…Но Буря Придёт

Ветер гнал по разлившейся Зыбице воду, нагоняя волну на болотистый берег. В Волчьей Тропе ледоход сорвал хлипкий причал, и судно Хедина сходу уткнулось в сгибаемый килем камыш, где уже проложили настил из притопленных бочек, на чьи спины как на поросят положили сцеплённые скобами двери и доски.

– А, свояк! – Сварт с усилием стиснул товарища в крепких объятиях, – зря ты к нам не явился с зимовкой! Говорил же тебе – молодых вдов с избытком за распрю тут стало… Сам вот лучшую взял – и с хорошим двором, и с приданным что надо! – он выставил пред собой две ладони, отведя их на локоть.

– И подарок небось ей уже нарастил… – хмыкнул Хедин насмешливо, оглядев толпу женщин у схорона, и заметив красотку с большим животом под одеждами.

– Ну так… Я же твердил – не трухлявы ещё мы ни стоя, ни лёжа! – хохотнул собеседник, – ты бы тоже тряхнул стариной, раз уж Хлив и детей ваших смерть покосила. Чем вдовцом одному, лучше с бабой хорошей.

– Нет, свояк. Не лежит больше сердце терять раз за разом… – махнул рукой Хедин.

– Что привёз?

– Вино тоже – не бойся, – Хедин приподнял бочонок, что держал на плече.

– Вот что значит свояк! Не обидишь родню никогда… Ты куда затем двинешь?

– К Бородачу. Прямо к вечеру выйду на вёслах. Повелено вести ему передать от родни.

– Жаль… У Коллы моей есть такая сестра незамужняя – яблочко просто – вот бы тебе самый раз! Может всё же останешься на ночь, зайдёшь ко мне в гости? Там, глядишь, и притрётесь…

– Нет, свояк. Надо двигать в верховья.

– Ну прости… Был бы рад подсобить, будь тебе в том охота. Чем помочь тебе, Хедин, к дороге?

– Да в парильню бы, если натоплена. Месяц не мылись по-людски уже со своими людьми…

– Это исполним! Ну-ка, Сверра, бегом – раздуй жар! – повелел он мальчишке, что крутился у пристани, прутиком хлопая жабам по спинам. Тот послушно кивнув побежал куда было повелено старшим.

Восьмину спустя гребцы Хедина стали опять собираться на судне, торопливо снуя меж тюков и бочонков, готовясь взнять парус на мачту и ставя в уключины вёсла. Челновод, отдохнув и отмывшись в парильне, расчесав поседевшие кудри и бороду, наблюдал за своими людьми, став у сходней вдвоём с братом Хлив, кто уже приложился к вину из бочонка, смакуя тот вкус хмеля дальних земель.

– Да – Горящий храни этот край, где такое вино вызревает… Не чета этой кисли, что тут называют хмельным! Тьху!

Он ещё налил в рог, заткнув дырку в бочонке точёным винтом на цепочке.

– Ты теперь как помылся – хоть сразу женись! Может всё же подумаешь? Коллы сестра загляденье…

Хедин мотнул головою, оставшись безмолвным. Сварт глянул мельком на родича, наблюдавшего молча за бившей об илистый берег волной топкой Зыбицы.

– Тоскуешь по дому наверное? Столько ведь лет уж как ми́нуло…

– Давно Север мне стал как уж домом, свояк…

– Хлив говорила, во сне ты по-вашему молвил порою, особенно в прежние годы, моложе.

– Обижалась, что имя другое я женское там говорил?

– Что ты, что ты! Ни разу её не обидел ты даже и в мыслях. Мне бы сказала она по-сестрински, Горящим клянусь. Просто так, что родные края твоё сердце надёжно держали – о том была речь. Расскажи – как оно там? От бабки я разное слышал про эти края, как бывала она там тогда служа скригге…

Хедин долго молчал, глядя в белую пену врезавшейся в берег волны, когда западный ветер шерстил русло Зыбицы против течения, пригибая пожухший тростник бурых зарослей плавней вдоль речища.

– Там над Широкой такие же люди… и так же рожь колосится над Тихой. Над Белой такое же небо… Над Бурной такие же звёзды, такое же солнце там светит над Шепчущей… Там над Бурным Потоком такие же песни. Только меня там давно уже нету…

В отдалении встали два всадника, прибывших издали – от Дубовой Горы. Старший обнял отечески младшего, хлопнув того по плечу.

– Возвращайся хоть ты… Сколько руны кидал я – не зрить нам уж Гисли.

– Я вернусь. Кто же мельницу будет тебе починять? А то будут все люди возить на муку урожай к тому жирному Гицуру в Западном Доле, козлине! – поддержал дядьку Гуннар, дотронувшись дланью до скрытой под верховницею скъюты – до той половины, что была дарована им год назад в этом месте, когда был оберег ещё целым… когда был ещё брат.

– И невеста его… что же без мужа ей быть? Девка славная Вигда, с приданым – и сама хороша. Ведь с лица всё едино вы оба какой из двоих… – вдруг добавил племяннику Харл.

– Это Гисли давал с ней друг другу зароки. Зря ты первым его отослал тогда, дядя… – буркнул негромко ему младший из близнецов, – он был парень спокойный, оседлый, ему бы на мельнице дело вести и сжениться с той девкой. А я лучше в бою, и сидеть тут спостыло за годы.

– Вижу – в него ты пошёл в чём-то сам… – сказал дядя негромко.

– Я другой. Не такой, как был он.

– Для иных то порою неважно… – вздохнул Харл с печалью, – и помни – о том, кто ты есть, не тверди никому. А северянам тем больше… Лучше людям не знать, чьей ты крови и семени.

– Вечно прятаться тоже совсем не по мне, – Гуннар резко нахмурился, – может славой затру его имя…

– Иной раз одна слава другую и трижды не спишет… Служи верно, себя стереги, помогай всем товарищам в войске, с кем станешь ты дружен – но молчи лучше, сам ты кто есть и откуда. Даже там, вдалеке от Ворот, не всем мило услышать то будет. А на севере…

– Я вернусь, – твёрдо вымолвил Гуннар, ступая по сходням на судно, – а насчёт Вигды подумаю сам! Девка и правда хорошая…

– Наконец-то заметил… – одобрительно фыркнул ему старший родич.

– А может получше иную какую найду – мир большой же!

– Весь в него ты пошёл тем упрямством – как кость, – покачав головой сказал дядя племяннику в спину, махнув на прощание дланью.

– Ну так ты меня сам же прозвал! – уже издали крикнул ему с судна Хедина Гуннар.

Точно разрезанный лезвием ножниц натянутый холст заструилась своей чернотою вода под просмоленным килем, расширяясь незримою бездной меж берегом Зыбицы с немо застывшим там дядей и парнем, схватившим ладонью борт судна Скутлкъёре, уходившего вёслами ввысь по течению к Хаттэикгейрду – и дальше в верховья к хребту Сторхридсальдрэ.

Ветер рвал ветви елей, завывая над чернолесьем. Лишь вершина Хвитхо́фуд-фъя́ллерн, высочайшей из гор на восточных отрогах Каменных Ворот ещё была укрыта снегами, тогда как весеннее солнце согнало с земли меж хребтов и на кручах их белый покров зимних стуж, согревая лучами простор. Тут, в укрытом в долине селении орна достойнейших Стюр зазвучал конский храп, когда прибывавшие всадники въехали сквозь растворённые стражей ворота в сам бюгдэ, и следом за ними со скрипом задребезжали колёсами по настилу возы, запряжённые тамошними низкорослыми скакунами в густой бурой шерсти.

Вершивший обозом учтиво преклонил голову перед седобородым старейшиной селища, обнявшись с почтенным Свейном Высоким.

– Всеотец охрани твои стены, достойный.

– И твоим сыновьям будет стойкость камней, славный Брейги. Что за вести привёз ты? Где был в эту зиму?

– Не всех я живыми до дома довёз, уж прости. А иных после битвы и тел не собрали, как поражение вчинили нам там за Дубовым Распадком те рыжие, волки их жри.

– Война такова… сыновья не всегда возвращаются… – вздохнул старый глава поселения, хмурясь, – ты куда после сам выправляться собрался, Три Жала? Говорят, к югу двинетесь?

– Как полёг по зиме наш вожак, приманил меня к службе тогда один Бурого родич. Послужу теперь Дейнову роду, коль меня и людей моих он оценил.

Гость нахмурился, глядя на старого Свейна.

– Ты, почтенный, прости – но твоего сына тоже скосили, когда бился он в воинстве Бычьей Башки…

Женщины с причитаниями и слезами сновали между возов с перекатами, забирая с них безмолвных и стонущих раненых родичей, кого возвратил в родной край их земляк из соседнего орна за кручей горы.

– Будет горе невестке… – вздохнул глава селища, вытерев слёзы с морщинистых глаз, – так недолго за Аскилем про́была дева, что и внуков не дал мне Горящий ещё.

– Где она хоть, почтенный? Как родич уж сам сообщу о потере девчонке… – Трестингур огладил ладонью лохматую бороду, озираясь вокруг и пытаясь найти её взором.

– Да вон она, – кивнул головой седой Свейн, указав на высокую крепкую девушку с косами точно убеленый лён, помогавшую женщине стаскивать с воза стонавшего мужа со стрельною раной в плече.

– Только ты уж помягче, Три Жала – а то Хвёгг один знает, какая ей дурь в голову без поводьев ударит от горя. Ваше ж семейство, не обессудь, тем и славится – в бабах тем больше… – буркнул старейшина гостю угрюмо.

– Да не из наших почтенная была – сам знаешь, чья кровь её.

– Кровь… Уж крови там было… – нахмурился Свейн, почесав долгую бороду.

– Как будто дурное мы сделали! Воздали как должно – и хватит судить нас по трусов словам! – нахмурился гость, – что нам было – простить?

Вершивший обозом воззрил в глаза старого Свейна, прищурясь насмешливо.

– И потом – вы же тоже в те годы соседям своим крови много пустили – забыл ты, почтенный? Ведь и сам ты был там же в Хатгейрде…

Почтенный Свейн Хаттэ печально вздохнул, не став спорить с соседом – по-иному считая огромную цену прошедших когда-то кровавых событий их края – где иные чужим нажиты́м разжились под то страшное дело, а другие и рады тем были, по сердцу была им резня… И окликнул девчонку, взмахнув ей рукой.

– Эй, Гильда – иди-ка сюда, моя милая… – промолвил он тихо – и девушка вздрогнула, меняясь в лице от предчувствия вести недоброй, и так говорившей угрюмым лицом старика всё без слов.

Тёплыми ветрами, солнечным заревом и яркою зеленью листьев новая весна шла незримо над краем, вселяя надежды в людские сердца – и как знать, чем взойдут они позже, каковы будут всходы их к осени… То известно богам лишь являлось – а их дети как водится были слепы, сами торя дороги себе наугад…

ГОД ВТОРОЙ "…СЛОВНО УГЛИ ПОД ПЕПЛОМ" Нить 2

Ночь лежала над Вингой как шитое искрами звёзд покрывало из тканого чёрными нитями с синею кромкой заката небесного свода. Тут, вдали от стерквегга и Верхнего города возле хугтандов времён ёрлов Къеттиров чья-то ладонь растворила оконце чердачного лаза, пугая уже отходивших ко сну диких птиц, что встревоженно стали бурчать глухим воркотом, копошась в своих гнёздах на брёвнах стропил и залопав крылами. Человек осторожно приподнял их родича, что родился в нездешних краях, и проверив крепление к лапке мешочка с посланием выпустил птицу на волю. Голубок вспорхнул в небо, чёрной точкой стремясь между крыш в темноте к облакам, и кружась в высоте стал ложиться в бок Главных Ворот – на восток.

– Храни Гудсти тропу твою, птаха…

Человек закрыл створку оконца, и тихо ступая по полу в светлеющих пятнах скорлупок с помётом гнездившихся птиц зашагал вниз по сходам. В комнатушке чуть ниже горел огонёк разожжённой светильни, и за столом для письма что-то делал второй из мужчин много старше годами.

– Полетел?

– Как стрела. Минуй ястреб его в небесах и куница на ветках.

– Никого не бродило вокруг?

– Обижаешь, отец. Что я – мальчик, башку тут высовывать? Сам вспорхнул и пошёл как с гнезда.

– Осторожнее будь, сын. Дело наше – не мыло варить…

Молодой подошёл к старику, сняв с треноги на углях железный таз с кипенем, в чьём нагретом до нужного жара вместилище плавали давшие силу целебных их свойств для воды череда и ромашка. Тут же средь чистых завязок из льна на тарелке лежали пчелиный клей с дёгтем. Таз сын поставил под ноги отцу, сняв с него его обувь. Тот с ворчанием сунул ступни в уже тёплый, без острого жара отвар, и счастливо прижмурился, глядя на воду. Средь всплывавших цветков на одной из ступней были видны три пальца. На другой их и не было вовсе.

– Проклятущие язвы… Чтобы змеи их в Ормхал заели!

– А как пальцы?

– Да чешутся страсть как – так бы и взять поскрести! Будто есть там как прежде…

– Слыхал я такое от Одноногого Коттура как-то в питейне – что на дождь снова ломит колено ему на культе…

Старик поднял на сына глаза. Голос его вдруг стал твёрдым и жёстким.

– А это чтоб помнить, сынок – кто что отнял… и не забывать.

– Добрые вести хоть были, отец? – молодой посмотрел на прибор для письма и все вещи для тайного дела, что лежали у левой руки старика на столе.

Тот какое-то время молчал, хмуря брови.

– По делам – будут добрыми, сделай они всё что нужно. А по прочему… уж и не знаю. Иногда вести добрые могут быть скверных и дважды чернее… как эти.

Долго тянулись дни тёплой весны и пришедшего жаркого лета на круче Лесистой – но в полях ратной жатвы летели они точно ветер. Много было событий в тот час, что случились в дейвонских уделах и в Эйрэ – и не было им там конца, не обчесть то словами. Много крови пролилось под стенами укрепей и городищ, сотни павших мужей не вернулись в дома под родные им крыши к огням очагов и в объятия близких. Много горьких утрат и хмелящих побед выпадало обоим владетельным недругам, чьи огромные воинства шли друг на друга, раз за разом вторгаясь в пределы Помежий.

Стремясь закрепиться в захваченных за зиму землях, люди а́рвеннида спешно стремились там возвести новые тверди – и пытались осадой и приступом взять остальные, что держали дейвоны и верные им кийны здешних владетелей. Но увы – был тот год полон трудностей, когда воинства ёрла ответно разили врага, раз за разом стремясь вновь к уделам владетеля Эйрэ – и обратно теснимые им. Много горьких потерь выпадало для Тийре – и тем больше терзала его не стихавшая свара с родителем Этайн, не желавшим доселе мириться и отказавшим в союзе в тянувшейся распре – несмотря на попрёки от прочей родни их семейства, кому претил напрасный раздор их с владетелем Эйрэ.

Но что сделано было – того не вернуть… И теперь без могучих владетелей запада много меньше ему было копий в войне – и ещё меньше было спокойствия в сердце – так как даже желая забыть дочерь Кадаугана не всегда выходило у сына Медвежьей Рубахи то дело… Ибо сложно порой выдрать с корнем волчец, что терзает колючим шипом, раня руки – и намного сложнее то вырвать из сердца – даже ради того, чтоб достичь примирения с Конналами.

Впрочем, есть в свете вещи, что жалят намного больней – хоть и боль их порой не долга, если сравнивать с женщиной…

– Вот скотина дейвонская! Выблюдок! Падаль смрадна́я! Вот же свезло тому выползку… Чтоб подох снова трижды, псоглавец!

– Да утихни, владетельный – сколько же можно? Наше поле, разбили врага – одних пленных под тысячу взяли мы здесь – а иных уже гоним лесами, Килух прочно им сел на хвосты.

– Точно! Сколько же можно чести́ть? – поддакнул второй из воителей.

Вокруг слышались стоны и ругань, хулы́ и проклятья. Сотни павших устлали телами равнину сражения подле дейвонского Э́иклундге́йрда, владения Фрекиров – где в сегодняшней стычке сошлись войска ёрла и а́рвеннида. Уцелевшие в битве живые тащили к намётам их стана тех раненых, кто сам встать был не в силах, собирая лежавших на волокуши, а прочих таща парно под руки. Кровь пропитала зелёный ковёр летних трав, истоптанных нынче в разбитую грязь под ногами, где прошлись прежде тысячи воинов – подошвой, колесом и копытом коней раздирая простор по́ля битвы. Алым блеском темнели копейные жала их конных и пеших рядов, отдыхавших теперь после жатвы голов в это утро. Алым красило солнце броню и щиты, обагрённные цветом тяжёлой победы.

Алым цветом сочились пронзённые смертью копейных и стрельных шипов сквозь броню все людские тела и огромные конские туши, лежавшие навзничь одно на другом в месте сшибки, орошая вознятые древки со снятыми с недругов страшной добычею «жёлуди битв», устилая собой и печальные тропы злосчастного бегства не взявших победы в то утро…

– Вот уметил же, пёс! Или Шщар ему руку подвёл! Пополам ему треснуть… Чтобы змеи его согревали!

– Помолчи лучше, правда! – вторил первому воину тяжко дышавший второй, волоча в руках скрутку плаща, на ходу опираясь свободной ладонью о черен копья. Все в крови, они спешно бежали к холмам, что вздымались над пустошью, где встретил их враг. Там среди росшей дубравы виднелись светлые серые пятна намётов их воинства.

– Вот же его Всеотец их приветил там в Халльсверд… что свезло так псоглавцу… попасть… Чтобы Шщар его жрал… сотню раз круг по кругу…

Кровь, сочась сквозь броню, мерно капала наземь, набрякая багровым сквозь нити плаща. Тийре морщась от боли лежал в волокуше, что тащили бегом шесть копейных бойцов, поспевая к холму, где лежал вокруг стан войска арвеннида.

– Вот же год… то порежут не раз, то уцелят… то какой ещё дряни пришлют…

– Да тише, владетель! Терпи – уже рядом!

– Мне подарки от Скъервиров уже наперечёт… Скоро буду как сито, хоть мак просевай…. – бормотал он сердито, ладонью держась за стрелу, чьё долгое древко торчало из левого плеча, на излёте в падении угодив в тонкий стык меж ослабленных в сшибке пластинок полос, раздавив гранью кольца их сцепок, пройдя внутрь по самую втулку.

– Риангабар – килореза живее зови! Лучшего!!! – рявкнул старший из воинов, пнув одного из бежавших с ним рядом копейных, – пусть немедля и стол, и железки готовит свои!

На вершине холма под дубами, где стояли намёты их войск, позади загородок из кольев в прорехах кольца из возов их уже торопился встречать главный лекарь, окружённый своими людьми. Те поспешно снимали с владетеля залитую кровью броню, раздымая зацепы и осторожно стянув верховницу с подбойкой, разрезая набрякшую алым рубаху. Многоопытный Коннал из Габ, лучший лекарь в Иа́ррэ-а-ка́рраг, что с той осени шёл подле войска владетеля, был в деле своём знатоком – и немедля принялся за труд.

– Ну-ка – кипеня нам, и зацеп для стрелы! – он окрикнул медливших помощников. Те тотчас подали искусно выкованную им же самим приспособу из стали, посеребрённой по двум лепестям словно аистов клюв, что могла раскрываться как тот птичий щип в оба бока. Повелев положить их владетеля прямо на стол, он дождался как слуги омоют уже остывающим кипенем рану, залил её белым вином и взял несколько палочек из мёдом пропитанной сердцевины бузины.

– Уж, владетель, прости – раз лечил я наследнику фе́йнага Гулгадд на заднице свищ сквозь кишку – но столь знатных людей мне не вышло пока ещё резать… Не гневись, если будет больнее, чем прежде ты чувствовал. Тут, как сам видишь, на две нитки не сшить.

– Да тяни же скорей! – распалился вдруг Тийре, прежде тихо лежавший без слов, – мне под куст бы сейчас – не могу от рассвета дождаться, как сражение началось! А то наврут потом все кто болтлив, что а́рвеннид в страхе уделался жидко!

– Тот не скажет, владетель – кто сам тут лежал… Сам прославленный Глевлвид Многоубийца из Кинир однажды вот так же уделался – слышал такое?

– Да тяни уж… Терпеть не могу…

Лекарь ловко расставил по ране столбцы бузины, раздвигая края чуть пошире – и просунул туда приспособу щипа, раскачав – утирая тряпицей потёкшую кровь. Наугад опознав, где торчал в глубине наконечник со втулкой, из которой случайно вдруг выпало древко в ладони их а́рвеннида, он зажал остриё лепестями, осторожно пытаясь тянуть.

– Потерпи-ка, почтенный… Терпел же ты битву с железом в плече, как выходит?

– Да терпеть не могу уж… Как слив обожрался… Ты тяни поскорей, чтобы я за кусты…

– Вот кусты тебе дались… Кохта – ну-ка неси сюда миску какую!

Осторожно раскачивая втулку из стороны в сторону Коннал из Габ стал вытягивать жало, пробившее гранями железные полосы брони и подбойку, и плотно вошедшее между костями.

– Хорошо, что толкать сквозь плечо не пришлось… как по маслу выходит… – бормотал он под нос, вытирая свой лоб рукавом верховницы, – ещё бы поглубже, и выше немного хотя б на полпальца – и вряд ли помог бы тебе я, владетельный. Так ведь рядом от жилы большой угодили, что от самого сердца идёт.

– Рука хоть подвижной останется? – стиснув зубы от боли спросил его Тийре негромко.

– Увидим, почтенный… Дай срок, чтоб зажило. Пальцами ведь шевелишь!

– Шевелю…

– Так значит – те конные их тебя сцелили, что были налево от воинства Вепреубийцы, тот их бок прикрывая?

– Наверное так… стрелков пеших не видел там… Не успел поднять щит…

– И то хорошо – может жало без грязи, если стрелы не тыкали в землю как пешцы, а держали в суме́. Ну-ка, Бедах, плесни ещё винного духа! Пускай рана промоется, чтобы выгнать весь сор и не осталось там ткани с волосьями.

Лекарь извлёк из плеча наконечник, что еле болтался на щепке от древка, и с ворчанием бросил на землю.

– Тьху тебя, Шщаров зуб… Иной раз из пешцев простых я вытягивал лучше железки – а тут был кузнец просто дрянь, так сковал он клин дурно! Но вот как наугад – и в тебя угодило каким-то умёта куском!

– Видно боги вот так наугад по нам метят – как во Льва… в прошлый раз… – отозвался негромко Тийре, чуя в теле вдруг сильную слабость, – а быть может и сами мы слепо встречаем свои же клыки, что для нас Пламенеющий высеял…

У стола, растолкав тут столпившихся слуг и воителей показался верзила в забрызганной кровью броне, сняв шелом с наголовником и отерев лысоватую голову с жутким искривленным шрамом сквозь всю половину лица.

– Владетель – всех взяли в погоне, тех выблюдков… Эиклундгейрд уже наш, все ворота раскрыты.

Тийре, морщась от боли, пытался привстать – но Две Нитки сурово нахмурясь велел ему лечь, не мешая сшивать оголённую рану.

– А Вепреубийцы сыны… с собою как много сумели людей увести? – спросил того арвеннид, морщась от боли.

– В Ормхал – много… – Мейлге презрительно сплюнул, похлопав по поясу, на котором висели за пряди волос два отрубленных «жёлудя» лично сражённых противников, – а Килух преследует прочих. Надеюсь, порубит их к Шщару, скотов…

Рука его стиснула шейную скъюту Шуршащего, поверх полосчатки ярко блеснувшую золотом свитых колец Повелителя Мёртвых.

– Хорошие вести, владетель! – кивнул ему Коннал Две Нитки, стянув узелком стежок нити, смыкающей рану в плече сына Дэйгрэ.

– Где двоюродный… брат твой? Он цел?

– Ушёл с двумя сотнями к западу. Там Сторгейров опять были люди – а для Родри то точно как шило под рёбра.

– Всё он… ищет?

– Никак не уймётся… – угрюмо кивнул их владетелю Мейлге, – на чудо надеется видимо.

Да-снайтанн ещё раз обильно промыл рану терпким, жгущим настоем из мёда, вина и различных трав, выдув его из трубки, надетой на круглый кожаный мех под ладонь человека, и затем велел дать ему новые жильные нити. Ловко снуя иглой, он сшивал оба края, оставляя отток для сукровицы. После взял у помощника чистые льняные тряпицы с вареной мазью из снадобий с мёдом, и обложил ими швы.

– Ты, владетель, прости – всё я сделал как мог по умению.

– Спасибо… почтенный…

– Дай тебе излечения Трое – и хранят от огня кровяного. Перевязки почаще меняй, если я отлучусь вслед за воинством – и не вздумай лезть в битву с рукой незажившей!

– Да какая уж битва… не сдохнуть бы к утру… – ответил ему Нéамхéйглах, сжав зубы от боли, когда служки целителя ловко крутили ему перевязь вокруг тела.

– Ну чего уж ты так? Брата нашего фейнага Конлойха я зашивал две восьмины, все кишки ему всунул назад в ту дыру от копья лет пятнадцать назад. Вот где было мне дел! А с тобой – на две нитки… так – тьху! – махнул лекарь рукой в небрежении.

– И как… выжил он после?

– Да сдох ведь, собака! – вспылил вдруг целитель, – и не от раны – от глупости… Едва стало лучше – полез на коня, прокатиться зажглось вдруг ему в одном месте, и сил не набравшись на это. Как свалился башкою о камень Маэннан – так мозги разлетелись на все семь шагов! Это уж на две нитки не сшить…

Когда Коннал отправился в стан исцелять и иных тут израненных в битве воителей, а́рвеннид молча остался лежать на носилках в одних ноговицах, смежив взор и забывшись от боли, что незримою жилкой стуча кровотоком теперь отдавалась над сердцем в плече, где пробил его клин.

Хуже слабости было бессилие – и то горькое чувство обиды… Там на поле погибли все вершние воинства Вепреубийцы с самим ним, лежали телами сражённых дейвонов и здешних союзников тысячи павших врагов, путь к оставшейся нынче почти без защиты важнейшей из твердей востока Помежий открыт – а он сам теперь был на пороге у врат в бездну Эйле, встать не в силах как куль из тряпья, сесть верхом и вести войска Эйрэ вперёд, закрепить тот внезапный, как вырванный в этом сражении прямо с зубами из пасти удачи успех… неспособный вновь встать – как в насмешку лишившийся этих возможностей, упускавший из ставших безвольными рук венец власти и тихо уже утекавшую вместе с натёками крови сквозь тряпки завязок саму его жизнь.

– Я пока что… не сдох ещё… нет уж… – прошептал он себе через силу, не желая сдаваться – представляя себе, как недавно так был в миг ужаснейшей слабости Аррэйнэ, кто нашёл в себе силы пытаться подняться опять. Где-то там у горы был его верный друг, раны чьи были даже похуже. Там были все близкие родичи, кто уцелел в ту Ночь Смерти, кто нуждался в вожде и главе дома Бейлхэ в час распри – в защите, в победе в войне. И где-то там была Этайн… и отец её, коему он в эту осень дал прочное слово.