…Но Буря Придёт

– Ну-ну-ну… Потерпи, сейчас станет полегче. Дел на щелчок всего, гэйлэ!

– На щелчок… – мрачно фыркнул сын Дэйгрэ, взволнованно выдохнув.

– С твоим мужем хлопот было больше, почтенная. А тут что? Внутри кости целы. Две седмины поспишь на спине полусидя, и не трогай лицо даже пальцем, пока заживёт – и как прежняя будешь.

Коннал ещё раз придирчиво глянул на Этайн, осторожно ощупав ушибы.

– Даже шрамов нигде не останется, нечего шить. Зарастёт как на кошке… Ну-ка – свежей воды и завязок! – он подозвал к себе служек.

– А где Луайнэ? – тихо спросила дочь Кадаугана, не решаясь спросить что с молочной сестрою – жива ли она.

– Уж целее тебя будет, гэйлэ… Правда – от испуга ну что с ней стрясётся, раз заикою даже не стала? Отоспится, поплачет с тобою – и всё позабудет. Ну-ка дай я отмою тебя хоть от крови – а то больше тут страха иным.

Лекарь успокаивающе потрогал себя по груди, слушая сердце.

– Вот стучалку людскую зашить – но это не в две нитки, и даже не в десять наверное. Может в грядущем когда…

– Ага – когда станут повозки бежать без кобылы, и без сала и воска гореть будут свечи в дому трижды ярче! – хмыкнул Тийре с сомнением.

Служка Коннала резво поднёс им сосуд с остывающим кипенем. За ним следом чуть-чуть боченясь встали фейнаг из Морллвидд Коннла Порванный Плащ со своим младшим сыном Баэданом. Тот осторожно дотронулся пальцем до лекаря.

– Достойный… мы это, того – не торопим… но как ты закончишь с почтенной – с отцом бы продолжить, а то он… – Баэдан мельком оглянулся на арвеннида, боясь вызвать гнев того,– но мы что – подождём, пока гэйлэ ты лечишь!

Коннла Клог-кромилл согласно и часто кивнул, что-то тихо мыча – неспособный сказать из-за длинного древка сверла, что торчало у фейнага прямо из хворого сгнившего зуба во рту.

Зажурчала вода в медной плошке. Лекарь из Габ растворил там какой-то настой из глиняной бутылки, и стал намачивать мягкую тряпицу. А дочерь фейнага Конналов так и сидела как онемевшая, ощущая уже уходившую боль и лишь чувствуя, как у ног её тёрлась какая-то гибкая тень в густой шерсти, своим языком как шершавою тёркой вылизывая женские пальцы на за́литой кровью ладони. Чьё-то золото глаз точно отблеск сверкнуло во тьме, воззрив прямо на Этайн.

На злосчастной поляне в лесу вокруг каменной пасти клыков из замшелых столпов на клох-марвэ собрались прибывшие конно копейные, окружив беглецов. Чуть поодаль топились их родичи.

– Скольких взяли вы?

– Лишь пятерых. Один кинулся вскачь по обрыву, и с конём рухнул вниз – собирать уже нечего было, где кишки скотины, а где жеребца. Одного убил Гайрэ, а последние двое хотели прорваться сквозь копья – и…

– Ясно. Привезите для фейнагов стулья из укрепи. Разговор будет долгим – и седины их я уж почту…

– Я желал бы поверить, почтенные, как вы сами не знали, что дети домов ваших с миром прибыв тут замыслили сделать. Слову вашему верить могу я – мы кляли́сь на железе, Троим присягнули поу́тру. Вас тут не было с ними – и спроса с вас нет. Но скажите уж прямо, без лишних уловок словами – с чем вы прибыли этим посольством, к чему? Ведь и я не дурак, уловил о чём речь там была.

– Ты, владетель, в час распри не дело страны себе выбрал первее, а бабу… – нахмурясь угрюмо сказал фейнаг Куан, – я как верный слуга твой прошу – верни Этайн отцу, помирись с домом Конналов! Ведь она тут причина всего, что случилось.

Тийре молчал, точно что-то в раздумьях возвесив, решая.

– Ведь известно – ты сам слово дал там в Глеанлох Кадаугану, что откажешься брать её в жёны. И она же по че́сти дала своё слово стать женою Лабрайдову сыну! – поддакнул тому фейнаг из Нидд.

– Разве слово, что силой исторгнуто было из Этайн, может считаться по праву правдивым?

– Не по чести от данного некогда слова как рак потом пятиться… – нахмурился Геррке из Куан, – я, владетель, тебе расскажу, что есть сила раз данного слова. Сам на свет появился я силою этой. Мой отец Килин Рослый два года пытался посвататься к матери. Но не люб был он ей, по другому тогда сохла Ригру, от того всё сватов ожидая. В первый год открутилась богов дурным знаком, что ей дали в святилище. А второй раз смеясь согласилась – что женой ему станет, как нити начнут прясть из камня.

Мой отец был упорный – два года не слазил с коня, все далёкие земли объехал в напрасных, казалось, исканиях. Нити прясть – и из камня – смех только, и всё тут! Но в уделах у больхов нашёл он селение, где искусные люди из дивного серого камня, из горного льна могли нитки чесать и ткать ткань, что прочна и огня не боится. С тем возвратился он в дом моей матери, и подарил ей ту ткань и сам камень с нитями. А потом ей напомнил о слове, что дала она прежде на смех.

Уж как замуж идти за отца не хотелось ей, правда – но кто слово не держит, позорит свой род. Поженились они, прожили́ много лет бок о бок, восемь деток на свет принесли со мной вместе… Вот что значит держать своё слово, владетель.

– Вы, почтенные, мне на закон упираете… твёрдость слова возняли в укор. Только кто из нас прежде присягу менял? Кто служил раньше ёрлу – до тех пор, пока Старый войска мои к вам не привёл, и все кийны Помежий не бросились мне присягать вместо Скъервиров? Или может быть слову был верен сам Кадауган, что в открытую он уж оставил защиту уделов, кого прежде поклялся беречь своим войском?

– Все мы знаем причину того ведь, владетель… – угрюмо повторил фейнаг Куан.

– Не по закону ты дело устроил с Кадауганом. Верни дочерь ему – и тем всем будет лучше по че́сти, – добавил глава кийна Сенхан, – ведь упорствуя ты лишь проклятие Бейлхэ на дом свой тем больше вздымаешь… И святители так говорят, что богов ты презрел не единожды…

– Ведь и так ты как Мурхадд пролил Родри кровь – братоубийцею став как и тот… – донеслось из толпы чьё-то тихое.

Тийре долго молчал, глядя то на скучившихся в круге копейщиков пленников, то на отцов их с роднёй. Сын Медвежьей Рубахи безмолвствовал – и лишь в глазах его резко пылали те искры, что прочих их зрящих принудили ёжиться.

– Закон, говорите? Вы, владетели, мне присягали, клялись на железе на верность Тремя, и просили защиты – кою дал я сполна, сколько было возможностей. Но и вы же роптали, чтобы я не посмел ваши вольности тронуть – все обычаи старых веков, что противны законам написанным. Хорошо. Так давайте решим уж – каким их судом осудить, людокрадов? Моим – или вашим, по здешним помежным обычаям?

Кто-то в толпе среди фейнагов резко закашлял, запнувшись на полуслове.

– Вы ведь знаете, что не им лишь одним по обычаям тем будет плохо… Так как будем решать это дело, почтенные? Чьими законами? Ведь приди я в ваш дом, уведи у вас жён, кровь пролей грубой силой…

– Но не жена ведь она тебе – знаешь ты сам по чести́! – негодуя вдруг выкрикнул фейнаг из Нидд Талух Гневный, – и отец лишь её может это решить, но не ты…

– Верно, почтенный… – Тийре сказал это тихо, но фейнаги вздрогнули, – не я… Зато я могу к Шщару вернуть дому Скъервиров все эти клятые земли, кои нам уже много веков служат данным раздором – и все Áйтэ-криóханн, и Нодклохслейбха – пусть ёрл с Когтем подавятся ими! Будет мир им и мне, помянём всех полегших, ударим печатями в свитки, межу проведём… Только потом Сигвар явно захочет спросить – когда ваши войска уже будут ему бесполезны в час мира – всех вас спросит потом за измену…

Молчание было ответом владетелю. Лишь дыхание спёртых в груди, неродившихся слов нарушало покой онемевшей поляны у древних истёртых клыков позабытой клох-марвэ.

– Так как мне то решить – наше дело?

Тут в разговор их вмешался сам Ойсин, выйдя на шаг из толпы беглецов и обратившись к Тийре.

– Владетель – к чему те законы, от коих и нам и тебе мало будет по чести хорошего? Давай полюбовно решим это дело, спокойно. Мы же ведь кроме пса никого не убили, и зла никому причинить не хотели. Ну – перестарались, огрел её Манех немного, дурак…

– Что ты врёшь мне в глаза, душегуб?! – подскочила вдруг с места доселе молчавшая Этайн, оторвав от разбитого ими лица холодившую мокрую тряпку, впившись взором в умолкшего Ойсина, – кто Луайнэ прирезать велел им – не ты?! Кто хотел…

Она осеклась, не желая сказать как всё было – понимая, что Тийре узнав то их просто зарубит своею рукой не взирая на суд, тем себе сделав хуже ещё одной сварой со знатью союзных земель.

Вдруг из толпы в круг неслышимо вышел брат Этайн. Младший сын её дяди в волнении резко облизывал губы чуть приоткрытого рта, точно Гайрэ взволнован был или боится. И лишь сестра его знала – что раз дело так, он едва себя сдерживать в силах способен от гнева. Но удержать его Этайн уже не успела.

– Владетель – позволь, я скажу кое-что здесь по делу? – вскинул руку Железный.

Тийре в ответ не промолвил ни слова, лишь кратко кивнув.

– Значит, твердят они тут в оправдание, что-де Конналы сами просили вернуть Этайн к озеру? Так я сам буду Коннал – и вовсе такого не слышал от брата с отцом. Врут, выблю́дки…

– Да не с тобой была речь та! – выкрикнул сын Геррке Клох-гвиддина.

– Слова́ вора не сильно уж вески, как молвят. Чем докажешь ты, шкуру от плахи спасая? – хмыкнул Гайрэ, на миг обернувшись к тому – а затем снова встретился взором с владетелем.

– А раз так упирают они, что сестра не жена тебе будет, и не властен обычный закон – так решим как и должно, все разом в кругу! Ты не муж Этайн – верно… но я брат, крови Конналов – и по праву сам волен злодеев к ответу призвать! Чтоб по совести было, как молвит обычай…

– Забудь даже, Гайрэ – ты мне за их жёлуди трижды ценнее! – сын Медвежьей Рубахи взмахнул в несогласии левой ладонью, – моё это дело. Повешу их…

– Первее моё, – племянник владетеля Конналов стиснул ладонью навершие, привынимая геару из ножен, – я и должен решить. Так ведь, почтенный Клох-гвиддин – как ты и хотел? – обратился он к фейнагу Куан.

– Повитуха тебя уронила? Их пятеро… – тихо сказал брату Этайн владетель, не сводя взора с пленников, выжидавших решения арвеннида, – да и прозвание это – Двойной…

– Уж скорее Двуличный… – поморщился Гайрэ презрительно, – теперь смирен и тих точно лань, как в грязи повалялся. Ты же нашего Льва дураком не считал – как он в Славном Чертоге вот так пятерых зарубил? И не простых дураков, а Ноттфуглен трёхжильных!

– Шестерых… – хмуро вымолвил Тийре, не сводя глаз с выжидавших решения фейнагов Áйтэ-криóханн и их сыновей.

– Тьху ты! Даже сравняться не выйдет… – скривился шутливо сын Аэдана, – зря того я урода в лесу второпях заколол. За двоих бы сошёл этот Лось…

– Ладно – сам захотел ты! Согласен! – нарушив молчание Ойсин с усмешкой взглянул на противника, – все в кругу разом, как ты и сказал! И пусть боги решат, чья тут правда!

– Пощады просить я не стану. Но и вам её, вы́блюдкам, тоже не дам… – прищурив глаза сказал Гайрэ.

– Ну – как знаешь! Троерешат, чья возьмёт, если только ты сам не железный, – Ойсин с готовностью вырвал геару из поданных стражником ножен, вздымая клинок.

– Он и вправду Железный… сын Аэдана Лайдрэ – тот самый… – вдруг молвил сам Геррке из Куан, бледнея. Он встал с кресла, направившись к Ойсину.

– Помоги тебе Трое, сын… Я уж не в силах. Должны вы победить – вас ведь всё-таки больше…

Он умолк и устало шагая вернулся назад, сев на кресло и немо взирая на круг да-слеана, где противники вышли друг к другу, впятером наступая на родича Этайн.

Под пологом леса ложилась предно́чная мгла. Пять теней с отражавшими отблески света геарами полукругом уже приближались к застывшему сыну Аэдана, правнуку Кахера Змееубийцы, крови их первопредка Коннала Тени из Эйле – сыну рода владык всех Дубрав и Озёрного Края. Пять теней приближались к одной точно остро отточенный серп.

Гайрэ вдруг резко прищурился, глядя на Ойсина, бывшего с краю – и в глазах его снова как пламя вспыхну́ла та злобная хищная искра.

– Значит, баб любишь резать?

И ладонь его, резко метнув рукоять одноручной геары в левицу, ухватила дол лезвия, направляя удар прямо в шею противника – одного из помощников, бывшего подле хозяина – пронзив горло мужчины насквозь, выйдя жалом за ухом. А затем младший сын брата фейнага Конналов ринулся в сшибку, устремляясь меж ними как змей меж ветвей, поражая врагов одного за другим, протыкая тех жалом меча, разрубая ключицы и рёбра – убивая их всех одного за другим – оставляя Двойного живым до конца, тесня в угол, когда будут они лишь вдвоём…

ГОД ВТОРОЙ "…СЛОВНО УГЛИ ПОД ПЕПЛОМ" Нить 4

Долго тянулись дни тёплой весны и пришедшего жаркого лета на круче над городищем, откуда с малой вершины двурогой громады Лесистой как на ладони был зрим распростёртый внизу весь простор окружавшей ардкатрах Воротной долины. Настал час выправ, и теперь Тийре отбыл надолго, ведя за собой после краткого вешнего отдыха воинство, что собралось к горе от всех верных владетелю кийнов.

Много трудов и упорства пришлось ему я́вить, дабы снова восстать прежним на ноги. День за днём Лев пытался опять научиться сидеть, затем встать хоть бы с палкой в руках, не падая наземь подрубленным деревом – едва руки Моррвы его отпускали. Не одну ту седмину трудов это заняло – и казалось бесплодным и обречённым на неудачу, обещавшим ему лишь увечность в ослабленном теле.

Но А́ррэйнэ не сдавался. Сама его жизнь побуждала к решимости, через невыносимую слабость рождалось упорство – и он в очередной раз отшвырнув тяготившую клюку пытался стоять на ногах, удержавшись. Затем пришло время первого шага, повергшего наземь. Но раз за разом сперва подле Моррвы, а после и сам, отбросив ненужную более палку он смог снова взняться и сделать тот шаг, за которым затем были новые, всё скорее и твёрже. Шаги переходили в прыжки, а прыжки в бег сперва от товарища, а потом уж за ним – всё менее поддающимся, поначалу не желавшим разочаровывать Аррэйнэ в собственных силах – слабого, ещё не вошедшего в прежнюю мощь.

Раз за разом ладони его становились ловчее и твёрже, им стало по силам уже самому пить и есть, а затем сшить своею рукой порванные при падениях наземь одежды или сходить облегчиться, не стыдясь чужой помощи – будто у впервые научавшегося этому ребёнка. И когда уверенность в теле снова была обретена, а мышцы стали крепки как и прежде, он уже мог бежать за несущимся вверх по скалистому склону товарищем и перепрыгнуть через валуновый забор вокруг мельницы. Снова он мог удержать в руке меч – уже не выпадавший из пальцев в разящем ударе их стычек.

Как стремительный ветер над Глвиддглинн пролетали и летние дни. Вместе с Буи́рой или его учеником ко Льву прибывали все свежие вести о шедшем раздоре с дейвóнским владетельным домом – полном для воинства Эйрэ и громких побед, и печалящих неудач. В это лето Тийре даже по неотложным делам нечасто возвращался в Аг-Слéйбхе, оставаясь с войсками на западе – пару раз лишь сумел он прибыть на гору.

Незаметно пришедшая осень катилась по Глви́ддглинн завесой промозглых дождей, сменяясь густыми туманами и внезапно подбирающимися с севера холодами, в инеистых рассветах раскрашивая всеми яркими красками золота и багрянца зелёную прежде листву горных чащ, догола обдирая ветрами деревья.

В эту пору Áррэйнэ стал неотличим от прежнего. Ещё недавнее прошлое, когда он походил на мертвеца и уже мог услышать зловещие песни манящих его в недра Эйле скáйт-ши, осталось лишь напоминанием в виде двух затянувшихся шрамов на шее и ран на груди – хоть прилежно зашитых Буи́рой, но порою надрывно саднящих точно больное стариковское колено на перемену погоды.

И голос его так и остался иным, уже не прежним – в нём продолжил звучать из пронзённого некогда горла тот хрипловатый присвист, всякий раз вырывавшийся во время речи.

И вот к концу листопада, когда большая часть воинств кийнов после сбора урожая и празднества Самайнэ вернулась к горе и в помежные кадарнле на недолгий отдых перед грядущей зимой с её новыми выправами – в ту пору на мельницу после долгого отсутствия снова прибыл Тийре. На этот раз сын Медвежьей Рубахи привёл за собою на привязи и второго скакуна – пепельно-серого жеребца, с неохотой подчинявшегося чужой воле и упрямо мотавшего головой. Спешившись и привязав обоих коней к вмурованным между камней в стене мельницы кольцам, он сперва заглянул внутрь строения, где у жерновов в обнимку с пустым пивным жбаном храпел развалившись на связках соломы Хребет, и отправился искать друга средь скал на вершине Лесистой.

Тот безмолвно сидел на поросшем пожухлой травою обрыве, подстелив под себя овчину-накидку, и всматривался в мглистый простор уходящих вдаль кряжей, ловя лицом холодное дуновение ветров, ревущих над пожелтевшей долиной.

– Эй, Лев! – тихо окликнул его Тийре, подходя сзади. Но Áррэйнэ словно не услышав приветствия друга не проронил ни единого звука в ответ, всё так же сидя на выступе и сжав пятернёй свою шею.

– Чего ты в тревоге, словно враг у горы опять встал? – ткнув его локтем под бок Тийре сел рядом с другом, держа в руках какой-то свёрток из мешковины.

– Да вспомнилось вдруг… Год как ми́нул сегодня – Áррэйнэ не договорил до конца, и лишь исподволь вновь стиснул горло ладонью.

– Даже помнишь такое… Брось дурное из головы! Ты живой, а не в Эйле или змеевых норах! – сын Дэйгрэ похлопал рукой по плечу друга, словно пытаясь того ободрить.

– А я вместо речей с послами вождей из Травяного Моря прибыл сказать, почтенный наш лу́айд-лóхрэ, – шутя фыркнул Тийре, – что пора бы вернуться тебе к своим воинствам. Или ты тут среди сена с зерном с весны сидя решил, что от службы своей стал избавлен?

– Пора? – Áррэйнэ оживился, отпрянув от охвативших его дурных мыслей, – ну наконец-то! Я уж заждался, давно ведь все силы вернулись!

– Того я и ждал – чтобы был ты как прежний. И вот срок пришёл.

– И не зря ждал. Не думаешь ли ты, áрвеннид, что я славой и в эту выправу намерен с иными делиться, лёжа на сене? Год я лишь тлел – дай же снова мне вспыхнуть!

– Дам, дам… Не думаю, что и сейчас удержу тебя тут.

– Ну скоро станцуют у нас на угольях дейвоны! – в запале Лев cтукнул себя кулаком по колену, привскочив с расстелённой овчины.

– Сегодня как раз во дворце собирается Совет ратных – и вот туда мы с тобой и заявимся.

– Клятые тени… – озлословил Лев тихо, садясь назад наземь, – год назад тоже мы на Совет собирались – и…

– Я ту ночь тоже крепко запомнил – столько дырок ножом получить угораздило… Да ещё этим летом стрелу изловил, как слыхал ты от Киана.

– Рассказал, как Две Нитки тебя зашивал… Да, многое стало нам памятным, – соглашаясь с товарищем Áррэйнэ тронул вновь шрамы на шее, – но я всё равно ещё жив…

Он хватанул воздух пястью, точно наслаждаясь его трепетной лёгкостью и кажущейся пустотой, которую сын Ллура теперь не воспринимал уже так легковесно нежели иные живущие, не вступавшие одной ногой на тропу к костяным ямам Шщара.

– Всех этих баб, что остались от братьев, я пораздавал нашим – кого так, кого замуж пристроил. Вот только ты, пока целый год пролежал на соломе, чуть не сошёлся с Обдирающей Кости… – пошутил Тийре, хлопнув товарища по плечу.

– Что – даже Молоту под его рост баба нашлась? – усмехнулся вдруг Лев, позабыв о дурных тенях прошлого.

– Будто раньше он сох… Что же он – не мужик? Всем своя тень найдётся, как дядя Килух твердил… Вот коня под рост Каллиаха было найти дело много сложнее – чтобы скотина такую гору на себе удержала в седле – а и то отыскался тогда среди стад его Туча!

– А знаешь какие ещё добрые вести нам выпали? – спросил затем арвеннид.

– Слышал, что Катайр и Рианн с Туа́тал бежали к дейвонам, изгнал их всех Ллугайд из прежних уделов – кто тебе присягать не желал, и их ёрлу служить решил дальше. Или Скъервиры все передохли от летнего мора в их ходагéйрде? – пошутил было Лев.

– Пока нет – хоть я и полсотни быков был бы рад всем богам на горе принести того ради. Летом нежданно перебежал к нам Виганд Громкий из Альви, брат умершей супруги покойного Стейне.

– Жирная птица к тебе прилетела! И какие же ветры её сюда в Эйрэ пригнали? – удивлённо присвистнул сын Ллура.

– Те, что го́ловы с шей иным сносят на плахе… – Тийре черкнул ногтем пальца по горлу, – прежде был он при Стейне в большой его милости, в чине конюшего воинства ёрла – а этим вот летом смертельно рассварился с нынешним скриггою Скъервиров, потеснившим того с его тёплого места. Сигвар тот хоть и скуп, но казну он хранит всё по че́сти, а не тянет её как телёнок корову из вымени. Виганд же тот запустил туда лапу при Къёхваре, а теперь вдруг решил позабыть о войне, на которую Коготь просил серебра – и против воли всего их семейства советовать стал искать мира. Иначе предрёк он, что не Скъервирам дальше владычествовать доведётся в Хатхáлле.

– Даже так?

– Ага. Если не приврал мне, конечно… Разгневанный такими речами вместо раскаяния за нечистые руки Клонсэ нарёк его изменником и повелел лишить воли. Но упреждённый слугами Виганд успел покинуть Вингу не в путь до Прибрежий или на Север к противникам Скъервиров, где его явно уже поджидали – а ринулся конно прямо к нашему воинству.

– Ну, жить захочешь – не так побежишь! – хмыкнул Аррэйнэ.

– Точно! Правда, пела та птичка тут в Эйрэ недолго… Повстречалась и здесь с долгим когтем кого-то. Войск с собой не привёл, но не с пустыми руками явился ко мне на поклон этот прихвостень Къёхвара, рассчитывая на милость, а с полным ларцом свитков тайных посланий, что прежний их ёрл доверял развозить. А там поимённо начертаны были все люди из Эйрэ – купцы, ратоводцы и многие фе́йнаги – кто долгие годы уже с домом Стейне союзники втайне, изменники клятве отцу моему и лазутчики.

– И что сделал ты с ними? – вопросил друга Лев напрямую.

Тийре на миг приумолк, теребя подбородок.

– Год назад всех прилюдно повесил бы разом с ворами на торжище точно собак без разбору, Трое свидетели. А сейчас вот приходится думать – какая за каждым вина, и будет ли толк от смертоубийства без лишней нужды – чтоб не вышло как с Модронами, что аукнулось мне в другом деле…

Он умолк на мгновение, хмурясь.

– Тех из них, кто врагу до сих пор подсобляли, решено было мною с Ан-Шором и Конлойхом отправить на суд всех старейших владетелей Эйрэ. Там им все сообща и отмеряли по суку на дубах. И то вышло их больше в два раза, чем отец мой за годы правленья огулом всех переказнил… – по лбу владетеля пролегла жёсткая складка морщин, – вороньё три седмины с дубов не слетало. Но так надо там было…

– А прочих?

– А иных без особой вины – и в железо ковать тех не стал, отправив с людьми их по ратным полям, повелев верным товарищам выжидать для надёжности, не станет ли кто из них и дальше помогать втайне Скъервирам. Так что теперь лапам ёрла тут в Эйрэ мы пальцы укоротили надёжно. Нескоро ещё отрастут они также как прежде… надеюсь…

Лев молчал, внимательно слушая товарища.

– С переметнувшимися северянами тоже ведь миром пришлось договариваться… Долго думал, как быть с ними – а потом по совету Безусого явился без воинства с малым заго́ном на тамошнее празднество, и передал свой обоз с костями всех павших людей их на погребение, кто с загонами ёрла в Ночь Смерти погибли. Сказал их фе́йнагам, что измена была моему отцу, но не мне – с тем и прежнего мира хочу с ними, готов позабыть их отступничество – если сами они тоже к прежнему миру стремятся. Или ёрл так им мил и обещал меньше податей дать, чем отец мой, раз послали они сыновей на убой вперёд воинства Къёхвара?

– И послушали тебя северяне?

– И да, и нет… Верховодивший в том заговоре всеми их кийнами Уэн из Кроммах и слушать не стал, даже когда я тело его сына Кáдаугана со всем оружием возвратил, в Ночь Смерти своими тут ве́ршившего. Прилюдно нарёк меня щенком потаскухи безродным – что не склонится он перед таким новым áрвеннидом, и сам будет вершить своими уделами и землями данников, и союзы с кем нужно плести по закону как волен.

– А ты что?

– А я при всех прочих фе́йнагах по обычаю вызвал эту свинью на да-слеа́на, если мир ему претит. Мол, «раз я сын потаскухи, так держи сам ответ за то прозвище – а не за измену присяге отцу моему как собаку в кругу зарублю тебя».

– Вот ты как… Ну а тот?

– Кривой сразу скривился, как во́роньих ягод хватил на язык – «не с щенком потаскухи мечами мне биться, я владетель высокого рода!» Под себя сходить можно от смеха – сам был младшим из семени фе́йнага, ограблял прежде шедших купцов от горящего камня, свинья – а теперь мне свой чин в морду тычет, козлина разбойничья…

– Ну а ты что там, Тийре? – Лев внимательно слушал товарища.

– Я-то понял – в попятную глупо, сам хомут тот надел на себя. Говорю – «за тебя кто в круг выйдет, раз владетель медвежьей болезнью страдает?» Вышел вершний над стражей – здоровый как конь – хоть далеко ему статью до нашего Молота.

– Раз ты тут – значит снял его жёлудь? – Аррэйнэ пристально глянул на друга.