Но что-то где-то пошло не так

– Тебе домой пора, мать, наверное, безпокоится.

– Да, пойду. Спасибо Вам за всё Анна Сергеевна.

– За всё?

– Ну да, за всё.

– Тебе спасибо Фёдор. Тоже за всё. И за Веру тоже. Изменилась она с тобой. Веселее стала, жизнерадостнее. И взрослее. Растёт деточка.

Анна Сергеевна провожала Фёдора взглядом, пока он не исчез в темноте. Стукнула калитка, Фёдор вышел со двора, а она ещё долго смотрела невидящим взором в окно. Вера, Вера, печаль моя, угораздило же тебя с этим мальчуганом. И ничто не поделаешь, любовь есть Любовь…

Дома мать шила на швейной машинке. Увидев Фёдора, отложила шитьё, встала к нему, обняла. Красивая, стройная, гибкая. С легким, почти незаметным запахом сирени.

– Так долго тебя не видела. Как ты? Проводил Верочку?

– Да, вместе с Анной Сергеевной. Николай нас завез. Как приятно от тебя пахнет.

Мать смутилась. Что это? Раньше за ней такого не замечал. Федор вгляделся в шитьё. Шьёшь? Не темно?

– Николай духи подарил. Недорогие, скорее знак внимания, я просила больше дорогих подарков не делать.

– Он уже приезжал? Вещи привёз?

– На минутку буквально. Вещи завтра с утра привезёт, я сказала к шести подъезжать. Не рано?

– Нормально, в шесть как раз. Тебе шить не темно? Под одной лампочкой?

– Темновато, и места не очень, разложиться негде. Зингер бы в уголок перенести, сделать столик, местное освещение поярче.

– Сделаем мам. Завтра и сделаю к вечеру. Вот сюда, в нишу между шкафом и углом комнаты. Но освещение только искусственное будет. Окна здесь нет. Две лампочки поставлю.

– Пусть искусственное, главное, чтобы светло было. Когда тепло, могу дверь приоткрыть. У меня сегодня праздник небольшой, подруга заведующей заказала костюмчик, как у неё, юбку с блузкой. Сорок рублей за работу договорились. Десять рублей аванса уже дала.

– Здорово. И так много согласна платить?

– Согласна, правда там ещё платье вечернее планируется в будущем, Но это дополнительно. А так да, хорошо. Правда?

– Правда. А у меня сегодня тоже праздник. На всю жизнь.

– Интересно. И какой же?

– Мне Вера в любви призналась.

Улыбка шагреневой кожей сползла с лица мамы. Она встревоженно смотрела на Фёдора, ожидая продолжения рассказа.

– Прямо на вокзале. Поезд уже уходит, а мы целуемся, то есть она меня целует. Прямо при всех, при маме, при провожающих. А потом. Потом…

Фёдор замялся, не зная, как обрисовать происходящее событие. Слова всё не те, принижающие, обедняющие. Так ничего и не придумав, перескочил дальше.

– А потом я ей тоже признался. Только она этого не услышала.

Мать, потрясенная, прижала руку к губам, покачивая головой, – Федька, что же вы творите…

Глава 2. 1973. Двадцать второе сентября. Первое письмо

Всю неделю Фёдор пахал. Пахал на зарядке. Пахал на орехах. Пахал в школе. Пахал на тренировках. Пахал дома. Пахал, пахал, пахал. Ложился спать в девять вечера, просыпался в четыре тридцать. Дошёл до состояния где сяду, там засну. В прямом смысле. Зато все оставались довольны.

Довольна Ареня. Ей с коровой уже тяжеловато было. А он научился доить, делать творог и масло, сыр и брынзу. Перекрыл новым рубероидом крышу на сеновале. Убрал навоз этого года в яму, на перегной. Залил его водой, и накрыл старыми кусками рубероида с крыши, привалив обломками битого кирпича и оставив большие дыры для воздуха и дополнительного залива водой. Пусть гниёт до следующей осени.

Довольна мама. В крошечном уголке он умудрился устроить ей мини швейную мастерскую. Нашёл на чердаке четыре старых сухих доски, обрезал, шлифанул рубаночком. Сколотил небольшой столик, в который умудрился встроить на постоянной основе Зингер. Провел свет в две лампы по шестьдесят ватт. Слепил на них абажуры из кусков старого алюминия. Даже смог прилепить к стене откидной раскроечный столик, чему мать несказанно обрадовалась. А когда Фёдор пересчитал их семейные накопления была немало удивлена, они превысили пол тысячи рублей. Назвала его кормильцем и защитником. Фёдору было приятно.

Очень довольным был Ванечка. После двухнедельного полуотсутствия Фёдора, теперь он каждый вечер получал свою сказку. Слушал терпеливо до конца, и только после этого, пожелав маме и Фёдору спокойной ночи и сходив в туалет, засыпал. Причём в горшок ходить наотрез отказался, и ходил с Фёдором в нужник на улицу, объясняя, что он настоящий мужик, а мужики в горшок не ходят.

Доволен и прямо светился Игорь Валерьевич, считая Фёдора полностью готовым, и уже планируя дальнейшие планы. В феврале сдать за четвёртый класс, а в мае за пятый, с тем, чтобы в новый учебный год пойти в шестой. Ни о чём, кроме учёбы, они не разговаривали, и Фёдора это полностью устраивало.

Довольным выглядел Владимир. За четыре дня Фёдор добил ореховую посадку вдоль автотрассы, и наверняка принёс ему немалую прибыль, сам оставшись на этом направлении безработным. Володя с ним полностью рассчитался, пообещав подъехать в начале октября по поводу дров. Заработок Фёдора на орехах был основным заработком семьи в сентябре, и заработал он почти в четыре раза больше матери.

Доволен был единственный друг Васька. Фёдор стал регулярно посещать тренировки, куда они ездили вдвоём на велосипедах. Фёдора часто ставили работать в паре с Васей, и тому было чему от него поучиться. Девчонки тоже встретили Фёдора весьма радушно, и ему показалось, что даже более того. Он неоднократно ловил на себе взгляд то одной, то другой. Особенно Гали. Вскоре у них сложилась своя компания, и они стали ездить на тренировки и домой вчетвером.

Но, наверное, самым довольным остался Николай Александрович. Его первоначальный холодок, из-за двухнедельного пропуска Фёдором занятий, сменился вначале интересом, а потом и уважением. Запредельные для его возраста техники, их безупречные связки ставили Николая в тупик своею отточенностью и законченностью. Понимая, что в девятилетнем возрасте это невозможно, и видя их воочию, он, мягко говоря, недоумевал. А узрев ненасытную трудоспособность и желание работать, невольно, сам себе, стал пророчить Фёдору великое будущее боксёра и борца. Конечно, недостатков выше крыши. Скорость не очень, дыхалка слабовата, смазывает удар левой. Зато растяжка и гибкость вообще на высоте, на шпагате в минусах градусов на тридцать работает. И техника, техника, это что-то. Приёмы схватывает на ходу, удар держит как взрослый, в челноке двигается как по начерченному. Окончательно встал в тупик, увидев владение Фёдора ногами.

В среду, распустив ребят пораньше в силу лёгкого недомогания, услышал, что кто-то работает с грушой после тренировки. До прихода взрослых было время, средняя группа разошлась, в зале никого быть не должно. Он сидел в прострации с кружкой чая. Наконец, не по делу распалившись, вышел готовясь дать нагоняй неизвестному трудоголику и стал невольным свидетелем некоего боя с тенью ногами. Минуту простояв у косяка двери, он, по окончании Фёдором боя, когда его позвали девчонки на выход, тихонечко ретировался в тренерскую. Присев на стул и ничего не понимая, долго вспоминал сплетенные во единое целое Фёдоровы выкрутасы. Мастером вырастет был его вердикт. Парня надо беречь второй…

И вот наступила суббота, проходившая у него как самоподготовка, спасибо Игорю Валерьевичу, сумевшему внести коррективы в программу. Всю неделю Фёдор старался не думать о Вере. Она была в его жизни не как мысль, но как постоянное присутствие. Когда ты не думаешь о человеке время от времени, порой прерываясь в мыслях, но, как если бы ты создал себе его образ, который постоянно присутствует здесь и сейчас. Так живут истинно верующие, осознавая постоянное присутствие Бога.

Принимая постоянное присутствие Веры, он понял, что ему стало легче. Это даже не относилось к категории легче – тяжелее. Это было по-другому. Она присутствовала рядом всегда, и не разговаривая с ним, одобряла его поступки, или хмурила бровки, если ей не нравилось. Морщила лобик и оторачивалась, если сердилась. А раз, когда он срубился от усталости прямо на навозной куче, приснилась. Сон был смешным, и, проснувшись чрез минуту, он смеялся вместе с ней над собой, когда вошла мать. Марья Семеновна была немало удивлена, увидев сына в девятом часу вечера заливисто смеющимся, сидя на навозной куче. Надавив на Фёдора мать увела его спать, не обращая внимания на возражения и объяснение, что он ещё не закончил, что осталось совсем немного. Пришлось идти в сараюшку, мыться в чане и ложиться спать.

Теперь он сидел во дворе Анны Сергеевны, под навесом, и ждал. Поняв, что так ничего не высидишь, самой хозяйки не было во дворе, дом закрыт, Фёдор легонько постучал. Тишина. Время хоть и не раннее, но и не обед ещё, и Фёдор решил не будить Анну Сергеевну, самому взяться за дело. Через час он выкопал свеклу. Ещё через полчаса, отрезав ботву и оставив небольшие хвостики, разложил просохнуть, и, опять присев под навесом, незаметно заснул. Проснулся от голоса соседа.

– Здравствуй, племя молодое, незнакомое! – дед явно обращался к нему.

– Здравствуй дед, – поздоровался в ответ Фёдор.

– Анны Сергеевны до обеда не будет, её в больницу срочно вызвали. Машина за ней приезжала, – с уважением к Анне Сергеевне сообщил важную новость дед.

– Понятно, – с огорчением ответил Фёдор.

– Да ты не расстраивайся, она скоро приедет, пойдём пока по чайку ударим, позавтракаем заодно. Или пообедаем уже? Смотрю рано встаешь, по утрам ни свет, ни заря уже на пробежке.

Есть действительно хотелось, с утра пара бутербродов с маслом, вот и вся еда. Ааа, ладно, ничего не теряю, пойдём деда объедать.

– Пойдём дед, только аппетит у меня отменный, сможешь прокормить?

– Пойдём, пойдём. Посмотрим сколько тарелок ты сможешь приговорить, – усмехнулся дед.

Приговорить удалось три тарелки. Огромных три тарелки наваристого борща, с солидным кусом говядины в каждой. Фёдор не раз подумывал бросить есть мясо, но видать не созрел, устоять перед таким царским яством не мог. Поев, отвалился на спинку стула.

– Спаси Господи, Сергей Абрамович.

– И тебя спаси. Может ещё тарелочку?

– Нет, нет, что Вы. Наелся, больше не влезет. Вы отменно готовите, хоть сейчас шеф поваром в хороший ресторан ставь.

– Я всю жизнь или по дереву, или готовил, с детства разрывался между деревом и подработкой по трактирам и ресторанам. Мне сам запах готовящейся пищи нравился. В гражданскую, в отряде у Щорса, на повара поставили. Мои сверстники белых крошили, а я кашу готовил. Ну, правда в двадцатом и мне пришлось повоевать, с поляками. Потом с Врангелем, а закончил на Кавказе. На войне, в первый год в поварах ходил. Это уже в сорок втором в сапёры перешёл, надоело в обозах, в обнимку с кухней ездить. Два года отвоевал. В августе сорок четвёртого, здесь, под Дубоссарами, ранение с контузией, перешёл опять в повара. В одном госпитале с Анной Сергеевной "довоёвывали", она сестрой хирургической, а я кашеварил, ну и её подкармливал, худющая как кошка была. А потом, после войны, в ресторане Нистру работал, он ещё в деревянном здании был, здесь же на Котовского.

– Богатая у Вас биография. Можно книгу писать.

– Хочешь – пиши. А биография у многих моих сверстников такая. Время было такое. Не мы его выбрали, оно нас.

– Не жалеете ни о чем?

– Как же не жалею, много о чём жалею. Рассказывал ведь уже. Молодым был, а где и дураком настоящим. Если б молодость знала. Но уже ничего не переделаешь. Жизнь человеку дается один раз и ничего не вернёшь. Это у Господа нет времени, а человеку жизнь выделена во временном диапазоне. Есть оно счастье, а секунда прошла, и нет его. Беречь его надо, время. Наслаждаться им. Не растаскивать по пустякам. Не вернёшь потом ни одной минуты, ни одной секунды. Уйдёт сквозь пальцы, впитается как вода в песок. И ничего не вернёшь. Ничего…

Фёдор вспомнил, как бездумно транжирят время в его прошлом будущем. Интернет – главный пакостник и похититель. Социальные сети, дорамы, электронные игры, спортивные зрелища, порнуха. Каждый найдёт себе в нем занятие по вкусу. А суть, потеря времени. И это ещё не самое худшее. Потеря времени, это упаковка потери души. Фёдор вздохнул.

– А сейчас чем занимаетесь? Во дворе у Вас порядок идеальный, по дому в основном работаете?

– Сейчас? Сейчас к смерти готовлюсь, грехи вымаливаю. Ничего уже не интересует, всё в прошлом. В теле жизнь необходимо поддерживать, иначе грех, вот и поддерживаю, а так всё равно.

– А внук?

– Он другой. Он чужой, – дед горестно вздохнул. – Не такой я видел свою старость, не так.

Хлопнула калитка, опять пружину не ослабил, в какой раз подумал Фёдор. Дед выглянул в оконце.

– Вот и Анна Сергеевна пришла, беги давай. Как закончите, приходите оба, я через часик плов начну готовить, потом в подушки закутаю, он долго горячий будет. Стоять – настаиваться. Узбек меня один научил. Карим. На переправе через Днестр погиб, до последнего за свою кухню боролся, когда та под воду уходила. Взрыв рядом, осколок в шею, он за подножку зацепился, так вместе с кухней в воду и ушёл. У каждого на войне своя техника была. Упокой Господи его душу, – дед Сергий перекрестился…

Удивительное дело, Анна Сергеевна, увидев Фёдора искренне обрадовалась, как несказанному другу, иль дорогому гостю. Повела его в дом, усадила в центр стола. Фёдор сразу ощутил торжественность момента, восторженно насторожился в предчувствии праздника. И праздник состоялся, Анна Сергеевна принесла из своей комнаты деревянную, с резным орнаментом шкатулку. Достала оттуда конверт.

– Нам с тобою письма пришли. Это тебе Фёдор. От Верочки. Можешь не петь.

Сердце выпрыгнуло и, приплясывая, умчалось в далёкие дали, оставляя за собой инверсионный радужный след радости. Ум бы тоже станцевал, но ему, заземленному, было не сдвинуться, и он запел, пытаясь обратить на себя внимание. И лишь душа, робко и осторожно приблизилась к пакету и взяла его изящными тонкими пальцами. Не смея дышать смотрела она на белый конвертик с изображением Фёдора Шаляпина к его столетнему юбилею. Душа смотрела на конверт, но не видела певца, она взвешивала послание, пытаясь проникнуть внутрь, понять, что там. Не веря своему счастью, она скромно улыбалась, не осознавая того тектонического сдвига в их отношениях. Письмо. Письмо от Веры. Какое счастье, Господи.

– Можно? – спросил Фёдор Анну Сергеевну.

– Конечно можно, – Анна Сергеевна положила на стол ножницы.

Сердце увидев, что письмо вскрыли, быстренько заняло свое законное место и приготовилось вкушать самое изысканное кушанье в своей жизни. Фёдор осторожно развернул тетрадный, в линейку, лист.

17.09.1973. 18ч. 45 мин.

Поезд Кишинёв – Ленинград.

Здравствуй мой любимый Фёдор Александрович.

Всё, что накопилось в сердце моём было сказано при расставании, и я ни капли об этом не жалею. И уже теряя тебя из виду увидела, что ты сказал. Никогда не умела читать по губам, но знаю, ты сказал именно это. И я благодарю Творца, и говорю тебе Спасибо за твои слова. Рада за тебя, рада за себя. Слава Богу за всё…

Попутчиками оказались муж с женой и пятнадцатилетним подростком, едущие в Ленинград на международный шахматный турнир. Общаются сами с собой, и с шахматами, а мне и радостно оттого.

Сразу села за письмо к тебе, и глядя в окно на бегущие виноградники и сады, вспоминаю нашу первую встречу, твои изумлённые глаза и моё ощущение безпокойства от пристального оценивающего взгляда. Как я возмущалась в себе, мне всё время казалось, что где-то пятнышко, или ниточка и ты на них смотришь, а я испытывала неловкость.

Вспоминаю наши прогулки по Днестру, наши приключения и переживания. Помню, как сейчас, как мы копали картошку, и наши взаимные обещания. Ты тоже помнишь, правда?

Господи, мы знакомы всего две недели, а я не мыслю жизни без тебя. Какая радость, – ты в моей судьбе. Но хватить об этом, больше не напишу ни слова о своем счастье, скажу только при встрече. Готовься.

21ч. 55 мин.

Пишу при свете ночника. Соседи уже наигрались, насмотрелись на шубку и спят. Добрые и милые люди. Весь вечер вспоминала песню нищей девушки и разглядывала её подарок. Где соответствие? Шубка новая, словно из магазина, на ценнике даже цена в франках. Она очень дорогая. Откуда у неё такая вещь? Ведь есть граница, таможня. И зачем мне такой дорогой подарок от совершенно незнакомого человека? Странно.

Очень долго пыталась перевести и построить песню странной девушки в стихотворной певучей форме. Оказалось, совсем непросто, что-то не запомнила, пришлось домысливать. Что-то не поддается прямому переводу, в русском языке не нашла точного слова, пришлось вставлять подходящее. Что получилось привожу ниже.

В краю у самых синих гор, и ледяных ручьев,

Где старых яблонь белый цвет, и шёпот муравьев,

Жила на радость всем святым красавица в саду,

Она пыталася изгнать унынье и тоску.

Зачем тоска, зачем печаль, гнетёт твои года?

Всю жизнь ты посвяти ему, служенью во Христа.

Кометой жизнь твоя летит, красавица моя,

И вот герой с других времён ведёт тебя туда,

Где сладких обещаний лес, где полон луг цветов,

Где не увидеть ничего, среди дурманных снов,

Где жизнь прервётся на ходу, ах как же хороша

Красавица в гробу. На ней венчальная фата.

Прошу, милый мой, не суди строго, я не переводчик, и не поэт. Но на душе стало неспокойно, гложет мысль, не про меня ли? Зачем она вообще подошла к нам, мы ведь её не звали? Но верю, пока мы вместе, всё будет хорошо.

Слава Богу за всё. Спаси Господи.

Вера.

Фёдор посмотрел на штемпель отправителя. Восемнадцатого сентября. Четыре дня назад. Написала письмо в мчащемся поезде. Утром отправила. Быстро. Конверты предусмотрительно взяла с собой. Вначале хотела поделиться счастьем, а потом тревогой и переживаниями. А в конце вообще занервничала, и пусть косвенно, но обратилась к его защите. Но как он может помочь ей, находясь почти в двух тысячах километрах?…

И сразу Ангел Хранитель подсказал, – молитвой. Святая Вера. Мученица святая Вера. Её мама София, её сестры Надежда и Любовь. А тридцатого сентября день памяти святой мученицы отроковицы Веры.

– Письмо пришло вчера вечером, я не стала тебя безпокоить, зная, что ты придёшь сегодня утром. А с утра меня срочно вызвали в больницу на подмену, у Фаины ребёнок заболел, и она попросила до обеда подменить.

Мама не сводила с него глаз, видя его переживания, она искренне расстроилась, что не сообщила о письме в тот же день, ещё вчера. И теперь как будто оправдывалась.

– Федя, ты как? Что пишет Вера?

– Да нормально. Вера немного переживает, три месяца в большом городе, так далеко от семьи. А тут ещё эта дурочка на вокзале привязалась.

– Она не дурочка в буквальном смысле. Это Лика Кагульская, юродивая и блаженная. Летом ходит в зимней одежде, зимой в одном платье с платочком. Речью связной не очень владеет, всё в песнях поёт и стишками бормочет.

– Так где Кагул, и где Кишинёв, тем более что ей на вокзале делать?

– Поди узнай, а так ей всё едино. Она по всей Молдавии кочует, на Украину заходит, даже в Белоруссию и на юг, в Краснодар, в Ставропольский край. В Крыму и на Кавказе говорят видели. Милиция на неё рукой махнула, дурочка, что возьмёшь?

– А мы ей зачем? К нам чего прицепилась?

– Может сказать, что хотела, или предупредить.

– А Вы молдавский знаете? Поняли о чём она пела?…

И Фёдор увидел по глазам, поняла. Мама всё поняла ещё там, на вокзале. Поняла раньше Веры, и тем более раньше его. Поняла и прониклась. Потому и плакала на вокзале, оттуда и приступ острой боли в машине, когда возвращались.

Анна Сергеевна опустилась на стул, – Что делать будем, Феденька?

Фёдор видел её страдания. Ведь у неё в этой жизни дочь как свет в окошке. Для неё живёт, для неё дышит. Да, есть ещё Ареня, но это совсем другое. А Верочка её доча, частичка её, кровинушка. Фёдор понял, какой неимоверной силы духа эта простая русская женщина. Всё поняв и пережив она не смела никого тревожить, оставив переживания себе, взвалив крест знания и ответственности лишь на одну себя. И она так и несла бы этот крест в одиночку, не жалуясь, не скорбя о его тяжести, не прося помощи. Мучилась бы, плакала по вечерам, тосковала по своей ненаглядной Верочке, читала её письма по много раза за вечер, пытаясь утешить свою исстрадавшуюся душу. И молилась. И всё это было бы без него. Но теперь нет, теперь нас двое. Ты, её мать, и я. Кто есть я для неё, задался Фёдор вопросом. Кто бы ни был, но я у неё есть, ответил сам себе.

– Молиться будем Анна Сергеевна. Молиться. Знаете, в православии есть такое понятие – молитва по соглашению. Это когда в одно время, в разных уголках православного мира люди молятся об одном и том же, читая одинаковые молитвы. Даже если их разделяют тысячи и тысячи километров. Мы сделаем также. Но не только молитвами, а ещё и акафист давайте будем читать. Святым мученицам Софье, и её дочерям. Как раз тридцатого будет день памяти святой мученицы отроковицы Веры. Можно в Кишинёв съездить в храм, там наверняка икона Веры есть. Свечи поставить. Поедете?

– Замечательно, конечно поеду. И акафист у меня есть. Сейчас.

Она вышла в свою комнату, и через минуту вернулась с листками бумаги в руках.

– Вот, он правда уже потрёпан, и не очень хорошо видно. Но я сегодня постараюсь переписать под копирку в трёх экземплярах, один отдам тебе, один Арене передам. У меня почерк неплохой, разборчивый, не как обычно у врачей, читать будет легко. И пишу я быстро.

Анна Сергеевна говорила с воодушевлением, как человек, длительное время находящийся в безвыходном плачевном состоянии и вдруг, внезапно увидевший выход из своей тяжелой, неразрешимой ситуации. Поймала взгляд Фёдора, и на порыве шагнула к нему.

– Всё наладится, правда? Всё будет хорошо, да Федечка?

И Фёдор, на таком же порыве, съёжился, как-то враз уменьшился, согнул голову и, сдерживаясь из последнего, чтобы не заныть по-бабски, ткнулся головой ей в живот. Тёплый, мягкий, но упругий. Анна Сергеевна вздрогнула от неожиданности, охнула, но не отступила. Несмело положила руку ему на голову. Погладила раз, другой. Почувствовала к нему, этому мальчишке, росшему без отца, особую нежность, почти любовь. Мальчик, быстро, ураганом, вошедший в их с Верой жизнь, стал своим. Почти сыном. Испытав к нему особую расположенность, тут же перешедшую в жалость, она гладила вихры его волос, приговаривая: – Всё будет хорошо, теперь я знаю точно, вот увидишь, всё будет хорошо.

И Фёдор, как спустившееся сверху откровение, понял, он совсем, совсем маленький. Ему девять лет. И у него появилась ещё одна мама. Вторая мама…

– Федь, ты кушать хочешь? – Анна Сергеевна прекратила ласкать его горемычную голову.

– Нет, спасибо, меня Сергей Абрамович накормил, в жизни не ел такого вкусного борща.

– Он может. Почти всю жизнь поваром, где только не работал. И человек хлебосольный, и руки золотые. У нас же как, вначале о деле, а остального вроде и не бывало. А у него вначале человека нужно накормить, напоить, и только потом разговор. Не во время еды, а именно потом, можно во время чая, но на сытый желудок. Кстати, может быть чаю?

– Нет, спаси Господи, и чаю напился. Сергей Абрамович приглашал нас вечером на плов, по особому узбекскому рецепту. Его друг на фронте научил.

– Можно, плов у него объеденье. Я пока пойду акафист переписывать, а ты, хочешь у Веры посиди. Книги почитай. Могу журналы дать, "Техника Молодёжи", Вера давно выписывает. Хочешь, фотоальбом семейный дам посмотреть.

Вот как. Вера выписывает "Технику Молодежи". А ему ничего не говорила, забыла поди, и фотоальбом не показывала. Есть у девчонки скрытые уголки. На потом припасённые.

– Анна Сергеевна, давайте я лучше что-нибудь поделаю. А фотоальбом мы с Вами вместе после посмотрим. А то появятся вопросы, и не задать, Вы то заняты.

– Ну хорошо, – с некоторым удивлением протянула Анна Сергеевна. – Починить есть что. Кран закапал. У нас общий бак на чердаке на пятьсот литров, на нас и Сергея Абрамовича вода заведена, качаем с колодца. Нужно на чердак залезть, отключить общим вентилем в начале. В душе леечка забилась, обычно сама чищу. Дверь в туалете на петле болтается, гвозди послабли. Выключатель здесь, на кухне, то включается, то нет…