…Но Буря Придёт

– Всё хорошо будет, друг.

Костлявый умолк, хмуро глядя на мрачного Храфнварра.

Так они долго стояли на самой вершине стены, неторопливо переговариваясь слово за слово, даже не заметив того, что во дворе Хатхáлле всё стихло – умолк и тревожащий Храфнварра звук – и лишь ветер свистел меж муров древних ху́гтандов.

Разговор их нарушила старая Соль, деловито шагавшая ввысь по камням крутых сходов стерквега, вытирая о верховницу омытые мокрые руки. Отдышавшись она распрямила затёкшую спину и нахмурясь воззрила на Храфнварра.

– Вроде добрый ты сам человек… И за что же тебя только боги не любят, Прямой? – укорила она главу воинства тверди.

Храфнварр взглянул исподлобья на ту, и по лбу у него пролегли ряды борозд тревожных морщин.

– Говори уж, почтенная…

– А что тут говорить… – лишь сердито махнула рукою старуха.

– Не тяни же, почтенная! – льстиво вмешался Костлявый, тоже впрочем не скрывший во взоре волнения, – а то друг мой извёлся в тревоге – да и сам я хоть в бочку нырни! Что за беда?

– А что тут говорить? – хохотнула вдруг Соль, стукнув Храфнварра прямо в плечо как смогла дотянуться, – даром прозван Прямым ты – согнёшься в хлопотах надолго теперь! Ну подумаешь, два дня поплакал! И за что же богам ты не мил, что везде за двоих потрудиться пришлось?

И со смехом добавила:

– Двух таких дочерей, что красивее матери станут, постарался же ты ей наделить! Что стоишь – хватит стены топтать, а то снова обрушатся! Иди погляди, пока сон их не сшиб.

– А она как сама хоть? – едва вымолвил он, разрываясь в тревоге.

– Нож ей больше принёс мук за годы, чем это. Что тут такого – родить дочерей от достойного? – развела повитуха руками, – а вот ты утрудил мне хлопот уж, почтенный – что две ночи без сна на ногах… Что же я – молодуха, чтоб столько топтаться без устали?

– Что стоишь ты – иди, привечай своё счастье! – толканула она его в бок. И обратилась к домоправителю.

– Так что за вино подостойнее есть в погребах твоих, Брейги? А то горло у Соль пересохло два дня всё его утешать да её успокаивать, что не сразу пошло разродиться бедняжке…

– Есть такое, что и сам ёрл на язык не вкушал! – потёр руки в волнении Брейги, – как по чести сказать – понимал наш владетель в вине как свинья в виноделии…

– Ты-то уж понимаешь… Наверное сам уходил всё до капли? – недоверчиво покосилась старуха.

– Всеотцом присягну – целы бочки! Ну, почти…

– Оно видно… – язвительно хмыкнула Соль.

– Да Горящим клянусь – к свадьбе Агиля их распочал! – вспыхнул Брейги, – за труды твои, добрая Соль – да за радость товарища мне хоть всю укрепь не жалко поить две седмины! А то Катайр с гостями на свадьбе наследника Гвенбранна с дочкой племянника Когтя всё выжрут до капли, дорогие союзники эти…

Он льстиво взял старую женщину под руку, воркуя как голубь с голубкой на ветке.

– Ну пойдём же, почтенная – раз всё свершилось. Сразу двух дочерей принесла, говоришь? Ну пропал бедолага Прямой – совсем изведётся в грядущем! А вкушала ли ты…

– Ты нальёшь уж, болтун – или будешь бахвалиться? – оборвала его повитуха, – там и вкусим за счастье для Гвенхивер, чтобы не было больше ей горя!

Они торопливо пошли вниз по сходам, сколько могла поспешать на опухших ногах старая Соль, слушая россказни Брейги о бутылях и бочонках в подвале. А Прямой побежал что есть силы к лечебням Хатхáлле.

Много больше тревог им отмеряла доля с той ночи. Лишь к осени смог он надолго вернуться домой из военных выправ того жаркого лета, весь снедаясь в волненьях о ней и о сыне. Не все родичи были довольны, что десница почтенного Сигвара взял таковую жену из обычных служанок, прежде бывшую здесь лишь живою добычей Ножа – да к тому же и а́рвейрнку. Так, почтенный служитель святилища и прорицатель велений богов старый Свейн Одноокий вскричал негодуя, что не станет венчать тут подобную свадьбу – и что зрит он в знаменьях вершителей, что эта женщина крови Эйрэ, некогда взятая силой, много бед и смертей принесёт дому Скъервиров.

От таких его слов онемели все гости, а скригга их рода не знал что сказать – и сам Храфнварр затих у дверей из святилища. И лишь Гвенхивер вышла вперёд, в венке невесты став перед ликом Гефа́дринн, и презрительно выкрикнула почтенному прорицателю воли Горящего, что действительно всё так и есть – что плевала она на всех Скъервиров – но не плевать ей на Храфнварра, который тоже есть кровь этого орна, как и сын её Бродди – и как то их дитя, что в себе она носит.

После этого проглотивший язык старый Свейн резко смолк, стихнув словно испуганный ястребом заяц – и священным ножом из святилища провёл им двоим по ладоням, смешав кровь как у мужа с женой воедино, и нарёк их супругами перед всеми людьми по чести́ и закону.

Распахнув локтем двери он стих, не желая встревожить жену. Пахло железистым привкусом крови, сожжённым в жаровне багульником, горячим ивовым отваром, настоем из живоко́сти и чем-то ещё непонятным ему – грибно-сладким и горьким, едва уловимым. Хлопотавшие тут же служанки и помощницы повитухи увидев вершнего укрепью торопливо поспешили отсюда, забрав с собой ворохи окровавленных тряпок, кувшины и миски с нагретой водой – и исчезли, оставив их наедине.

Измученная, с тёмными кругами под впавшими глазами на бледном заострившемся лице, она подняла на него взор – и приобняла, прижав к себе два плотно спеленатых комка, лежавших по обе её руки на постели, на полу у которой скрутилась калачиком серая кошка, осторожно поднявшая голову, воззрив золотом глаз на вошедшего к ним.

– Дочери… – сказала она тихо и как будто слегка виновато, что не принесла Прямому наследников.

– Пусть будут дочери, – улыбнулся ей Храфнварр – ощутив вдруг, как будто из рук наземь выпала страшная тяжкая ноша, кою нёс он доселе в себе – и дышать стало легче, свободнее. Полыхнула жаровня, раздутая током им взнятого воздуха – вспыхнув заревом ярких углей среди мёртвого пепла – и Прямой подошёл к её ложу, по убеленой ткани которого языками огня змеились рыжие волосы женщины. И точно такие же были у спящих двойняшек.

– Ведь сын у меня уже есть…

Ветер гнал облака – разрывая на клочья их белую хмарь, оголяя лазурное небо – когда конный загон из десятка ярнвеггир подскакал к стенам укрепи на холме, где прибытия их уже ждали. Первый из всадников вёз на плече древко стяга, чья чёрная рябь полотна трепыхалась над ними, и золото нитей сверкнуло на солнце парящей над ним вещей птицей Горящего. Ворота раскрылись, раздвинув тяжёлые створы наружу, и Фреки Храттфеттур из Дейнова рода следом за остальными проехал во внутренний двор их стерквегга на Круче Закатного Ветра.

В натопленном утром чертоге их встретил сам Бурый, взволнованно обняв прибывшего подле Храттфеттура сына – и стиснул в рукопожатии крепкую длань Скороногого.

– Здоров я, отец – не тревожься! Цел, как видишь, – бодро ответствовал Айнир, заметив встревоженный взор того, бегло оглядывавшего сына с верхушки до ног.

– С той весны я тебя не видал уже – как же тут мне не тревожиться? – усмехнулся отец – хоть улыбка его была больше волнением, – после тех-то вестей о тебе, что я слышал за зиму?

– То что цел – врёт конечно, паршивец – и отца не стыдится, твоё сердце жалея… – усмехнулся в короткую бороду Фреки, – лишь седмину как встал он на ноги от раны, почтенный. Сам наш Хёскульд Хромой – лучший лекарь во всей Чёрной Круче – едва справился с делом, чтобы железо от пики из раны достать и весь гной в той дыре извести́, червяками ту чернь выедая.

– Вот как даже? – Бурый взволнованно вздрогнул.

– Хоть и мерзким там было лечение – зато жив может быть оттого, не скончавшись от гноя как прочие, – усмехнулся родителю Айнира Фреки, – восемь лет как не видел я парня, лишь мальчишкой его прежде помнил – так решил было летом при встрече, что или врали мне прежде о нём говорившие, или сильно так люди меняются разом.

– И в какую хоть сторону? – поднял бровь Доннар, хитро глядя на сына.

– В ту, что годной заменой мне станет однажды! – с силою тюкнул Храттфéттур в плечо замолчавшего юношу, ухмыльнувшись – завидев, как засмущался тот от похвалы при родителе, – так как знать сам не знаю, как так устараться – чтоб вражины от прозвища Книжник про смех позабыли, страшась с ним в бою повстречаться?

Бурый снова воззрил в глаза сына, пристально глядя на Айнира. Доннар вдруг увидал, что тот стал не таким как был прежде. Стал взрослее, сильнее и жёстче чем был даже год назад – и такой же замкнувшийся втайне от прочих, нацепивший обличье беспечной уверенной радости с прежним весельем, но внутри точно нёсший в себе всю ту тяжесть узретого и сотворённого, всю ту тяжкую ношу быть вершним всем людям, кого он повёл. И видавший всего в своей жизни воителя Бурый не знал, и понять даже нынче не мог, как сумел его сын – кому чаял он мирную долю – стать таким как теперь, о ком Фреки и тот говорил сейчас столь многославно. Одни боги лишь знали, как тот вдруг сумел стать вождём своим людям, подняв старших намного вослед за собой, как сумел стать опорой и прочной десницей всем тем, кто признал его вершним – как, какою ценой стал прославлен столь сильно успехами в деле железа – прежде бывший вчерашним мальчишкой, каким его видел доселе отец.

Одни боги лишь зрили – но Бурый не знал, и расспрашивать сына о том при Храттфеттуре он не решился, словно чуя – не время таких вот рассказов для парня, как будто волокшего смерть на себе точно ношей, незримой для прочих – но упрямо идущего, слепо, без страха, возглавив иных и став тем, кем и должно теперь быть для юноши Дейнова рода.

И расспрашивать сына о том он не стал.

Втроём они сели за стол в пиршественном чертоге, где почтенная Сигла отправила прочь всех служанок и сама неторопливо довершила расставлять для гостей их тарелки с приборами. Доннар ласково приобнял свою тень за плечо, шепнул ей что-то на ухо, и когда та покинула их, сам как хозяин разлил всем по кубкам вино.

– За твоих сыновей, достойный… Пусть их слава не гаснет, – отлил через край приношеньем богам Скороногий, – но поверь – Айнир дал им отмщение до́лжно, и храбрость наверное тоже он взял за двоих. А с убийцы их боги взыскали первее людей, как слыхал ты.

– Да, рассказал мне сам Мейнар те слухи – что и там в их стенах был сражён он дейвонской рукой… – по лицу Бурого взбугрились желваки, когда Доннар вновь вспомнил своих сыновей, павших тем летом в Аг-Слéйбхе, – однако не будем мне раны ножом ковырять, славный Фреки. Расскажи лучше свежие вести, как наши успехи. Тут два месяца будучи мало гонцов я встречал из загонов владетеля. Последним Копыто ко мне заезжал в ту седмину – но он пол-зимы как сражался на юге, где преуспел в отражении воинства Старого.

– И как Хугиль? – спросил Скороногий.

– Зимой овдовел, умерла его Эрна. Кровохарканье съело её. С тех пор вообще нелюдим и суров стал он… – Доннар нахмурился, – хорошо хоть что дочерь его под присмотром у Сиглы в дому у нас тут. Так как там дела наши, Фреки?

– Войска а́рвеннида вновь пошли в наступ – силы их устремились к О́рнинхре́йдургéйрду, стремясь взять его снова в осаду, чтобы выйти к Железным Воротам. Я завтра же отправляюсь туда со своими людьми, перенять те загоны. Воинство их большое, но конных тяжёлых не так уж и много, как донесли мне лазутчики.

– А те силы, что в тот год вёл сам Лев – где они теперь будут?

– Пока ещё далеко на востоке, почтенный. Их новый вожак пусть не Лев, но и столь же опасен и дерзок – а уж ростом он кровь исполинов или сам одедраугр.

– Вправду такой преогромный? – спросил родича Бурый.

– Да на пол-головы выше Конута, охрани того память Горящий! И как конь его тащит, такую скалу? – почесал Скороногий затылок в раздумьях, – ему б зверя того, на котором ардну́рцы вождей своих возят – что с ушами как дверь и носищем до пят…

Доннар насмешливо хмыкнул, представив такое взаправду.

– В эту зиму пустил он нам крови на севере в землях у Ёрваров – но и мы их рубили нещадно, – добавил сильно исхудавший и заросший колючей щетиной с лица Айнир, вмешавшись в речь старших.

– Что же… и то хорошо, что не Лев он, – задумчиво проговорил Бурый, почесав подбородок.

– Тот их зверь был намного опасней, почтенный… Даже я не мог знать, что за хитрость он выкинет, как на следующий миг может ринуться в бой, – задумчиво вымолвил Фреки, какой-то миг помолчав, – в том бою у Широкой, как пытался отрезать я их от пути к большакам и загнать на болота, он так ловко и дерзко сумел обмануть нас – как змей хитроумный. Заманил мой второй когур прямо на мост, а бывшие там же у берега люди прикинулись павшими, замерев в камышах и грязи как убитые. И всю тысячу разом на той переправе пожали они – и сражённых, и павших в стремнину в железе, кто запертым стал на мосту том в ловушке. А как мы окружили их хвост, оборону державший, и погнали тех к топям нещадно – сам за мост прямо в наступ он ринулся, чтобы спасти тех своих. И надежды на то им там не было – а он с полутысячей конных сумел нас разрезать, сломав строй ярнвéггир как нож кочерыжку…

– Вот даже как? И Железную Стену сломал…

– Хитрый был зверь – но и столь же отчаянный в нужный час, лгать я не стану. А как люди его все ушли через мост, весь в огне уж горящий – стал на том берегу он, вражина, и левым мечом на меня указал – «поквитаемся, мол, я всё помню». Не успел, правда – сам сражён был нежданно… Видно боги не дали нам встретиться снова.

– Как в дому у тебя? – спросил Доннар о мирном, прекратив разговоры о ратных делах, – разрешилась жена твоя кем? Как здоровье её?

– Дочку славную мне принесла в прошлый год – хоть и были тяжёлыми роды, очень дурно ребёнок лежал. Был там дома, на зимнее празднество вырваться смог к Чёрной Круче, чтобы Вигду обнять и детей.

– Рад то слышать, достойный… Как нарёк своё новое чадо?

– Нарекли её Гудрун, в честь матери бабки.

– Славное имя.

– Правда, наш прорицатель изрёк, что не услышу я речь от неё. Будет жаль, что такое милое дитя немым будет расти.

– Да, печально то будет, достойный… – вздохнул Бурый сочувственно.

– Есть какие известия может про братову дочерь твою? – спросил Фреки у Бурого.

– Да, отец – есть что про Майри? – с надеждою в голосе следом спросил того Айнир.

Доннар нахмурился.

– Не бередь лучше сердце напрасными тщеньями, сын… Была бы жива она – первый ты то бы узнал от меня…

– Как дядя Мейнар? – спросил отца Айнир.

– Жив и крепок, хоть в битве в союзных уделах был сшиблен с коня и едва не затоптан в сражении. Шлёт тебе свой привет, как просил передать.

– А как Бундин его – что слыхал ты о нём? – сын вдруг вспомнил о родиче Храттэ.

Доннар пожал лишь плечами.

– Вроде в дому, там оставил его подле скригги сам Мейнар.

– Это тот самый – сестры его сын? – негромко спросил вдруг у родича Фреки.

Бурый кратко кивнул.

– А которой? – переспросил у Храттфеттура Айнир, вмешавшись в их речь, – той, что в сваре с Хатгейрами была причиной той бойни – так я слыхал? Из-за неё тогда дядя Высокую Твердь дотла выжег?

– В Хатгейрде тогда… – начал было рассказывать Бурый – но его перебили. Скрипнула дверь, и в покой заглянул юный служка.

– Почтенный – опять ему худо…

Доннар согласно кивнул.

– Скоро буду. Иди к нему, Гуннор.

– Как скригга наш нынче? – спросил Фреки у Доннара – догадавшись, о ком говорил паренёк.

Бурый хмуро молчал, тяжело скрипнув челюстью.

– Сам увидишь ты скоро всё, родич. Пойдём, навестим его…

Ветер веял над лесом, и несколько укрывшихся в кустах на опушке людей коротали свой час в ожидании, отдыхая перед обратной дорогой за чистым пригорком, закутавшись в тёплые плащи, подстелив под себя колкий лапник от хвой. Лишь пара дозорных стерегла их покой, да ещё двое из них залегли на меже с луговиной, наблюдая за дальним простором. Костра они не разжигали, дабы запах от дыма не смог бы смутить никого из случайных тут путников, кто мог странствовать мимо. В распадке в лесу тихо фыркали кони, поедая овёс из намордных мешков. За деревьями встал небольшой перекат, весь прикрытый ветвями.

Невысокий воитель в потрёпанной стёганке, по виду и цвету волос сам из кийнов Помежий, закончив малую нужду под кусты закидал ногой землю поверх, чтобы меньше был запах – а затем вновь улёгся на плащ, обернувшись к соседу. Тот, выше ростом и крепче за земляка, был сам рыж как ольха – как у жителей самых восточных уделов – пристально наблюдая за пустошами и вслушиваясь в тишину.

– Слушай, Стозубый – а как ты хоть пасть себе чистишь? – спросил у того невысокий, хлебнув из дорожного меха глоток терпкого сливового хмеля.

– Как и ты – только тришды подольше… – шепелявя, негромко ответил второй – не отрывая пристального взгляда от пустошей, где вилась вдалеке за холмами дорога до круч и отрогов Стейнха́ддарфъя́ллерне.

– А язык тебе зубы не трут? – не умолкая любопытствовал низкий.

– А бышь мошет четырешды буду – если рот не закроеш ты, Кохта! – здоровенный кулак у второго застыл подле рта говорливого, пригрозив прореди́ть его зубы, – не в пите́йне мы дрыхнем, шшоб ветер пугать…

– Да уж скоро ли явится твой мохнорылый? Одичать тут недолго от скуки, что как тот Ллугов пёс скоро взвою! Одному мне привычно скот красть втихомолку, а с людьми так и тянет болтать. Уж таков я, прости…

– Шкоро… – кратко ответил второй. Тощий, но рослый, был он старше за тридцать годами, и во рту его вправду виднелись три ряда кривых как у рыбы зубов – а лицо от виска пересёк вплоть до сáмого горла багровою ниткой глубокий затянутый шрам.

– Слушай, Стозубый – а как ты… – снова начал пытать у него скотокрад.

– Шмертоокий тебя поглоти… – озлословил негромко второй, оборвав говорливого сильным трепком по загривку, – шшо тебе рашшкажать – как хожу по нужде, или те́шу жену ш такой паштью?

– А и как? Про жену расскажи-ка! – и тут пошутил говорливый, рискуя опять получить кулаком, – что зубами ты делаешь там своей Бранвенн? Второй раз как её округли́л уже, вижу…

– Што-што… Да как вше – только тришды! – гоготнул собеседник негромко.

– Я-то думал… – с досадою хмыкнул Кохта, и вновь приложился к вину из мешка.

– А знаешь вот, как я с моей Дехтире встретился?

– Ну? – буркнул старший, не отрывая лица от простора безмолвной равнины.

– На реке увидали друг друга, как крал я улов из их сетки… И словно искра между нами прошибла – уж сам я не понял, как с нею в кусты завалился, и слазить друг с друга никак не хотим… А потом…

– Што – женилшя?

– Хуже! Уже второй раз её мну, весь в поту как на пахоте вол – и вдруг кто-то мне с маху по голому заду той сетью как начал лупить! Это мамаша её увидала, и обоим нам начала тёщину ласку отмеривать – дочке и мне. Так орала, что чудом вся рыба не сдохла в реке! А муж её, что за уловом явился с супругою разом, всё унять жену тщился – мол, «дура, ты так жениха покалечишь у Дехтире! Молодое же дело, чего ты?» А потом…

– Да я понял – женилшя… Уж жаткнёшшя ли ты наконец? Вот же вжял я тебя на беду вмешто Ма́эла…

– Так понятно с чего! Маэл тот, как берёза весной свои серьги пускает, всё чихает по двадесять раз без умолку и сопли мотает на лапу – и уж точно погромче меня!

– Жато ты вот вешь год как дырявая чашка ртом ка́паеш… Ты же даром охотник и вор в шледах лушший у Крунху – да тебя за што штрел даже шкáйт-ши ушлышат! Не дома шейшас мы, штобы ветер пугать…

– Ладно-ладно, молчу! Сам ты в гневе страшнее за скáйт-ши. Тощий вроде – а силы в тебе на троих, как и в пасти зубов… Двоих братьев в утробе сожрал не иначе, рождаясь? – пошутил скотокрад.

– Повидать пришлошь ражного… – высокий резко провёл указательным пальцем десницы по долгому шраму до горла.

– Вот – живу жа троих я бышь мошет… – добавил чуть тише Стозубый.

– А хоть что в тех мешках, что везём? – любопытствовал низкий, – что-то сыпкое вроде на ощупь?

– Отплата… – негромко ответил высокий, вновь тронув перстом старый шрам, – штихни-ка ты, и шледи жа дорогой… ешли Ёрваров люди вдруг рядом, штоб прирежать их вшех наши шражу ушпели.

Он на миг замолчал, взглянув на говорливого скотокрада из Крунху.

– А болтать бужешь лишнего дома, што видел – шам тебя я в реке утоплю…

– Да уж понял, Стозубый – шутить ты не любишь… Не моё это дело, зачем вы с отцом с мохнорылыми знаетесь.

– Вот и шлавно. Помалкивай, Кохта.

Он смолк на мгновение, глядя на пустошь.

– Так надо…

– Да – тонуть дело гадкое… черви, пиявки и раки увьют и облепят. Будут рыбы потом тебя жрать… – почесал шею низкий, опять затянув разговор, – хоть как дядька мой старший отправился в норы – вот где уж полный умёт, а не смерть!

– И шего? – молчаливый Стозубый не отрывал взор от небокрая, наблюдая за пустошью – ожидая кого-то.

– Да он, мне отец говорил, даже в здешних краях был как Шщаром в башку трижды жаленый – кровопийца каких поискать. Ну и с другими из Крунху папаша и дядька на службе у фейнага Дикуйл в Помежных Раздорах стояли, а втихую и сами в союзных уделах разбоем вовсю промышляли, как все. Там пленников кроме как знатных на выкуп особо не брали, немедля в расход – но этот козлина любил перед смертью помучить людей. Ну там – глаз ножом вывернуть, горло так медленно резать, все пальцы под счёт отрубить – или кожу… Одного раз беднягу заставил он брата родного дубиной убить – а потом и того самого́ же прире…

– Жамолкни уж – а то… – Стозубый сжав челюсти исподволь тронул пальцами шрам, багровея с лица.

– Злой ты, как будто на бабе три года не ездил… Ну так я то к чему? Раз попались они после вылазки людям из Ёрваров – и те сразу смекнули, что дядька сам цел, ни царапины даже, а одежда и нож все в крови. Привязали урода к сосне, из обоза колёсного дёгтя плеснули ведёрко на ноги тому – и бородач один хвать смоляком прямо в лужу…

Кохта на миг приложился к вину, отхлебнув терпкий хмель.

– С тех пор-то папаша не любит, как к Самайнэ надо свиней забивать и смолить – и даже и сало не жарит. Вот не лезет в горлянку никак…

– Вшем отплата придёт… – мрачно буркнул Стозубый, не отпуская ладонью свой шрам.

– Эй, гляди – едет вроде! – встрепенулся вдруг низкий.

– Где? Не вижу… – высокий вгляделся в простор.

– За холмами мелькнул лишь… – усмехнулся хоть тут взявший верх говорливый, – твоих лет мохнорылый, чуть младше быть может. В перекате дорожном, стучит по оглобле ногой. Конь его – тот, что слева – только что вот нагадил.

– Шмертоокий тебя поглоти… Я ешшё шам ни жвука не шлышу! – поразился Стозубый.

– А то! Говорил же тебе старый Бедах – не найдёшь лучше ты скотокрада в Помежьях!

– Верю, верю…

– Сами Катайр за жёлудь мой целый мешок серебра обещали наградой! А у Ёрваров стад я угнал на сто мер чистым золотом! Да, брехлив я как баба – мой грех… зато дело я знаю! За сто стрел слышу поступь, а коня от быка и в хмелю отличу!

– Што ше ты тёшшу ушлышать не шмог за шпиною, хваштун?

– Слушай, Стозубый – ну то ведь другое… – ухмыльнулся в ответ скотокрад, – ты когда Бранвенн свою оседлаешь пожарче, тоже вряд ли ушами вертеть будешь сам? А с моей Дехтире знаешь как это – про всё позабуду, что вкруг происходит… Ууух – не баба – огонь!

– Так никого рядом нет, говоришь?

– Да Тремя поклянусь – никого! Класть нам можно на Ёрваров!

Кохта вскочил с земли на ноги, отрясая одежды от сора. Из-за всхолмий тем часом явился их взорам возок с одним путником. Один из помощников их вожака приложил к губам руки и крикнул сорокой – дав знак, что всё чисто. Все люди очнулись от сна, поджидая дейво́нского гостя, и уже изготовились перебросить в повозку приготовленные мешки и глухие корзины, где внутри ворковали незримые оку за прутьями птицы.

– Как ты, Хугиль? – на восточном дейво́нском наречии спросил у прибывшего главный, учтиво пожав с ним ладони и крепко обнявшись. У того – одногодка Стозубого с виду – был на горле похожий порез, будто мучаем был тот когда-то, не успев быть зарезанным насмерть.

– Твоей милостью живы с отцом – а иное лишь пыль. А дела недурны, как сам видишь. Как почтенный родитель твой будет? Здоров?

– Ожидает вештей ш нетерпением. Ну пойдём, рашшкажи – што привёж нам такого… До жимы вряд ли швидимшя больше. Шлушай – шрал ли твой конь только што? – с любопытством спросил он дейвона, проверяя слух зоркого Кохты – не приврал ли ему скотокрад насчёт собственной чуйки.

– Было дело, Дубок опростался как раз за холмом… А что – как степняк ты теперь стал умёт собирать на растопку? – пошутил его гость, изумлённый вопросом Стозубого.

Двое знавших друг друга ушли за пригорок, негромко общаясь – так что даже и чуткие уши у Кохты из Крунху не слышали речи. Да и тот больше слушал простор, не появится ль там вдалеке звук копыт или птичий испуганный гомон, нет ли вкруг них тревоги с погоней. Им, возвращавшимся из владений могущественных Ёрваров через Помежья нужен был чистый путь без врагов до родного удела, а их тайному гостю такая же твёрдая нить по дороге на север, откуда он прибыл. Хоть и сам скотокрад мог поклясться, слыша говор прибывшего, что живёт тот совсем не у круч Стейнха́ддарфъя́ллерне.