Курьер

Повезло, или все же, так в жизни бывает. Дозвонился он и до нее. Сообщил, что полагается ей в таких случаях. Та ему, немеющим голосом бубнила только сквозь рыдания. Ничего не разобрать. Но главное, он ей сообщил, что у нее, в это утро, умер отец, Иван Александрович. Теперь надо ему дозвониться и до Челябинска. А их там двое. Позвонить одной, а вторая узнает, сама собою, от первой. Так и получилось. Дозвонился он и до старшей. И та обещала, после небольшой паузы, что сообщит или скажет своей сестре, что после они тоже вылетят на самолете. Довольный проделанной работой, наконец, Матвей вернулся в реальность, закурил, прислоняясь задом к своей машине. Эврика же. Он только сейчас понял, что он, сам того не желая, выполнил работу курьера. Предлагали же ему на бирже труда, что есть только курьерская должность. Да, этого поверить ему было трудно. Но реальность была такова. Сам только убедился, какую он работу выполнил. А там, в доме Валентины Ивановны, видимо, кто – то ей шепнул, что тот человек, который сегодня ранним утром отъехал от нее, вновь вернулся назад. Вскоре и она выбежала на крыльцо. Ахнула, хватаясь за сердце.

– Ах, Матвей! Вернулся? Я чуяла. Знала, вернешься. Господи! Помилуй меня, Господь бог. Осчастливила меня. – И заспешила навстречу к нему, который уже тоже спешил к ней.– Спасибо. Спасибо, сынок. Облегчила ты меня, Матвей. Я растерялась. Утром он, как только ты отъехал, час не прошло, представился он у меня. Закрыла ему глаза. Ой как тяжело мне, сынок. Идем, идем. Дел у нас много. Покушаешь чуть. – И еще сообщила. – А мужики уже гроб сколачивают во дворе. Бабы понесли его в баню, обмыть. Скоро принесут его, обмытого. Одеть, обуть его надо. Голова кружится. Ты, Матвей, – и просительно смотрит на него, с дрожащим подбородком, – ты, позвонил моим детям? Скоро ли они приедут?

Сколько сразу вопросов, а ведь надо отвечать. Она ждет. Позвонил ли он к ее детям? И это ей надо услышать, чтобы успокоить свое неспокойное сердце. Как она плохо сейчас выглядит. Трясется вся. Руки у нее ходуном ходят. У Матвея, даже сердце сжимается с болью, от жалости к ней. Но ведь кто он ей… Случайный человек всего, который вчера сжалился над этими пожилыми, подвез их до их дома. А так? Он же теперь, ей ничем не может помочь. Разве только, своим присутствием? Но, а что это ей даст? Веру? Что не одна она. Да, конечно. Он, и правда,это осознает. Он ей сейчас, как локомотив, видимо. Понятно, она и тянется к нему, как какое спасение.

Уважаемый, видно, был человек, Иван Александрович. Людей возле его дома стало больше. Тело его еще не принесли из бани, но мужики, во дворе, уже для него смастерили гроб, набили, откуда они взяли, его соломой, настелили белую простыню, и прикнопили еще с гвоздочками, кнопочками, ждут только, когда его из бани принесут. К тому же, и небо стал хмурится. Вроде и не было над деревней этих облаков, но откуда – то они все же приплыли? Будто, как ниоткуда. Да еще вдали в придачу, заискрило молнией, а затем как загрохочет. И это конец августа. Абсурд! Все вздрагивают от этого оглушительного грома, но дождя еще нет. Мужики, стоящие недалеко от крыльца, уже вовсе, перебивая друг – друга, комментируют этот случай с громом.

– Да – а! Это так всегда бывает, когда хороший человек представляется в иной мир.

Видимо, и правда. Матвей не даст себе соврать. И с ним такое в прошлом году произошло, когда он после долгого отсутствия, выбрал время, сходил на кладбище, к своим родителям. Тогда он помнит, сидел возле могилы своей матери, просил у нее прощения, что долго он не приходил к ней.

– Как мне, мама, узнать, что ты меня простила? – шептал он над ее могилой.

Потом он уехал домой, а к вечеру, когда он стоял у открытого окна балкона, курил, вдруг ни с того, ни с чего, загрохотало громом, а через секунду полило в землю дождем. Поверить такое было нельзя, но факт, куда от него денешься. Никто не ожидал, что грянет гром. Чистое было небо, а через некоторое время все почернело, так неожиданно, быстро, что никто не мог ожидать такого явления. Поверил тогда Матвей, мама его простила, потому известила ему этим громовым дождем.

Скажут, мистика. Может и так. Мы ведь только предполагаем, а бог, тот, который находится в душе у каждого, располагает, наводит нас до истины.

Наконец, из бани принесли обмытого Ивана Александровича. Женщины, из тех пожилых, быстро, проворно одели его, затем мужики занесли гроб готовый в переднюю комнату, положили туда одетого все новое покойника, тут и подоспел Матвей. Он, действительно, был за Ивана Александровича горд. Это было удивительно. Поверить этого было трудно, пока сам не увидишь это своими глазами, когда рядом с его гробом, на табуретке, на подушке, положили все его регалии, заработанные за годы его жизни. Орден красной звезды. Рядом еще, орден Отечественной войны. Это было круто. Да и медали заслуженные: за взятие Польши, Берлина, Праги. А отдельно еще, чуть в стороне, медаль, в честь столетнего рождения, Владимира Ильича Ленина, с его профилем. Это его выходит, наградили в семидесятом году, в прошлом веке, предположил Матвей. Он же, все же был с университетским образованием, не понаслышке знал историю страны. Даже мужики удивленно пора скрыли рты. А что было удивляться. Старик прожил большую жизнь, и прожил почти до переклонных лет. Досталось ему всякое лихолетье: войне участвовал, прошел всю Европу на танке, а теперь, если бы он не помер, задал бы: «Что вам еще не хватает, всякими санкциями угрожаете нас?» Русский человек он в карман за словами не лезет. Говорит, как думает. Сейчас бы он сказал: « Не благодарные вы. Мы вас от фашизма спасли. Историю забываете». От своего ума выводов, Матвею даже, как не по себе. Но ему надо думать и о себе. Что делать ему еще тут. В комнате остались только одни женщины, мужики вышли на улицу, и теперь обсуждая о смерти Ивана Александровича, сгрудились в кучу, курят, а некоторые, во дворе, еще занятые с крестом, обстругивают, чистят шкуркой. Скоро и они закончат. Некоторые отправятся до завтра домой, а ему, чем же занять себя. Уехать он, раз он вернулся, не известив об этом Валентине Ивановне, не может. А она, как положили в гроб Ивана Александровича, так и сидит у изголовья гроба. Как бы отрешенная. С горя она совсем будто забыла, видимо, о присутствии его. Поэтому ему, самое лучшее, запереться в машине, и поспать, пока кто – то не вспомнит о его существование. А тут, стоять, торчат, легче ведь от его мучения, Валентине Ивановне не станет. А поспать ему надо. Неизвестно еще, что завтра будет. Возможно и, ему придется несколько раз съездить до той станции, куда в первую очередь прилетят, или прибудут, дети Валентины Ивановны. Если они не глупые, телефона номер его у них остался в их телефонах. А от станции, он и сам убедился. Вчера, если бы какой – нибудь транспорт ходил сюда, те бы, пешедралом не шли от станции. « Удивительно, просто, – говорит себе Матвей, уже засыпая медленно в машине, – а если бы они меня не встретили в дороге? – Страшно даже подумать об этом ему. – Как бы тогда справилась бы Валентина Ивановна».

Проснулся он, где – то уже за полдень. Захотелось в туалет ему. А так, неизвестно, проснулся ли он сейчас. По времени он, все же, проспал шесть часов подряд. Стыдно, конечно, что он в такую минуту спит, ус не дует. Видимо, сказывалось усталость, да и эта, кото – Васи, с его бизнес домом, сколько он лет жизни отнял у него. Видимо, все это сказалась сейчас. Но надо привести и в порядок себе. Надо, вынужден, сходить и в туалет, а там он уж, по обстоятельству решит. Да и добежать бы ему еще до этого деревенского магазина. Черт с нею. Доберется он до своих родных. Сегодня только еще двадцать пятое число. Время у него еще есть. Не опоздает он до начало учебного года, и не подведет дочь. Но, а теперь ему, надо обязательно выпить, ну хоть полстопочки водки. Иначе, он сам себя не отвечает. Нервы расшатаны, мозг, как жернова в мельнице, дробят мысли, обрываются. Надо ему их остановит, забыться, хотя бы на время. А то, действительно, и правда, отправиться придется вследом за Иваном Александровичем. Сколько же времени надо было сдерживать себя, чтобы не сорваться. Не забыто еще, еще судят раны на сердце. Какого это известие ему было прочесть на гербовой бумаге, что с его бизнес дом, власти решили ликвидировать, так как эта его коробка у дороги, не соответствует с разработанными планами города. А тогда ведь, когда ему выделили это заболоченное место, соответствовало планам города. Да и все эти годы, выплачивал городу налог за землю. А они, видимо, ведь знали… знали, что он не высушит это топкое место, ни за какие ковришки денег, но выделили все же, как будто в насмешку. Выходит, эта была у них просто насмешка, чтобы он только отстал от них. А теперь, когда он уже поднял стены, вдруг планы города, интересно, в мгновенье изменились. Как такое можно выдержать? Но ведь он выдержал. Не сорвался. Не обматерил чиновников города. Угомонил себя не шуметь, хотя, это было сложно. И даже, заранее зная, с городом судиться не стал вторично, согласился на эту компенсацию. А вот за этой компенсацией ему, потом хорошо побегать придется. Что он этих чудиков не знает, нынешних: аморальных чиновников, распоряжающихся с чужими деньгами. Так, что, ему самое лучшее: чем он быстрее забудет свое горе, тем лучше будет. Да и придирок не будет. Но, всего же не предусмотришь в жизни. Он в обществе живет, а общество, не любит, и правда, у нас, индивидумов одиночек. И вот, на те, и результат. За годы строительства своего бизнес дома, собрал кучу завистников. Что уж там обижаться. Слава бога хоть целеньким оставили его. Бандиты как с другими, не закатали его в бетон. Семья, хотя и, на время переехала на Урал, цела, полной невредимости. Так что ему надо радоваться, петь аллилуйя, затем прийти в себя скорее, пока, Валентина Ивановна не спохватилась, добежать до деревенского магазина, и, наконец, купить там эту вожделенную водку. А закусить у него в багажнике найдется. И вода там, если водку запить ему придется. Подумать только. Шесть почти часов спал. И никто ведь его не разбудил. Многие, видимо, видели, когда шли мимо. Видно же, как он в кабине машины спит. Могли и сказать Валентине Ивановне о нем, или, все же нет? Ведь в такое горе: твое, или чужое, не важно. В таких случаях люди бывают заторможенными, по ходу своих шагов, становятся забывчивыми. Так и ими, наверное. Шли, увидели спящего в машине, шепчут про себя: надо сказать об этом Валентине Ивановне, а увидели ее: заплаканную, пришибленную от этого горя, вылетали из их головы это видение. Видимо, так. А так бы, если об этом знала Валентина Ивановна, что не беспокоилась бы за него? Конечно же, не сидела бы пришибленно от горя до сих пор, у изголовья своего умершего мужа. Так что он, спокойно может сходить в туалет, пока не вспомнили о нем, а затем добежать и до деревенского магазина. Тут, отсюда, он рядом. Вон, пруд, поверхность свинцово искрит глаза отсюда, уходящим днем, а впереди, в шагах сто, скроен из белого кирпича магазин. Перед домом Ивана Александровича, асфальтная дорога. Никакой грязи. Как в городе тут. Чисто. Сразу и голову не приходит, что эта обыкновенная деревня, каких в России тысячи. А может и больше. Но понимает Матвей, не у каждой деревни, такие дороги асфальтные. Да, они тут, богато живут. Нефть тут добывают. Но нефтяники, Матвей догадывается, не о деревенских жителях беспокоиться. У них другая функция, выкачать из этих разработок эту нефть, а чтобы выкачать, прежде, надо дороги асфальтировать, чтобы без помех добраться до этих мест. А вот, когда нефть отсюда выкачают, приехать бы сюда, лет через пять, посмотреть, что с дорогами стало. Только россияне знают, как российские благостные чиновники на самом деле, благостно заботятся о своих гражданах. Не забыл он еще. До сих пор услышанном, растерянно пребывает. Недавно еще. В этой весною, с другом он, как – то вновь встретился на улице, которого, потерял из вида в городе. Увиделись, обнялись, и как всегда в таких встречах, принято спрашивать, куда он исчез: не видно его в городе.

« Да, понимаешь, Матвей, боюсь даже говорить. Расскажу, не поверишь. Подумаешь еще, вру я, как из телевизора пропагандист. Живу я сейчас семьей, временно, в деревне своей. Ты знаешь, я университет закончил, но этот мой рассказ будет выглядеть неправдоподобным. Не как из телевизора, где сообщают нам радостно эти пропагандисты, что 82% граждане страны, живут сегодня стабильно. 82%, представляешь. Это в газете пишут. А мы, об этих процентах, и не знали. Я вот о себе. Я больше не хочу, понимаешь, ежедневно выживать. Откуда они эти проценты откопали? Интересно. С потолка что ли? Ты можешь мне ответить? Деревня наша большая. Девятьсот домов. Я тебе уже рассказывал». «Но, извини, Василий. Это же тогда не деревня будет, а село. Там, наверное, и церковь есть, школа, амбулатория». « Все там есть, Матвей, кроме разрушенной, когда – то советами церковь. К статьи. Недавно только там зерно хранили, когда еще там совхоз был. И Валентина, медсестра, работает пока фельдшером. И школа пока действует». « Но, а чем же они заняты? Как я понимаю, колхоза, или совхоза, там, видимо, уже нет, – все еще не понимает его, Матвей, почему друг его мрачен от своего рассказа. – А поля, кто же их теперь обрабатывает?» « Есть там, одна уважаемая татарская семья. Уговорил соседей, чтобы они ему на время, разрешили на их паи – поле, засеять семечки. Видимо, сегодня выгодно, засеять на эти поля семечками. И покупатели у него уже есть, те которые на рынке торгуют. Тоже татары. Учись. Вот так люди приспосабливаются, чтобы выжить сегодня. А они, вон, 82% выгребли откуда – то. Видимо, все же понимают, проценты 82% у них взяты с потолка пропагандиста». «А ты сам, конкретно, чем там занимаешься?» «Картошку мы сажаем, а затем по осени, продаем эту картошку. А болшьше там нечем заняться человеку».

Выходит, говорит в себе, Матвей, – также и с асфальтными дорогами в деревне». Выкачают нефть, и прощай эта деревня. Умрет она. Это же страшно, но, а пока, надо ему не рассуждать, а прямиком, пока еще никто на него не обратил, двинуться к направлению магазину. Купить там, наконец, эту вожделенную водку, выпить, выкинуть из головы пока все эти мысли, тревоги. А то, ведь, не дай бог, заболеет, как и друг его, Василий. Помощь тогда понадобиться и ему.

Слава бога, он, перед тем как сюда обратно приехать, окунался в озере. Дискомфорта в теле своем, уже не чувствует. Да и погода, хотя и конец августа, не так и жаркая стояла. Ну, чуть поддувал ветерок, с северной стороны, в рубашке ему даже это не ощутимо. А дома в деревне, с этой стороны, и правда, некоторые, неплохо выглядели. У многих домов, крыши крыты железными листами. И трава – мурава у дома, до самого асфальта. Конечно, многие в этой деревни, с этой стороны, в нефтегазовой отрасли трудятся. По сравнению с Василием деревня, эти Андреевские, гораздо богаче выглядят. Нефть под ногами, а там, как он рассказывал, только лес на полях бывшего колхоза прирастает.

В магазине он застал только продавщицу. Никого не было кроме нее. Скучала, видимо. Тень тоски заволокло ее. Мрачно выглядела, но как увидела Матвея, сразу преобразилась.

– Мне, – сказал он ей, Матвей, – пожалуйста, водку.

– И все? – Казалось, она огорчена таким запросом Матвея. – И сигарет не надо?

– Если есть, то тройку. Только мягкую.

Подавая Матвею, запрашиваемый товар, добавила еще. Любопытно же.

– Вы не родственник, Ивана Александровича будете? А дети у него уже знают, что он сегодня представился?

– Знают, – сказал он ей, и вышел на крыльцо.

Теперь Матвею хорошо надо подумать, прежде чем распечатать бутылку водки: выпить ему, или, чуть подождать. Судя по времени, если сын у Ивана Александровича вылетел из Москвы сюда, на похороны своего отца, он за это время должен уже быть здесь. Но его до сих пор нет. Прилетел бы, узнал сразу, да и в деревне, продавщица не стала бы его расспрашивать.Звонка на его телефоне, тоже нет. Где то он все же, застрял в просторах России? Ничего не ясно. Да и из Челябинска, за это время можно было долететь. А из Чукотки, да, конечно, там надо прежде, выгадать погоду. Если она, действительно, из Провидения, то он должен ее знать. До десятилетки он жил, в том тоже поселке. Людей там не так и много было. Все друг друга знали в лицо. Узнать бы ему еще фамилию Ивана Александровича? До сих пор он не знал фамилию покойника. А на крест глянуть, с датами рождения и смерти, когда его стругали во дворе, у него не было возможности, да и как спросишь, как фамилия у покойного? Что подумают тогда о нем люди? Да, вот и с Червоноградом? Тоже много не понятно. Украина после переворота, воюет со своими областями: бомбит города, убивает мирных людей. Поэтому, как она вырвется сейчас в Россию? Каким путем? «Москалей», как они говорят теперь: ватников, они сейчас дюже не любят. Не нарвется ли на этих отморозков? « Бандеровцев». Страшно даже, что будет с нею, если её задержат на границе. Вон, как в Одесе, в профсоюзном доме, эти отморозки сожгли живьем людей.

У дома Ивана Александровича, какое – то скопление людей. Когда он уходил в магазин, вроде, у дома, никого он не заприметил. «Значит, кто – то из детей Ивана Александровича доехал», – подумал Матвей и ускорил шаг, по направлению к своей машине. Не хотел он, чтобы кто – то увидел в его руке этой водки, которую он купил сейчас в магазине. Пристроил ее сзади себя, за спиною рукою, спустился с асфальта на траву – мураву, и сразу же припрятал ее в багашнике, до сего времени, пока не выяснится, приехал ли кто из детей Ивана Александровича. Но в дом зайти ему не хочется, а как узнать, кто же из детей Ивана Александровича приехал, как – то ему неловко, или, как проще сказать, неудобно. Собственно, ну, кто он Ивану Александровичу? Просто случайный человек, который сжалился над пожилой парой, довез их до собственного дома. А так он им никто. Ровным счетом никто, посторонний человек, который не по своей инициативе, конечно же, по просьбе самой Валентины Ивановны, обзвонил до ее детей, известил им, что сегодня умер их папа. Да, конечно, не без этого, скажут ему, конечно: »спасибо», но, а дальше? Да ведь он, любопытством никогда не страдал. Зависти к другим, никогда не испытывал. Неужели же приклеилась к нему, это предложенное как бы в шутку ему, на бирже труда, курьерская должность – курьер. Фактически, получается так. Он ведь, по просьбе самой Валентины Ивановны, согласился быть, и правда, курьером. Обзвонил ее детей, озвучил ее просьбу, что папа у них сегодня умер. Теперь, что же он сомневается? Ах, этот русский авось! Ненужный он вообще русскому человеку. Всегда мучает в сомнениях он, русского человека: правильно поступил, или, не правильно, что остался тут, а не поехал дальше. Да, поистине человек, видимо, не предсказуемое существо. Да и русский человек, в первую очередь. Непредсказуемый он, и правда. Что уж поделаешь. Что этого скрывать от других народов? Русский он, всегда по жизни, сомневающийся личность, мучает себя головоломками, натыкаясь всегда, на неизведанное препятствие. Казалось бы, надо быть, проще. Нет, продолжает, мучает себя понапрасну, ожидая, когда кто – то сжалится над ним, придет к нему на помощь. Неожиданно выбежал на крыльцо, из веранды, тот приезжий, Валентины Ивановны. Сомневаться не приходилось, что это он, сын ее из Москвы. Одет он был с шиком: дорогой костюм, довольно плотный человек, полные щеки, пламенем пылают. Видимо с волнения, да и дорога наложила на этот штрих свои коррективы. Все возможно. Небольшого роста. Ну, чуть в прикидку, ниже даже чуть его. Матвей он, в росте, под метр семьдесят пять. У него широкие плечи, но печать озабоченности на его лице, разительно чуть старит с его годами. А этот, который выбежал на крыльцо, наконец, высмотрел Матвея, сразу двинулся к нему, широко раскрытыми руками.

– Дай тебя, дай тебя, мил человек, обниму. Спасибо. Мама мне рассказала, что вы для нас сделали. – И сразу уткнулся в плечо Матвея, в голос разрыдался.

Страшно глядеть на взрослых мужчин, когда они слезами обливаются. Тогда тоже у очевидца этой невольной сцены, начинают неметь руки, идет дрожь в теле. Также и с Матвеем это произошло.Еле разгладил он немеющие губы, выдавил слова сквозь дрожь.

– Прости, Сергей Иванович. Идем к моей машине. Помянем твоего отца.

Матвей, все еще с дрожью в руке, открыл багажник своей машины, указал рукою на бумажный ящик, где у него было съестного: яблоки, лимоны, апельсины. Водку, которую он купил в магазине, распечатал сам, налил ему и себе в стаканы из пластмасс.

– Помянем, Сергей Иванович? Давай.

Молча выпили. Затем Матвей поспешно полез в карман за сигаретами, а Сергей Иванович, специально, что ли не курит, отказался от сигареты.

Собственно, о чем в такие минуты говорить можно человеку? Тут без слов было понятно: горе. Слов никаких тут и не надо. Поэтому Матвей, молча курил, а Сергей Иванович, он человек московский. Судя по скупым рассказом Валентины Ивановны, он еще человек высокого ранга, на высоких должностях крутится. А там, на пустое слово, не принято, видимо, тратить время. Поэтому, он больше молчал, рассматривал молча его, а потом вдруг, махнул рукою, предложил.

– А давай, еще по маленьку. Матвей, как там тебя по батюшке? Ты маме моей представился только по имени. Да и когда мы с тобою разговаривали по телефону, не было времени уточнять у тебя…

– Михайлович я. Но лучше меня по имени.

– Ну что ж. Как скажешь, Михайлович. Давай по имени. Меня Сергеем можешь звать. Мы же не на службе. Дома. Спасибо тебе, Матвей. Теперь я осмыслил, сказанный мне, моей мамой. Если бы ты тогда не остановился, мама бы не довезла моего отца живьем. Спасибо. Век буду помнить. Не оскудела добрыми людьми российская земля. Извини, пафосно, но это, как есть. И давай, еще по малому и пойдем к моей маме. Она беспокоится, что ты, Матвей, голодный. Да еще, сестра из Челябинска звонила мне. Сказала, они с сестрою вылетят после обеда. Видимо, скоро и они тут будут. А из Чукотки, сам должен понимать, она только завтрашнему дню только может прилететь. На краю земли она…

– Знаю, Сергей. Я жил там. В том самом поселке Провидения. После средней школы, мы с родителями вернулись на материк, а тут я продолжил свою учебу в университете. Меня сейчас волнует, Сергей, как долетит до России ваша другая сестра из Украины? Там, после переворота, гражданская война, убивают людей, бомбят города Донецка, Луганска. – Услышав из уст Матвея эти города, Сергей Иванович, неожиданно с хрустом, сжимает свои кулаки. Еще не знает Матвей, что его растревожил, из перечисленных городов из уст Матвея: то ли тут политика, играла в какую – то роль, в чем он, как позже выяснилось, косвенно причастен.

– Я, Матвей, работаю в правительственной структуре. То, что с Украиной сейчас происходит, в частности, и мы несем определенную ответственность. Русский авось, это всегда русский авось. Никуда нам от него не дется. Нас всегда подводил в решениях. Тем более и теперь. На этот раз он нас сильно подвел. Надо было решительно действовать, рычаги на это у нас были, опередить этот хаос, но, а мы, как Черномырдин у нас говорил: « Хотели лучше, а получилось, как всегда…» Наблюдали только со стороны. Замешкались. Заигрались в демократы, поверив этих…западников на словах, не подкрепив соответственной бумагой – договорами. Да и эта Олимпиада в Сочи, нас чуть не подкачала. Опередили они нас. 2008 году также было. Что ж утаивать. С грузинами тогда мы… вовремя остановили эту войну. Одним словом. И тогда мы, прислушавшись к Западу к его твердым, казалось, словам. Ну, словом, обещаниями… прости. Нелицеприятно обмолвлюсь. Просрали тогда мы свою большую страну, да и, уши развесили. Запад нас опочивать начал, усыпил нашу бдительность. Пройдет, пройдет этот хаос. Украина вылечится, опомнится. Найдутся новые Богданы Хмельницкие. А сестрою, я верю, Матвей, ничего не случится. Подождем. Она мне обещала известить, как она только доберется до этих из перечисленных тобою, Матвей городов. Или она из Луганского направления перейдет границу России, или если маршрут изменился, перейдет – из Донецка. Доедет. Хотя сейчас разъезжаться по Украине, скажу тебе, смертельно опасно. Идем, Матвей. Покажешься маме. Беспокоится она за тебя. Да и для успокоения ее совести, при ней скушаешь. Успокоится она. Дашь шанс ей немного спокойствия.

Что поделаешь. В комнате, в передней, где стоял гроб посреди комнаты на столе, людей было много. В основном женщины. Туда даже не стали заходить, так как Сергея Ивановича мама, когда они вошли в дом, находилась в этой задней комнате, где у нее большая русская печь. Там они ее и застали. В чем она занята была, не разобрать вначале было. Суетилась она там, полусогнувшись от тяжести горя: хватала, то ухват, то кочергу. А когда заглянул туда ее сын, она обрадованно пригласила его, чтобы он, как сильный, ухватом вытащил из печи чугун.

– Там у меня в чугунке, сына, картошка с мясом. Покушайте с Матвеем. Голодные же. – Когда она успела?

Чтобы не огорчать её, пришлось им присесть за стол. Тут и подоспела вчерашняя Матвея водка. Вчера он не стал ее распивать, так как, утром он отправлялся в путь, а теперь, ничего не поделаешь, так принято у русских людей: живым жить, а мертвым, лежать в земле. Такая уж в жизни логика. Одним, подоспела время умирать, а другим, еще жить. Так, что, хочешь, не хочешь, надо помянуть Ивана Александровича. Этого хочет и старая женщина, мать Сергея Ивановича. Стоя, молча выпили, и для блезира, чуть попробовав эту комбинированную пищу: мясо с картошкой, вышли из стола, так как в это время к дому, передали им как по цепочке, женщины, подъехала машина, а из нее вышли сестры Сергея Ивановича.