матрона сказала:

– Давай! Как тебя там, Настя?

– Да, Настя, – вставая, покорно ответила Настасья Никифоровна.

– Давай, неси внука твоего. Спасать его будем! – скомандовала Матрона и пошла в свою комнату, оставив за собой дверь открытой.

Настасья Никифоровна с внуком на руках вошла в комнату Матроны и закрыла за собой дверь.

Эта была полутемная небольшая комната с круглым столом посередине. На стенах висели разные травы и чучела животных. На полках, вдоль стен и на полу стояли наполненные растворами банки разной емкости. Настасья Никифоровна заметила огромную стекляную банку, стоявшую на полу, заполненную прозрачной жидкостью, в которой извивалась большая змея. Женщина содрогнулась, но испуг свой изо всех сил старалась не показывать.

– Ложи его на стол и раздевай. Всего раздевай, слышишь, до гола! – повелительно сказала Матрона.

Настасья Никифоровна послушно положила внука на стол и стала спешно разворачивать одеяло и пеленки. Мальчик не шевелился.

– Иди, сядь! – сказала Матрона, рукой показав на скамейку около стены. Настасья Никифоровна выполнила указание.

Сама же Матрона взяла с полки красную свечу, зажгла ее, и подошла к мальчику. Ребенок лежал на столе неподвижно, с закрытыми глазами, и казалось, даже не дышал. Она провела рукой около мальчика, задерживаясь над его головой, грудью, животом.

– Ну, дело плохо! Обещать ничего не могу, – сказала Матрона.

– Матрона, милая, сделай, что сможешь! Дом продам! – взмолилась Настасья Никифоровна, вскочив со скамейки.

– Этого не потребуется! Сейчас твоя задача – молчать! Что бы не происходило, слышишь! Сидеть и молчать, – громким голосом прервала ее Матрона.

Настасья Никифоровна послушно замолчала и села на скамейку.

Матрона подошла к полке, взяла одну из своих банок, и поставила на стол, где лежал малыш. Это была небольшая полулитровая банка, с содержимым насыщенного темно-фиолетового цвета. Она налила в кружку этот раствор, и залпом его выпила, закрыла глаза, села на табуретку рядом с мальчиком, и начала монотонно что-то говорить на непонятном языке. Так она говорила минут пять, затем сменила интонацию, и стала как будто разговаривать с кем-то, задавать вопросы, отвечать, уточнять. Еще минут через пятнадцать, она открыла глаза… Глаза ее стали ярко красного цвета. Колдунья встала, расправила плечи и твердой походкой вышла из комнаты.

Настасья Никифировна вздрогнула от увиденного, но тут же взяла себя в руки. Она старалась беззвучно дышать, ей становилось страшно, но ее желание, во что бы ни стало, помочь внуку, было сильнее ее страха. – Господи, спаси и сохрани! – шептала она про себя.

Через пару минут Матрона вернулась. В руках у нее был огромный белый петух. Настасья Никифоровна таких огромных петухов еще не видила. Петух смирно сидел в руках Матроны. Колдунья налила тот же темно-фиолетовый раствор в кружку, из которой ранее пила сама, и поднесла кружку к клюву петуха. Петух послушно стал пить эту темную жидкость, затем спрыгнул с ее рук на стол, и смирно сел рядом с мальчиком.

Матрона медленно подошла к стене и взяла висевший на стене топор. Затем приблизившись к петуху, взяла его за обе ноги и подняла его вниз головой. Петух на удивление был спокоен и не сопротивлялся. Колдунья положила голову петуха на деревянную ступку, стоявшую около стола, придавила его тело коленом, и … резко отрубила ему голову. Окровавленная голова петуха, покатилась к ногам Настасьи Никифоровны, забрызгивая кровью все вокруг. Тело петуха начало судорожно махать крыльями. Матрона двумя руками сильно прижала крылья петуха к его телу.

В глазах Настасьи Никифоровны был ужас, она не переставала креститься и губами читать молитвы.

Через пару минут, тело петуха перестало биться в судорога. Матрона разжала руки, взяла под столом пустой таз, поставила таз на стол рядом с мальчиком, подвесила петуха за ноги на веревку, свисающую с потолка над столом. Кровь петуха стала литься в таз ручейком. Матрона сразу стала смачивать свои руки этой кровью и мазать тело малыша, а также свое лицо, и вновь начала что-то шептать на непонятном языке, иногда ее голос становился вопиюще громким, потом умолкал и вновь раздавался с новой силой. Было ощущение, что она опять разговаривает с кем-то.

Несмотря на то, что все двери и окна были плотно закрыты, в комнате стало ветрено. Висившие на стене травы, порывами ветра отрывались, и кружились в комнате, банки опрокидывались, некоторые разбивались, и из них выливалось содержимое, выползали полуживые жуки, мыши, змеи, червяки. Было жутко. Комнату заполнил туман.

Настасья Никифировна продолжала читать молитвы, но не выдержала и потеряв сознание упала на пол. Когда она пришла в себя, она сидела скамейке, ветер утих, головы петуха рядом не было, справа от нее стояла кружка с жидкостью синего цвета, от которой исходил едкий запах.

– Очнулась. Хорошо, – сказала Матрона. – Ты постарайся выпить все до дна. И не бойся! Это для сил… Силы тебе еще пригодятся.

Настасья Никифоровна послушно выпила содержимое кружки.

Матрона продолжила свой ритуал. Она окуривала мальчика травами. Где-то через полчаса, мальчик полуоткрыл свои затуманенные глаза, начал шевелить губами, издавать еле слышные стоны.

Настасья Никифоровна как только увидела, что ее внук пришел в себя, испытала радость, восторг и одновременно страх. Она судорожна стала креститься и упала на колени.

Матрона же набрала стакан петушиной крови из таза, и приподняла голову ребенка.

– Пей, – спокойна сказала она. Мальчик открыл глаза и послушно выпил весь стакан, после чего опять закрыл глаза, и казалось уснул.

Колдунья вытерла мальчика чистой простыней, а затем этой же простыней укрыла его. После чего она сделала пару шагов в сторону, остановилась и стала раскачиваться, затем на месте замерла. Так она простояла, не шевелясь и, казалось, не дыша, минуту или две, а когда пришла в себя, глаза ее стали обычными, как и раньше, она сгорбилась, и старческим шагом пошла к Настасьи Никифоровне, села рядом с ней на скамейку. Пару минут она молчала, потом медленно проговорила:

– Внучек твой родился сегодня. Молись за душу его. Не знаю на радость или на горе. Не переживай, поправится твой внучек. Только запомни, ровно двадцать один день, начиная с завтрашнего дня, будешь поить его свежей петушиной кровью. Каждое утро ты должна забивать нового петуха. Поняла?

– Поняла Матрона! Все сделаю! Спасибо тебе… Как это родился сегодня?

– … Он мертвый был, когда ты его принесла… он ушел уже. Не могу сказать … не знаю … я только связующее звено, передатчик … Так захотели … Не знаю, что за душа. Молись за душу его Настя.

Следующий месяц Настасья Никифоровна жила по строгому плану. Рано утром она шла на рынок, покупала петуха, потом домой, отрубала петуху голову, сливала его кровь в таз, как это делала Марона, и в течение дня поила этой кровью своего внука. К вечеру третьего дня мальчик пришел в себя, начал кашлять и отхаркивать сгустки гноя и крови, а через две недели кашель и вовсе прекратился, мальчик заметно порозовел и поправился. За это время женщина продала почти всю мебель в доме.

«Ничего наживем еще, внучку нужнее», – думала Настасья Никифоровна, продавая последний комод. Она понимала, что в трудную минуту выручила, помогла, поддержала. Это согревало ее душу, наполняло силами, и давало смысл жизни.

«Вот и последний… Спаситель наш», – сказала Настасья Никифоровна, отрубая голову двадцать первому петуху.

После лечения мальчик окончательно поправился, начал улыбаться и радовать бабушку. Все это время Настасья Никифоровна молилась за своего внука.

Так и жили они вместе.

Через полгода к ним приехала Евгения. Она выглядела отдохнувшей и похорошевшей.

Настасья Никифоровна бросилась к дочери на встречу. Они обнялись.

– Мамочка, дорогая, как я рада тебя видеть! Но я всего лишь на один день! Еле вырвалась! Утренним поездом поеду домой, – сразу сказала Евгения. – Как сын? – оглядываясь спросила Евгения и после молчания, добавила, – а где вся мебель?

В комнате у окна стоял маленький стол и один стул, на полу около стены лежало сено.

– Все хорошо. Спит твой сыночек. А мебель пришлось продать. Господи, что твоему сыну пришлось пережить, – Настасья Никифировна не выдержала и зарыдала.

– Мама, мама, расскажи! Что произошло? – стала просить ее Евгения, – нет. Дай сначала на сына посмотре

Настасья Никифоровна проводила дочь во вторую комнату, где в детской кроватке спал Владик.

– Как вырос! Спасибо мамуля, – тихо сказала Евгения и долго смотрела на сына, потом взяла мать под руку, и они вернулись в первую комнату. Настасья Никифоровна принесла дочери горячий суп и свежий хлеб.

– Ты давай поешь с дороги, а я рассказывать буду, – успокоившись и вытерев слезы сказала Настасья Никифоровна. И она в подробностях рассказала дочери как удалось спасти внука.

– Господи, и передать не могу! Женя, это не по-людски! Матрона так и сказала, внучек твой родился сегодня, молись за душу его. Ой Женя, Женя нагрешили мы как. Теперь всю жизь надо отмаливать этот грех, – Настасья Никифоровна начала причитать и качать головой.

Евгения сидела молча, затем вытерев накатившиеся слезы, строго сказала:

– Все обошлось! И это главное! Это судьба у моего сына такая, а у кого она сейчас легкая, скажи?

– Не знаю, такой то грех просто так не пройдет. Молиться тебе надо и в церковь сходить – исповедаться. Ой доченька, как тяжело! – продолжала причитать Настасья Никифоровна.

– Ты думаешь, сходил в церковь и все, хорошим человеком стал? Нет мам, не верю я в это. Сын жив и здоров, спасибо тебе, выходила. Если бы с ним что-то случилось, простить бы себе не смогла. А сейчас все хорошо. Если все обошлось, значит судьбе так угодно, значит мы на правильном пути, мам. Радоваться надо, а не плакать, что Владик жив и здоров, – ответила ей Евгения.

– Но в церковь ты все же сходи! – продолжала настаивать Настасья Никифоровна.

– Хорошо, схожу! – ответила Евгения и по доброму посмотрев на мать, подошла и крепко ее обняла.

Утром на следующий день Евгения уехала.

Первое время после возращения от матери, Евгению преследовали навязчивые мысли о сыне, но она старалась отгонять их.

«У него все хорошо. Мама о нем заботится. А эти мысли только мешают жить, мешают развиваться и тянут куда-то в страдание, а мне это зачем? Мне надо быть сильной, иначе мы никогда не сдвинемся с места и ничего в жизни не добьемся. Да и сыну нужна успешная мать, а не какая-то там неудачница», – думала она.

Так, со временем, у нее постепенно пропало желание видеть сына и интересоваться его жизнью. В церковь исповедаться она так и не сходила, не было времени.

У Владислава старшего, тоже где-то внутри тлел огонек сострадания к сыну, к его нелегкой судьбе. Он иногда думал о сыне и жене говорил:

«Вот встанем на ноги, сразу сына заберем от тещи. Будет с нами жить!»

Прошел, год, два, три …

Владик рос крепким и здоровым ребенком, помогал бабушке по хозяйству, дружил с деревенскими мальчишкам. Но больше всего он любил молча сидеть один и о чем-то думать. В семь лет Владик пошел в деревенскую школу.

Родители к нему не приезжали.

Глава 3. Разоблачение

Семейная жизнь супругов, после того как они отдали сына бабушке, наладилась, cсоры прекратились. По выходным они ходили в кино, местный театр, гуляли на природе, встречались с приятелями. Вели активный во всех отношениях образ жизни. Основное же время они посвящали работе и стремились стать как все нормальные люди: получить хорошее место с приличным окладом, из общежития переехать в отдельную квартиру со всеми удобствами, купить машину, и каждый год ездить в отпуск на море. Ради такого счастливого будущего они и старались изо всех сил.

«А цель то у нас одна – поскорей выбиться в люди!» – говорил Владислав старший.

Он был целеустремленным молодым человеком. Насмотревшись в детстве, как его родственники спивались, не хотел повторить их путь. В родительской семье Владислав был самым младшим, тринадцатым ребенком. Два его старших брата умерли от алкоголизма, еще пять братьев погибли на войне, остальные сестры и братья выпивали. Он их не уважал, и с ними не общался. В раннем детстве он дал себе зарок, что никогда не будет употреблять спиртное и курить. Свой зарок он строго соблюдал всю свою жизнь. Про отца Владислав никогда не вспоминал, а вот мать свою любил сильно. Закончив восемь классов, сразу пошел работать в колхоз, помогать матери. Затем его призвали в армию. Служба в армии ему понравилась и он остался служить по контракту, мечтал сделать карьеру военного, дослужиться по полковника, а лучше до генерала. Он понимал, что для этого ему необходимо высшее образование. Но его мать хотела, чтобы ее младшенький стал агрономом и работал у них в деревне. Вот, Владислав и пошел в сельскохозяйственный техникум, чтобы угодить матери. Хотя уже, в самом начале обучения, понял, что сельское хозяйство не для него, но бросать учебу не стал, чтобы не расстраивать мать. Сразу по окончании техникума он поступил в институт, на заочное отделение. Вечером, приходя с армейской службы, Владислав выполнял домашние задания. В казарме, где они жив в это время, он садился на свою кровать, раскладывал вокруг себя книги и тетради, и занимался. Ложился мужчина далеко за полночь, когда все ребята в его комнате уже спали. Чтобы не мешать соседям, он пользовался фонариком. Но однажды его фонарика на обычном месте не оказалось. Пару недель, поискав его, и не найдя, он купил новый. Однако и новый фонарик через пару дней пропал. Потом он купил еще один, с которым произошло то же самое. Разборки с ребятами по армейской комнате никаких результатов не дали. Все это время Владислав не выполнял и не отсылал в институт домашние задания. В институте начались проблемы. Взвесив все за и против, устав от постоянных недосыпов и нехватки времени, он не выдержал и, не проучившись и года, бросил институт. В последствии, мужчина жалел об этом. Без высшего образования он так и не смог сделать карьеру военного.

Весь свой денежный доход, независимо от объема, Владислав всегда делил на две части, одну часть отсылал своей матери, вторую оставлял себе на жизнь. Это было его категоричное решение. Он так поступал всегда, с первой своей получки и вплоть до кончины его матери, как бы не было трудно ему самому, а впоследствии и его собственной семье.

Была у него и одна слабость – мужчина не мог себе отказать в том, чтобы не взять то, что плохо лежит. В основном, это были мелкие вещи. Хотя, один раз он смог украсть брезентовую лодку у соседей по казарме. Как правило, воровать у него получалось у тех людей, которые приглашали его к себе в гости или были соседями. И, все же, он строго соблюдал принцип: брать только те вещи, которые, по его мнению, были людям не нужны или были лишними. Украденные вещи, он сначала отвозил матери. А когда расписался с Евгенией, и у них появилась собственная комната, стал приносить эти вещи уже к себе домой. Можно сказать, это было его хобби, которое доставляло ему такое приятное чувство защищенности.