…Но Буря Придёт

Случилось так – верно, суровою волей богов, а быть может скорей их глухой слепотой – что десятилетний Догёд вместе с другом-погодком Ка́дауганом, сыном конюшего Ллу́гнада отправились на реку искупаться. Там детей и нашли оказавшиеся неподалёку в лесном укрытии люди Ножа, сразу признав в одном из богато одетых мальчишек сына наместника Дуб-э́байн-сле́йбхе…

Когда Гвенхивер по зову людей отца выбежала на стену их кáдарнле, сидевший верхом во главе своего заго́на Нож с усмешкой бросил наземь окровавленную голову юного Кáдаугана. А затем достал из-за пояса нож, и на глазах у всех отрезал правое ухо сидевшего в седле перед ним Догёда – сказав дочери Ллугайда, что если тотчас не отворят им ворота, то следом полетит и его верхушка.

– Выбирай, красавица… – приставив к горлу ребёнка окровавленный нож усмехнулся он дерзко, глядя в глаза потрясённой девушки, в отчаянии взиравшей со стены кáдарнле на своего плачущего от боли и страха малого брата.

Давний помощник почтенного Каменной Тени, его родич и прежний сотник копейщиков однорукий Гулгадд Плешивый умолял дочь хозяина не внимать угрозам того чужака из дейвóнов, говоря, что нет у него веры этому змееликому кроволивцу – что не сдержит тот данное слово не причинять никому зла. Но смертельный страх в глазах её дико кричащего от боли малого брата переломил чашу весов, и решившаяся Гвенхивер повелела людям отворить завал на воротах Дуб-э́байн-сле́йбхе и впустить чужаков в стены кáдарнле, как того их вожак и потребовал.

Выбор был сделан.

Поверить Ножу мог лишь тот, кто не знал, за что Арнульф Книвве из Скъервиров с детства носил вместе с жалом то данное некогда прозвище. Голову юного Догёда он оставил нетронутой – но забрал всю казну и коней, а затем дотла сжёг весь их кáдарнле, без жалости перебив тех из слуг и воителей, кого смог тут найти. Перепуганную Гвенхивер он также пленил и повёз вместе с братом за Чёрную реку на запад к ближайшим селениям фе́йнага Катайр, а оттуда уже во владения ёрла.

Когда Ллугайд со старшим сыном вернулись из напрасной выправы и узрели кровавое пепелище, потрясённого вестями от выживших людей отца хватил тяжкий удар, и он пал из седла полумёртвым, не в силах пошевелить половиною тела. Разгневанный Камбр со своим молочным братом Руáвном и малым заго́ном их конных бросился по горячему следу в погоню за похитителями брата с сестрой.

Но боги явно благоволили в тот день Ножу. Попав в засаду в овраге все спутники старшего отпрыска Каменной Тени были перебиты либо до смерти изранены клиньями крестовиков. Перерезав всех прочих там выживших, раненого в живот Камбра люди Арнульфа также связали и повезли с собой в Дейвóнала́рду, тем самым взяв щедрый подарок для Къёхвара – получив в заложники сразу всех детей и наследников хранителя западных меж Эйрэ и непримиримого противника союзных тут Скъервирам кийнов.

В долгом пути к ходагейрду Нож взял всё что хотел. На то он и был Нож… Первым же вечером на ночлеге он взял дочерь Ллугайда силой как живую добычу прямо на глазах её раненных братьев, насмехаясь над ними – а затем отдал онемевшую от бесполезных мольб и отчаяния, обессилевшую от бесплодного сопротивления его грубой силе Гвенхивер на круг своим изголодавшимся по женщинам людям. А путь от Чёрной реки к стенам Винги был долог…

Получив столько знатных пленников владетельный Къёхвар недаром рассчитывал метко на то, что их лишившийся всего потомства родитель скоро явится в Вингу с просьбой о выкупе за детей. И ради свободы и жизни которых старый слуга áрвеннида мог вместо золота с серебром принести к ногам ёрла свою присягу на верность хозяину Высокого Чертога – а вместе с ней и все вверенные ему земли Помежий.

Ллугайд Клох-скáйтэ прибыл в ходагéйрд Дейвóнала́рды лишь спустя долгие семь месяцев, едва только смог взняться на ноги после сразившего его минувшим летом тяжёлого удара. Явившись в Красную Палату Хатхáлле – весь седой, окривевший, поддерживаемый под руку уцелевшим после резни в том овраге верным Руáвном – он воззвал к восседавшему за Столом Ёрлов владетелю Къёхвару вернуть ему беззаконно похищенных в собственном дому родичей. Стейне внимательно выслушал не преклонившего перед ним колен старого ратоводца из Эйрэ – и повелел сделать так, как тот просит.

Увы, боги снова не проявили к отчаявшемуся отцу милосердия – а откуда же ждать того и от людей, когда сами жизнедавцы глухи к их мольбам?

В тот день Гераде был в ходагéйрде, явившись туда от родича Айнира из Речной укрепи перед возвращением назад в далёкий Холм Ясеней, и лично присутствовал в Красной Палате вместе со многими из воительных мужей дома Скъервиров – и сам стал свидетелем произошедшего, память о котором теперь снова вернулась к нему горькой полынью.

Когда отцу вынесли задубевшие кровью одежды умершего от полученной клином раны Камбра, которого так и не смогли спасти от начавшегося в гнили кровяного огня даже лучшие лекари ёрла, а слуги внесли в Красную Палату на носилках младшего Догёда, лишившегося от всего пережитого рассудка и ног, и не узнававшего своего родителя – то старый Ллугайд ещё перенёс этот сокрушительный удар, побелев точно золёное полотно, но не изменившись в лице – старый воитель держался достойно перед выпавшим ему нынче злым роком.

Но затем ухмылявшийся Нож ввёл в Ротхёльфе его дочь. Тогда-то Храфнварр и увидел впервые Гвенхивер из Кинир, на долю которой уже выпало столь много горечи – а сколько ещё предстояло в тот день…

Когда отец увидал её – осунувшуюся, измождённую, в чужих дейвóнских одеждах, где из-под платья уже выступал заметный всем взорам живот, а чуть отступив поодаль стоял усмехавшийся и не отводивший своего дерзкого взгляда сам Нож, лицо старого Клох-скáйтэ содрогнулось ещё сильнее, чем искривил его недавний удар. Смотревший со Стола Ёрлов Къёхвар в этот миг и сам было подумал, что всё здесь происходящее недостойно владетеля Красной Палаты, и не сделает много прибыли дому Скъервиров – и уже готов был забыть о желании потребовать от Ллугайда присяги на верность себе – так зримы были горе с отчаянием Каменной Тени, исказившие его кривое обличье до неузнаваемости…

Но когда увидевшая перед собой родителя девушка с мольбой бросилась к нему, на колени пав в ноги и заливаясь слезами радости и отчаяния одновременно, моля забрать её отсюда домой – старый отец рассвирепел. За долгие рыжие волосы он выволок дочь в середину Ротхёльфе и швырнул на пол. Клох-скáйтэ трясся всем телом от ярости, глаза его выпучились из глазниц, а искривлённое ударом лицо залил алый цвет гнева. Все бывшие в Красной Палате с содроганием смотрели на то, как Каменная Тень не будучи способным воздать обидчикам внезапно обрушил весь накопившийся гнев на свою беззащитную дочерь, чьей виной по его суждению и было всё произошедшее с его семейством несчастье.

Храфнварр издали слышал, как старый Ллугайд проклял оцепеневшую от страха с отчаянием Гвенхивер, отрёкся от неё и её нечестивого потомства в утробе, опозорившего их древний дом Кинир. А́рвейрнский ратоводец содрогался всем телом, вцепившись в волосы дочери, и лицо его исказилось от ярости. По щекам ходили огромные желваки, точно развороченные лемехом камни. Речь Ллугайда прерывалась хриплым дыханием, словно старику не хватало воздуха промолвить больше хулы́ и проклятий – он то и дело заикался и умолкал, губы его дрожали, точно пытаясь протолкнуть через себя ещё брани и осуждений в лицо безмолвно рыдающей Гвенхивер.

Затем отец умолк, плюнув перед её ногами на изукрашенный пол и едва находя силы двинулся к выходу прочь из Ротхёльфе, отгоняя от себя пытавшегося помочь хромавшему хозяину молодого Руáвна, молочного брата умершего тут в неволе Камбра.

Без слов смотрели на это присутствовавшие подле Стола Ёрлов мужи дома Скъервиров. Только почтеннейший Аскиль опять забубнил лицемерно, что подобные речи в лицо их владетелю есть оскорбление тех, кто находится тут под защитой их дома, и всех тут собравшихся. Хмурился обычно спокойный всегда старый Коготь. И даже владетельный Къёхвар не находил годных слов – понимая, что взамен заложницы высокого рода и склонившегося перед ним её отца со вверенными ёрлу уделами в землях Помежий он получил лишь ещё одного заклятого и непримиримого врага – и бесполезную нынче безродную девку на самых сносях.

Промолчал и он сам тогда, не промолвил ни слова негодования – о чём до сих пор сожалел…

И лишь Нож, всё также дерзко усмехаясь подошёл к своей рыдавшей добыче, и заставив её подняться на ноги повёл за собою назад, онемевшую в безвольной покорности – вольный делать с ней всё что желает.

Так она и осталась в стенах Высокого Чертога, не нужная более никому… кроме владевшего ей как женою Ножа. Её а́рвейрнское имя забылось, она отреклась в своём молчании от кровного рода, речи и веры, и по её же мольбам вышний прорицатель богов в святилище Хатхáлле старый Аскиль Столб нарёк её новым прозванием – Гейрхильд.

Родив понесённого ею от Арнульфа ребёнка, после скорой смерти оставшегося безрассудным младшего брата она так и осталась жить тут одной из числа прислуги, спустя много лет став смотрящей над всеми служанками и швеями в Высоком Чертоге.

Такова была судьба Гвенхивер-мерх-Кинир, которую принёс ей тот роковой выбор у закрытых ворот Дуб-э́байн-сле́йбхе. И как она дальше совьётся в грядущем, о том застывшая в раздумьях на вершине стены Высокого Чертога молодая рыжеволосая женщина не знала, страшась нового ей выпадавшего выбора…

ГОД ПЕРВЫЙ. ПРЯДЬ ПЕРВАЯ …ВЕТЕР ИЗ БЕЗДНЫ Нить 8

Поздним вечером того дня в одном из покоев Хатхáлле за столом с поздней трапезой собрались шестеро мужчин. Ёрл Къёхвар призвал к себе хранителя казны и печатей Сигвара Когтя, вершнего стражей Турсу Медвежью Лапу, своих единокровных братьев Уннира Вёрткого и Имеля Грома – и его, главу воинства Верхнего городища. Владетель Ротхёльфе завёл с ними речь о скорых и уже шедших приготовлениях к сбору войск и припасов, кому из ратоводцев отдать какие тысячи в их верше́нство – и много прочего, что мог он доверить их верным ушам.

– Войска западных уделов ещё только собираются со всех их владений в Ве́стрэсъёлхёфне, почтенный, – обратился к Сигвару вчера лишь вернувшийся оттуда Медвежья Лапа, – скригги семейств из Прибрежий выслали нам пока тысячу пеших и триста тяжёлых всадников первым заго́ном. Все прочие силы вместе с припасами и обозом ещё не готовы, и вряд ли успеют дойти сюда к сроку.

– Вот даже как?

– Увы – раньше середины лета мы их не дождёмся. Да и все их владетели сейчас съехались на погребение главы дома Морк – а как там заведено у А́ргвидд-Мар, похороны это как свадьба на месяц, только пьяных на одного меньше.

Уннир насмешливо хмыкнул сквозь зубы с услышанной шутки.

– Был он не стар, толстый Сиге. Что случилось с ним вдруг? – приподнял брови Коготь, удивлённый кончиной владетеля второго из крупнейших союзных им домов Прибрежий.

– Скверная болезнь, почтенный – от какой сам Эльдлейте когда-то скончался. От неё толстым Сиге и стал, запах дурной изо рта начался́, а моча как кисель. Переест – сразу худо. Всё дрова он колол каждый день, чтобы легче хоть было – и так и скончался от слабости сердца. Сейчас во главе дома стал его брат Хавган Большой Щит.

– Он сам хоть здоров?

– Точно бык – пахать можно на нём! Только мяса и рыбы жрёт много – а с того и болезнь на ноге началась. Вот клянусь – прибудет на погребение брата верхом на коне как мале́ц молодой, а наевшись вернётся с их тризны мешком на носилках как пень тот трухлявый…

– А у младшего брата их – шишки в заду! Ни верхом сесть в седло, ни посрать даже толком не может… – фыркнул Уннир насмешливо.

– Свезло же их дому на хворых владетелей… – нахмурился Сигвар, – печально, конечно, что Сиге отбы́л к праотцам – но вот срок нам не терпит. Поторопи их, Турса, вышли послание от нашего ёрла с требованием поспешить. Вечно эти потомки Владетелей Моря себе на уме. Я уже не скажу об Островных землях – эти пришлют свои силы не ранее осени. Будут ныть на Советах у наших наместников про челны изветшалые в дырках, дорогую смолу и немедленный лов, что мол рыба пошла из морей позже срока.

– Отправлю, почтенный. Писцы завтра же сделают грамоты, только пусть наш владетель ударит по ним печатями.

– Странно, что даже на пару с тобой не управился Виганд с делами… – насмешливо вымолвил Сигвар, краем глаза взирая на ёрла, – зато слышал я, укрепь его лишь растёт вверх и вширь, и пирами гудит точно улей – что за собственным делом он даже сюда на совет не явился…

– Вечно Виганд тебе на уме как бельмо, почтенный. Мне он как брат – и верен семейству, – нахмурился Стейне.

– Тот, кто ценные вина хранит в том сосуде, что треснул чуть-чуть, сам быть может за день не заметит сочащейся влаги. Но за годы в ту дырку вино всё уйдёт без следа, как известно… – посох Сигвара скрипнул по полу.

– Чем он так прегрешил пред тобою, достойный? – ухмыльнулся вмешавшийся Уннир, – мужеложствует что-ли тот Громкий тайком от всех прочих? Вон как сам весь побрит и надушен!

– Ага – и мальчишек с юнцами прислуга полна! – добавил и младший из братьев.

Сигвар лишь со смешком приподнял край брови́.

– Уж отец ваш опрятнее был, и слуг больше держал – если судят иные по этому только… Как по мне – хоть с кобылой пусть спит – не мое это дело, устои и нравы по спальням радеть. Разные служат для дома.

– Что – и такие? – поднял брови Имель.

– Кто? – удивлённо подался вперёд средний брат.

– Вот вам ещё имена назови… Дела мне нет до утех их – только бы голые по городищу не бегали и не лобызались прилюдно. Главное чтобы всякий в семейства кругу знал порядок и дело – да не гадил в корыто, из коего ест…

Брошенный взгляд его глаз над накрытым столом – пристальный и насмешливо-острый – заставил умолкшего Уннира вздрогнуть, встретив взор того правого ока у Когтя, что страшило иных и без слов.

– Ты, достойный, порою изменников явных готов пощадить… – ёрл внимательно глянул на Сигвара, – а за мелочи к верным нам людям цепляешься хуже репьёв…

Клонсэ какое-то время молчал, крутя древко точёного посоха в пальцах.

– Я из вас самый старый годами – и помню, что сказки вы в детстве любили послушать от нянек, все трое. Уж не знаю, теперь-ли в летах ваших их вспоминать… но одну-две могу рассказать. Будет то интересно услышать, я думаю.

– Вот уж ты видно всё внуков дождаться не можешь никак от своих сыновей! – гоготнул громко Уннир, – ведь старший давно должен был тебе их настругать не одну десятину!

– А я помню, почтенный, как ты нам однажды сказание то говорил – про присягу у Красной Секиры, – кивнул Когтю Имель, – история славная – жаль, хоть был уж не мал, позабыл половину!

– Есть другая – славнее. А быть может страшней… – Сигвар сел поудобнее, взяв в руку кубок вина.

– Любишь ты северян болтовню для детишек, почтенный, – скривился владетель.

– Эта не с севера будет история… Друг мой, купец из Большого Арднура, почтенный Бистам из Шапуров её рассказал лет уж тридцать назад, как гостил при дворе перед выездом в путь к Арсашахру. А пришла она к ним из земель много дальше к востоку – и вот там о чём сам рассказ. В одной местности жило семейство, что трудилось как все, ремесло своё знало искусно, но было богаче иных. Всегда золото было в ларе их старейшего, дабы трудные годы суметь пережить. Так велось от колена к колену, но никто не прознал их секрет, где те брали богатство. Одни тихо шептали, что клад откопали их предки, иль разорили гробницу владетелей древности. Другие твердили, что тайными знаньями те превращают свинец в благородный металл, чароплетеньем то постигая.

Младший брат ёрла сидел весь внимая сказанию. Средний – и то, кисло морщась, вполуха ловил слова Когтя. Даже ёрл повернул к тому взгляд.

– И однажды наследник владетеля вздумал жениться, и требовать стал у отца на богатую свадьбу монет. Тот дал сколько-то, сыну желая устроить достойный обряд и украсить их дом для приёма гостей и невесты. Но наследнику всё было мало – хотел он ещё. Отец, не желая отказывать, взял сына в лес, и повёл его в пропасть, объятую мглой среди белого дня – и открыл их семейную тайну, хранимую ими в веках. В глубине, в самом лоне земли есть пещера, где навеки был их жизнедавцами там заточён страшный дух, что подчас сотворения мира взял золото всё под луною и солнцем, став змею подобным чешуйчатым ужасом, блеском металла укрытым. Жаждет он зрить светила, вкусить снова жизнь, её соки с плодами – и всё тщетно грызёт камни мрачной заклятой темницы, сам не в силах покинуть её.

С собою отец взял испеченный хлеб, и с огнём смоляка вместе с сыном спустились они в ту пещеру. Там он бросил во мрак принесённое яство, и стал выжидать. Вскоре тьма загустела, явились их взорам когтистые лапы, чешуи, ужасные жвала и пасть – то дух заточённый вознёсся из бездн, вновь учуяв желанный пах хлеба. И пока он схватив всеми лапами мякиш сжирал его с алчностью страшной как волк рвёт овцу, отец ловко прокрался к нему со спины и успел оторвать две чешуйки из чистого золота. С тем вернулись они, и добытое злато пошло на дары жениху и невесте.

Но наследнику было всё мало. Желал он ещё и ещё – не взирая на мольбы отца, что завещано предками брать со спины духа бездн лишь по паре чешуек, кои сможешь ты взять в этот миг, как тот ест. И решил он испечь много-много хлебов, полагая, что сможет чешуек сорвать там немерено сколько, пока мрачный хозяин их будет сжирать хлеб за хлебом, терзаемый голодом.

– И что было? – спросил сам владетель со скукой.

– Парень так всё и сделал – и сам без отца появившись в пещере кидал туда хлеб круг за кругом, готовя мешок для чешуй. Но из мглы появились десятки голодных и алчных теней, что как хищные звери метнулись сжирать принесённые яства, сцепившись друг с другом в ужаснейшей свалке, грызясь и сражаясь. И кому не хватило хлебов, увидали юнца в кругу света – и набросившись дружно сожрали его, не оставив и даже костей.

– Ха… Про Красную Кожу страшнее сказание! – хмыкнул средний из братьев, – а тут что хоть пойми, к чему это…

– Есть другое, из тех же краёв – и понятнее будет. С огоньком то сказание – вам-то уж точно понравится, – усмехнулся хранитель казны и печатей, крутя в пальцах посох, – про женщину…

Исполин Турса хмыкнул, и глаза его вдруг заблестели.

– Жила в Арсашахре девица, владетеля дочь. И как выросла, стал её взору приятен юнец из их слуг, кто служил при дворе и следил за огнями светилень. И с ним предалась та утехам, отдав ему девство и все свои прелести. Много жарких ночей он гостил в её спальне, резвясь с той проказницей – но однажды в том страсти порыве стремясь к ней в окно он свалился с высокой стены и разбился о камни.

Уннир хмыкнул насмешливо, наполняя свой кубок вином.

– Девица была перепугана – как скрыть от отца и прислуги труп свечника? Не по силам одной было вынесть прочь с глаз со двора холодевшее тело – и куда его деть? И позвала она к себе в помощь слугу с мясобойни, обещая ему за молчание щедрый подарок.

– Что – на мясо любовника девка пустила? – округлил глаза догадавшийся Имель, поперхнувшись вином.

– Кто же знает? – пожал Сигвар плечами уклончиво, – но слуга, вожделея хозяйку, стал требовать близости с ней, угрожая раскрыть всем что знал. Согласилась красавица, дав своё тело тому мясорубу – но слуга раз за разом желал её брать, всё пугая раскрытием тайны. Долго терпела она его похоть, но вот как-то явились к отцу за рукой его дочери много сватов. И средь всех женихов был один – благородный, красивый, зажёгший ей взор – что отдала она свою руку ему, и уселась за свадебный крой и шитьё для невестина платья.

Только вот незадача… сваты и отец вряд ли были бы рады узнать, что не деву введут они к мужу в святилище их, и потом уже в спальню. И девица та стала просить мясника, дабы тот отыскал средь служанок с рабынями ту, кто на неё сама будет похожа с лица и со стати. Соблазнённый большими подарками, тот отыскал таковую на торжище – кто была сама прежде нетронута в чреслах, не зная объятий мужчины.

Турса и братья насмешливо слушали Сигвара, хмыкая в бороды. Лишь Прямой отстранённо постукивал пальцами по столу, глядя на пламя свечей.

– И сыграли богатую свадьбу. К ночи́ молодую служанки собрались вести к ожидавшему в спальне супругу, омыв и умаслив, и мать дала той все напутствия к браку. Но в опочивальню к тому во тьме тихо вошла та другая девица – и так всё прошло как по маслу, когда муж в своей страсти снял с той её девство, не вскрыв их обман.

Ночью служанка покинула спальню, и выйдя на кухню нашла там хозяйку, что ждала условившись подле печей. Но внезапно подменщица дерзко сказала владетеля дочери то, что она-де жена по закону и чести у славного мужа, с ним ложе делила – и намерена ей и остаться, а прежний подарок и деньги уже не нужны – пусть себе заберёт их былая её госпожа, и займёт её прежнее место на торжище.

– Во как! – хмыкнул насмешливо Уннир, отрывая зубами с кости мясо ножки гуся.

– И что дальше-то было, почтенный? – спросил вершний над стражей, во внимании весь привалившись всем телом на стол, – сумела та баба вернуть себе мужа – и как? Или мясник её так и имел с той поры?

– Дело было в ночи́, когда все в их хозяина доме уснули, упившись на свадьбе. Та владетеля дочерь, оставшись одна, заперла мясника в его комнате, разлила по полу чаны масла к светильникам, и подожгла весь дворец.

Имель присвистнул. Средний из братьев на миг кашлянул, поперхнувшись гусиною ножкой.

– Вспыхнул пожар, что пожрал много знавшего тайн их хозяйки слугу. Молодые же муж и жена слыша крики и пламени треск побежали сквозь дым из их спальни, желая спастить от огня. Та служанка, что заняла место хозяйки, в испуге помчалась по лестнице на стену – и владетеля дочерь, дождавшись её за столпом, сорва́ла с плеч той одеяние – и без смущения столкнула соперницу прямо в огонь, полыхавший внизу. А потом обрядившись в наряд тот откликнулась мужу на зов, кто пытался в дыму разыскать молодую жену. Обняла его, прильнув ласково телом к мужчине, и сказала:

– Мне страшно. Пойдём же отсюда, любимый.

И тот, не заметив отличий, повёл молодую жену, кого сам прежде сделал на ложе не девой, подальше от жара огня, где сгорели все тайны и их словоносцы…

– Ну так всё верно же – на что только бабы готовы пойти, что угодно устроят! – отстранив крыло гуся от губ заржал громко Уннир, – и хватает ума таковое придумать!

– Это точно! – поддакнул Бъярпотэ, – как говорит поговорка: «бабе поверь – сперва трижды проверь!»

– Странно… – пальцы Сигвара медленно стукали рогом ногтей по резьблёной кости́ его посоха, – я-то думал, истории эти про то, что не знающий меры, желающий больше разумного, слово поправший всё же рано иль поздно насытится так, что иного уже не захочет… не сможет желать среди темени. А оказалось – про жён мне почтенный Бистам слов наплёл…

– Достойный Храфнварр, – вдруг обратился к Прямому сам ёрл, прервав долгое слишком молчание, – успел ли ты укрепить стены и вежи в Верхнем городище за зиму?

– Всё как и обещал тебе осенью, владетель. Я оставил на службе лишь самых надёжных из людей упокойного Ульфгейра, и набрал новых, способных к ратному делу. Слишком много лентяев и алчущих хмеля тут дрыхло до моего приезда, от кого не было проку. Камники тоже справились с делом, за их труды я ручаюсь.

И помолчав немного Прямой вопросил у Стейне:

– Какой загон я должен возначалить после выхода войска из Винги, владетельный? Я готов к выезду, мои люди верны мне, и будут лучше любого из свердсманов стерквéгга в предстоящих сражениях.

– Не спеши собирать поклажу, Храфнварр… – заговорил вместо ёрла хранитель казны и печатей, обернувшись к Прямому, – ты славный ратоводец, твои успехи в Распрях Городов у всех на слуху. Однако нашему ёрлу нужен достойный человек тут в Высоком Чертоге на время его отсутствия, дабы помочь мне как вершителю воли владетеля поддержать здесь порядок. А в воинстве нашего ёрла пойдёт Вепреубийца с его сыновьями.

– Хоть врагов Конут снова валить будет! – хохотнул Уннир громко, – а то он десять лет как от скуки днём колет вепрей в лесу, а в ночи своих баб!

Храфнварр в мыслях возрадованно помянул милость Горящего, нежданно желанием ёрла вместо ожидаемой выправы к востоку оставившую его в стенах Хатхалле подле тех, кого ему хотелось бы защитить. Однако он почувствовал и то, что тем самым срок её ответа протянется много дольше, нежели если бы Гераде покинул обитель дейвóнских владетелей в путь на грядущие битвы в Помежьях – и вряд ли та отповедь будет радующей его сердце… Но боясь спугнуть удачно выпавший жребий богов он промолвил учтиво:

– Раз таково повеление, владетель, я исполню его. Ходагéйрд будет ожидать твоего возвращения – и уповаю на Всеотца, оно не затянется на долгие годы.

– На то мы и уповаем, родич, – ответил ему Къёхвар, – долгая война ни к чему нам.

– Турса, ты возначалишь вторую тысячу лёгкой конницы, – обратился к вершнему стражей владетель Хатхáлле, – поможешь старому Гаттиру и будешь подле меня как обычно.