…Но Буря Придёт

Старик вновь сурово воззрил на своих сыновей.

– Или наш Пламенеющий Ликом чем-то слабее и хуже их Всеотца? Скажите мне, дети, разве я разрушал святилища поселившихся у меня в стране дейвóнов и иных из народов, облагал их чрезмерными податями и гнал словно коростливых псин, запрещая славить их жизнедавцев, поминать их имена в святые для них дни празднеств и в клятвах?

Седой áрвеннид с ненавистью во взгляде стиснул кулак.

– Видно забыли они уже имя Уйра… – промолвил он, бросив взор на детей, – …и его грозных вождей-побратимов – Коннала Седоголового, безжалостного Кáдаугана Кроволи́вца и Бедага Стрелоубийцу, от прозвищ которых некогда трепетали и лучшие из ратоводцев дейвóнских домов…

Сыновья молча стояли в почтительном отдалении, внимая не умолкавшему в гневе отцу.

– А теперь он дерзнул уже в открытую убивать, подлец… Что же – я вижу, что ёрл сам желает начинания раздора меж нами, эта моровая падаль во плоти. Все его нынешние деяния о том и рекут – и не столь слеп я, как многим тут кажется. Половина семейств непокорных нам фейнагов в А́йтэ-крио́ханн имеет оружие со скакунами, клеймёнными знаками разных дейвонских домов, верных Скъервирам – а сам Къёхвар смеётся в ответных посланиях, что-де это враньё, и все эти припасы на всяком из торжищ их запросто можно купить… Нет – Стейне сам желает пролития крови. Не раз мне о том говорили достойные доверия мужи, чьим речам я не внял в должной мере – как вот тот-же достойнейший… Брысь!

Прервавший на полуслове речь Дэйгрэ замахнулся рукой на мирно возлёгшую поверх свёрнутых свитков домашнюю кошку, лениво взиравшую золотом глаз на владетеля. Та резко вскочила на лапы, бросаясь в прыжке со стола к дверям зала – лишь серою тенью мелькнув пред очами наследников старого арвеннида.

– Развелось тут отродий Праматери… Скоро станет их больше чем девок, что вы во дворец натаскали для случки! – брови Дэйгрэ сурово сползлись над глазами, укоризненно глядя на отпрысков. Недовольно принюхавшись он оглядел свитки с уви́тою вязью письмен и рисунков старинных сказаний и летописаний семейств земель Эйрэ – не добавил ли зверь там своих свежих гор и холмов поверх строк слов великих сказителей-шейнов.

– Отец – но мы ведь не смолчим на такое злодейство? Одно дело – дерзко плюнуть на все наши просьбы – даже не требования… Но пролить кровь – тем больше послов… – Уи́ллух Фад-Кроймилл, старший из сыновей áрвеннида, высказал мысль, теребя пальцами долгие рыжие усы.

– Точно! Или уже точно бабы мы стали, что спустим им это? – с вызовом добавил средний из братьев.

– Смолчим? Кто тут собрался молчать в такой час?! – áрвеннид обвёл сыновей горящим от гнева взором.

– Верно, отец – не будем молчать мы! – кивнул головой средний, – покажем выблюдку что тут и по чём!

– Тогда сегодня же вышлем гонца этому псу в Вингу, – заговорил старший из сыновей Медвежьей Рубахи, беря дело в свои руки, – напишем ему, что мы не будем терпеть это…

– Какого ещё гонца, сын? Кому напишем, ему – убийце моих людей, моих родичей, моих послов?! – оборвав на полуслове старшего отпрыска снова взъярился старый Дэйгрэ, и его долгие седые усы затряслись от гнева, а морщинистое лицо налилось кровью докрасна, – какие ещё к Шщару послания, когда миновал час речей! Мой ответ ему кровью дейвóнов напишут железные когти Тинтрéаха – а печать возложу я огнём!!!

– Но фе́йнаги западных кийнов пока не хотят начинать распрю, отец… – возразил младший из сыновей, – они боятся, что будет…

– Плевал я с горы на тех трусов, трясущихся за свои уделы! – рявкнул старый Дэйгрэ, – готовы склонить головы перед дейвóнами и присягнуть Стейне на верность – лишь бы не оскудели на серебро их лари!

– А решатся они взняться с нами? Конналы те вот и то…

– Конналы нам и попрежде верны – а другие подтянутся сами! – старый владетель опять прервал младшего сына, которому дай говорить – не умолкнет седмину, – война не взирает на тех, кто желает в углу отсидеться трусливо! Всех поднимут огонь и железо, взять сторону в распре придётся любому!

– За тебя всегда Конналы, знаем… – хмыкнул старший наследник, – и что ихний Глеанлох любыми войсками не взять, что озёрные тропы и мели как в бурю под вражьей ногою вода заливает и топит. А как свадьба моя с его старшей? Ты же с дядей давно обещал!

– Вот уж кто-кто – а ты всё о девках! Обождёт твоя свадьба – не тот теперь час… – хмуро фыркнул родитель, сурово взмахнув в несогласии дланью, – дал мне Кадауган слово, что всех прочих сватов от неё завернёт. Принимайтесь за дело – пора собирать наше воинство, а не делать мне нового внука от всяких служанок! Подождёшь пока с Этайн…

Средний с младшим тихонько заржали со смеху, толкнув брата в бок.

– Вот уж кто-то от радости треснет, об этом услышав!

– Ага – он и так до Глеанлох дорожку уже протоптал!

– Пусть своё место помнит, умёта кусок этот мелкий… – кривясь хмыкнул им старший, попомнив о ком-то незримом тут в древнем чертоге владетелей.

Взор владетеля Эйрэ впился в лицо вестоносца, взволнованно стоявшего в нескольких шагах от правителя а́рвейрнов.

– Нет, довольно увещеваний! Зови ко мне Старого – снова пришёл его час!

Заслышав прозвище вершнего ратоводца Эйрэ служка вздрогнул, устрашившись доселе невиданной ярости áрвеннида, и почтительно поклонившись правителю торопливо выбежал прочь из Дéог-ард-нéадд исполнять повелённое им.

В ту же ночь из Аг-Слейбхе взмыл серый пернатый комок голубка, устремляясь во тьме на закат – к перевалу, Помежьям и дальше, где лежал ходагейрд всех дейвонских уделов – неся тайную весть того ждавшим о том, что с востока задует тот гибельный ветер, что несёт с собой бурю…

Так, в пору осени, временем последних гроз, в желтени листвяной круговерти было положено начало протяжной, кровавой жатвы между детьми сурового Всеотца и чтущими Бури Несущего. Суровой гряла быть она, когда в зареве разгоравшегося пожара заговорила вечноголодная сталь – долгой, и обильно кровавой… Но то было пока лишь в грядущем, ведомое только бессмертным богам. Смертные дети их приняли выпавший жребий в неведении собственных судеб, слепо брошенных жизнедавцами на пламя костра разгоравшейся распри.

И так начался первый её год.

ГОД ПЕРВЫЙ. ПРЯДЬ ПЕРВАЯ …ВЕТЕР ИЗ БЕЗДНЫ Нить 1

Ветер веял над необъятными северными лесами, уже побитыми желтенью редких берёз и дубов средь бескрайнего хвойного моря сырых тёмных ельников и медностволого сосняка на возвышенных гривах холмов. Между ними как бусины ярко сверкали лазурью и зеленью топкие чаши озёр, точно диски зеркал в обрамлении зелени чащ. В лёгких, невидимых оку потоках средь золота листьев парили блестевшие серебром на свету паутинки. Сквозь белую хмарь облаков устремлялись на юг косяки перелётных птиц, собиравшихся в стаи – и печальная песнь журавлей в синеве бездны неба заставляла сжиматься сердцá её слышавших.

Осень шла над землёй.

Одетый поверх простёганной кожаной верховни́цы в долгополую лёгкую кольчугу и открытый шелом с наносником всадник одной рукой придерживал короткую пику – чащи тут были дремучие, того и гляди как на стадо вепрей нарвёшься – а другая ладонь за поводья правила вороным конём. Путник на ходу вслушивался: не уловит ли ухо за током собравшихся стай лесных птах и звуков сокрытого в этих лесах селища, куда лежал его путь. Однако за пернатым граем, шумом осеннего ветра, шёпотом золотого моря березняков и скрипом ветвей чернолесья не было слышно ничего, что могло бы говорить о близком людском жилье, затерянном в этих бескрайних и диких чащобах – ни человеческих голосов, ни рёва домашней скотины, ни отзвуков стука топора или молота в кузне.

Усталый конь недовольно пофыркивал, перешагивая через то тут то там встречавшиеся на его пути замшелые упавшие сухостоины ёлок и чахлых берёз, и на ходу оскубывал низкую лесную траву. Малоезжая тропа – и так неприметная – превратилась в усыпанную бурой иглицей и шишками узкую стежку. С правой стороны от всадника из непролазной чащи доносился приближающийся шум лесной реки, где казалось бы совсем рядом бурлили о коряги и камни бегущие воды.

И вроде то нужное селище было неподалёку… но как на него выйти из круговерти тропинок меж гряд и холмов? Озадаченный всадник устало вертел головой, пытаясь найти хоть какие приметы забытой уже им дороги туда. Давно почтенный Доннар не отправлял его сюда с посланием – верно, лет десять уже миновало с тех пор, и в памяти мало что нынче осталось – лишь смутные обрывки пути в этот затерянный среди северных чащ уголок. Вестовой голубь может и лучше бы справился с этой задачей – но не всё, что не пишется рунами, та бессловесная птаха сумеет донесть кому нужно.

Пустив коня сквозь ольшаник и низкий густой ельник воин вскоре выехал к узкой реке, и вид её берегов показался знакомым. На той стороне потока среди высоких еловых нетр виднелись верхушки ветвей обширной дубравы, окружавшей пологую гору с возвышавшимся надо всеми прочими деревьями, росшим из голой вершины огромным раскидистым дубом – здешнее место фръялстáлле, прежних собраний свободного люда дейвóнов – священная земля судилищ и празднеств этого северного края.

– Ага, вот оно самое… Значит уже недалеко мы с тобой! – странник потрепал гриву скакуну, – лишь бы тропу ту до селища нам отыскать теперь, Ворон – а там будет тебе овёс, а мне мёд с дороги. Но-о-о, увалень – пошли!

Вдоль берега тянулись топкие низкие луговины в обрамлении камыша. То и дело к реке выходили размытые водами глубокие глинистые овраги, мимо которых змеился их путь. Лесная чаща то охватывала речную пойму до самой воды, то опять отступала. Внезапно прямая тропа снова резко вильнула в чащобу и там стала новым развилком, заставив путника остановить жеребца на распутье.

– Ах ты… – осёкшийся на полуслове гонец не стал поминать в этом диком безлюдном лесу ни Хвёгга, ни кого из незримых коварных духов глухомани одедрáугров, и так водивших его по чащобам кругами весь день, грозя завести в самые гибельные дебри и топи – и там не иначе сожрать их с конём без огня и без соли и лука. Солнце над головой медленно стало клониться к закату, и сумрак под сводами елей неторопливо сгущался. И хоть час ещё не был предзакатный, однако усталый вестоносец заторопился отыскать нужное ему селище, не желая одному ночлежить в глухой чаще – и вновь пустил коня по ближайшей к нему узкой пешей тропе.

Лесной ручей в пять локтей шириной пересёк его путь – и там, откуда змеились бурлящие на выступавших камнях и поваленных стволах елей бурые воды, донеслись приглушенные звуки коровьего мычания и блеяния барана. Где-то вдали на незримом для путника пастбище позванивали бубенцы, что носит на шее домашняя скотина.

– Ну хоть кто-то живой отыскался! Но-о-о, Храфн! – всадник обрадованно подстегнул коня по бокам ударом сапог в стременах и направил того вдоль ручья. Срубив выхваченным из ножен мечом пару низко нависших над водой и преграждавших его путь колючих еловых ветвей он на слух приближался к топтавшемуся рядом стаду, чтобы спросить у скотопасов прямой путь к их селищу, затаённому среди чащ.

Лес наконец выпустил его из своих тенистых нетр в мрачном сплетении колких ветвей на открытый приречный луг, поросший травою и низким кустарником. Рябые коровы лениво лежали всем стадом, кося глазами на чужака и лениво пережёвывая отрыгнутую жвачку. За старою маткою бегали остриженые под зиму овцы, а под дубом на самой опушке копались в земле несколько округлившихся к осени свиней, собирая грязными рылами опавшие спелые жёлуди, похрюкивая и тряся лопухами широких щетинистых ушек.

Всадник огляделся вокруг, пытаясь отыскать взором тех, кто сберегал от лесных хищников и разбойной наволочи всю эту живность жителей бюгдэ. У края леса стоял крытый камышом высокий шалаш из ветвей, около входа в который спиной к чужаку уселся и сам скотопас. От холода и непогоды его защищал шитый из волчьих шкур плащ с накинутым на макушку глухим наголовником, делая стать угловатой и грубой, словно то был не человек, а неведомое лесное чудовище или сам бродячий дух пустошей одедрáугр. Рядом лежал длинный кнут, а по правую руку множество уже готовых и ещё недоплетеных корзин из окорённого ивового прута и размоченного в воде липового лыка. Склонив набок голову и даже не оборачиваясь на конскую поступь позади себя пастух что-то плёл, резво перебирая пальцами – не иначе очередную корзину.

– Фью-у! Эй, человече! – присвистнув сперва окликнул его всадник, сердясь, что этот нерасторопный увалень даже не повернул головы, хотя цокот конских копыт он уж точно услышал. И приблизившись почти вплотную окрикнул:

– Хвала Всеотцу! Не укажешь путь к здешнему селищу?

Пастух одним движением ладони сбросил наголовник, что-то надевая на голову, и приподнявшись с земли обернулся. Всадник опешил, увидев перед собой вместо здорового мужика рослую девушку – совсем ещё юную, на вид не старше шестнадцати-семнадцати зим – в венке из опавших берёзовых и дубовых ветвей с листвой вокруг головы, который она видимо только что доплела, позабыв о своих не доделанных кошах и корзинах.

– Не видал я ещё, чтобы девка – одна – в такой глуши пастухом была… – почесав под шеломом затылок вместо приветствия молвил озадаченный воин, глядя на незнакомку сверху вниз с высоты коня и не замечая вокруг никого из сопровождающих деву мужчин.

– Ну вот увидал… – нисколько не боясь чужака спокойно улыбнулась в ответ та, и от её искрящегося взора синих как васильки глаз у всадника вмиг пропала вся накопившаяся на сердце за день блужданий досада с усталостью, – ты едешь с вестями в Глухое селище, почтенный?

– Так, если только отыщу путь в ваше Хейрнáбю́гдэ. Совсем я потерял тропу в этих лесах, как бы не пришлось заночлежить в чащобах… Должен был Вепрево Копыто поехать сюда – да другие ему поручили дела, в чём он лучше посилен.

– А тут так с начала времён, надёжно укрыто от всяких очей – и не всякий гость сможет пройти, не то что незваный. Иначе не нарекли бы Глухим наше селище.

– Так как мне до него проехать-то, дева? Я спешу – везу много срочных вестей для старого Скегге от его родича Доннара.

Девушка улыбнулась, окидывая путника острым взором васильково-синих глаз из-под жёлто-рыжего кольца венка, и указала рукой на протоптанную скотиной тропу, уходившую в чащу.

– Туда езжай, по коровьим следам – скоро и печные дымы за холмами увидишь. Назовись от кого ты, и люди Хеннира тебя впустят.

– Благодарю, красавица! – всадник кивнул головой, намереваясь развернуть коня в указанный бок, – доброго дня тебе!

– А что за вести? – полюбопытствовала вдруг у него девушка, вороша в чёрном кругу затухшего кострища зардевшие искрами угли и раздувая их жар на клок сена, чтобы разжечь себе новое пламя.

– Любопытна ты, красавица, – шутя пригрозил он той пальцем, – не по тебе такие важные вести для свердсманов!

– Если я девка – не значит, что дура… – язвительно усмехнулась в ответ та, раздув огонёк и швырнув на него ветняка.

– Чья ты дочь, красавица? Старый блодсъёдда Скегге с супругой такую языкастую расстарался слепить? – в голосе у всадника послышалось заигрывание, глаза его заискрились как маслом намазанные. Он приблизил фыркающего коня на пару шагов, внимательно разглядывая незнакомку.

Что-то неуловимо памятное показалось воителю в её юном обличье на обрамлённом золотом волос открытом лице. Морща лоб в воспоминаниях усталый гонец снова обвёл девушку пристальным взором – её крепкую и чересчур уж высокую, но ещё не налившуюся в полную силу женства стать, округленные и горящие юным румянцем щёки и пронзительный взор синих словно весеннее небо очей под высоким открытым лбом… Но чьё же это было неуловимое подобие, кровь от крови кого – его память не подсказала.

На шее пастушки мужчина мельком вдруг заметил тонкий кожаный шнурок унизанного сухими ягодами рябины и шиповника нашейного знака-оберега Áдурмóдринн, Праматери – обычный для всех жён и дев их дейвóнского племени. Но у этой не один он свисал с ремешка. Вместе с вырезанным из витого корня символом Гефáдринн – Дарующей – изображавшим очертания сопровождаемой серою тенью державшей в руках серп и чашу женщины с носимым в её округлившемся чреве дитём, прикрытый девичьим знаком виднелся другой оберег. Краем ока гонец разглядел очертания вырезанных из кости трёх грозовых стрел Горящего – закопченный и потемневший, словно прежде залитый кровью.

Не деве с рождения было суждено носить такой знак-скъюту бесстрашных мужей-воителей. Видно как некая память, крепко сберегаемая и хранимая, достался ей этот чужой оберег – от отца ли, от брата или мужа – хотя вряд ли та ещё была в жёнах, как по её вольному дерзкому виду и девичьим ещё одеяниям решил вестоносец, рассматривавший пастушку.

Услышав последние слова путника девушка вдруг потемнела лицом, и взгляд её стал не то чтобы хмурым – колючим – словно настороженный ёж поднял ввысь свою острую шубу.

– Нечего тебе это знать… – как-то холодно и жёстко ответила она вполголоса.

– Ух, как сурова! Что же ты в глухомани скотину без братьев пасёшь? Не страшно одной?

Вместо ответа девушка лишь кивнула головой в сторону шалаша, где у отворённого проёма на колу висел длинный охотничий лук и открытая стрельная сумка.

– И стреляешь, наверное, метко? – ухмыльнулся конник, подзадоривая девчонку, – много ворон посшибала?

– Ветер зря не тревожу, – она так и не улыбнулась больше ни уголком рта, – вижу, твой кóгурир не научил тебя, увальня, не цепляться к чужим дочерям.

– Ишь ты какая! Вот подрезать бы тебе язык, сороке! – рассердился опешивший от её невероятного нахальства всадник, – наш Бурый за такую дерзость пусть и не бабью, но не одну голову прежде снёс всяким неучтивцам! Не девкой была бы – так сразил твою шишку дурную как репу! – словно секирой махнул он рукой указующе-грозно, о чём только что говорил.

– Если дерзость по правде ему, мой дядя терпит такую, – негромко ответила незнакомка.

– Погоди-ка ты, малая… Наш кóгурир тебе что же, выходит – дядя? – всадник внимательно взглянул на девушку – и умолк как язык проглотив.

Взор его вновь торопливо обежал лицо пастушки и упёрся в тот знак Горящего, что висел на шее вместе с девичьим оберегом Праматери. В глаза путнику бросились прежде не замеченные им, а теперь открывшиеся взору вырезанные на костяной глади две тонкие руны – «сиг» и «тивз» – Победа и Стремление – еле заметные человеческому глазу за столько локтей.

И в этот миг путник вдруг вспомнил, точно запертая память отверзлась незримым ключом – на какого человека так неуловимо похожа эта уже не девочка, но совсем ещё молоденькая девушка, уже впрочем годящаяся в невесты или чья-то невеста – такая же высокая и крепкая как и её упокойный отец, на чьей могучей шее некогда висел этот знак боевой ярости Всеотца, чьи три огненные стрелы срываются с небес ярким отблеском Его гнева.

И ещё раз присмотревшись к пастушке, всадник неуверенно спросил:

– Так ты… ты, значит, будешь дочерью Стерке?

Девушка ничего не ответила – однако во взгляде её путник увидел ответ на вопрос.

Всадник снял с головы лёгкий шелом с наголовником, почтительно преклонив голову перед ней.

– Прости меня за дерзкий язык, тиу́рра… Я помню твоего славного отца – хоть и был совсем юн, как под рукой Конута обучался военному делу и сражался подле него. Не держи гнева – с полудня не знал отдыха по вашим чащобам, несу всё подряд, не подумав… – в его виноватом пристыженном голосе теперь не было и тени прежней бахвальной удали.

– Ты и вправду его дочь – теперь и с лица узнаю́, – он опасливо смотрел на так и молчавшую девушку, вмиг потеряв былую уверенность и не смея поднять на неё взор свысока как мгновение назад.

– И имя твоё я помню, почтенная… Дочерь достойной Брулы из Эваров, Майри.

Она снова улыбнулась краешком рта – словно добрые слова о рано почивших матери и отце зажгли огонёк в её синих глазах, заставив их потерять холодную твёрдость.

– Не сержусь я, почтенный. А как стреляю – поедешь через ворота, там по частоколу головы бродячей нáволочи наколоты. Так скотокрадов, кто на добро наше зарились, и мой один есть…

– Ну если так, Конуту есть кем похвалиться в чертогах у Всеотца – пусть и не даровал тот ему сыновей. Он был славный воитель, каких сейчас мало… – гонец развернул коня и направился к указанной тропе в сторону скрытого там за лесом селища.

– Эй, постой! – вдруг громко окликнула его девушка, и всадник послушно придержал жеребца, – ты так и не сказал, что за вести везёшь Хенниру?

– Война, – кратко ответствовал воин – и помолчав миг, добавил, – твой дядя Доннар призвал собирать людей. Скоро многие дейвóны сядут по коням – всем орнам наш ёрл повелел выставить огромное войско.

– Вот как – всем сразу… А с кем война началась? – взволнованно спросила она, – опять с теми южанами из-за гор?

– Нет, тиу́рра. С а́рвейрнским áрвеннидом, старым Дэйгрэ Медвежьей Рубахой. Слышала должно быть ты, что последние годы творилось в Помежьях… На Великом Совете все орны дейвóнов возняли мечи в согласии с волей владетеля, присоединившись своими загонами к воинству Скъервиров.

– Я поняла, почтенный. Скачи скорей, а то скоро уже вечер! Как стемнеет – ворота затворят до сáмого утра, тогда и впрямь заночлежишь в лесу. Ночью наш Скегге не велит пропускать в селище никого из чужих.

– Я понял, тиу́рра, благодарю! Храни твои дела Всеотец!

Конь резво поскакал по тропе, унося вестоносца грядущих смертей в лесную чащу, за которой недалеко уже лежало Хейрнáбю́гдэ – Глухое селище – место, где испокон жили в этих краях ещё со времён Дейна родичи Доннара Бурого, старшего брата её упокойного отца. Майри Конутсдо́ттейр молча смотрела тому вслед – и что за думы лежали у неё в этот час на душе, по взволнованному девичьему лицу было трудно понять…

Вечером, сидя за столом в освещённой заревом смоляных светилень просторной горнице за чашей щедро поданной хозяином горячей медовухи с редкими тут пряностями из дальних восточных земель, славно отужинавший вестник долго рассказывал вершнему в Хейрнáбю́гдэ последние вести. Он кратко изложил о том, что происходило в уделах под рукой ёрла – как весь этот год на восточных Помежьях взрастало насилие, о прибытии осенью а́рвейрнского посольства и кровавой резне в Красной Палате, о случившихся стычках и битвах, о сборах дейвóнского воинства во всех стерквéггах и гейрдах. Подперев кулаком подбородок Хеннир молча внимал вестоносцу, теребя бороду, и изредка переспрашивал гонца о том или ином событии, как уже ведётся война, сколько пеших или конных кóгуров из чьей земли выставлено и куда.

– Пока что по всем Помежьям идут лишь мелкие стычки с врагом, как и было ещё до обвещения распри – и повсеместно в тех городищах и селищах во время сборов воинства распалились волнения средь народа. Поселяне по зову всяких крикунов и вожаков из числа людей ёрла взнялись избивать своих прежних соседей из а́рвейрнов и сочувствующих им, калеча и изгоняя прочь от родных мест, отнимая нажитое добро и творя насилие над беззащитными.

Гонец на миг стишил речь, отхлебнув хмелящего мёда из чаши.

– Распалившиеся толпы сейчас даже присягавших служить Къёхвару в его воинстве наймитов из Эйрэ убивают напропалую, чего уж об иных молвить… У Дубового Корня дубы гнутся не от желудей, а от удавленных. Так вершитель Хакон Длинноногий нещадно расправился со всеми жившими там рыжими от мала до велика, хоть и клялись они дому ёрла на верность.

– Волчий умёт… Лишь огонь распаляют такими делами, выблю́дки! – ругнулся нахмуренный Скегге.

– Верно! Убитых и изувеченных сейчас не обчесть. И не чудо, что и в уделах áрвеннида и союзных землях также вознялись бесчинства над живущими там дейвóнами – и гонят тех в наши владения босыми и без корки хлеба, мужей забивая до смерти, а жён с девами бесчеща насилием. Ненависти накопилось столь много, что даже все уповавшие на мирный исход потеряли всякую веру в то, и вслед за иными острят копья и седлают коней. Все Помежья в полночных уделах объяты огнём. Да и на юге не лучше кровищей смердит… – проворчал он, отхлебнув ещё мёда.

– Дурные известия… Сношай их всех волки, выблю́дков безмозглых! – Хеннир угрюмо почесал бородищу, внимая гонцу, – в Помежных Раздорах видал я таких, кто про меру забыл, лишь на испуг перед ним уповая…

Хозяин допил медовуху из чаши, отерев рукавом бородищу.

– Помню, как городище Дубовая Ветвь там спалили дотла люди скригги Сторгейров из данников Ёрваров, поддержав нам союзных Ам-Родри в войне против Западных Ниалл. Всех мужиков перевешали, прочих сгоняли из селищ в болота и скалы нещадно. Баб и девок… сам понял что делали. Угли и пепел остались там от Коннендэир… Страх наводили на рыжих в тех землях – косой взгляд те боялись поднять. Кто не понравился чем – сразу в петлю на сук. И от лихости стали на шлемы цеплять ветви дуба горелые – мы, мол, такие – дрожите вокруг.

Зажурчала струя медовухи по чащам, наполнив их хмелем до верха.