…Но Буря Придёт

– Нет, не слыхали. А что там хоть было-то?

– Ну-ка поведай нам, Хъярва, раз речь ты заплёл!

– Так слушайте… Эса сын Рагни из Къеттиров вёл людей в бой под вóроньим стягом багряного цвета, подобного крови. И та первая хéрва, над кем вился в битве его доблестный знак, всегда побеждала любого врага, сметая а́рвейрнов точно траву – пусть даже их вёл сам Каменная Рука, чтоб его Хвёгг вечно грыз… Но всякий раз тому воину, кто нёс этот стяг, суждено было пасть – от меча ли, копья или пущенной слепо стрелы. Верно сам Всеотец даровал тому древку приносить в любой сшибке победу – взамен забирая себе жизнь своих стягоносцев. Таков был дан жребий богов – и всякий был рад идти под Блодбóрди багряным полотнищем к славной победе… но все мужи боялись взять его древко в ладони в ожидании неотвратимой и уконованной им гибели – даже самые храбрые и отважные.

– Так то был стяг битв, осенённый самим Всеотцом. А с этою девкой как быть?

– Верно и на ней незримо лежит рука жизнедавцев. Вспомни хотя бы, чьё имя несёт она.

– А что с того, с имени? – пожал плечами какой-то молодой копейщик, – имя как имя для девки, пусть и редкое нынче. Мою бабку так звали, прими её душу Дарующая…

– Тень Майры, – с почтением тихо промолвил, едва ль не шепнул то десятник, – тень Её – Великой Богини.

– Так и что? Майра – да кто она?! Ну насмешил, Хъярва – бабьи байки Помежий нам на уши сеешь… – хохотнул кто-то из воинов старше годами.

– Дурень набитый ты, Горм! – сурово окрикнул десятник, – огузки вместо ушей у тебя не иначе, раз старых преданий не знал… Верно, забыли уже все, а мужи вперёд баб и подавно, что Майру в древности чтили не меньше, чем самогó Всеотца – Её, Великую Мать. Теперь она, верно, лишь жён опекает и даёт им детей – а вот в старые времена… – Хъярва назидательно поднял ввысь указательный палец, – …как сказывали прародители, она была Матерью всего сущего – дарующая жизни и отнимающая. Приносила не только лишь лад и любовь, но и безумие с яростью – а у женщин они от сотворения мира всегда неимоверно сильнее, чем у мужей. Была она сама вечная круговерть, хозяйка Жизни и Смерти, Начало и Конец, Мир и Война… Водном обличье сплелись воедино прекрасная дева и свирепая убийца, званая прежде всех нынешних имён Рангъя́рна – Хищница.

Мы – мужи, воины – стали почитать Отца Битв, Останавливающего Взором Сердца сильнее, нежели её, и нынче совсем позабыли о грозной Богине. Но сейчас верно сам Всеотец не желает или не в силах помочь нам направить железо против врага, раз в обличье этой девы – а ведь она дочь прославленного Конута Крепкого, чистая кровь самогó Дейна – в ней к нам тенью пришла сама Майра в своём страшном тёмном обличье. Вот как мне кажется дело тут с ней…

– Ну тебя, Хъярва! Воду ты языком только мелешь! Какая она тебе Майра? – возразил скириру ещё один несогласный с его словами.

– А Её знак на ней ты увидел в тот раз, Фреки? – резко указал перстом на оспорившего его слова старый десятник.

– Да мало ль что вышло там? Попал девке на голову пепел, и всего-то! Я тоже был в саже весь по уши, как упал на кострище, морду чуть не обжёг. А ты уж Рангъярны там знак увидал с перепугу! – отозвался вновь Горм, – брехня это всё!

– А ты если словам моим веры не держишь – так в бою в другой раз стань сам подле неё, и проверь… – скирир сурово поглядел на споривших с ним, указав рукой на видневшуюся далеко впереди среди конного строя женскую стать, скакавшую верхом на рыжей кобыле подле их молодого кóгурира – на ту, о ком они только что говорили.

– И стану! Вот в следующей сшибке и выйду – и класть я хотел на сказания ваши! – с горячностью молвил им Горм из Бирксведде.

– Эй – ты это, иди, раз желаешь – но только сперва мне должок возврати! – в их перепалку вмешался ещё один воин, – ты мне с той весны за коня десять хрингуров должен, коль что…

– Так на осень условились прежде же, дурень! – вспылил Горм, – я что – слов не держу?

– Слушай – мужик ты могучий, сражаешься славно – но Хвёгг оно знает как будет назавтра… С вдовы твоей что ли на печке их взять потом платой? – гоготнул собеседник беззлобно. Окружавшие их дружно заржали со смеху.

– Тьху на вас, дурачьё! – сплюнул Горм себе под ноги злобно, – только тронь мою Асгрейн – из Халльсверд достану, чтобы уд твой на десять узлов завязать!

Но рваться вперёд прекратил.

– Так или нет – но то, что эта дева едва не сразила своеюрукойдаже Убийцу Ёрлов, а потом и осталась живой после года неволи с побегом, и не боясь смерти идёт в бой с мужами её орна… и бьётся не то что не как баба, а вообще не как человек – неспроста ведь такое. Всегда где она – там и наша победа. И вражье железо её не берёт даже, пожирая идущих за ней. Верно сама грозная Майра в её обличье тенью идёт оземь с нами…

Всадники продолжали двигаться молча, и закованный в сталь их загон в сопровождении тянимых быками тяжёлых хендску́льдрэ и возов с припасами словно живая река извиваясь змеёй уходил на восток, минуя леса и луга, торными путями или через голые пустоши – как лежал прямой путь – к грядущим сражениям и победам.

Дочерь Конута правила Огненной, направляя кобылу по пыльной дороге вперёд вслед за дядей и братом. И лишь краешком уха ловила обрывки их речи, внимая скорее не ей, а порывам трепавшего строй их загона ленивого ветра, освежавшего воинство Бурого в долгом пути под палящим полуденным солнцем.

– Не поеду, отец.

– Нет, поедешь. Так нужно…

– Вот ещё! Одно дело война – но уж нет, тут к чему нам и Скъервирам быть в одной упряжи?

– Времена таковы. Всё меняется в мире. Да – дома́ наши долгое время противники, много багрового про́лито было в веках в час раздоров и войн между нами… Но так надо.

– Всё равно не поеду, отец. Не заставишь.

– Ты не мальчик уже, сын. И должен понять, что порою так нужно… Ты теперь возглавляешь Железную Стену, стал лучшим из всех ратоводцев дейвонских земель… и ты сын мой – последний в роду моей крови. Нельзя жить лишь войной, и как ты вечно быть впереди, быть на том острии подле смерти. Я отец не из лучших был – знаю…

– Для меня ты был лучшим, – перебил его сын, – и таким и останешься.

– Тогда должен меня ты понять, что дурной лишь родитель не стал бы заботить себя своих чад добрым будущим. Сколько будешь один ты, лишь случаем редким чью дочерь какую на сене валяя, что летят на тебя, победителя, словно те мухи на мёд?

Парень внезапно рванул на себя шнур поводий, застопорив ход скакуна и застыв точно вкопанный. Подле сына встал Доннар – и путь, перекрытый конями двух вершних, встал колом. Точно льдины в потоке разлива вокруг вырастающей со дна скалы, мимо них боченясь и дугой обминая их медленно плыли повозки, наездники, пешцы, тяжёлые снасти осадных возов.

– Лучше так – чем кого вдруг овдовить бояться… – резко, тихо, вполголоса бросил отцу он, умолкнув – и какое-то время стоял не промолвив ни звука, упёршись глазами в черту небокрая. Бурый так же молчал, ожидая слов сына.

– Всё равно не поеду. Я что – жеребец, чтоб меня как к кобыле на случку тащили?

– Не дерзи, сын – тебе-то совсем не к лицу говорить так о деве, – нахмурился Бурый, – да и разве тебя кто в святилище тянет насильно? И к тому же ей только пятнадцать лишь в зиму исполнится, рано о чём-либо думать всерьёз. Но приехать в Высокий Чертог увидать её, встретиться, поговорить – что такого дурного в том? А там сам ты решишь, что вам лучше…

– Хорошо… – бросил Айнир, нахмурясь, – может к концу Долгой Ночи, или в зимы середину, как не будет выправ…

Доннар насмешливо хмыкнул.

– В зиму́… Разве едут знакомится с девой в мороз с непогодой и слякотью? Осень, как в золоте с алым деревья – вот час, когда нужно то делать, сынок…

– В осень дел будет много. Даст если то Всеотец, отобьём может даже Бирксведде – или хоть бы тот Бейкифъя́ллернгéйрд. Должен быть я со своими там, дело своё исполнять, а не тратить свой час на вот это…

– Будто то без тебя не осилят иные, вести войско к югу и бить неприятеля… Поедешь. Так нужно, сын.

Младший молчал, хмуря брови – без движения сидя в седле как влитой, уперев взгляд вперёд к небокраю.

– Мы ведь с матерью вашей помимо желания встретились, волей родителей будучи сведены к браку. До того я мечтал о другой из девиц, к ней стремил свою душу… Но сумели мы с Асгрейн найти свою нить, научились друг друга любить, уважать, жить по сердцу. И ты сможешь, я знаю. Тем больше… – Доннар осёкся, как-то насмешливо глядя на сына.

Айнир пришпорил коня, подстегнув его шнуром поводий. Следом за ним коня тронул в дорогу отец – и огромный поток их загона опять разровнялся по глади дороги, съезжая с обочин.

– Ладно. Какая она? Ты хоть видел?

– И даже с само́й говорил, как дела́ обсуждал я у Сигвара вечером.

– Ну и как?

– Как и ты. Каким был до войны.

– Что – такая, же дура? – ухмыльнулся насмешливо Айнир.

– Знаешь – умнее тебя уж тогдашнего точно. А быть может и нынешнего… – Доннар взглянул на того укоризненно, смолкнув на миг, – живая, весёлая, не по годам рассудительна. Ты бы нашёл с Гудрун общий язык.

– Ладно, – с кислым видом кивнул отцу Айнир, – хоть будет возможность в хранилище книжное их заглянуть. Говорят, там при Скъервирах собраны были труды всех времён всех земель и народов.

– Значит понял, где сможешь скорее её отыскать… – Бурый хитро прищурясь похлопал его по плечу, устремляя коня чуть резвее.

Айнир хмыкнул насмешливо, тоже ускорив коня – но во взгляде его что-то вдруг потеплело. Он внезапно припомнил тот вечер, как с дядей и Бундином он и отец провожали их старого скриггу в Высокий Чертог и обратно – ту кудрявую резвую девочку в рыжем каштане волос, что смеясь показала ему там язык, пробежав по стене на закате. Теперь годы спустя каковой она стала взрастя, повзрослев, став уже не тогдашним ребёнком, а девой?

Вилась горькая пыль вдоль обочин дороги. Звонко резал слух тысяч людей громкий голос попавшего где-то под тучами жаворонка. Грохотали железо, тяжёлою поступью ног и копыт с ободами колёс сотрясая простор над равниной вдоль речища Илистой.

– А что было дальше с Кровавым тем стягом, почтенный? – вдруг нарушил молчание один из молодых мечников, сравняв кобылу с гнедым скакуном десятника.

– А дальше… – старый Хъярва на миг приумолк, – …дальше, в одной безжалостной битве, когда очередной нёсший стяг пал сражённый нашедшей его сердце вражьей стрелой, Эса приказал другому воителю взнять их знак ввысь. Но никто из сражавшихся подле мужей не решался взять в руки то роковое багряное древко, приносящее победу и гибель единочасно. Все точно малые дети бросались прочь не взирая на грозные приказы их кóгурира, даже под его угрожающим карой мечом – уж лучше на строй рыжих с секирой рвануть, чем неминуемая никак верная гибель. Орали ему: «сам неси свою палку, трусливый – раз победы так жаждешь!» А враг тем часом стал теснить дейвóнов, обрушивая их копейный строй – и разлютовавшийся Эса сам взял в руки упавший на землю Кровавый стяг Къеттиров, кинувшись в самую гущу кипевшей там сшибки.

В том бою он и пал сам сражённый железом, порубленный вражьими секирами на куски вместе со своим знаменем ворона, которое с тех пор утратило этот страшный дар вести войско к победе. Вот и всё как там было тогда – так мне дед, тех событий свидетель, рассказывал…

Десятник умолк, подстегнув коня поводьями, и на ходу отпил пару глотков воды из висевшего у него на поясе деревянного бутыля, утоляя жажду и облизав пересохшие за долгую дорогу пыльные губы.

– А что же тогда с этой дочерью Стерке? – опять спросил мечник.

– Так она ведь и есть тот живой божий стяг неиначе, который ведёт нас на а́рвейрнов и приносит победы… Клянусь Всеотцом, мы доселе ни разу не одерживали верх с той самой проклятой выправы на Аг-Слéйбхе. Два года одни лишь утраты нам жребием были – а тут сразу успех так пошёл…

– Верно, старшой! – поддакнул тому кто-то из десятины, – теперь впрямь удача вернулась к нам с нею. Уже вторая большая победа подряд нам над рыжими выпала – а ещё сколько верно их будет!

Хъярва вдруг отчего-то нахмурился, пристально вглядываясь вперёд в видневшуюся посреди скакавших там их предводителей из Дейнблодбéреар женскую стать на покрытой попоною рыжей кобыле.

– Так оно так может быть… – буркнул негромко десятник, – но только гибельный это стяг – для всех тех, кто с ней рядом в сражении оказывается. Она словно на смерть каждый раз того жаждучи рвётся – вот только Шщар к себе в норы отнюдь не её, а других пожинает без счёта.

Он помолчал, неотрывно взирая на женскую стать впереди их заго́на.

– Много смертей принесёт она близ себя…

Войско дейвóнов неумолимой стальною рекой как поток её быстро текло на восход, неся на пиках со стягами ворона над полыхающим солнцем чаяние новых побед над врагом, смерть и голодное пламя пожарищ. Сыны Всеотца пробудились, воспряв от последних двух лет поражений, и верно сам останавливающий взором сердца Отец Битв вдруг очнулся от сна в своих дальних небесных чертогах, взалкав свежей браги из жил и сердец павших воинов.

Грядущие битвы и наступы ждали их всех впереди – и они, веря в несломимый дух Дейна, с тем большей надеждой взирали порою на женскую стать подле их предводителя Доннара Бурого, словно там узревали саму ТеньЕё – незримо идущей в обличье смертной дочери Конута – тень грозной Богини, ведущей дейвóнов с союзниками на грядущий всем вóроний пир.

Промозглый, студя́щий все дождь моросил уже третью седмину. Раскисшие пустоши, мокрые лапники голых лесов, почерневшие жухлые травы. Холод, сырость, короткие дни без единого блеска живя́щего света на сером безжизненном небе. Осень шла над землёй.

Человек в верховнице из кожи сидел на коне, не взирая на лившийся дождь, и наблюдая за пустошью в чёрных оголенных зарослях низких кустовий грыз кус сиверины, посыпая тот прашью замешанной с травами соли, уже отсыревшей и плотной, макая свой палец в мешочек на поясе. Подле него в это время встал конь с другим всадником – залитым грязью, набросившим на плечи плащ из шкур волка оголенной кожей наружу.

– Как с-собака з-замёрз… Буб-бенцы прямо вж-жало м-меж ног…

– На, поешь, – протянул первый новый кусок солонины товарищу. Тот, голодный, как волк, жадно впился зубами в еду.

– Как ты, Дайдрэ? Что выведал там?

– За р-рекой мохнорылые, вершний. Единственный мост с переправою держат, ушли на т-тот берег.

– Сколько их?

– Да все пять сотен. Обоз в семь десятков возов, п-половина их конные.

– Чьи там люди?

– Из Ёрваров, Гунноров данники, пара загонов Сторгейров.

Всадник умолк, глядя вершнему прямо в глаза.

– И кого ищешь – там тоже. Загон его с Фийны людьми вчера бился, пока не ушёл вместе с прочими за реку.

– Точно? – Картавый одёрнулся, вздрогнув, – Коттур здесь? Из Бергейров тот самый?

– Видели стяг его – белое древо на алом, поросшее копьями вместо ветвей. Коттур Хвиттэ, иного там нет.

– Поднимай людей, Дайдрэ. Выходим.

– Помутился ты, вершний? – помощник одёрнул того за рукав, – Фийны люди вчера через брод еле-еле сумели вернуться до ливня – и то по горлянку в воде ледяной полуплыли. А теперь там и конь не пройдёт, как налило за ночь и всё утро!

– Где второй брод? Далеко?

– Да он топкий, в илу!

– Мост возьмём.

– Да опомнись ты, Родри! Там же пятеро сотен дейвонов, а мост как стерквегг укреплён! Расшибёмся так в кровь, все поляжем… И овса для коней не осталось. До морозов ты берег тот взять не сумеешь никак.

– Сумеем.

Дайдрэ утихнув взял вершнего за руку, стиснув ладонь – ледяную от холода.

– Тебе бы поспать, отдохнуть. Ты три дня из седла не вылазил, уже месяц не мылся– как и все остальные. Не взять мост нам, смирись. Не сейчас.

– Они там. Сердцем чую…

Больше их вершний не вымолвил Дайдрэ ни слова, и помощник безмолвно поехал к их стану – сушиться у дымных костров их едва тлевших дров в эту мрачную сырость предзимья, поесть и согреться, дать отдых коню. А их старший из дома Маэннан подобно безмолвной бесчувственной глыбе стоял среди поля – стянув наголовник и шапку, застыв под дождём, точно вовсе не чувствуя холода – и взирая на север в тьму сумерек, где за пустошью близко лежала река, чьи взмутнённые воды как чёрная бездна неслись на закат, рассекая их судьбы как острый и жалящий нож.

По бесстрастному точно железная маска лицу сына Довара струями быстро сочилась вода не стихавшей, студя́щей всё мороси, раздувавшейся в дождь всё сильнее.

Но вода была горькой, солёной.

ГОД ТРЕТИЙ "…ПРОКЛЯТИЕ ТРИЖДЫ ТОБОЮ ЗАСЛУЖЕННОЕ…" Нить 20

В многочисленных битвах завершился тот кровопролитный и безжалостный третий год лишь разгоравшейся жаром сражений войны… Кровь кипела неугасимоюяростью в жилах людей, и продолжая свой бег застывала на лезвиях смертью рассёкшей их стали, разбры́згами алого цвета их жизней стекая из трещин разрубленной плоти в холодную белую ткань первых зимних снегов.

ВедомыеЛьвом конные тысячи Стремительных Ратей без жалости сокрушали дейвóнский север и красилиреки кровью врага, пеплом пуская твердыни и городища, выпалив край едва не до стен ходагéйрда. Лишь мужество воинства Храфнварра Гераде, укрепившего всю округу засеками и удержавшего ближние подступы к Винге, и так и не взятый с наскока оплот у Высокой Дубравы спасли ходагейрд от падения – вынудив Аррэйнэ вновь отступить, не имея надёжного тыла и нужных снастей для столь долгой осады сильнейшего города запада.

Прочие силы Эйрэ во главе с Борной из Бранн и самим áрвеннидом теснили врага на прямом пути к Винге, осадив неприступные прежде тверди Хлидъярн и взяв где боем, а где подкопом с огнём добрую половину из них.

Не бездействовал в это вот время и недруг владетеля Тийре. В это самое время пополненные пришедшими из-за Каменной Глотки ардну́рскими наймитами из Ж'айш-арамли́ прочие воинства юга выступили против тех бунтовавших и отпавших в открытую Вольных Городов, кто не подчинился требованию Скъервиров сдаться – поддержанные поколебавшимися и вновь присягнувшими Винге семействами, получившими тем щедрый кус от уделов сражённых соседей. Одновременно и кóгуры Доннара Бурого вновь отбивали уделы дейвóнского юга, возвращая себе гейрд за гейрдом, давя сталью копыт строй врага и выворачивая с корнями огороженные частоколами и срубными насыпями возводимые укрепи а́рвейрнов как хрупкие птичьи гнёзда, сминая сопротивление и сея страх. И имя Богини-Убийцы, тенью своею идущей там оземь подле смертных людей в женском облике всё чаще звучало теперь не только в Дейвóналáрде – как и само имя той, кого нарекли Её Тенью…

Сама же Майри из Дейнблодбéреарзнала одно – рано или поздно, но смерть однажды настигнет её. То неистовое безумие, в которое впадала она перед каждым сражением, в один день приведёт дочерь Стерке в бездонные ямы костей Собирателя Мёртвых, избавив от столь ужаснувшего сердце ей рокового познания о том божьем проклятии, лёгшем на их орн – и от той столь мучительной боли воспоминаний об Áррэйнэ. От тяготы этого невыносимого одиночества без того, кто как и прежде вёл воинства а́рвейрнов, круша её сородичей подобно вырывающему с корнем сухую траву ветру – без него…

Но как же хотелось ей лишь бы единственный раз – да хоть и на мгновение – снова увидеть его хоть бы краешком глаза… Того, кто стал сердцу дейвонки незримою узой, и чьи улыбка, поцелуй и даже гнев заставляли её трепетать. Увидеть свирепый и яростный взор, пронизывающий и так неумолимо притягивавший, охватывавший всю дочерь Конута, заставляя кровь в жилах стучать в груди чаще, а уста от волнения сохнуть, в ином месте мокрея – и всё равно любящий, нежный. Взгляд её Льва, который теперь был не подле неё – а необозримо далеко за чертою войны среди вражеских воинств, первым врагом её орна и всего народа дейво́нов – но не её самой…

Вьюга гуляла над скованной льдяною коркою Зыбицей, заметая холмы и болота её берегов, кружа снеговеем над морем лесов, пригибая к земле ветви ельников. Вечер ложился на землю, и сумерки скрыли черту небокрая, затемняя равнину. Хейрнабюгдэ затихло, и искры огней от лучин и светильников тускло сверкали сквозь щели в притво́ренных ставнях окошек.

– Говоришь, в ходагейрде опять воск поднялся в цене?

– Вырос сильно к зиме – но на каждую меру подняли и подать… – вздохнул Хъяльти Кривая Рука из Высокой Дубравы, гостивший у Хеннира вот уж седмину, пережидая метели, пока санные тропы не то, что сокрыты в снегу, а и зрить их и днём невозможно ни дальше за вылет стрелы в круговерти кромешной позёмки.

– Тьху ты… – сплюнул под ноги хозяин, и отлив приношением богам пару капель из чаши хлебнул, насладясь терпким хмелем далёкой земли. С той осени ценный сосуд всё пустел и пустел, и второго навряд ли держать в своём погребе старому Скегге…

– Как у вас дела в селище, Хеннир? Все живы? Скончался кто за год?

– Теперь старики мрут пореже, чем крепкие… – помолчав буркнул Хеннир, – двух сыновей за то лето успел схоронить…

– Храни их Горящий в чертогах своих. Люди арвеннида их покосили?

– Хуже – свои… – фыркнул Скегге, – на юге немало домов присягнули владетелю Эйрэ, и сражались за тех и друг с другом. Такая там бойня была в это лето – не счесть мертвецов во всех орнах.

– Да, в войну всё смешалось – и те и другие с обоих сторон брат на брата идут… – вздохнул гость, уплетая горячее варево тушеных репы с крупой на поджаренном сале.

– Будто раньше так не было… – хмыкнул угрюмо хозяин.

– Верно молвишь.

– Там их и сшибли в бою, как с арднурцами вместе владетеля воинство брало осадою Лаутванн-гейрд. Ни сынов, ни могил не осталось – положил вместо них на костёр и в курган их рубахи, что мать пошивала…

– Прочие живы хоть?

– Мои пока да… – Скегге умолк на мгновение, хмурясь, – а так в селище вдов за три года уже под десяток… А по северу тут вообще кое-где мужиков половину как Хвёгг своим жалом слизал – не железом, так хворью какой среди воинства. В это лето так дважды поболе за два предыдущих, как снова прошёл тут с войсками их Ёрлов Убийца – неладен он будь этот зверь, и из Ормхал вернувшийся.

– Да – война… – вздохнул гость, приложившись к вину, – а хоть добрые вести какие-то есть в вашем селище?

– Есть конечно. Всё же свадьбы играют, дитёнков родят; и скотина и пчёлы ведутся, и Зыбица так же до моря бежит… Жизнь продолжается, – хмуро сказал Бородач, допивая из чаши вино, и взглянул в опустевший сосуд.

– Да ещё, как мне Ульф рассказал тут гостя́, отыскалась внезапно племянница Бурого, Конута дочерь, кто в плен угодила два года назад. Чудо просто, что выжила дева в подобных невзгодах…

Гость ещё раз отпил из узорчатой чаши, смакуя нездешний и тонкий вкус хмеля – сухого и крепкого, редкого тут.

– Славный напиток! Откуда такой в ваших землях?

– В прошлую осень привёз Челновод, когда шёл на зимовку в низовья.

Хеннир умолк, подперев кулаком подбородок.

– Не слыхал что про Хедина?

– Знаю, пошёл он в верховья, до самых предгорий – как раз в это время, когда…

– Я уже понял. И вестей никаких?

– Если бы были – ты сам бы его гостем тут принимал… Последними видели судно его перед Хáрдурстейнгéйрдом, как шёл он к востоку. Как раз, когда воинство Ёрлов Убийцы тут шло, а за ним дом Маэннан вдобавок там всё дыбом поднял и выпалил.

– Ясно…

Хеннир угрюмо вздохнул, глянув в горло сосуда, и до капли налив себе в чашу остатки бесценного дара Скутлкъёре с его былой родины медленно выпил до дна, помянув давно ставшего им земляком и товарищем Хедина – чей челн больше не встанет с зимовкой в затоке на Зыбице, и чьё место за щедрым столом в его доме навеки уже так и будет пустым.

Зимние стужи объяли дремавшее озеро, заковав его волны в холодную гладкую твердь ледяного покоя. Ветры рвали колючие ветви ободранных осенью верб и берёз, трепыхая тяжёлые лапки еловых стволов чернолесья, развевая крупицами белого праха слежавшийся пологом снег. Хруст копыт по замёрзшему насту вспугнул тишину, и отъехавший от стана верхом одоспешенный всадник на рослой кобыле в попоне застыл подле двух людских статей на круче обрыва, что спадал каменистою глиной в гладь льда.

– Приветствие дома Конналов, владетельный! – спешившись преклонил он голову перед встретившим гостя арвеннидом.

– И тебе привет, Гайрэ! Рад, что снова ты прибыл! – Тийре крепко пожал тому руку.

– И ты здравствуй, сестрица! Рад увидеть тебя! – молодой ратоводец из Конналов обнял осторожно прильнувшую к родичу старшую дочь его дяди. Брата встретил взор глаз цвета волн на Глеа́нлох, что застыло во льдах далеко на востоке отсюда, в столь похожем на это волнительном месте – так подобном на край, где был дом, родной Этайн.

– Здравствуй, братик! Горько было услышать, что и твой старший тоже погиб.

– Так, пал в сшибке на юге наш Ллугнад – и дяди Фи́ара все сыновья вместе с ним. И вам эта новость пришла уже, вижу…