…Но Буря Придёт

Он обернулся к владетелю.

– Сначала последние вести от фе́йнага Донег. Твой союзник хуч Товлэ сумел разбить дядю, захватив половину восточных уделов, но ранен был в битве, лишившись по локоть руки. С южными семьями он теперь взял перемирие на год, и быть может сумеет и мир заключить – если те их соседи, кто был за Шару́, не поддержат южан своим войском, желая обещанных прежде угодий востока. Ибо воинство их наводнило те степи, и война там горит с новой силой.

– Вот как… – Тийре задумался, хмуря лицо и сведя в размышлениях брови.

– Почтенный Дайдрэ сумел с ним найти речь по че́сти, и клятвенно оба они присягнули, что мир между нами на прежних условиях будет – и сможет сдержать тот их семьи от прежних набегов. Хуч Товлэ боится соседей, что были за дядю – и будет держаться союза с тобой, ожидая ответной поддержки.

– Рад то слышать. А есть ли известия с запада? Два дня как явились посланцы от Старого, а от А́ррэйнэ я две седмины не видел посланий, пока вёл своё воинство с отдыха.

– На то полнолуние был он за Хлидъярн – сумел разгромить два обоза дейвонов, что шли для поддержки их воинств на юге. Я слышал, Лев хочет достигнуть тех твердей, где Гунноры в осень собрали припасы, которыми будут кормить зимой воинство орнов. Для нас захватить этот хлеб он не сможет, так хоть бы сожжёт – если даст в том удачи Тинтрéах – и если сумеет отбиться от Ярнвегг.

– Лев сумеет! – уверенно вымолвил Тийре.

– Надеюсь и я. Ибо эти загоны удачно ведёт младший сын скригги Дейнова рода, без устали сидя у Льва на хвосте – тот, что Книжником прозван. Он же разит и все те наши силы, что держат часть твердей на Хлидъярн.

– Лев сумеет – я знаю, – опять сказал Тийре.

– Наверное. С лета он только одною войною живёт… – молвил Гайрэ сочувственно.

Фыркали сотни усталых коней в стане воинства, поедая овёс из мешков на их храпах. Гулко стучали секиры, с треском коля чурки дров доя костров, остря колья защитных рядов от врага, подрубая тяжёлое древо дуба к починке возов и полозьев обоза. Гремел молот из сложенной наскоро кузни и пело свой шелест точило, нарушая покой заиневшей от стужи равнины.

– На юге в уделах у Кромдех и Сле́ан волнения – от неурожая там начался голод, хлеб вполовину весь в чёрном рожке. Подати вызвали гнев, даже фе́йнаги ропщут.

– Да, наслышан уже… Послал Килуха с войском порядок там прежний вернуть. Дом Бранн верен нам, а иные семейства их так же там чтут – и не меньше боятся.

– Вряд ли справится быстро там Вёрткий… Как знаешь, у больхов началась война меж домами, в их ссору под осень вмешались ардну́рцы из Большого удела – и много воителей битых загонов бежали на север, пополнив ряды тех из кийнов, кто грабит друг друга и сеет раздор в наших землях… Сейчас там разбой и насилие, юг весь в огне. А на севере сам знаешь что – как отнял половину уделов союзных нам прежде диделисов новый вождь брузов, и едва не прибрал и владения Кроммах.

– Да чтоб эти беды все в бездну! И снова не будет мне во́йска в избытке, – Нéамхéйглах угрюмо нахмурился, пнув ногою сугроб, – а я думал, за зиму сумеем отбить снова речище Белой.

– Увы – так и есть… Но зато удержал Борна зе́мли, что были захвачены в прошлую зиму, и дальше за речище Быстрой дейвоны не вышли. Старик прочно осел в здешних твердях, возведя там и новые.

Скрипел зимний наст под ногами идущих, когда три абриса шли берегом к лесу, минуя застывший средь глади из льда спящий остров, чьи кручи вздымались над краем лесов точно шапка. Ломали лежавшие по́д снегом сучья копыта, когда скакуны брели подле хозяев. Всё ближе и ближе торчало из белых покровов обрыва уснувшее чёрное древо проросшей тут яблони-дички, упрямо взрастая из скудной и глинистой почвы, плетясь перекрестьями веток раскидистой сильной вершины ввысь к небу.

Тийре молча, сжав зубы внимал словам Килуха, просевая все вести из разных краёв через сито рассудка, отринув все чувства, возвеша́я их каждое – думая как быть, какие предпри́нять шаги. Все три года он через все силы – где как крушащий мельничный жёрнов, а где как тончайшее жало клевца – проникая сквозь земли врага, их загоны и тверди, стремился отвесть от уделов отцов их удар, самому атакуя в ответ и пытаясь отринуть ту мощь дома Скъервиров в их же владения, чтобы в собственных высеять злаки, собрать урожай, растить скот и ковать для воителей пики и стрелы с бронёй. Но всё время как будто заклятием неким все бедствия распри всё больше сверзались на Эйрэ – одно за другим – и тех новых врагов, что являлись как тени из мглы, приходилось сражать раз за разом, не ведая отдыха. Этой осенью жертвуя землями юга, что минувшей зимой захватил его друг своим дерзким наскоком, пришлось с ними расстаться лишь ради спасения севера Эйрэ, отбив натиск брузгов, и держать всеми силами зе́мли у меж с полыхавшими гаром раздора владениями больхов, куда точно стервятник к поживе уже набегали воители дома Хосров. Точно некий невидимый ливень всей силой смывал из-под ног те непрочные клади, что пытался возвесть он в стремлении к победе над недругом… битва за битвой, за месяцем месяц… Точно проклятье висело незримым им роком над домом детей Врагобойца – вымирающим, слабнущим с каждою жертвой из родичей, павших в войне – проклятье их предков, какое он сам вновь воздвигнул, вернул кровью Родри из мглы, раздувая то страшное пламя раздора – в котором не мог проиграть.

Но порою сложнее победы над домом дейвонских владетелей, что три века уже посягали на земли того нечестивого дара его ненасытного предка, прокля́того всеми – сложнее того было сыну Медвежьей Рубахи быть подле неё, его верной и любящей тени.

– А из дому с озера вести какие есть, Гайрэ? Как сам знаешь, не только мне воинство Конналов нужно… – Тийре на миг обернулся лицом к молча слушавшей Этайн, поймав её пристальный взор.

– Уж прости, что пять зим ты гонцом моим служишь по че́сти… – вздохнула дочь фе́йнага с грустью, в надежде взирая на родича, – есть хоть что от отца? Как он сам?

Гайрэ, хмурясь, пожал лишь плечами.

– Ты, сестрица, прости – и на добрые вести твои не ответил мой дядя… Видел я, по тебе он тоскует – но и слышать о дочери сам не желает совсем. И не знаю – рассудком стал слаб, как измучан весь хворью – или Гвенол им вершит, вливая хулу на тебя. Уж она-то вся злобы полна, не забыла сама смерти брата та старая сука, что ссорит семейство у нас изнутри…

Железный презрительно сплюнул на снег, хмуря брови.

– Уж подохла бы эта змея! – раскраснелась как мак вдруг в сердцах дочерь Кадаугана, обопёршись рукой на чернеющий ствол, замерев в кругу сбитых морозами наземь созревших тут яблок, как сок жизни алевших пятном на холодном убеленном насте под ногами у тени владетеля Эйрэ.

– Всегда была я к сёстрам и брату добра – но ко мне никогда её сердце не тлело. Всё наследье я брату отдала, чтоб по чести Деóртах стал фе́йнагом после – так и тут моей мачехе претит, что хочу быть я с тем, кто мне дорог…

– Уж прости, не желает отец тебя слышать, – вздохнул Гайрэ, – иной раз замыкается сердце как дверь, что и добрые вести его не раскроют. Ну а Гвенол лишь рада тебя потаскухой наречь, осрамляя средь фе́йнагов.

Он взглянул на сестру.

– А теперь уж распустит язык вдвое больше…

– Уж подохла бы эта змея… – тихо молвила в сторону Этайн, впившись взором в заснеженный сон берегов, так похожих на дом её рода – куда нет ей возможности встать на отцовский порог.

Нéамхéйглах заметил печаль своей тени и легко приобнял ту за плечи, притянув к себе женщину ближе.

– Хватит сердце на нитки мотать! Погоди – вот приедем в Глеа́нлох мы к лету, пусть увидит тебя твой отец по чести́, а не сплетнями Гвенол. Если зряч, то услышит он дочерь. Перебудешь в Аг-Слейбхе до Белтэ – а там…

– Даже думать не смей вновь, к горе чтоб меня отослать! – оборвав, твёрдо молвила Этайн, – не кобыла тебе я, чтоб в стойло меня загонять! Говорю: буду подле с тобой сколько нужно!

– Да Ард-Да́гдом клянусь – помутилась ты видно! Дом наш стойлом назвала… – насупился Тийре обиженно, – без хозяйки давно он стоит, лишь стараниями Айб там порядок хранится, как покинула Гвендолен гору с замужеством новым в дом Гулгадд, а почтенная Ронвенн скончалась весною последней из вдов… А я тут в каждой битве рассудок теряю от мыслей, чтоб с тобой ничего не случилось, как ты в стане всего в двух шагах от врага! А теперь… – он с укором взглянул на неё сверху вниз, – нам же скоро сражение крупное будет! Всё в переходах мы, в стужи и снег… Знай же меру, прошу!

– Кто же посмотрит тогда за обозом в бою – и за тобой, дураком подстрелённым? – вздохнула дочь фе́йнага Конналов, обняв сына Медвежьей Рубахи за шею, – может та Ольвейн, кою Конлойх всё в жёны тебе хочет дать? Если так то он жаждет два года – то чего же не здесь она рядом, и на ноги тебя не подняла уж дважды, как после ран ты был при смерти за год?

– Вот дала́сь тебе Конлойха внучка! – вспыхнул Тийре на миг, но утих, осторожно обняв её, – ты мне по че́сти жена… Прости, что не в силах и мне взять тебя по закону. Посильнее меня он… И то – упрошу я отца, дай в Глеа́нлох прибыть! Только нечего здесь тебе делать – пойми.

– До весны даже думать не смей, что тебя я оставлю! – несогласно мотнула она головой.

– Слышишь, Гайрэ – сестру твою на слове ловим! – обернулся владетель к Железному, уповая на то, что к словам сына дяди Этайн всё таки будет разумней.

– Да, сестрица – послушай меня уж хотя бы! К лету жарко тут будет, поверь – соберём мы все силы, чтоб суметь наконец преломить войско ёрла в бою. Ну не место тебе тогда будет в выправе! – поддержал их владетеля Гайрэ, – что же противишься ты, словно впрямь повитуха тебя уронила! Набыла́сь ты тут – хватит!

– Да не дура я, Тийре… Тебя покидать не хочу – вот и всё лишь. Много крови прольётся, всё вижу – и с тем за тебя и боюсь, что не всякий раз быть смогу подле… – по замёрзшей щеке Этайн тонкой струёй побежала слеза, – раз отец меня о́тторг – хоть бы ты не гони меня прочь…

– Вот дурная же ты! Не гоню я тебя – за тебя лишь боюсь. До весны будешь рядом – именами всех Трёх поклянусь – так и будет! А потом…

– Не клянись лучше, Тийре, чего сам ты не в силах предречь. Будь что будет… – вздохнула дочь фе́йнага Конналов тихо, и взглянула на сына Медвежьей Рубахи, какое-то время безмолвно застыв.

Она помнила то, что свой выбор сверши́ла. Что суде́б и проклятий таков тяжкий рок – не отдав что дороже всего не получишь порой избавления – только так лишь бывает под солнцем, пока стоит мир… И порой отдают не одни только те, кто несёт эту кару – но и те, кто в том трижды быть может невинен. И дочерь Кадаугана сделала то, что должна была.

– Я сказать тебе что-то должна, Тийре…

– Что? – он ласково обнял её, прижимая к себе с осторожностью.

– Если нужно для мира меж кийнами, чтобы не рухнул твой дом – можешь взять себе Ольвейн в супруги. Примирится с тем сердце моё…

– Да ты что ли когтёвника съела?! – поразился услышанным Тийре, схватив её за руку, – что же такое ты говоришь, Этайн? Да плевал я на Ольвейн ту вместе со всеми семействами! Ты…

– Не слепая я – вижу, что многие фе́йнаги ждут от тебя, чтоб законными были наследники в доме у Бейлхэ… Пусть так будет, раз нужно для всех… раз стать я женою по праву не в силах тебе.

– Да чего же ты придумала, Этайн… – сын Дэйгрэ не мог найти слов, так и стоя в молчании, ошеломлённый.

– Напиши уж Безусому – пусть готовит ту свадьбу. Пусть так будет, раз нужно…

– Что же ты говоришь… – сын Медвежьей Рубахи стоял онемевший, еле шёпотом вымолвив это.

– Не обманешь судьбу – так я знала с начала. Устала я тщиться её преломить. Напиши… Пусть так будет, раз нужно…

Гайрэ, сжав зубы, взял в руки узду и беззвучно стал следовать к стану – не желая быть третьим при том разговоре владетеля с тенью его – столь тяжёлым и горьким, что вздрогнуло сердце и у Железного. Не спросил он о Лу́айнэ даже у Этайн, сам не зная как свидеться с нею, что той даже сказать… Из всего дома Конналов он лишь остался среди сыновей кроме юного сына их фе́йнага – и как слёзно просил и сурово грозил своей волей отец, должен был уже думать о том, чтобы взять себе в жёны достойную деву из доброго рода, а не плесть себе жизнь с недалёкою этой молочной сестрою их Этайн – как должен…

– Что же ты делаешь, Этайн… – произнёс сын Медвежьей Рубахи негромко, не в силах сказать ничего – и бессильный что сделать.

Ветры выли над кручей, пригибая к земле чернолесье. Спали в тверди покро́ва застывшие воды, хороня в глубине подо льдом мелководья с вира́ми – и подобно зиме так же прочно запрятаны в сердце людские чаянья с надеждами были, что как хрупкая ветвь гнулись силою бури живым неподвластной…

Зимние вьюги в четвёртый раз на его памяти заметали дворы и проезды Высокого Чертога и Верхней укрепи. Попрощавшись со скриггою Скъервиров и иными владетелями Гераде покинул завершившийся долгий Совет, по просьбе Сигвара вновь собираясь отправиться со спешными делами в союзные им уделы Прибрежий, куда ещё не дотягивалась властная рука Владыки Моря – рука его наследника древнего народа А́ргвидд-Мар Ро́йга Твёрдое Колено из Утир. Чем больше ослабевали Скъервиры, тем больше сил набирал тот, пока ещё на словах оставаясь сторонником Стола Ёрлов, но тем не менее собирая вокруг себя всех скригг семейств Запада и иных там уделов, недовольных владетельным домом.

Бушевавшая вьюга тут же принялась заметать им оставленные на ступенях нечищеных лестниц следы, когда Гераде спускался из верхних покоев Хатхáлле вниз в спящий стерквéгг, направляясь домой. Как бы не желал Сигвар не отпускать столь им ценимого за верность с умелою службою Храфнварра далеко и надолго от Высокого Чертога, но и он был вынужден всё чаще отправлять своего столь успешного в переговорах десницу в далёкие выправы по союзным им землям преданных дому ёрла семейств и тем больше колеблющихся. И на этот раз в канун зимнего празднества Долгой Ночи и Рождения Солнца тот был вынужден снова седлать скакуна и сквозь снега и метели отправляться в дорогу на запад.

Гвенхивер сидела подле кроватки со спящими дочерьми, и негромко напевая что-то неторопливо вышивала недавно скроенные им, сыну и мужу одежды. Натянутая на пяла ожидала своей очереди не вышитая ещё тонкая ткань её вечных трудов, и лишь многоцветие нитяных клубков в коробе показывало, сколь много работы предстоит нынче сделать супруге Прямого.

Да на швейном столе средь полотнищ и ножниц давно остывала резная точёная чаша для жертвенной крови – незримый след явленных женщине скилити свыше – тех знаков богов, что ей были даны прорицанием.

– Ты снова нас покидаешь? – спросила она мужа, прижавшись к нему всем телом, позабыв свои иглы и нити шитья, когда отряхнувший с себя снег Храфнварр повесил у горячего очага сырой меховой плащ и крепко обнял супругу.

– Ты и впрямь зришь сквозь мглу… – удивлённый её прозорливостью он погладил рыжие пряди волос на лбу Гвенхивер – затем рука игриво скользнула на шею жены и ещё ниже.

– Хранят меня боги быть зрящей… Я не хочу потерять вас! Не хочу тебя потерять… – она так взволновалась, что даже не отозвалась на его дерзкую ласку.

– Тут и не надо пророчицей быть, чтобы зрить наперёд – что чем чаще я покидаю с делами Хатхáлле, тем всё хуже идут дела Скъервиров… – усмехнулся Прямой, не убирая ладони с её высокой груди под округлым вырезом платья, – Сигвар отправляет меня с важными делами в Ве́стрэсъёлхёфне и по прочим уделам Прибрежий, и раньше следующего полнолуния вряд ли удастся вернуться. Да ещё и такая погода – суховей из Ардну́ра на всю эту стужу!

Она обвила шею мужа руками, прильнув к нему ближе.

– Проклятые снеговеи… Вновь все дороги твои заметут, чтоб подольше тебя не вернуть ко мне. Ненавижу твои я выправы…

– Ревнуешь? – усмехнулся он хитро, так и не убрав своих прикасавшихся к ней с лаской пальцев, что уже расплетали завязки её аксамитного платья.

Она несогласно мотнула головой, взирая супругу в глаза.

– Боюсь за тебя…

– Зря страшишься – не чужие края, а Хатхáлле мне будет могилой, как чую я. Ведь и ты это зрила не раз, как и старая Соль – давно знаю…

Она вздрогнула, глянув на стылую чашу – что опять был дан дочери Ллугайда прежний ответ – всё лишь в смерть для него вели двери. В двери, что подле неё лишь…

Храфнварр на миг замолчал, глядя в глаза жены, видя там страх – и затем усмехнулся, прижав ещё крепче к себе.

– Но не держи тревоги, Гвенхивер – на дворе сейчас ночь, и в такую вот бурю я точно уж буду седлать не коня…

Он с лёгкостью подхватил зардевшуюся жену к себе на руки и по-мальчишечьи дерзко дунул на вмиг затухшие огоньки светильницы, направляясь в соседний покой к их расправленному ко сну ложу.

Когда за Прямым и присутствовавшими на совете скриггами из верных ёрлу домов Средних Земель и Юга закрылась тяжёлая дверь, в остывшем покое остались сам Сигвар и его старший из отпрысков. Отец и сын сидели напротив один одного за накрытым столом поздней трапезы.

– Так что ты хотел мне сказать с глазу на глаз, отец? – спросил у родителя Горм – завидев, как тот отчего-то молчит, задумчиво переставляя точёные о́черти разных воителей со зверями на клетчатой чёрно-белой доске – дивной мудрой игре для богатых умом, некогда пришедшей в дейвóнские земли из дальних уделов Ардну́ра. Белые были искусно выточены из светлого бивня морского зверя, а чёрные из потемневшего за века в океане морёного дуба. Сигвар вёл бой за светлое воинство, неторопливо выводя на поле сражения заго́н за заго́ном. Чёрное воинство было едва различимо в полумраке слабо освещённого покоя – очерти пешцев, всадников, укрепей и зверей с ратоводцами еле угадывались человеческому взору во тьме. Сделав удар своего войска Коготь продолжал сражение со стороны противника, перемещая два воинства с поля на поле – и друг за другом из жизни во мглу уходили воины стакну́вшихся в битве владетелей.

Когда Горм уже было решил, что отец до забытья весь увлёкся игрой, и собрался покинуть покой следом за остальными гостями, Сигвар негромко заговорил, не подняв головы и продолжая двигать очерти воителей по разделенным резью их меж цветным клеткам – уделам их поля тянувшейся распри.

– Почтенный Эрха из Дейнблодбéреар – пусть и никогда не было прочного мира меж нашими орнами – бывая в Хатхáлле с делами страны и семейств часто сиживал подле меня за этим поединком без крови. Один из немногих среди дейвóнских старейшин и свердсманов, кто умел превосходно играть ещё старым ардну́рским способом, намного более сложным нежели принятый здесь – не было в том ему равных, тем более лучших. И в последние годы он часто говаривал мне, что страшится неведомого – того, что прозримо не даже прозорливейшим из людей, а одним лишь бессмертным богам в их непознанных помыслах…

– И что всё это значит? – пожал сын плечами, не понимая столь витиеватых речей от отца.

– Вот и мне порой кажется, что я так же тщетно пытаюсь сражаться с их нами непознанной волей, пытаясь спасти наш дотла догорающий орн и его власть над всеми дейвóнскими землями…

– Ну чего уж? Год-то был в целом удачный – часть юга отбили мы осенью, увязли их воинства в битвах на севере с брузгами… Наступ Льва с севера тоже отбили. Ещё пара серьёзных побед – и их арвеннид вынужден будет пойти на уступки, склонясь к переговорам. Ты считаешь, что боги от нас отвернулись? – спросил отца Горм, отставив нетронутый кубок вина.

– Боги… Боги верно слепы и безразличны к их детям, сын – как мне видится спустя всё прожитое и узретое. Не они – лишь мы сами проклятья свои порождаем – и смерть нашу сами несём на себе. Ормхал пуст – вся тьма в нас, в сердце каждого…

Взор его снова вернулся к доске для игры.

– Жизнедавцы как будто смеются над нашими замыслами и делами – и моими тем больше. Или направляют в иной бок их собственной волей – или лишь свысока наблюдают над всеми людскими пороками и страстями, что клубятся у смертных в сердцах, заставляя тех самим творить все их мерзости злу лишь на благо… всё плетя на свой лад и рвя нити событий. Что бы я ни пытался, куда бы я не направлял наши силы, стремясь всё прозрить наперёд – всегда же всему вопреки слепым случаем, сильною волей иных или вмешавшимися людишками со стороны происходит обратное…

Сигвар в безмолвии лицезрел сражённые противником очерти белого воинства, лежавшие мёртвыми тенями тел вне просторного поля их распри, и рука скригги Скъервиров скользила над каждой из них по одной, припоминая все сверзшие тех роковые события прошлого.

– Новый, на две головы более опасный áрвеннид Эйрэ… Страшнейший из вражеских ратоводцев, какого мы только могли опасаться… Гибель ёрла и стольких мужей в нашем орне… Предательство Виганда… Распря среди племён Травяного Моря… На беду нам воссевший в Прибрежьях владетелем Ройг…

Пальцы его на мгновение застыли над пешцем, поражённым в начале сражения и не дошедшим до дальней черты главных вражьих уделов, где он мог бы при должной удаче обернуться там в нового предводителя воинства.

– Да ещё эта алчная сука Трюд… В тот час, как я был сам без чувств от той раны, изгнала из Винги несчастную Альду. Тянула девчонку за волосы до самых ворот из Хатхáлле, змеева баба…

Он задумчиво глядя на пешца поворачивал в пальцах его ярко-белую резь боковин, истово желая поставить того на доску – и не в силах исполнить то в жизни.

– А она ведь и вправду носила дитя ёрла Къёхвара – уж не слеп был я сам, как и шепнувшая мне тогда старая Соль и не видевшие две луны её крови в одеждах служанки. Дочь Ульфсхофуда могла бы нам дать здорового наследника Стола Ёрлов, раз сам Вигар столь слаб. Где теперь она, в коем краю? Даже если жива и добралась до отчего дома, как уверял меня зрящий то волей богов прорицающий Свейн – то все земли Фрекиров давно под владычеством áрвеннида – и теперь вдалеке дитя Альды уже бесполезно для Скъервиров…

– Ужель ты надеялся, отец, что смог бы сделать её ребёнка без брака законным и признанным всеми семействаамиёрлом? – усмехнулся Горм, вновь наливая в кубок вина из витого сосуда.

– И смог бы, сын – в то самое время, как была она здесь. Разве не было в нашей истории подобных владетелей, что вершили уделами Дейвóнала́рды не хуже рождённых в законном союзе?

– Тебе то виднее – не горазд я читать о минувшем. Это Ульфу милее страницы, а я больше сподручен с клинком, – Горм усмехнулся, поигрывая пальцами правой ладони по навершию кроволивца в ножнах, –зрится мне, для семейства теперь это больше даст проку, чем мудрое книжество. Вон – у Бурого сын позабыл про познания, едва Распря взгорелась в тот год – а ведь книжник же был чище Ульфа, как молвят! И славы собрал он теперь больше прочих – раз ты даже любимую Гудрун готов ему в жёны отдать.

Сын умолк на мгновение.

– Ты же меня при себе на цепи будто держишь…

Уголки губ у Когтя слегка приподнялись в усмешке.

– Не всегда слава с властью идут по пути – сам однажды поймёшь это, сын. И разве лишь только мечом я собрал всё могущество нашего дома?

– То тебе уж видней, за что в голос хуля́т нас все старые орны, торгашами давно нарекая.

– Пусть хуля́т, то лишь пыль на ветру… Смог бы и то сделать, сын – не без книг и законов со словом. Скригги старых родов все залились бы желчью, вопя о позоре – тогда как среди их же домов этих пятен как шкура у рыси – они, судящие лишь по крови, а не по уму и способностям… Но и они бы склонились передо мной, лишь услышав тут звон серебра, уповая на нашу поддержку, или от страха – а иные кто поумнее признали бы меньшим из зол, чем грядущая смута за власть, что губительно всем в час раздора с могучим соседом.

– Любить тебя никого не заставишь, отец, – Горм отпил из кубка, пристально взглянув на родителя.

– Располагаю к себе я и сейчас ещё многих людей, как сам видишь. Любила меня первая моя супруга Сигла, кого и двоих наших чад столь лавно я оплакал в час чёрного мора – и ваша с Ульфом мать меня любит, сын.

Он умолкнул на миг, как-то насмешливо глянув на парня.

– А что насчёт того, что любовью зовёшь ты, Горм – то щёлкни я пальцем, как любая из служанок Хатхáлле разденется передо мной донага. А уж если нахмуриться в гневе – то верхом вытворять там такое начнёт, чего ты со своими девками даже не видел – если бы мне это было так нужно…

– Даже Прямого жена? – вдруг усмехнулся сын дерзко.

Сигвар долго и пристально смотрел старшему отпрыску прямо в глаза, хмуря брови. Затем вытянул в сторону Горма раскрытую правую ладонь.

– Этой рукой было убито чужими ножом или ядом стократ больше врагов нашего дома, чем ты оседлал девок со всеми друзьями… Тысячи свердсманов пали в поддержанных ею войнах, десятки гéйрдов и укрепей сгорели дотла во имя могущества Скъервиров. А живи я устоями предков, мстя всем обидчикам нашего дома как те северяне, огулом – то половина семейств уже была бы вымершей, обратились бы их имена в серый пепел. И не зря меня многие змеем считают, опасаясь лишь шороха этих вот пальцев, моего только взора страшась…