…Но Буря Придёт

Там, в самом сердце дэ́ир-á-гáррана у подножия огромного дуба в земле ещё в незапамятные часины их предков был вырыт глубокий колодец, обшитый по кругу почерневшими толстыми брёвнами со въевшимися бурыми пятнами жертвенной крови на них – ещё с тех суровых времён праотцов, когда не только звериный и птичий сок жизней получала в час бедствий и распрь его тёмная бездна воды. У разверстой как пасть мрачной ямы источника, уводящей вглубь почвы и камня к корням неохватного древа богов – древнего, как и сама земля Эйрэ – и припал на колени тяжело дышавший Тийре, второпив взгляд в тёмную глубь, что как зеркало тускло блестела внизу. На вкопанных рядом столбах в железных крючьях-держальнях потрескивали смолой горевшие день и ночь светочи негасимых священных огней, давая лишь тусклый мерцающий свет под густыми ветвями деревьев.

В спящем святилище стояла мертвящая, гнетущая дух тишина, нарушаемая лишь гулким скрипом ветвей древней рощи, средь которых отражаемым блеском огней точно угли мерцали во мраке глаза недрёмных воронов, безмолвных обитателей дэ́ир-á-гáррана и вестников всех вершителей лю́дских суде́б – пристально взиравших их очами на явившегося сюда потомка Бхил-а-нáмхадда.

Лишь теперь Тийре сообразил, что явился к богам своих предков с пустыми руками – ни зерна этого урожая, ни свежей кровавящей плоти животных, ни птиц. Сын Дэйгрэ хотел уже было вернуться назад к затворённымворотам сквозь вал, чтобы отыскать стороживших святилище служек и шейнов, и раздобыть у них в жертву хоть что-то достойное обращения к жизнедавцам с подобною просьбой – как взор его пал на тихо кропи́вшую из рукава алым кровь из доселе не перевязанных ран.

Тийре поднял лежавшую подле колодца на срубе точёную древнюю чашу для жертвований, подставив её под стекавшую с пальцев кровь а́рвеннида, кровь их рода вождей, кровь само́й его жизни – которую он не пожалел бы отдать за своего единственного друга. И не только её – но любое, что есть – что дороже всего, и что меньше всего сам готов был отдать – но отдал бы за жизнь его брата по духу и крови, что смешалась в их жилах железом ножа в эту ночь.

Когда еле державшийся на ногах от усталости Тийре обернул чашу с кровью в колодец, струя алого сока выплеснулась в деревянную пасть мрачной жертвенной ямы и без всплеска исчезла в зеркале едва всколыхнувшейся тихой стоячей воды.

Приношение было принято, не оставив на глади источника ни следа от багрового сока. И в усеянных желудями ветвях потемневших дубов среди полуосы́павшейся к зиме бурой листвы раздалось громкое вóронье карканье.

Пока весь залитый кровью арвеннид Эйрэ в волнении покидал объятое мраком святилище, он не внял тому знаку, как насмешливо каркали чёрные вестники воли богов, провожая его своим гулким пронзительным гамом, точно в воплях их грая крича сыну Дэйгрэ два имени. Имя лучшего друга его с детских лет, лежащего при смерти рядом уже у врат в Эйле – и иное, едва уловимое имя – не менее дорогое для Тийре из Бейлхэ.

Но бегом покидая священное место средь рощи владетель не вслушался в их голоса, не думая вовсе о том, что проклятья свои сами мы порождаем, что всякое в мире под солнцем имеет свой час и свою непростую нам цену – и плата за то может быть велика…

ГОД ПЕРВЫЙ. ПРЯДЬ ВТОРАЯ "…ТЕ, КТО МНОГО СМЕРТЕЙ ПРИНЕСУТ БЛИЗ СЕБЯ…" Нить 17

– Буи́ра! – арвеннид ворвался в покой, с ходу едва ли не лбом растворив створу двери, – он будет жить!

Запыхавшийся и еле державшийся на ногах от полученных ран Тийре протянул ладонь лекарю, сжимая в окровавленных пальцах дубовую ветвь, на которой дрожали три всё ещё ярких, зелёных, не тронутых бурою рябью предзимья листочка – живых.

– Трое приняли мою жертву, Буи́ра! Вóроны их не умолкали, пока я не покинул дубы, и скинули мне эту ветвь. Ты теперь веришь, что он будет жить?!

– Верю, áрвеннид.

Буи́ра говорил это, не отвлекаясь от дела. Руки его были вымазаны по локоть в крови, как и долгий кожаный опередник. Вокруг стола громоздились многочисленные плошки с остывающим кипенем, снадобьями, мазями, жидкими винными духом и кислью, свежие льняные полотнища для перевязок и гладкие доски с разложенными на них снастями – иглами, ножами и крючьями разных очертаний и величины. Юный помощник лекаря лет пятнадцати держал в левой руке разожжённый светильник с отбрасывавшей зарево в один бок от горевшего пламени полированной до блеска серебряной пластиной, и всячески помогал хозяину, подавая тому всевозможные снасти и внимательно глядя за всем, что целитель творил. Буира кропотливо сшивал тонкой жилой в кривой полукруглой игле края́ раны, осторожно сводя клочья плоти на шее у Аррэйнэ. Полураздетое тело того в полумраке казалось почти что бескровным, бледно-белым – словно уже неживым.

– Ты не стал дожидаться ответа, что даруют мне боги?

– Конечно же нет, владетель – хоть его жизнь теперь лишь в их воле. Всё, что возможно, я сделал уже для спасения Аррэйнэ. Я сперва тебя выдворил прочь, чтобы ты не мешал с причитаниями, пока не остынешь и в себя не придёшь. Но это конечно же добрый знак, раз они…

Лекарь прервал речь и глянул на затворённое ставнем окно, за которым внезапно раздался далёкий раскат.

– Слышишь, áрвеннид? Давно я не слышал грозы в конце осени. Верно, то сам Пламенеющий или Седой бьют в щит неба, чтобы живящий дождь пал на землю.

– Это добрый знак, гаэйлин?

– Очень добрый знак, владетель, – Буира умолк, глядя на лежавшее на столе мертвенно-бледное тело Льва Арвейрнов, точно взвешивая что-то в раздумьях.

– А ещё старый Коммох учил меня взять ту небесную воду дождя – и смешанная с одной солью по нужной нам мерке она может тем поддержать обескровленного, если пустить её в жилы.

– Ты умеешь такое, почтенный?

– Умею. Да – не всякий после такого лечения выжить сумеет – но не сейчас смерти сто́ит страшиться, если есть хоть какая надежда.

Буи́ра обмакнул руки в стоявшую у края стола плошку с водой, омыв их от крови, и достал из стенной ниши простое серебряное блюдо без всяческих украшений – просто вдавленный в середину металлический диск. Начисто отмыв его, лекарь растворил ставень одного из окон, и холодные капли звонко зазвенели по донцу посудины. Слегка покрутив по кругу набравшуюся первой воду, Буи́ра слил её вон и подставил очищенную чашу в обоих руках под падающий сверху дождь.

– Гелуд – уголья раздуй. Нагреть надо ту воду вначале, чтобы стала как тело тепла.

Ученик торопливо зажёг от свечи небольшую горелку с подставкой над пламенем, раздувая огонь из углей и кроша в них кусочки свежее. Затем стал копаться в ларе, что-то пытаясь найти из снастей.

– Это точно поможет, почтенный?

– Успокойся, владетель. Ты уже сделал что мог. Раны его тяжелы – горло дважды пробито насквозь, одно лёгкое даже припало – но кровь вон уже не бежит. Сердце у Льва сильное, и бьётся пусть слабо, но не угасает.

– Будет жить он, почтенный? – с надеждой спросил сын Медвежьей Рубахи.

– Клясться не буду тебе по пустому, владетель… Раны его тяжелы – но давно уже был бы он мёртв, слыша шорох в костях среди тьмы…

Буи́ра обернул голову к столу, где лежало безжизненно-бледное тело Льва Арвейрнов.

– А Аррэйнэ жив – пусть и дух его в бездне, а тело как уголь под пеплом, что тлеет едва. Не дам тебе срока, когда он очнётся. Да – возможно останется он нем как камень… но дорога́ ли та плата за жизнь?

Тийре согласно кивнул, одобряя слова Буи́ры из Тадгэ, и морщась прижал ладонь к задубевшему рукаву верховни́цы, из которого капала кровь. Лекарь сразу заметил то опытным глазом.

– И тебя, я смотрю, кто-то славно пометил…

– Ай – царапины это в сравнении с Аррэйнэ… – махнул рукой Тийре, – заживёт и само́.

– В этом деле я сам себе арвеннид буду, владетель – и ты мне как быть не указ. Так что ну-ка, рубаху снимай! Лучше дай посмотреть тебя этому вон ветрогону – пусть хорошенько поучится раны сшивать, чтобы боялся швы портить. Понял, Гелуд? – обратился он к ученику, – чтобы ремесло наше медовым тебе не казалось!

– И тебя Коммох так же сурово учил всем познаниям? – спросил у целителя Тийре, когда юный помощник зажёг ещё один светильник, поставив его в стенную нишу, и торопливо-взволнованно стал осматривать раны на теле правителя Эйрэ, скинувшего с себя тёплую верховни́цу и пропитавшуюся липкою кровью рубаху, придубевшую к телу.

– Áрвеннид – да я с ним ещё ласков! – усмехнулся Буи́ра, продолжая держать в руках чашу для сбора дождя, – если бы меня в те же годы отец Áррэйнэ не тыкал в гной носом, и трудиться не принуждал от темна до темна, то и я бы о пиве и девках лишь думал. И из него в своё время хороший последыш мне будет, поверь. Только чаще пинать его нужно, подсвинка ленивого! И стежки шей помельче – áрвенниду шкуру ведь портишь, не кому-то! – пригрозил он Гелуду, – а то твою на спине тебе после испортят!

– Не испорчу, не бойся! Шей поскорее-ка лучше, малый… Ай! Но будешь так жалом колоть словно кольщик свинью – точно по́ уху дам! – пригрозил он парнишке.

– Да уж понял, владетельный… – бурчал перепуганный Гелуд, торопливо затягивая стежок за стежком в долгой резанной ране на предплечье терпеливо переносившего боль сына Медвежьей Рубахи. Затем принялся за следующую.

Была уже перевалившая за середину глухая ночь, когда усталый, потерявший немало крови и едва держащийся на ногах от ран Тийре тяжело дыша шёл от лечебни назад к тем дверям, за которыми прежде его чуть не встретила смерть – от которой его другу детства спастись не удалось.

Боль, едва смеженная холодящей ушитые раны целебною мазью Буиры, снова вернулась – но хуже той ноющей му́ки телесной его сердце терзали укоры товарищей в каждом их взгляде, что по вине их владетеля в час разговора за хмелем в тех девичьих был поражён ножом в горло первейший средь них ратоводец, которого видело Эйрэ. И казалось вторил им суровый и колющий взгляд главы воинства тверди Ан-Шо́ра, который безмолвно корил сына Дэйгрэ за то, что тот не решился внять слову совета Дубовой Ручищи, в день восшествия на Высокое Кресло оставив из милости при дворе всё семейство убитого Онноха – и вот нынче случилось кровопролитие, едва не стоившее жизни самому Тийре и унёсшее А́ррэйнэ.

«Гляди, как бы не пожалеть нам за твою милость, сынок…» – эхом отдались у него в ушах пророческие слова Дубовой Ручищи, сказанные летом на вершине Холма Речей в час избрания его áрвеннидом всех земель Эйрэ.

– Кáллиах! – рявкнул вскипевший как вар сын Медвежьей Рубахи, подзывая к себе верного друга по воинству, – быстро ко мне эту Модронову свинью!

Его вспыхнувший гнев был столь страшен, что Тийре немедля велел притащить во дворец уже спящего домоправителя, который и приволок летом в девичьи эту дейвóнскую бабу, от чьих рук пал сегодня Лев Арвейрнов – и сам áрвеннид едва не погиб. Позабыв обо всём, несмотря на отчаянные мольбы Броданна, что де не было злого коварного умысла на убийство правителя Эйрэ чужими руками, льстивый родич Онноха без всякого долгого суда прямо во дворе враз лишился своей головы, рукою Тийре размозженной молотом вырванного у Кáллиаха клевца. А весь кийн их он повелел утром выдворить из ардкáтраха в самую дальнюю часть земель Эйрэ к востоку– вновь став спокойным и твёрдым, доделав за Домнала Далл-лли́гадда незавершённое им.

И лишь потом вспомнил а́рвеннид, остыв от пылавшего пламенем гнева и стерев с себя кровь и мозги, что мачеха Этайн Гвенол Высокая тоже походит из Модронов – и не просто далёкая кровь от убитого Львом Флаитхъюлли, а родная сестра этой хитрой скотины Броданна, кто когда-то привёл во дворец ту дейвонскую девку, убившую Аррэйнэ – и лежал теперь без головы…

В отчаянной злобе до крови разбитыми пальцами бил он с размаху о двери чертога – раз за разом, удар за ударом – пока в его жилах в бессильном отчаянии точно свернувшийся сгусток полз холод прозрения платы за смерть без суда… что отдал он за жребий богов и за гнев свой всё самое ценное – что дороже всего ему было на свете. Уж куда ещё хуже сложилось – и как чуяло сердце, что не будет отныне решения с фе́йнагом Конналов и его взявшей власть в этом доме женой… И что сам он всё сделал сейчас – сам свершил этот выбор.

Троица стражников у дверей почтительно склонила перед ним головы, увидев какое страшное и осунувшееся лицо было у áрвеннида – боясь даже промолвить неосторожное слово.

– Ну что, гаэ́йлин? – наконец спросил старший из них, – как он?

Тийре ничего не ответил, бессильно махнув, и устало опёрся спиною о стену. Говорить ни о чём не хотелось. Но они поняли всё иначе.

– Вот же змеева пасть! – второй стражник в ярости взмахнул мечом и рубанул по толстому деревянному перекрытию в вязи искусной резьбы. Тяжёлый клинок со звоном разлетелся на два куска, разломившись у перекрестья.

– Э-э-эх! Такого славного ратоводца потеряли впустую… – процедил он сквозь зубы, отшвырнув от себя ненужную более рукоять. Двое остальных угрюмо молчали, переживая горестное известие.

– Никого не впускали сюда? – спросил у них Тийре.

– Нет, владетель. Эта… лежит там, дохлянка, пожри её крысы… – стражник озлобленно сплюнул под ноги, – никто из девок тоже не выходил – все до одной под замком в соседнем покое сидят и пискнуть страшатся. Боятся видно, что из-за неё ты их всех… ну – того…

Он резко черкнул себе ногтем по горлу.

– Бабы всё же – ревут там от страха, – добавил оставшийся без клинка мечник.

– Хорошо, ступайте. Всё одно тут стеречь уже нечего… – Тийре отпустил стражников прочь, а сам отворил ключом запертую на замок дверь в опустевшие девичьи. За это время там догорели дотла все светильники, и теперь тьма лежала в забрызганных кровавыми натёками стенах чертога.

В середине покоя на полу неподвижно лежало запрокинувшееся на спину тело дейвóнки – на том самом месте, где её изрешетили копья подоспевших на помощь владетелю стражников. Раскинутые во все стороны волосы были измазаны запёкшейся чернью и плавали прядями в луже густеющей крови из раны на голове. Нос и скулы покойницы заострились, выступая меж впалых щёк острыми выступами. Закатившиеся глаза меж ресниц широко распахнулись в неподвижном оцепенении, а побелевшие губы раскрылись в предсмертном оскале, обнажив зубы.

Подойдя ближе владетель едва не споткнулся о клочья изрезанной жалом ножа его спасшей подушки, влипшей в кровавую лужу. Подняв взгляд он увидел, как на груди мёртвой служанки безмолвно уселась домашняя серая кошка, чьи жёлтые глаза блестели во тьме точно угли, уставившись прямо на арвеннида.

– Ах ты… ты… – вдруг его охватило невероятное бешенство. Всего за несколько злосчастных мгновений этого вечера Тийре не смог, не сумел защитить и лишился товарища, лучшего друга и верную правую руку, сáмого храброго из нынешних ратоводцев во всех землях Эйрэ – потерял Аррэйнэ, павшего по его же вине от руки этой девки. Рассудок объяло огнём, и сердце в груди застучало как молот.

– Брысь!

Согнав пинком с мёртвого тела зашипевшую точно змея ту хвостатую тварь – бессловесное детище древней богини-Праматери – Тийре выхватил нож из похолодевшей ладони дейвóнки и хотел было с размаху вонзить его лезвие прямо по рукоять между этих ненавистных ему синих глаз – как вдруг остановился.

Тело её было почти холодным – но не мертвецки окоченевшим за то долгое время, что эта Ти́веле пролежала тут взаперти. Не скрючило руки, не сделало кожу гусиной. Не кошка же её так согрела? В неверии прислонив ухо к женской груди он услышал слабое, редкое биение сердца под тканью задубевшей от крови рубахи.

Оторопев Тийре вытер лезвие о рукав верховни́цы и плотно поднёс нож к раскрытым губам дейвóнки, долго держа сталь над посиневшей безжизненной кожей. Быстро подойдя к приоткрытым дверям, из проёма которых падал слабый свет от смоляков в переходе, он поднёс лезвие к глазам – и увидел слабые, едва приметные следы влаги, что остаётся от дыхания. А это значило, что та, не взирая на смертельные раны до сих пор была жива…

Во второй раз áрвеннид с ненавистью стиснул нож в побелевших от нечеловеческого усилия пальцах, низко склонившись над неподвижно лежавшей служанкой – почти, но до сих пор ещё не умершей – коснувшись отточенным лезвием яремной вены на шее. Но рука его замерла, не сдвинувшись с места – и Тийре отпрянул назад, пряча нож в разрезе на боку верховни́цы.

– Тинтреах… – тихо шепнул он, устремив взор ввысь, где за крышей чертога простиралось бескрайнее небо, ведущее к горнилу всевидящего Отца всех Клинков, и обратился к нему с невероятной доселе просьбой, какая прежде никогда не родилась бы в его душе.

Выглянув из приоткрытых дверей Тийре заметил оставшегося стоять у соседних дверей мечника, который стерёг покои, где áрвеннид велел запереть остальных женщин.

– Эй, Кинэд – сюда подойди! – окликнул того он.

– Да, áрвеннид! – мечник в один миг подскочил к Тийре, с почтением преклонив голову, – что повелишь?

– Дай-ка плащ… Надо эту девку прибрать в ледяной погреб, пока мертвечиной не завоняла. Уж прости, что весь юшкой испачкает.

– Да ладно, почтенный! – махнул тот рукой, – жена отстирает!

– Дурно носить после таких вот покойников. Новый потом от меня получишь, получше этого!

Воин расстегнул узорчатую застёжку на плече и снял с себя плащ на меху, расстелив его по полу, в то время как Тийре подхватил распростёртое тело дейвóнки за руки.

– Ноги ей подними – вот так! Клади сюда. А теперь понесли.

– Тяжёлая же эта долговязая, пожри её духи бездн… – просопел тот, опуская тело на плащ. Они свернули концы ткани в скрутки, и приподняв с залитого кровью пола зашагали по тёмному переходу к лечебне.

Растворив тяжёлые двери мертвецкого погреба, где стоял холод из-за хранимого с самой зимы в слое соломы с опилками резанного брусьями льда, Тийре небрежно опустил плащ с их ношей на каменный пол.

– Ну всё – ступай, Кинэд. Дальше Буи́ра сам эту падаль дейвóнскую в ямах пристроит.

– Хорошо, áрвеннид.

Когда стражник исчез за дверями, Тийре вновь подхватил на руки завёрнутое в плащ тело и вышел назад, с бранью отгоняя от себя висевший тут запах смерти, бывшей столь близко от него в этот трижды проклятый вечер.

– Буи́ра! – дыша во всю грудь от усилий, пинком ноги áрвеннид резко открыл дверь в покои того, занося свою ношу.

– Что стряслось, владетель? Рана тебя беспокоит? – целитель внезапно умолк, глядя на очертания тела под плащом в руках арвеннида. Подле него застыл Гелуд, омывавший от крови странную приспосо́бу из полой серебряной трубки с толкачом и заостренным жалом из тонкой подобно соломинке птичьей кости́ на другой стороне.

– Будет тебе ещё одна работа, Буи́ра… – с каким-то мрачным торжеством произнёс сын Медвежьей Рубахи, кладя свою ношу на стол рядом с телом товарища. Лекарь оторвался от труда и осторожно приподнял окровавленный плащ, вздрогнув от неожиданности.

– Это она? Неужели осталась жива?

– Как видишь… – Тийре зло сплюнул, – живучая точно змея… Так и той, как бывает, раздавишь башку, а она всё ещё увивается и опять укусить тебя пробует. И эта как видно из той же породы…

– Мой дед Кинах как с супругой бранился при жизни, всё твердил, что все бабы из этой породы! – пошутил вдруг доселе молчавший ученик лекаря. Однако никто не ответил на его слова, и паренёк вновь притих.

– И что ты хочешь с ней сделать, áрвеннид? Зачем тебе её жизнь?

– Живою нужна она мне, Буира. Живою…

– И так она почти мертва, эта дейвонка… – Буи́ра пробежался взором по глубоким колотым ранам сквозь рёбра и приподнял холодную руку, безжизненно упавшую на окровавленный стол, – не сейчас, так к утру всё одно от таких ран дотлеет… Сока жизни лишилась не меньше, чем Аррэйнэ.

Он ощупал глубокую рану на левом виске, разведя окровавленные пряди волос.

– Отделали же её твои люди копьями, едва голову не снесли. Не плашмя ударь лепесть по ко́сти – и мозги бы наружу!

– И вот жаль, что плашмя… – злобно проговорил сын Дэйгрэ, – было бы тебе сейчас меньше трудов…

Он на миг смолк, тяжело переводя дыхание в груди под окровавленной верховни́цей, глядя на неподвижно лежавшие перед ним полумёртвые тела своего друга и его убийцы.

– Когда я увидел, что она жива, я сначала хотел там прирезать эту дейвóнскую сучку своими руками – за то, что она сделала с Áррэйнэ. Но потом понял – это тоже их знак, раз нам боги сказали, что Лев будет жить. И я поклялся Троим своей кровью – что вылечу и оставлю её жить, если такая их воля – до того дня, когда Áррэйнэ воспрянет и сам её к Шщару отправит, как по праву ему причитается.

Тийре ещё раз взглянул на неподвижно лежавшую перед ним в луже крови дейвóнку.

– Или я сам это сделаю – в тот же час, когда смерть заберёт его. Не убивал я прежде никого из баб, даже не бил – но клянусь, заслужила. Свершу́ и не дрогну…

Буи́ра молчал, обдумывая услышанное из уст áрвеннида. Ученик его тоже застыл с иглой в пальцах, где болталась заправленная шить следующую рану жила.

– Хорошо, владетель. Я сделаю всё, что смогу, не тревожься, – кивнул головою целитель, – а пока можешь идти, отлежись после раны. Ты и сам потерял много крови, теперь нужен отдых, да печени с рыбой и красным вином больше есть.

– Хорошо-хорошо… Ты о нём позаботься получше, Буира!

– Я уже сделал тут всё, чему сам был научен от Коммоха. Теперь только боги лишь зрят его нить, очнётся ли Áррэйнэ или нет.

– Я благодарю тебя, Буи́ра. Буду вовеки твоим должником! Дважды… – добавил он, кинув яростный взгляд на неподвижное тело дейвóнки.

– И не говори никому, что тут было – что живы они. Не время пока ни людей, ни богов нам тревожить пустыми чаяниями… – добавил сын Дэйгрэ.

– Я понял тебя, владетель, – кивнул в ответ Буи́ра.

Тийре молчаливо склонил перед лекарем голову, и тихо закрыв за собой двери исчез в переходе гудевшей десятками голосов укрепи, взбудораженной уже ставшей известной всем вестью о смерти Убийцы Ёрлов.

Буи́ра устало вздохнул, отпил воды из протянутого учеником кувшина, и сурово сказал пареньку:

– Всё, что сегодня увидел ты тут – к твоему языку как прилипло. И если кто спрашивать будет потом – так Áррэйнэ здесь же скончался при нас от смертельных ранений… а девку ту копьями стража забила до смерти, как то видели все – если áрвеннид не повелит нам другого сказать. И затвори тебе прочно уста Пламенеющий, если ума он тебя не лишил. Ясно?

– Да не козий же сыр в голове у меня там, гаэ́йлин – чтобы болтать о таком словно девка какая! – обиженно возразил паренёк.

– Вот и славно. Ты парень понятливый – недаром три года уже научаешься… Ну ладно – давай-ка за дело! Видишь – трудов нам удвоил владетель.

– Хоть бы смерть не забрала от ран этих Аррэйнэ… – вздохнул юный Гелуд, тыльным боком ладони вытирая вспотевший от всех волнений этой ночи лоб, – хорошо, что хоть выпустить кишки ему не успела ножом эта девка!

– У Коммоха обучаясь и выпавшие утробы приходилось ушивать кому из воителей, – спокойно ответил Буи́ра, – не самое страшное, раз кишки́ сами целы, и в кровь их умёт не попал.

– А лёгкое как? – шмыгнул носом помощник, взирая на старшего.

– И лёгкое тоже поднимется, дай то Пламенеющий. Лишь бы теперь огонь в кро́ви не вспыхнул от ран таких грязных. Так что давай-ка – паутины и хлебной плесени вокруг них не жалея клади, как меня прежде Коммох тому научил – говорил, у ардну́рцев он то подсмотрел. А так повезло Льву лишь чудом, как первым ударом в ногте от большой шейной жилы вошёл её нож.

Палец Буиры на миг указал на глубокую рану на горле , уже затворённую плотным и прочным стежком.

– Выживает он хоть?

– Если на то будет воля Троих, то быть может и выживет, хоть и останется нем на весь век.

– А правда ль, гаэйлин, что Коммох и даже пробитую голову мог исцелить? – полюбопытствовал ученик, отпив воды из кувшина, – моему родителю никто из лекарей не помог после той битвы в Уа́йнэ-а-ка́рраг, как шлем топором раскололи ему. Так и отошёл вскоре в беспамятстве к Пламенеющему.

– Может и в силах? Помнится, Донегу Конской Шкуре из Конналов секирный проруб во весь лоб от осколков костей он искусно очистил и обратно заштопал натянутой кожей – так тот владетель живой и доселе, и в прочном уме уже восемь зим ходит. Правда весел он стал выше меры – ржёт как конь всякий раз лишь что скажет… – усмехнулся Буира.

– И вправду великий он лекарь, как люди о том говорят! – восхищённо присвистнул парнишка.

– Верно говорят. Хоть во время великого мора семью потерял до последнего он, но многих иных спас от гибели – и ещё больше тех, от кого смог недуг отвести. Прознал как-то, что красная смерть не берёт тех людей, кто от скотины подобным болел, и что не возьмёт она тех, кому дать вдохнуть ядовитый гной из созревших свищей. И даже против чёрного поветрия знал как можно живых оберечь…

– А меня ты обучишь, гаэ́йлин – если то Коммох тебе передал из познаний? – вдруг с волнением спросил ученик у Буи́ры.

– В свой час всё передам тебе, малый – чему сам был когда-то обучен… – кивнул головой лекарь, – не торопись прежде срока, как Коммох и мне говорил.