…Но Буря Придёт

– А теперь ты, красавица, – Буи́ра внимательно взглянул на дейвонку, чья окровавленная правая ладонь безвольно распростёрлась на досках стола, коснувшись левой ладони Áррэйнэ – сражённого этой рукой. Разодрав её напитавшиеся кровью платье с задубевшей уже в бурой черни нательной рубахой он знаком велел Гелуду подать мокрую тряпку. Вдруг заметив меж девичьих грудей скрытую прежде под тканью дейвонскую скьюту, Буи́ра осторожно снял с её шеи шнурок, осторожно приподняв безвольно качнувшуюся голову. Узрев соседствовавший подле женского знака Праматери мужской воинский оберег Всеотца, лекарь задумчиво нахмурил лоб, вертя перед глазами вырезанный в кости символ громовых стрел Горящего.

– Зажги-ка побольше огня, Гелуд – а то последняя свеча догорает, – окликнул он ученика, указав на потухшие огарки в светильне под потолком. Отложив шнурок с оберегами на полку Буира пристально взглянул на неподвижно лежавшую перед ним полумёртвую пленницу.

– И понесло тебя, глупую, в Эйрэ непутными ветрами, дурочку… Молода ты, и двух десятков не прожила верно… – вздохнул тихо лекарь – в душе жалея эту красивую, юную ещё деву – пусть и была она вражьего рода, эта незадачливая убийца Льва А́рвейрнов, от копий стражи сама угодившая одною ногой уже в Шщаровы норы.

Буи́ра устало выдохнул, потянув затёкшую от усталости спину, и подозвал уже разжёгшего новые свечи и зазевавшегося с тлеющей лучиной в руке ученика – явно не с лекарским любопытством любовавшегося лежавшей перед ним на столе раздетой дейвóнкой.

– Эй, Гелуд! Давай-ка мне чистые нож и иглу, и тёплой воды поскорее неси! И хватит на девку так зрить, раз она не жена тебе да к тому же одною ногой уже в Эйле которая…

– Да не зрю я, почтенный! – возроптавший ученик торопливо обернулся и поспешил исполнить указание.

– Ага – не слепой я, что не о своей дочке мельника ты теперь размышляешь, раз у кого-то поножи торчком! – хохотнул над ним лекарь – и ученик торопливо одёрнул на себе опередник.

– Хороша девка, нечего спорить, – усмехнулся Буи́ра, глядя на эту дейвóнку – даже сейчас, уже при смерти, залитую кровью и исколотую страшными зевами ран, всё равно красивую, – только как успела натворить столько дел, то даже пусть выживет чудом, никому из мужей не достанется. Одному лишь холодному змею…

Лекарь снова умолк, в раздумьях взирая на девушку, в ком жизни была теперь тонкая нить – не больше чем в Аррэйнэ, чьё дыхание смог он спасти, удержать тут средь света своими трудами. Словно два тлевших угля – когда-то недавно ещё во всю силу горевших, но чуть не притушенных холодом жадных укусов железа, которое как и всё сущее может брать жизнь и давать – всё под солнцем двояко, уж так повелось. Вот только один из них будет жить дальше – а что же вторая? Надолго ль труды его нить её смогут продлить, раз такая судьба впереди?

Буира вдруг вспомнил слова́ научавшего некогда Коммоха, который сказал как-то прежде, что тот, кто со смертью толкует, способен сквозь Эйле ворота по обе их сто́роны жизнь провести – уж бывает и так, не обманешь… Умеет и он, врать не нужно себе – и тем больше сумеет и тут. Уж лучше ей так, чем петля поверх шеи или дыба на эти вот руки, какими бы кого обнимать. Даже Гелуд взирая на всё не заметит, или просто того не сумеет понять, как каким-нибудь зельем или тонким движением острого лезвия в ране куда-то набок оборвётся та тонкая нить, не дав ей потом узнать боль той зловещей дороги на Урлабха-кнойх под дубы исполина Ард-Брена…

Но каким-то незримым наитием он вдруг почуял, что не в этот вот раз выбирать ему это – что не должен он править чужую судьбу самолично, вмешавшись в незримые замыслы прях, что сплетают те тысячи нитей суде́б в одном общем утоке. Каждый сам выбирает свой путь – как она – и отдаст им за то свою цену, сколь не была бы она велика.

– Ну-ка, малый – вторую иголку бери! И смотри, и учись! А то кто ещё будет по че́сти потом врачевать, как от старости сам буду я под себя на соломе мочиться, а в руках не держать и вильца? Даром что ли тебя научаю три года, паршивца?

– Да не даром, почтенный! – насупился Гелуд, держа миску с нагретой водой, – учиться я рад, только бы всё выходило как нужно…

– Вот и славно! А то всё ленишься порой как телёнок… А ты только прикинь, что у лекаря труд не в навозе копаться, и за то по трудам будет плата тебе! Я за сшитую дырку в паху у наследника Форгалл, как попал ему друг на охоте копьём ненароком в ценнейшее место для мужа, серебра получил от отца его целых пять мер – а уж гостем был там в их владениях полгода, жрал и пил с серебра всё от пуза как фейнаг! Что ты – дурень какой, чтобы глину месить как отец твой и дед? Даром что ли тебя мать отдала в ученье ко мне, если сам зрю что есть в тебе толк?

– Точно толк есть, почтенный? – с надеждой спросил его Гелуд, смущаясь.

– Я бы дурня без рук при себе не держал – как мне Коммох ответил когда-то.

Взгляд Буиры на миг вдруг стал хитрым, и он подмигнул ученику.

– А ты знаешь, как часом бывают горячими вдовушки, кого можно порой не словами одними утешить? Так что не стой точно пень, а за мной всё гляди!

Лекарь ткнул подошвой по ноге паренька.

– И хватит на девку глаз пялить!

За мерцавшими отблесками свечей затворёнными окнами встревоженного роковыми известиями дворца арвеннидов завывал стылый северный ветер, сотрясая тяжёлые ставни хлеставшими струями ливня, превращавшегося в мокрую снежную заверть. Умирала в предзимье холодная поздняя осень, предвещая тем скорый час стужи, когда по земле с воплем вьюг и колючим морозом приходит из тьмы ненасытная смерть…

ГОД ПЕРВЫЙ. ПРЯДЬ ВТОРАЯ "…ТЕ, КТО МНОГО СМЕРТЕЙ ПРИНЕСУТ БЛИЗ СЕБЯ…" Нить 18

Так закончился первый год распри.

Подобное смерти беспамятство, в кое впал Áррэйнэ после полученных ран – оцепеневший и почти бездыханный – было темнее и сáмого дна всех бездн Эйле, в которых скитался его заблудившийся между мирами надломленный дух. А измождённое тело, где едва не прервалась та тонкая нить дотлевающей жизни, лежало недвижимо под неусыпным надзором Буи́ры в одном из покоев лечебни их кадарнле. Тяжек был этот сон – долог и беспробуден. Всё, что смог сотворить своим лекарским знанием лучший из учеников Коммоха, уже было сделано – и теперь только боги лишь знали ответ вопрошавшему их прорицания Тийре, заберёт ли жизнь Льва беспощадная и неумолимая Матерь Костей.

Война с домом Скъервиров и владетелем Дейвоналарды продолжилась. Воинства всех семейств Эйрэ были потрясены столь нежданною гибелью лучшего из ратоводцев, заколотого во дворце прямо перед советом, но не сломлены – как некогда прежде в Великую Распрю дух их предков не сломила та горькая весть о погибели Уйра во вражьей засаде. Ярость от этой потери рождала скорейшую месть – и собранные арвеннидом загоны сломили наступавшую силу противника и сами продолжили натиск на запад, пусть и без прославленного Ёрл-ладдврэ – мстя за него без пощады и милости.

Осень окончилась серой стеной ливших с неба промозглых дождей и несущимися на крыльях студёных ветров холодами. Рано наступившая в тот год зима выдалась необычайно суровой – такой, что и все старики не сумели припомнить подобной за долгий свой век, и удивлялись невиданной ярости той непогоды, вспоминая сказания предков о некогда бывшей под солнцем и сжавшей бесчисленно душ исполинской Сторветри, Великой Стуже. Неистовые метели без передышки заметали снегами весь край западнее Срединных Гор, укрыв все равнины рыхлым покровом выше человеческого роста, превратив пустоши и поля в глубокие зазимковые озёра, а леса в непроходимые обледеневшие чащи.

В дни редких затиший меж бурями наваливались морозы невиданной силы, когда деревья в лесах, и в стена́х домов брёвна трещали от страшного холода. Дикие звери страшились губительной стужи, голод и их выгонял из лесов к человеку – и огромные волчьи стаи без боязни бродили по всему краю, отчаянно завывая их жуткую песнь к солнцу но́чи, студя кровь в жилах и у храбрейших. Птицы замерзали на лету. Пути меж селениями стали непроходимы – и там, где не хватало припасов, приходил истреблявший всех мор.

И пусть ярость áрвейрнов не знала предела, и сам áрвеннид Тийре-сльохт-Бейлхэ – всю эту зиму не ведавший отдыха и прозванный среди воинства Нéамхéйглах – Бесстрашный – вместе со Старым и иными опытными ратоводцами отринув нашествие воинства ёрла вёл кийны на запад – но победа так и не далась им в тот год. Все прежние пути по земле были непроходимы – кони с быками и люди увязали в глубоких снегах, обозы их воинств застревали и не двигались с места. И хотя протекавшие через Дейвóналáрду широкие реки замёрзли так прочно, что могли с лёгкостью выдержать десятикратно вес пешцев и конницы, и даже возов и тяжёлых метальных снастей – но и их речища были засыпаны снегом. К тому же дейвоны не оставались в бездействии, ожидая подхода противника. По всем рекам и крупным ручьям к востоку от гористого Чернолесья вершивший силами воинств Дейвоналарды старый скригга Дейнблодбéреар повелел врубать в лёд рядами от берега к берегу длинные острые колья, перегораживать русла внатяг по высоте колеса коваными цепями и возводить там засеки, которые день и ночь стерегли приближение недругов. За высокими частоколами стояли снаряжённые боевые хендску́льдрэ с огромным запасом огнищ, а все склоны у стен их стерквéггов и хугтандов дейвóны обильно залили водой, что на морозе застыла сплошной коркой гладкого и непреодолимого ни пешим, ни конным путём скользкого льда.

Войска Эйрэ с союзниками прорубали себе путь вперёд от твердыни к твердыне – но далеко продвинуться не удавалось, и град пылавших огнищ с вражьих вóротов заставлял отступать даже самых отважных, отходя по телам прежде павших товарищей и их околевших от стужи с бескормицей скакунов и быков, бессильных отрыть погребённую под толстою коркой промёрзлого наста траву. Стужа тоже стала союзницей воинства ёрла, засевшего на зиму за высокими стенами в прочных и тёплых стерквеггах, чьи тверди встречали лишённых метальных снастей и неспособных без свежих припасов надолго держать тут осаду воителей Эйрэ камнями, горящими брёвнами и кипящей водой. Все жители ближайших селений по приказу своих хондмактэ загодя укрылись в укреплённых стерквеггах вместе с собранными туда запасами пищи, а прочее оставшееся несвезённым из своих покинутых бюгдэ сожгли там дотла, не оставив подошедшему недругу ни клока сена, ни меры овса для коней.

Измотанные, истощённые загоны арвеннида и воинства кийнов были вынуждены отступить на удерживаемые с осени пределы, спасаясь от холодов в прежде занятых дейвóнских стерквéггах. Заснеженные берега рек в ту пору были усеяны телами павших, и голодные волки находили себе богатую поживу. Много славных мужей из всех кийнов полегло в ту суровую зиму в кровопролитных сражениях и во время отхода по опустошенным распрей уделам – и осталась от них только горькая память, как и от упущенной из рук а́рвейрнов близкой победы.

Верно сам Вотин – суровый бог войн и сражений, стуж и ветров, влекущий алкающих крови волков и его чернокрылых посланников-воронов, останавливающий ледяным взором сердца́ праотец всех дейвóнов – вступился в тот час за детей своих перед всесокрушающей яростью упорных рыжеволосых сыновей Бури Несущего.

Далеко в северных уделах Дейвóналáрды спало во тьме наступающей но́чи Глухое селище. Его миновали те летние беды, когда Стремительные Рати Льва А́рвейрнов прошлись по полночному краю губительным огненным вихрем в своём отступлении от преследователей на запад в сторону далёких Прибрежий. Вьюги отрезали Хейрнáбю́гдэ снегами от прочего мира в начале зимы ещё, и сюда уж давно как не приходило известий ни из ходаге́йрда, ни от прочих родичей Дейнова дома. Ещё с зелёными листьями на деревьях многие жители, в том числе и два старших сына Бородача ушли на войну под стягами их родича Доннара Бурого, но досель ничего даже не было слышно о том, где да как те сражаются – и живы ли вообще.

Отрезанное от санных и вообще всяких путей – потому как никто не рискнул бы ни пешим, ни конным отправиться через полные голодных волчьих стай непроходимые лесные чащобы или заледеневшие речища Зыбицы – теперь Хейрнáбю́гдэ спало беспробудным сном. Лишь в доме Хеннира горели огни смоляков и свечей, когда все домашние собрались за ужином в большом зале у жарко натопленной на ночь печи.

Пока женщины накрывали на стол и подавали горячую снедь, хозяин щедро плеснул медовухи в свой рог, и отлив пару капель богам в приношение обратился к сидевшим с ним родичам, младшим сынам и гостившему здесь на зимовке Хедину Челноводу, чьё судно замёрзло во льду по течению Зыбицы в полдне пути от их селища, схваченное столь внезапным в тот год ледоставом.

– Пью за здоровье нашего доброго скригги, и за погибель а́рвейрнским недругам всем до единого! Чтобы гнить им там в змеевых ямах, как их четырежды проклятый Лев!

– Верно! – поддакнули гости и родичи, подняв кубки.

Жена Хеннира резко бухнула на стол точёную деревянную миску с густым крупяным супом, едва не забрызгав бороду мужа, перед которым поставила яство.

– Хвастать горазд ты! Только пьёшь за двоих – а вот взял бы сам поднял копьё, чем сидеть и язык тут чесать! Что же – как летом враги жгли наш край – ты даже соседям за топями селища их защитить не помог?

– Ты, жена, не вей речи пустые по ветру! – осерчал Хеннир, одновременно замявшись в смущении, – кто же знал, что так выйдет? Уж и сам наш владетельный ёрл какую он умную голову не носил – а и ту этот хитрый змей Áррэйнэ вмиг снёс с плеч Скъервира точно с куста козёл цвет языком.

– Так! – кивая, согласно добавил один из сидевших за столом стариков, явно туговатый на оба уха, – …точно с моста увёл жбан с молоком!

Домашние тихонько засмеялись над вечно всё путавшим родичем, недаром уже наречённым Глухим вместо Острой Секиры, как некогда.

– Верно, почтенный Брейги! Благо заступничеству богов хоть мы смогли селище уберечь, что не сунулся он в эти топи. Нашу сотню-другую копейных он в пыль перетёр бы… И хвала Всеотцу, что нет больше в живых того зверя – точи его Хвёгг в своих ямах навечно! – брякнул он кулаком по столу.

– Так и сам бы молчал… – укоризненно фыркнула Уна, – весь край дотла выжжен им, а вы тут в тепле у печи языки свои чешете. Почтенный Доннар небось в седле всю зиму проводит – а ты-то не сильно его будешь старше, чтобы к скамье прирасти!

– Да хватит тебе! – хозяин селища ещё сильнее хлопнул ладонью по столу, заставив кружки подпрыгнуть, – договоришься так у меня, жена! Вот увидишь: сойдёт только снег – сам меч возьму и на восток с Челноводом рекою в любом из заго́нов отправлюсь!

Задетый за живое сомнением в его храбрости немолодой уже Хеннир вдруг вспыхнул.

– Где броня моя делась – куда её запихнули в лари эти бабы? Живо искать! – окрикнул он перепуганным домочадцам, вскочив со скамьи, – вспомню былое – пусть зрят недоверы, что Скегге ещё не трухляв! Сейчас же отправлюсь к Высокой Дубраве по Зыбице! Седлайте коней!

– Сиди уж, дурак – ведь зима на дворе! Ведёшь себя так, словно сорок тебе до сих пор… – жена его побледнела, представив, что старый блодсъёдда и вправду так вспомнит ушедшую юность, когда был ещё дерзким и отважным рубакой-скитальцем, много лет носившимся верхом в седле скакуна или на звереглавой ладье в чужих краях вдали от родимого дома, вместо богатства собирая воительную славу пополам со шрамами и увечьями – пока её девичьи руки однажды не успокоили его в своих нежных объятиях и не превратили в умеренного крепкого хозяина и оседлого главу селища. Поняв, что не остывшую с годами храбрость она пробудит своим дурным языком в постаревшем супруге, а самую что ни на есть юношескую геройскую дурь – от которой уж точно ему не сносить головы – Уна тотчас осеклась, не желая ничуть овдоветь раньше срока.

– Где же теперь наша Майри? – та нежданно вспомнила о дочери Конута, утирая выступившие на глазах слёзы, – отпустили её на погибель в чужие края. Ну куда деве лезть воевать, когда лучшие свердсманы свои головы ложат? Жива ли она вообще? – и с укором посмотрела на снова утихшего Хеннира – впрочем, упорно не замечавшего колкого взгляда жены.

– Скотинка совсем уж отбилась от рук без неё с этим новым-то пастухом как твой Гуннор Полено… Ленив как тот вол, да и сам жрёт не меньше – не укормить! Куда ты смотрел, как его на то место поставил, набитого дурня? Недаром он жирного Гицура родич по матери…

Старый Скегге молчал, с угрюмым лицом черпая ложкой из миски горячее варево.

– И завёл же меня одедра́угр тогда в то их бюгдэ… – под нос проворчал он негромко.

– А времени сколько прошло, как там сгинула девочка наша! Тогда по весне Гедда Сигвара ещё на сносях срок ходила, а сейчас её малый своими зубами кусается, – всё сетовала супруга не умолкая.

Выслушивая её горестные причитания Хеннир угрюмо молчал, теребя бородищу рукой, и продолжал черпать варево ложкой, хрустя челюстями, крушившими размякший горох с перепущенной мелкою рыбою.

– Говорил же мне дед, что я дурень набитый… – пробурчал он вполголоса тихо.

– Чего сам молчишь как язык прикусил?

– Да хватит тебе! – Хеннир вдруг взвился со скамьи и с размаху стукнул по столу кулачищем, заставив дубовые доски жалобно хрустнуть, а посуду разлететься во все стороны, глиняными черепками упавшего вниз и расколовшегося горшка зазвенев по полу.

– Завелась словно квочка на яйцах… Не хуже меня сама знаешь, отчего на войну та отправилась Айнира подле – ради отца своего, прежде славное имя для Конута уже неживого вернуть и от черни очистить! А храбрости у неё и побольше иных мужей будет, у девчонки!

Он щедро отхлебнул из рога, осушив его разом до дна.

– И она тебе вовсе не дура какая трусливая, битвы не испугается – Всеотцом поклянусь! А если судьба умереть там в бою, как и всем её родичам Дейновой крови – значит боги так дали! И молчи мне тут, Уна! – с этими словами он живо расставил всё на места, показав домочадцам кто тут настоящий хозяин в их волчьем углу Хейрнáбю́гдэ – он, былой блодсъёдда Хеннир Скегге, а не эта разом умолкшая вечно ворчливая баба из Ёрваров, забрёвших зачем-то на север за кряж – туда, где медведи под окнами гадят – его неугомонная и сварливая, но и доселе любимая ему жена.

Совсем рядом с селищем раздалась протяжная волчья песнь-вопль, резанувшая по сердцу пронзительным, тоскливым голодным воем, рождавшим в душе лишь дурные предчувствия – и Уна испуганно вздрогнула, шепча оберег от недоброго.

Раздуваемый западным ветром с далёкого океана снегопад заметал обезлюдевший двор и крытые переходы стен Верхней укрепи. Едва слезший с коня после пары восьмин долгой скачки сквозь бурю Прямой поплотнее закутался в тёплый меховой плащ, добираясь до первой из веж густо облепленного лесами камников, отстраиваемого от разрушений Огненной Ночи Хатхáлле. Оттуда его отмеченный глубокими оттисками подошв на белом покрове путь протянулся до входа в чертог, где в одном из покоев у пылавшей изразцовой печи грелся Коготь, отставив свой посох и выставив окоченевшие ладони в сторону пляшущего на буковых поленьях голубоватого жара огня. Подле него на столе лежал ворох развёрнутых свитков и писчих листов с надломанными печатями – как обычных посланий гонцами, так и тайнописных на узких полосках тончайшей кожи и вощёного перемолотого тряпья для вестовых голубей, успевших прибыть с пернатыми вестниками до начала снегов и морозов. Поверх этого покоилась редкая приспособа из заключённого в бронзовое кольцо с долгой ручкой, тончайше оглаженного мелким песком прозрачного как слеза «вечного льда» в виде половинки разрезанной луковицы. Гераде прежде видал таковые у самых богатых купцов и владетелей знатных домов Аскхаддгéйрда – неким свойством позволявшие разглядеть даже мельчайшие и обычно незримые оком черты и детали.

Вечерело, и помимо огня очага свет давали и ярко горящие свечи в изящной держальне на писчем столе по левую руку от Сигвара. Тут же дымилась парком расписная лазурью тарелка с кольцом колбасы среди горки тушеной кислой капусты, и в чаше с углями томился сосуд с подогретым креплёным вином, от которого терпко и резко пахну́ло приправами дальних восточных краёв.

– Рад, что ты прибыл так скоро, достойный! – новый скригга дома Скъервиров учтиво указал рукой на свободный стул подле себя, и Прямой устало уселся на укрывавшую его подушку, вытянув к огню закоченевшие от стужи ноги в тёплых сапогах. Коготь хозяйски налил в кубок хмеля, протянув его гостю.

– Покровительства Всеотца тебе, скригга, – Гераде поднял сосуд, привечая хозяина, и отхлебнул из него, ощутив обжигающий вкус терпких пряностей в соке лозы.

– И тебе тоже, Храфнварр. Я вас ожидал лишь к грядущей луне, но ты точно тот ветер примчал сюда в Вингу. Как осилили путь в эту непогодь?

– До сáмого Хлидъярн снег ещё будет коню по подгрудок, а дальше к востоку и вовсе по самую холку. Словно небо обрушилось наземь, почтенный. Старики и провидцы твердят, что пришла к нам вторая Сторветри, чья ярость пожрёт сердца́ многих…

– Всё так. Ты прибыл вовремя, достойный Гераде. Буря лишь усиливается.

Взглянув в оконицу на бушевавшую вьюгу Сигвар какой-то миг помолчал, тяжело ворочая челюстью и хмуря лицо.

– И буря с востока тоже… Лишь благоволением богов мир избавлен от этого зверя из Эйрэ, сокрушившего наше семейство страшнее, чем некогда тот чёрный мор. Но я не питаю надежд, что с весной мы вернём себе прежнюю мощь и утраченные уделы.

– Увы, почтенный. Войско врага мы сдержали, откинув назад – но перейти в новый наступ у нас нет пока сил. Орны Прибрежий и Островов после гибели ёрла и стольких утрат этого лета притихли, словно желают узреть победителя – и с тем помощи их стало слишком уж мало.

– Всё так. Скригги А́ргвидд-Мар выжидают, видя нашу столь сильную неудачу. Даже Виганд из Утир – и тот выслал мало загонов копейных. Явно же братец его мутит воду в семействе.

– Это который… – Прямой показал двумя пальцами «вилкой» себе на глаза́.

– Он самый – Груáла того забери на свою вечно мёртвую кручу средь моря, – нахмурился Сигвар, кривясь – и посох его гулко стукнул о дуб половицы, помянув древнего хозяина Тёмного Дома народов Прибрежий. Взор скригги Скъервиров пал на лежавшие свитки посланий.

– А южные гейрды волнения охватили, там после поветрия мора совсем неспокойно. Развелось прорицателей и смутьянов, кто народ будоражит…

– Так – дела как в той присказке, что папаша твердил: «Гадить час, а мы не жрали». Но я надеюсь, почтенный, что гибель Льва А́рвейрнов даст нам какой-то хоть шанс на успех в эту зиму – всё же мало встречается в жизни подобных воителей, столь же удачливых и опасных едино.

Храфнварр умолк на мгновение, ворочая ладони у жара огня. Терпкая сладость вина обжигала желудок и горло, хмель согревал его жилы, струясь в них и дав ту приятную лёгкость усталому телу.

– А что говорят люди твои в посланиях – те, кто там, в землях Эйрэ? Что происходит в уделах противника?

– Нет оттуда хороших вестей… – вздохнул Сигвар, подкинув в огонь пару буковых чурок, – и самих тех вестей много меньше недавно мне стало…

Он умолк на мгновение, в злости ударив железным ухватом по лёгшему криво полену, спихнув его в зарево рдеющих углей.

– Я расчёты имел на их кийны на севере – но и там оказалась непрочной та уза, что держала всех в верности к нам. Да и Родри, как вышло, недолго был арвеннидом.

– Так – наслышан, как ловко Кривого их арвеннид выгнул… – молвил Прямой, грея руки у пламени.

– Этот сын Дэйгрэ пускай и горяч, но ума ему впрочем хватает и говорить если нужно. Впрочем – дров он уже наломал второпях… – усмехнулся вдруг скригга владетельных Скъервиров, кинув взор на одно из посланий средь вороха свитков, – и не север, так запад быть может послужит нам с пользой – коль как нужно сплести там удастся все нити, и чем да помочь в этом деле.

– Сумеешь, почтенный?

– Сумею… наверное. Но пока что бед больше чем проку – и приходится всё мне испробовать, все средства, чтоб в силки угодил и второй из зверей Эйрэ.

– Какие?

– Все… – кратко ответствовал Сигвар – и посох в ладонях его скрипнул об пол концом жала, – люди, как знаюешь ты, смертны – и что главное, смертны внезапно. Пусть он теперь пьёт вино осторожнее хоть бы. Известно, что в Эйрэ в ходу хмель из сливы и вишни – а если с костями там делали брагу и долго хранили, то этаким можно упиться до Эйле огней. И не скажешь, с чего поплохело вдруг оным…

Прямой промолчал, грея руки у пламени.

– Да и в избытке нажил он врагов среди кийнов Помежий за осень. Благо, там и враждебных их дому в избытке, не только союзники – кому будет в радость пустить Бейлхэ кровь. Много семейств там верны нам доселе, и за сколько ларей с серебром и родство с нашим домом их верность лишь крепнет.

– И что хочешь ты сделать, почтенный? – Прямой пристально глянул в глаза собеседнику.

– Что я сделал уже – лучше скажем… – Сигвар взял в пальцы очередное полено, осторожно швырнув его в зарево углей, – написал пару писем в дом Катайр – и ещё кой-кому…