…Но Буря Придёт

Áррэйнэ, год не видавший Аг-Слéйбхе воочию, теперь лишь удивлялся, глядя как изменился их город. Следов разрушений запрошлой весны оставалось совсем уже мало. На месте дымящихся и коптивших завалов, какими запомнил их Áррэйнэ в день, когда его конница ринулась на Дейвóналáрду, теперь возвышались достраиваемые стены и широкие столпницы кáдарнле – гораздо более прочные, нежели древние бурры.

– В Нижнем, конечно, похуже дела – до сих пор половины домов нет, как погибло там столько народа в Ночь Смерти. И много купцов и ремесленников до сих пор не вернулись к горе, опасаясь второго прихода дейвонов с повторным таким разорением. Зато укрепь прочней прежней стала. Ваши из Килэйд тут всё возводили – неужели не узнаёшь?

Лев был однако как будто не рад, лишь угрюмо взирая вокруг.

– Сколько же я пропустил всего, Тийре… Сколько дел, сколько сражений… Мы не дали дейвóнам взять верх снова, удержав их в Помежьях, всё верно – но хребет им так и не переломили. Отдал бы я многое, чтобы вернуть тот проклятый год вспять, и с бóльшими силами вновь возвратиться к их Винге…

– Ещё нагоним упущенное – поверь мне! Не напрасным был год. Главное – ты жив, оказался железу не по зубам. И представь – каков будет страх недругов, когда они снова увидят Льва Арвейрнов?

Перед ними раскрылись ворота в стенах древней бурры. Копейные стражники приветствовали молодого владетеля Эйрэ, который сам будучи некогда с ними на равных и нынче воссев на Высоком Кресле по-прежнему был в обхождении прям и со знатными, и с простыми людьми не в пример старшим братьям. Тийре кивнул им в ответ, привзняв руку:

– Доброй ночи, удальцы! Хватает ли дров для печи, или мёрзнете?

– В избытке, владетель, – закивали с почтением те, преклонив головы.

Áррэйнэ же промолчал, лишь незаметно кивнув головою в приветствие. Неузнанным въехал он в древний дом áрвеннидов, без привычных всем взорам двух разных клинков, и длинный плащ с наголовником скрыл его лик от их глаз – как покинул мельницу налегке, так с тем и въехал в ардкатрах.

Спешившись, áрвеннид взял в руку горевший в стенной нише ворот багровыми сполохами смоляк, и два товарища неторопливо пошли долгими низкими переходами туда, где во дворце уже собрались на воинский совет все первые ратоводцы Эйрэ – их давние друзья и соратники – лу́айд-лóхрэ и виднейшие из дéих-лáмнарв и дáлам-лу́адэ, глава кáдарнле и прочие славные мужи из всех кийнов. Все ожидали лишь áрвеннида, раз Нéамхéйглах пообещал задержаться с прибытием.

Ранее, при жизни старого Орту-а-Лейне все воинские советы проводились в Славном Чертоге под перенесённым туда из старого дедовского дворца Полотнищем Предков их кийна владетелей. Но ещё век назад во времена Великой Распри и бушевавших несколько десятилетий Помежных Раздоров все воители Эйрэ собирались в ином месте – в Ратном Чертоге, прозванном также и Костяным. То был тéах, возведённый в давнишние времена, когда войны с многочисленными врагами извне и внутри всех земель племён а́рвейрнов сотрясали их обширную страну, и немало кровавых событий было вписано пламенем и железом в славную летопись воинства детей Пламенеющего.

Ратный Чертог стоял отдельно от прочих, совсем близко от рощи святилища, соединённый с хороминами дворца лишь широкой стеною с надстройками, где веками топтали истёртое дерево лестниц с настилами ноги охраны. Сейчас Нéамхéйглах возродил обычай собрания лучших воителей, и второй год первейшие из ратоводцев собирались под древними сводами Кнамх-ард-нéадд.

Вдвоём они прошли через низкие дубовые двери с коваными витыми завесами, и проследовав по широкому, обшитому цельными нетёсаным стволами деревьев проходу, попали к воротам во внутренние покои Костяного Чертога, откуда уже были слышны голоса всех собравшихся к пиру гостей, и ладно на несколько глоток распевали там песню. Под ладонью Тийре створка изукрашенных витою резьбою ворот с негромким скрипом раскрылась, и друзья вошли в просторный зал.

Недаром он прозван был Ратным – равно и как Костяным. Высокие своды скрывал густой сумрак, который разрывали всполохи ярко пылавших в стенных держальнях смоляков да мерцанием десятков потрескивавших свечей, что как грибы с диковинными наростами оплавившегося воска словно опёнки на пнях усеивали широкие свечницы столов, за которыми восседали созванные почётные гости.

Ваявшие этот тéах умельцы-резчики искусно украсили дерево стен с потолком – словно устремлённым ввысь к небу. Высокие столпы из цельных стволов стройных ясеней и корявых дубов с необсеченными у вершин сучьями подпирали свод крыши, словно то было в настоящем лесу, где полог ветвей закрывает всё небо над головой. Стволы их, изрезьблённые грубой секирой, вместе со многими возносящимися рядом опорами становились кверху вытягивающимися ввысь копьями с сотнями острых отточенных жал, подпиравших небесную твердь.

Потолок был укрыт облаками, чьи искусно вырезанные клубы разрывали недавно отмытые от паутины и свечной чёрной копоти с грязью, светлые как позолота иззубренные молнии, рвущиеся наземь из сáмого сердца горнила Отца Всех Клинков, Бури Несущего, Даровавшего Сталь – могучего и свирепого в своей необузданной ярости бога всех а́рвейрнов – Небесного Кузнеца Нéамгáбхи, чьё древнейшее имя произносили лишь в клятвах, мольбах и на поле сражения. Словно сам Он ликом своего Громоразящего Молота на потолке безмолвно взирал из-под устремлённых ввысь сводов на тех, кто собрался тут в Ратном Чертоге – тех, кто утолял алым жажду Его ненасытных железных клыков и когтей.

Ниже, спускаясь под прочный дощатый помост, на котором стояли столы и широкие лавки из дуба, а стены вокруг украшали хранившиеся там отнюдь не красы ради сотни острейших мечей, пик, секир и щитов – там деревья покрывались чешуями и шипами. По ним вились широкие кольца змеиных орнаментов, увивавших вздымавшиеся из-под пола столпы настоящих костей с черепами сокрушённых в сражениях прошлого недругов, словно увитых болотными гадами, чьи безносые пасти тут и там угрожающе зрили на них из-под ног как живые, вглядываясь в обильно возложенные вражеские «жёлуди битвы» голов – жертвы Небесному Кузнецу и Богине всех Распрь, черноволосой и страшной, неистовой и свирепой, ядовитой и хитрой, страстной и хищной сестре его, трёхликой и триединой Владычице Вóроньей Тьмы, чьё древнейше имя давно стало мирным, редко упоминаемым на собраниях мужей-ратоводцев.

Втаченные в стволы длинные берцовые кости рядами украшали колонны до самой их середины, вздымаясь как ощеренные клыки самогó Шщара – великого змея, владыки ключей и источников, топей и омутов, Собирателя Мёртвых, обвившего нижний круг мира под солнцем своими холодными кольцами; властителя ночи и тьмы, противника громоразящего кузнеца. Облик змея смотрел на своего извечного соперника, оплетясь ледяными витками огромного тела вокруг костей умерших – хранитель подземных сокровищ и вод, хозяин костяных ям, где гниют до скончания мира все те, кто не держал клятв с зароками, кто стал трусом, лжецом и предателем.

Костяной Чертог был самим рукотворным подобием, образом мира, где в середине миров на земле среди смертных сок жизни бежит в их сердцах, пенясь алым на взрезавшем плоть их железе – и соседствует с холодом смерти. Где дорога ведёт тени павших воителей к сбору душ в кузне Бури Несущего у его негасимого горнила и сотрясающего мир Грозового Молота – или в страшные норы костей, через кои лежит путь почивших… но не все покидают их, затянутые топкой болотною жижей в увитой холодными кольцами змея отравленной тьме у туманных корней вековечного древа, столпа всех миров.

Тийре растворил ворота в чертог и остановился на самом пороге. Áррэйнэ также застыл у дверей, став по правую руку от áрвеннида, сокрытый от взоров широким плечом сына Дэйгрэ, и безмолвно взирал на Совет из-под низко опущенного на лицо наголовника.

Смолкли речи, утихли слова распеваемой дружно «Моей Помирающей Невесты». Ратный Чертог стих, встретив прибывшего владетеля.

– Слава, áрвеннид! – раздался приветственный окрик Дубовой Ручищи. Ещё больше поседевший за год, но и попрежде крепкий и статный Ан-Шóр встал со скамьи, возняв в руке рог.

– Слава, áрвеннид! – прогремело по Костяному Чертогу устами десятков собравшихся тут воителей Эйрэ.

– Слава! – громко приветствовал их в ответ Тийре, взняв свободную от смоляка руку.

– Áрвеннид, – начал речь первым некогда прежний четвёртый десятник, а ныне лу́айд-лóхрэ, и год как принявший вершенство над Стремительными Ратями после гибели Аррэйнэ исполин Кáллиах из Дайдрэ, – мы знаем, зачем ты созвал нас – всех, кто был вместе со Львом. Сегодня прошёл год с той ночи, как его забрал…

– Верно, Молот… – Тийре прервал боевого товарища, воткнув смоляк в держальню у входа, – вы все собрались почтить его имя перед ликом Троих – но на сегодняшний совет я пришёл не один. И видит сам Пламенеющий, что этого гостя мы все давно ждали, и почести стоит ему оказать сперва.

– Áрвеннид, – укоризненно промолвил Ан-Шóр, – не ты ли был сам его другом, чтобы так вот не вспомнить об Áррэйнэ? Кто там прибыл с тобой? Что за гость? – он попытался заглянуть за плечо их владетеля, за которым в сумраке полуотворенных ворот виднелась чья-то стать в тёмно-синем плаще.

– Я, – кратко ответил Áррэйнэ, делая шаг вперёд, и откинул надвинутый на глаза наголовник, слегка прижмурившись от ярких всполохов трепетавшего пламени свечек.

Тишина, заставившая говоривших умолкнуть, а пировавших проглотить застрявший в горле кусок прервалась лишь вздохом десятков их уст. Не все по одному слову узнали его изменившийся после ран в горле взволнованный голос – но все из собравшихся здесь словно окаменели, узнав в сумраке лицо Убийцы Ёрлов.

– Тень, сгинь! – шепнул кто-то, вымахивая пальцами знак-оберег от недоброго, точно видя врата в само Эйле.

– Уходи в края скáйт-ши, откуда явился… – пробормотал ещё один.

– Áррэйнэ… – только и вымолвил ошарашенный Оллин Áдарххáннад, держа в пальцах не донесённый до рта кубок. А онемевший сын Бхóллэйнэ так и застыл точно камень с раскрытым ртом.

– Говорят, что с дороги до нор не вернулся никто, – сказал Тийре, хлопнув Áррэйнэ по плечу и давая понять остальным, что это живой человек, а не зловещее видение-ши́нью из нижнего мира, где кольца Шуршащего точат истлевшие кости всех павших, как на стенах чертога, – но Тинтрéах не взял его жизни по жребию, а достойный Буи́ра своим превеликим умением вернул Льва со смертной тропы. Ну, чего вы умолкли, точно вам Шщар языки обглодал, а? Радуйтесь же!

Все словно очнулись от оцепенения. Воители дружно повскакивали со своих мест за пиршественными столами, пытаясь дотронуться до Льва А́рвейрнов, точно убедиться, что это он – кровь и плоть – а не пустая холодная тень из иного незримого мира, чьи врата были прежде распахнуты в час ночи Самайнэ.

– Тише, тише вы! – он пытался унять своих словно обезумевших от радости друзей и соратников, едва не рвавших Áррэйнэ на куски в своих крепких объятиях.

– Живой!

– Он самый! Жив!

– Áррэйнэ, ты!

– Пламенеющий вернул нашего Льва!

– И ты молчал?! – крикнул кто-то от радости Нéамхéйглаху, совсем оттёртому в сторону, – áрвеннид, ты нас год морил горем – и даже не обнадёжил, что жив он?!

– Жив!

– Лев вернулся!

– А вы бы хотели, чтобы Áррэйнэ вернулся к вам немощный и полумёртвый точно старик, не поднимая руки и валяясь в моче на соломе – как и был поначалу? – Тийре пытался угомонить своих ликующих товарищей, – зато сейчас он таков, как и прежде! И пусть враги ликовали весь год его гибели – зато нынче он вцепится в глотки им в полную силу, и ещё потребует виры за кровь! Или я неправ, Áррэйнэ?! – обратился он к другу.

– Верно, áрвеннид… – Ан-Шóр, утерев с глаз слезу, продолжал стискивать Аррэйнэ за руку, не отпуская, – сынок – я же видел тебя в луже крови в покоях Буи́ры своими глазами, бездыханного! Не иначе тебя закрыл от ножа своей пястью сам Пламенеющий!

– Жив стараниями Буи́ры, первого среди лекарей после моего отца Коммоха. А вот сталь мне в избытке на память оставила меток… – промолвил Áррэйнэ, садясь за стол по правую руку от Тийре и мимолётом проведя ладонью по горлу, где всё ещё были видны искусно зашитые раны, оставшиеся там навеки двумя красноватыми шрамами.

– Ну хоть с лица зато цел! А то вон Ан-Шора племяннику в стычке пустячной щеку прямо на́двое пикой разделали в прошлом году! Столько сражений прошёл за весь час – и ни царапины даже, а тут… – вставил Оллин.

– Так – озлобился весь, и стыдится домой возвращаться к жене… – вздохнул старый Ан-Шор, – любит Койнхенн свою до безумия – и боится, что та с таким мужем уродливым подле разлюбит его.

– Да… Бывает такое… – молвил с сочувствием Аррэйнэ.

– И твой голос другим стал, – заметил кто-то.

– Зато разит он с двух рук как и прежде! – с гордостью промолвил Тийре, – и много опять желудей принесёт Лев сюда под дубы!

– Áррэйнэ – так а самогó Шщара за хвост из норы ты не выволок? – пошутил кто-то, хлопая его по плечу, – или он сам средь костей от тебя затаился как мышь от кота?

– А мы по тебе уже не один поминальный пир справить успели!

– Взгляните что выдумали – по мне живому помины справлять! – шутливо рявкнул Лев, разгоняя обступавших и колошмативших его в дружеских объятиях старых товарищей, на ходу обернувшись к áрвенниду, – Тийре, а кого же ты вместо меня схоронил тогда осенью?

– До погребений ли нам тогда было? Пустили мы слух, что твоё тело повезли в родной Килэйд-а-мóр… – отозвался сын Медвежьей Рубахи, и обратился к Дубовой Ручище, – гаэ́йлин – тебе по старшинству говорить первым!

– Так пьём же за храброго áрвеннида, который вернул воинству Эйрэ нашего Льва! – поднял рог с мёдом Ан-Шóр, – славьте Тинтрéаха, чьей волей он снова здесь с нами!

– Тинтрéах!!! – вырвалось из десятков мужских глоток именование Бури Несущего, и эхо метнулось под сводами Кнамх-ард-нéадд, потрясая оружие предков и их многославные стяги, вырываясь наружу к самим небесам, где своё имя встречал сам Небесный Кузнец.

Ночь кралась по пятам уходившего в сумерки дня. Засыпали и люди в намётах, и их скакуны у кормушек своих коновязей в рядах стана Ярнвегг. Лишь поступь хранивших покой их ночных часовых нарушала возлёгшую плотной стеной тишину, что окутала твердь у Дубовой Долины. Но в одном из намётов ещё трепетал огонёк догорающей свечки, и журчало из жбана по кружкам вино, алым цветом окрасив пролитыми каплями до́ски служившей столешницей бочки.

– Что ты кислый такой, точно девка тебе отказала?

– Вот уж с этим я больше не парю рассудок, почтенный… – со смешком отмахнувшись рукой Айнир учтиво налил Скороногому в кружку вина.

– Это точно – и так на тебя все бегут… – усмехнулся Храттфеттур ехидно.

– Ну бегут, – махнул Айнир рукой, – лучше уж так, чем кого-то овдовить бояться… Мне сестра что-то вспомнилась нынче. Сам её там оставил в обозе у Освира, дурень – а ведь чуяло сердце недоброе…

– Ты себя не вини. Всё одно жизнедавцы сплетут как желают. А хоть тщишься им стать поперёк, и уже получается вроде – вот-вот кажется взял ты своё – тут и выйдет всё боком, лишь дымом пойдёт… И в итоге обманешься трижды.

– От судьбы не уйти нам, выходит? – Айнир взглянул в глаза родича.

Фреки отпил из кружки глоток, подержав хмель во рту, прежде чем проглотить.

– Был отец мой в отчаянии, как узнал, что хочу взять женой вдову брата. Говорили про Вигду, что смерть лишь несёт она тем, кто свести с ней судьбу пожелает. Наречённый жених её прежний из Хъяльти погиб, не дождавшись их свадьбы. Брат недолго пожил с ней – забрал жизнь его Вотин в сражении. А я лишь увидав Вигду там в первый раз на их свадьбе весь сон потерял, изводится в отчаянии, что не в силах её получить по чести́ – что другому жена она… брату. И как Грени внезапно не стало – от горя рыдал, и боялся услышать в ответ, что не станет женой мне… но стала, всему вопреки. И счастливей меня больше нет среди смертных мужчины.

– И не боишься ты этого рока, почтенный? – осторожно спросил Айнир родича.

– А есть ли тот рок? – хмыкнул Фреки, – воителем брат был, и я им с рождения явлен. Что про Вигду дурное твердить, раз мужи у неё все были свердсманы? Таковы мы кто есть – и несём свою смерть за собой. Что гадать – будешь жив или нет? Я давно уже в бой как в последний иду – лишь семья да все люди, кого я веду, за кого я в ответе, велят мне вернуться, не слепо идти позабыв про Кормилицу Воронов. И ты сам не бери в голову и на сердце дурное. Понятно?

– Значит всё же судьба такова?

– Судьба…

Фреки хотел было что-то сказать, но за тканой завесой намёта раздались шаги, замедлив тяжёлую поступь у самых дверей.

– Почтенный – явились гонцы! – донёсся снаружи раскатистый голос второго помощника вершнего.

– Заходи, Въёрн! Как раз третьим будешь! – позвал Фреки того. Тот раздвинул ладонями завесь и грузно вошёл в середину намёта.

– Да вина и у нас там хватает, почтенный – всё одно вы вдвоём ту же кислую муть распиваете, что и мы все…

– Ну прости – астирийского нету… – развёл Быстроногий руками, – от кого к нам гонцы?

– От владетеля – и от нашего скригги, – Въёрн передал вершнему скрутки их писем в шнуровке залитых восковыми пятнами целых печатей, став у входа дождаться ответа их вершнего.

Пока Фреки читал все послания, Айнир взял в руку жбан для воды, захотев освежить горло чистым, убрать с языка терпкий привкус кислятины.

Вода была затхлой, дурной, с тем же привкусом ила и гнили. Сын Бурого вспомнил, как утром её набирали в колодце какого-то селища, разорённого шедшею распрей, обезлюдевшего и полусожжённого – через которое в прошлом году он с сестрой приезжал на пути до Помежий в загоне у Освира. Ещё прошлой весною вода была чистой, подобной слезе – а теперь стала мутной. Тот старик год назад говорил, что ключ мощен и полон, и в зной с засухой полня колодец. А теперь люди Ульфа едва напоили коней, доставая ведром до забившего короб из досок под срубом темневшего ила с песком. Уже некому было почистить источник, починить ветхий сруб в обезлюдевшем селище, где мужчин не осталось почти среди жителей – унесённых войной. А быть может и во́ды дождей несли с илом из почвы и трупные яды, размывая могилы всех павших там, погребённых вокруг. Всего год миновал…

Сплюнув наземь сын Доннара вытер уста рукавом и опять приложился к вину.

– Отправь вестников к скригге немедля, едва рассветёт. Я ответ напишу ему за ночь.

– Понял, почтенный – исполню.

Въёрн согласно кивнул и уже было двинулся к выходу, когда Фреки окликнул помощника.

– Слушай, Заноза – а ты в судьбу веришь? Ей тебя занесло на войну к нам в Железную Стену, или сам выбрал путь?

Тот крякнул надрывным смешком, махнув левой ладонью.

– Да какая судьба? Конокрадом был я, и папаша мой Херуд… Так владетель наш в Биркдаленгейрде словив нас на выбор велел – или под землю в рудник, или встать под копьё – лет пятнадцать назад, как Помежные Распри ещё бушевали. Меж дрянным и двукратно дрянным знамо что выбирают, почтенный. Сам конечно же выбрал, какая судьба тут…

– А что – лучше тут – когда месят нас рыжие? Ты хоть раз пожалел, что не стал ломать камень в тиши и спокойствии дома?

Въёрн вдруг хмыкнул, дотронувшись пальцем до рваного шрама на левой щеке.

– Врать не стану – жалел так разок…

– И когда?

– Когда нас у моста на Широкой Лев Арвейрнов там отшмотал как щенят… Я один из загона сумел из стремнины той выплыть – раз успел на ходу расстегнуть все зацепы брони, и на дно не ушёл как другие товарищи.

– Да – пустил он нам крови под Брейдайнгéйрдом… – кивнул Фреки кратко.

– Вы тогда за ним двинулись к бродам вдогонку, а мы с прочими – в сшибке кто был сильно ранен – два дня потом мёртвых со дна на багры уловляли, чтобы броню хоть спасти и оружие, да парней погрести по-людски. Вот насмотрелся на пиявок тех, раков и рыб среди тел – в рот не лезло седмину. Там и трижды жалел, что не стал сам целителем, как мне мать увещала – как тот дядька мой старший, почтенный Хъёр Жёлудь.

– А что, Въёрн – это лучше, целителем быть?

– Дык дядька был в том превеликий знаток, лучший травник! – Заноза поднял ввысь палец, указуя на небо, – слушай мать я, дурак – был бы в многом почёте, монет бы имел полный ларь! Торговал бы как он теми зельями – от поноса, запора, от желчи и насморка.

– Ценное дело, не спорю… – Скороногий налил вина в кружку и подал второму помощнику.

– Ну а то! – Въёрн отхлебнул от души, – а уж как его все уважали за снадобья женские – чтобы кожа свежа была долго, чтобы волос не рос где-попало, а грудь была крепкой как репа… А за те уж, от коих мужьям было как то полено кой-что по ночам – на руках его просто носили!

– Сколотил видно денег твой дядька не меньше за здешних купцов на таком вот зелейном искусстве?

– Да если бы… – хмыкнул Заноза, хлебая вино, – он ведь за снадобья те до скончания дней брал оплату натурой… Так сказать – проверял на себе и на них, как оно, верно ли сварены были все зелья, как действуют?

Фреки вдруг громко заржал, стукнул себе кулаком по колену. И даже Айнир на миг улыбнулся, услышав рассказ их товарища.

– Ладно, почтенный – пойду я, – Въёрн поставил пустую испитую кружку на бочку, – надо проверить, как там часовые на страже, не спят ли?

Когда Въёрн скрылся за пологом, Фреки опять обернулся к помощнику.

– Судьба, говоришь… Каждый сам из нас выбрал дорогу – и ту именно, коя близка, на которую жаждал ступить. Огромную силу иметь надо тем, кто способен себя преломить, пересилить свой собственный рок – кто он есть, кем быть долей начертано. Так уж выпало вам…

Айнир вдруг резко хлебнул, осушая до дна свою кружку. По лбу его снова легли резью рытвин глубокие черты морщин.

– Не рассказывал я никому…

– Знак какой-то опять увидал? – Фреки хмыкнул, налив парню в кружку вина до краёв, – боязливый ты стал как старуха, что верит знамениям в каждой считалке кукушечьей…

– Нет… не знак.

Он какое-то время молчал, не притронувшись к кружке.

– В то лето – ещё до того, как ушли мы с загоном с Помежий и встретили вас – не рассказывал прежде тебе про тот случай…

– Про ту девку, как стал ты за сотника? Слышал от ваших.

– Не про ту… Про другую… потом.

– Да какую? – поднял брови Фреки, – ты сколько там баб умудрился спасти, удалец?

Он смеясь ткнул товарища левой ладонью в плечо. Но Айнир вдруг стиснул зубы, несогласно мотнув головой.

– Как мы уходили от воинства данников Конналов, Ульфа тогда я послал всё разведать у бродов – нет ли там где противника – а сам решил выведать путь через лес. Щербатого Въёрна из Коттуров выслал к болоту, а сам без коня устремился к опушке. И там натолкнулся на двух из вражин – тоже были выведники видно, за загоном моим из чащобы следили.

– И чего?

– Они кинулись прочь, подняв крик – видно стояли их люди совсем уж поблизости. Без брони оба были – а я тоже там шёл без железа – и быстро нагнал одного, молодого. Второй так ушёл от нас в сторону, в чащу забился и скрылся в кустах как лиса – а я гнал того первого. И уже совсем выдохся, еле бежал в двух шагах – но сбить с ног всё никак не был в силах – и ткнул топором по плечу. Он лишь вскрикнул чего-то так тонко и рухнул как сноп на бегу мне под ноги – мальчишка совсем. И тут как наголовник упал, только волосы длинные точно волна заструились вокруг – я и понял…

– Девка лазутчиком была? – нахмурился Фреки.

– Ага. Может из здешних, а может быть чья-то жена иль сестра, или дочь из загона противника… уж и не спросишь. Цепани я её за колено секирой, сбей с ног – и жива бы была может быть – а я… насмерть вслепую. И умерла ведь не сразу… смотрела в глаза мне, кровавую пену глотая. Младше меня была с виду – красивая – только чуть ряби на правой щеке – а глаза точь-в-точь как у сестры… те же синие. Я повидал уже всякого – а тут точно пьянчугу стошнило, как я бабу убил… ни за что. Понимал же рассудком, что враг она нам, что своих упредила бы тут же, и было б моим здесь побоище на переправе – и всё же…

Сын Бурого смолк, приложившись к вину.

– Одну спас пару дней лишь назад, дал ей жизнь – и уже загордиться успел, что содеял я доброе, пусть жизнедавцы то зрят – а тут сам же, своею рукой жизнь такой же девчонки забрал. Точно они посмеялись глумливо над всей моей честностью – что не лучше других я средь всех тут, убийца как прочие. Не дают боги больше чем вырвут потом по-живому…

Он умолкнул на миг, сглотнув комок в горле.

– И быть может и Майри там где-то такой же как я… вот так вот…

– В войну случай слепой всё решает порою. На раздумья нет времени просто – как там. Крикнул загону: «Руби!» – а потом уже ты либо сам на земле, либо вместе с живыми товарищей в землю кладёте своих, кому там не свезло уцелеть… Вот такая цена у победы.

Скороногий умолк, хлебнув новый глоток.

– Делай что должен – и будь то что будет. Что было – того не вернуть уже нам… Кто знает, как было бы? Может было бы вам трижды хуже, останься сестра при тебе.