Курьер

Да, действительно, утро сегодняшнее было светлое. Ни единого облачка над головою Матвея. Дышится ему легко. До стоянки машины, ему уже рукою подать. Вот и Заречный рынок уже позади. С лева остался. Осталось ему перейти только дорогу, дошагать до своей машины, завести, затем подняться до охраны, оплатить за стоянку, и не торопливо выехать из вороты этой стоянки. После, доехать до старого города, подняться до Полежаева, и за центральным Универмагом, чуть в низине, кажется, будет биржа труда, разместившийся в здании бывшего детского сада. Тогда и женщины перестали рожать, садики продавали за сущие «копейки» этим «ушлым», знакомым к власти предпринимателям: «купи – продай». Но прежде ему все же, придется проезжать мимо своего, бывшего теперь уже, бизнес дома – коробки. Да. Вчера еще кровлю, которая лежала у него на первом этаже, он его вывез на свой гараж. И всякую утварь. Там теперь только торчит к небу, его только не достроенная коробка, с недоделанной еще крышей, из трех этажей: в длину, двадцать метров, в ширину, десять. Все. Там у него больше ничего нет. Лучше ему не смотреть на эту коробку, когда он будет проезжать мимо. Отвернуться, или смотреть только прямо на дорогу, чтобы не больней было на душе.

Но ведь, мы же, черт подери! Люди. Мысли – это одно. А душа? Прикажешь ее не слушаться? Чуть ведь не повернул руль в сторону своей коробки, с усилием, с трудом, заставил проехать мимо. Ну и, слава богу. Не произошло никаких эксцессов. Не сделал никаких заторов. Только предательская слеза упала на его дергающую щеку, заставив его вздрогнуть. Поэтому поспешно спустил окно со своей стороны, чтобы боковой ветер высушил ему эту «горькую» слезу. Руки, которые держали руль, задрожали: вот – вот, вот он вслух расплачется. До того ему сейчас было больно на душе.

Да, больно видеть, когда взрослый мужчина плачет. Но, а что делать? Подскажите. Раз считаете, что вы умнее этого несчастного. Поймите. Он живет в стране, где сейчас, черт те знает, что делается. А раньше, когда рождался человек, родитель принимал своего новорожденного ребеночка, из руки акушерки родильного отделения, а мама, обычно, измученная родами, восторга в это время не показывала, только устало, сквозь силы, улыбалась радостно своему мужу, а он, принимая на руки от акушерки эту драгоценность, уверенно – но ведь он знал, государство не бросит на произвол его семью – выкрикивал: « О! Вот он. Поглядите! Будущий большой человек моей страны. Космонавтом, точно он будет». Какой был у него восторг. А сегодня, какое слово он, этот отец выкрикнет своему чаду? На работе у него, полный облом. Это, правда. Месяцами не выдают зарплату – деньгами. Только водкой и порошком для стирки белья. Спаивают, выходит, народ, вообщем. Да и, чуть не крепостничество там теперь установилось, после реставрации советского производства. Да и, Зин рядом нет, спросить, где же народные деньги теперь крутятся? В каком банке, и в какой стране. И как вернуть эти деньги назад в страну? А деньги там немалые. Поэтому, как тогда восторгаться новорожденным дитем? И что он может выкрикнуть своему чаду, принимая из рук сестры родильного отделения? Чесать только остается голову, размышляя, как же я теперь прокормлю рожденного в любви ребенка? Так кто же сегодня счастлив в этой стране? Аморальные чиновники, получающие миллионные зарплаты? Олигархи? Бандиты, воры? Если у остальных 80% населения, так называемый, прожиточный минимум.( Если не так, опровергайте. Черт бы вас побрал!)

Матвей, он видимо, и правда, чуть чудаковат. Отъехал от своей коробки немного, пристроился к бордюру. Дальше ему уже не в силах было ехать. Все трясло его. Хотелось, все же, как бы прощаясь навсегда со своим недостроенным бизнес домом, оглянуться, посмотреть еще раз, распрощаться. То, что он задумал, знал, дорога, куда он собрался ехать, был не близок. Возвращаться обратно, он уже не в силах был. Одно он знал. Сейчас, вот, он заедет на эту биржу труда, встанет на учет, оставит там свои координаты, и отсюда же он прямиком отправится в путь. А путь, как и сказано, у него не близок. Ну, то, что он закидал необходимое на дорогу, еще в доме, в дорожную сумку, ему это хватит, а что надо еще будет, в дороге прикупит в пути. Денег у него на дорогу, достаточно пока. По дороге на стоянку, он, тогда еще, проходя мимо почты, снял приличную сумму, из банкомата. Этого ему хватит на дорогу. Главное, теперь ему, без приключения доехать до этого здания биржи труда. А там, черт не шутит, может, действительно, придет успокоение? Не он же первый, и не он последний. Таких «несчастных», безработных, их сейчас в стране – миллионы. Должен, обязан пройти этот тест на этой бирже… И ведь он, и правда, теперь, российский безработный, да еще, с университетским образованием – инженер. А сколько теперь таких несчастных в стране, с не уверенным шагом, мелкой дрожью, исходя потом от неизбежного позора, трут свои башмаки у порога, у этих бирж? Страшно ведь. Здоровый мужик, а вынужден обращаться в такому заведению. А ему еще страшнее. Столько лет его семья, были преуспевающими бизнесменами, казалось бы. Содержали на рынке запчастей, большой магазин, строили еще от рынка отдельно, и в свой бизнес дом, а в результате, остались ничем. Не переехали ни на новый рынок запчастей машин, лишились своего бизнес дома, а компенсацию, когда они еще получат. Да и веры, на лучшую жизнь, уже не было. Как он теперь в этой бирже труда, объяснит свое теперешнее положение? Уже близок этот дом. Он, как раз повернул на Полежаева, еще сотни три метра, и он уже будет на месте. Слава бога он еще предусмотрительно не стал тогда на учет, в налоговой… На Ольгу все он тогда оформил документы. Уговорил ей, что так будет верно. А бизнес дом он, надеялся после открытия, на себя оформить. Видимо, бог предусмотрительно подсказал ему еще тогда: не торопи время, всякое может произойти со страной. Получилось, как и Господь бог подсказал. Теперь ему, а ведь он это вовремя вспомнил, не придется ли там, в бирже оправдываться, почему он тогда, до сих пор не предприниматель? Выходит, он уже столько лет, числился в картотеке статистов, безработным. Да и видимо, и в общей списке страны. Он тогда, выходит, вычеркнут, умер, пропал без вести. Смех и грех, правда. Эх, страна, страна…

Он уже подъехал. Страшно выходит ему из кабины. Будто, какая неведомая сила давит его в кресле. Руки у него ослабли. Нет у него даже сил, отстегнуть ремень безопасности. Остается только закурить сигарету, чтобы дать себе время успокоится, расшевелить себя. Не знал он до сегодняшнего дня, какая эта мука, быть безработным. А ведь он, действительно, безработный. Сколько уже лет? Три? Четыри? Пять? Может больше…а. Когда он лишился должностью начальника цеха, в том году, кажется, его завод выкупил приезжий москвич миллиардер. Как же его фамилия? Странно… Запамятствовал. Но помнил, как издевались над ним коллеги, говорили о нем тогда: «Да этот же, неужели забыли, ну, этот, который в телогрейке, на заре рыжика этого Чубайса приватизации, стоял у заводских ворот, выклянчивал у рабочих их приватизационные чеки». А как его фамилия? Неужели он от страха теперь, подзабыл фамилию этого миллиардера? Бывает же. На память он никогда не жаловался. Видимо, здание биржа труда, стерла с его памяти сейчас, за ненадобностью. Да и зачем он… ему. Пусть подавится. Все равно ведь, когда умрет, черви его съедят, или отнимут, там за бугром, как у других… сейчас сегодня. Деньги ведь он хранит за границей. Ладно. Не стоит он общего внимания. Но как бы там не было, надо выйти из кабины машины. Сигарету он выкурил. И вроде, даже, успокоился чуть. Хотя бы мысленно. Осталось ему всего делать несколько шагов, и он окажется внутри, здания биржи труда. Главное: паспорт, трудовая книжка, у него все это в кармане, внутреннем пиджаке лежат. Выташить их из кармана еще успеет. Да он и не один был здесь. Не обращая на него, заходили, выходили и эти «несчастные» люди… страны. Кто – то хмурился, заходя, а, выходящие, радостно, это по виду их, выпускали воздуха из своих легких, лезли потной, дрожащей рукою торопливо, в свои карманы за сигаретами. Теперь, это предстоит испытать и ему. Все. Назад для него дороги нет. Надо же ему пройти и это испытание. Раз страна такая теперь у нас. Возможно, и правда, повезет ему? Предложат инженерскую должность? Он же был, и это, правда, не плохим же инженером, на ламповом заводе. И, если бы его завод не обанкротил намеренно, прежний, так называемый тогда, «красный» директор, он бы до сих пор трудился там. Нет, обанкротил, людей повыгнал, а инженеров таких, как он, просто рассеял по миру. Тогда, он помнит, многие уехали за границу, а кому дорога была земля та, на которой родились, умерли родители, лежат на кладбищах, остались здесь, надеясь, как говорится, на попутный ветер, что им тут повезет. Да, они тоже, в своем роде патриотами были. Видимо, тогда они были еще молоды, еще верили, что эта неразбериха ненадолго, не может быть, что эти «рыжики, ельцинисты» своими руками разрушат, эту ту самую, великую страну, эти дорвавшиеся до власти аморальные временщики. Да, им сейчас хорошо. Живут многие в туманном Альбионе. Главное, им только богатство этой страны, выходит, а жить они будут только за границей. Зачем им эта страна? Правда.

«Все, – говорит он, выпуская струю воздуха из своих легких. – Пора и мне окунаться в этой, видимо, дерме».

***

Позже он, находясь уже по дороге на Урал – в дороге скучно, конечно, в чем – то надо было занять, усталый, от всяких мыслей мозг. С жалостью к себе, не до веселья же ему тогда было. Вспомнил, как эта дама за столом, когда он присел на предложенный ею на стул, пролистала вначале паспорт его, сверила его с фото, с оригиналом, после, зачем – то, хмыкнула. Ему это, как нож резануло, отдалась где – то там в его организме, с болью. Понять же её, можно было. Видно же, как она уверенно держала себя за этим столом. Чувствовала, видимо, или уже привыкла, что от ее действий за этим столом, зависит многое. Но он тогда, когда она хмыкнула, сравнивая фото его с оригиналом, почувствовал в себе, как не в своей тарелке. Заверзался на стуле, даже до кончиков пальчиков вспотели руки у него. Он опередил ее мысль, понял ее хмыканье, что с фото с оригиналом далеко не похожи. А что было делать? Подскажите люди! Тогда он так выглядел. Это фото из его паспорта, еще до строительства бизнес дома было фотографировано. С тех самых пор, сколько вон уже времени прошло. Конечно же, он изменился с видом фото из паспорта, за столько лет. Поэтому, она после своего хмыканья, с полу улыбкой, и нагло рассматривая его, спросила, или, все же она, не ожидая от него уточнения ответа, сказала.

– Знаете, паспорт этот, будто, и не ваш. Вы тут, в паспорте, совсем молодо выглядите, а в оригинале… Неужели вы этого сами не видите? Ох, Сергеев. Сергеев. Так. – Это она уже рассматривала его трудовую книжку. – Инженер? С лампового, что ли? Ого. Начальник цеха? М – м… в университете, в нашем, тоже учились? – По ее удивлению, выходила, она тоже когда – то заканчивала этот Матвея университет. – Да, мы почти в один год заканчивали. Только я, на филологическом училась. Теперь, вот, тут. В школе, сами знаете, наверное, или слышали, мало учителя получают, вот я и определилась тут. – Тогда ему от обиды, хотелось прервать ее, сказануть, пусть, что будет, то будет. – Родственники помогли устроиться? Разозлила она его тогда. Фото ей не нравится. Глянула бы на себя. Сама, сущая швабра: худая, будто ее специально на голоде держали, а наштукатурила себя… Дышать уже тяжело от ее нашпигованных запахов. Сдержался. А что он еще мог? Да и, зачем ему это… Он же пришел сюда за помощью, а не осуждать ее, какая она сама на самом деле. Ведь он и так знает, без, вот, этих, сопливых подсказок: у каждого в этой жизни свой крест. И особенно это в России сейчас. Ей, видимо, эта худоба нравиться. Была, наверное, когда – то полная, а теперь сбросила себя, поусердствовала шопингом, невольно превратилась в селедку. Что, сама, не видит, какая она, сейчас? Но она тут, помнить надо, начальница над этими «несчастными», которые приходят сюда, да еще требуют от нее невозможное, будто она эту невозможность, специально прячет под сукном. Также и с ним она неопределенно сказала.

– Ну, не знаю, нужны ли сегодня инженеры на заводах? Сами понимаете, заводы у нас в городе, все это знают, в большинстве стоят, или обанкрочены своими же красными директорами. Теперь все бегут в эту Москву. Это же не секрет. Ваш, тоже, получается. Ладно. Запишу ваши координаты. Тут, вот, не знаю, подойдет ли, требуется курьеры…

И весь был ее ответ. Да еще, после заполнения данных его, она как бы взволнованной радостью сообщила ему, даже почему – то покраснела, что ему через месяц полагается деньги, как безработному – восемьсот пятьдесят рублей.

Вдумайтесь! Как можно прожить на эти деньги безработному, еще семьей.

– Но я постараюсь, – поправляется она, опуская глаза. – Если появится в ближайшие дни должность инженера запрос, я непременно вам извещу.

Матвей в дороге уже пятый час. Он уже проехал Пензу. Трасса, по которой он ехал, была почти пуста. Он знал, большие фуры, ночью в основном только выходят на дорогу. В кабине, даже, было чуть душно. Не потому ли, он окна с двух сторон спустил. Природа, вдоль трассы, как всегда была богатая. Виднелось, справа, какое – то озеро, или, пруд. Гладь ее свинцовая, маняше поблескивала, подмигивала. Небо, над его головой машины, запружена была блеклыми облаками. И от этого, ему кажется, что облака, будто тормозят его машину.

– Нет, заеду я на это озеро, – говорит он это вслух. – Посижу чуть, или окунусь. Вода, наверное, еще не так холодная? Скоро же конец августа. Лето еще не кончилось.

Подъезжая к озеру по грунтовой дороге, уже кем – то накатанном, он остановился со стороны не очень крутого берега. Дорога от трассы как раз к этому берегу шла. Здесь и ивовые деревья у берега распустили свои косы, ветлы. Было где – то пристроиться. Да и укрытие какая – та была, где бы он разделся, размял свое усталое тело. Дно озера, видимо, была с глиной. Когда он с осторожностью смочил на берегу свои ноги, чуть было не опрокинулся задом. Так как берег озера был скользкий.

– Ладно, – говорит он вслух, оглядываясь по сторонам. – Никого же кроме меня. Что я церемонюсь. Без трусов окунусь.

Насладившись вдоволь плаванием, он, наконец, вышел из воды, балансируя руками, чтобы у берега не упасть. Теперь ему надо чуть обсохнуть, приготовить себе чуть какую – то пищу. Ива, рядом с ним, роняла свои слезинки со своих кос. Было как – то не естественно от этого.

– Что же ты плачешь? – говорит он, слека прижимаясь к ней. – Одиноко тебе? Мне, ведь, тоже сейчас не сладко. К семье своей на Урал еду. Прости уж, если твое одиночество потревожил.

Что – то он сентиментальничает? Это что – то, не проста. Не его ведь эта характер. Видимо, плохо все же ему, от этого одиночества, в котором он пребывал. Увидела бы его сейчас Ольга, не поверила, как он прижимается своим голым телом к иве, и как с нею, как с живым разговаривает, подумала, точно, с мужем, что – то не то. И точно сказала бы: надо спасать мужа.

Что, не спасала она его? О! Сколько уже раз. Когда у него временами что – то не получалось с его бизнес домом. Вначале, это когда осушал это болото. Сколько он туда денег взбухал, чтобы вначале прорыть канавы. Бульдозер нанимал, чтобы сток воды уходил в этот искусственный пруд, недалеко от его бизнес предполагаемого дома. Мальчишки там всегда летом купались теперь в этом пруду. И даже, слышал, от кого, он уже и не помнит, кто ему это говорил, но говорили, рыбы там еще завелись. Ведь тогда у него временами, даже опускались руки. Не знал, как еще осушить, это топкое место. Если бы тогда не рядом его жена, точно, он бы спился, или сыграл в ящик. До того тогда ему было муторно жить, глядя на такую жизнь в стране. Все, все изменилось мгновенно вокруг: люди, страна, и даже, кто властвовал сейчас в стране, почувствовав власть. Но ведь эти люди вчера только, были простыми гражданами. Власть получили, сразу другими стали, выходит? Удивительная страна, удивительные люди теперь нас окружают, после, казалось бы, распада страны. Кого верить? Что делать? Никто ничего не знал. Расстеряно ходили все. Потому, не зря же он был чудаковат от остальных жителей страны. Осушил он все же это место, где в будущем должен был стоять его бизнес дом. Но теперь – то это, уже в прошлом. Зачем же ему сейчас ворошить, эту не сбывшую мечту? Получить бы компенсацию, что обещали, но когда это будет. Вилами по воде еще не написано. Что он, не знает, какой он на самом деле, облаченный властью аморальный бюрократ?

Что ж. Пора ему очнуться от ностальгии сна. Одеться, обуться. Вытащить из багажа своей машины припасы, которые он взял собою на дорогу. В термосе, слава бога, у него есть кофе. Не остыл еще, видимо. Вот он сейчас пристроится рядом с плакучей ивой, сядет рядом с нею, утолит голод и поедет дальше. Путь у него еще, о – хо – хо! Конца и края не видно пока. Собственно гнать машину он не собирается. Спокойно доедет. Он это знает. Зачем ему еще гонку устраивать. Да и с кем? Сам собою? Или со страною? Смешно. Конечно, его там, на Урале ждут. Раз обещал он жене, разговаривая с нею по телефону. Видимо, наверняка, ждет дочь, ждет Ольга, его жена. Скоро первого сентября. Успеет он доехать, и обнять их, родных, в своих объятиях. Что уж там болтать. Мужик же он. Как он соскучился по своей Ольге, жене. Главное, она сейчас не переменилась с новыми обстоятельствами. Была прежняя: любимая, единственная. Слава бога, небо над его головою не хмурое, и не нес за собою дождевых облаков. Вот он сейчас поест, выкурит перед дорогой сигарету и выедет на трассу. Продолжит путь, как и до этого озера ехал. Спутника бы ему. Приторно скучно одному ехать. Музыка, конечно, у него есть, но хочется все же ему, рядом живого человека. Поболтать по душам, да и пусть молчит, главное, рядом живой человек сидел, слушал его. Да, тут красиво. Хочется сидеть, сидеть, наслаждаться с этой природой. Но надо ему ехать. Выйти на трассу. Вот он сейчас развернется, поедет по этой накатанной грунтовой дороге в сторону трассы, а там его только ветер будет сопровождать. Машин, слава бога, на трассе мало. Или время такое? К вечеру, конечно, и его будут сопровождать, и обгонять эти большие фуры, но пока их нет, надо ему ехать, не думать ни о чем. Да возможно ли это, не думая ехать?

Он уже отъехал от озера на приличное расстояние, когда, у какой – то от трассы деревушки, выскочили на дорогу, старик со старухой. Оба с котомками. Или как сегодня принято в моду, ученическими портфелями за их спинами. У старика еще в руке клюшка. Упираясь на него, заковылял на трассу, чтобы остановить машину его. Видимо,– подумал он,– устали свой транспорт ждать, в отчаянье подняли руки, чтобы он остановился.

« Ну, что ж, – говорит вслух Матвей. – Если по пути, почему же не взять их? Мне не жалко».

Оказалось, эта пожилая пара возвращались из самой Казани. До станции они, конечно, на поезде приехали, а вот, от станции провинциальной, как у нас всегда происходит в стране, в России: то, автобуса нет, то, дороги размыты, никто не хочет ехать в этот топкий населенный пункт. А доехать до дома надо. А то и может, не доехав до дома, помереть. После больницы он ( Матвей позже познакомился с этой парой), Иван Александрович, когда – то бывший колхозный завхоз, плохо себя чувствовал. Видимо, из онкологической больницы, больному же не говорят врачи, что он скоро помрет, выписали его специально, раньше срока, чтобы больной смог доехать своими ногами до своего дома, и там, дома, спокойно умереть. Сопровождала мужа, Валентина Ивановна, супруга его безменная.

– А дети у вас есть? – с жалостью проникаясь к ним, не сдержанно задал им вопрос, Матвей.

– Есть, есть, – поспешно отвечает ему Валентина Ивановна, зачем – то шуганув на своего мужа, своим локтем.

– Извините, конечно. Так почему же их с вами нет?

– Потому, – ворчливо, с недовольством, говорит ему, уже сам, Иван Александрович, дергано, отпихивая от себя свою жену. – Матвей. Знаешь. Тяжело мне говорить. Валентина, оставь меня теребить. Стыдно? Мне тоже стыдно. Мне лишь доехать, и дома помереть, на своей кровати. Не мешай меня, и не запрещай мне, разговаривать с хорошим человеком. Вот он, остановился, взял нас, а другие только проезжали. Сама видела. Понимать надо. А дети есть. Пятеро их у нас. Знаешь, Матвей. Обожди. Глотну воду, смочу губы. Сухо во рту. Птенцы в гнездах вырастают, улетают, теряют родства. Так и у нас, в семье. Пятерых родили. Теперь: одна, в Челябинске. Нет, постой, кажись, двое там. Так, Валентина? Другая дочь, Львов шине. Мучается, горемыка, видимо, думаю. Там нынче, говорят, неспокойно жить людям. Убивают. По телевизору это показывают. А сын, большой человек он у нас, получается. Живет в Москве. Валентина писала. Сказал, некогда мне пока, мама. Может, совесть еще есть, на мои похороны приедет? А последняя дочь, совсем забралась до самого Магадана. Некогда им. Спасибо тебе, Матвей. Подобрал нас. Теперь точно, доеду, помру в своем доме, а не как собака, под мостом.

Что он в утешение им сможет сказать? Грустно, конечно. Пятерых родили, и никого сейчас с ними рядом. Умрет он, кому ж потом заняться с его похоронами? Валентина Ивановна, сама старая уже. Умрет старик его, как она будет жить одна, почти в пустом доме. Да и как же они, от станции до этой деревушки, пешедралом дошли, пусть даже по асфальтной дороге? Путь же не близок. Матвей проезжал эту станцию Нурлат, до этого озера, где он останавливался на отдых. Это почти тридцать километров. Как же они добрались до этой деревни, по трассе? Это же немыслимо. Как же они шли? Он, этот, Иван Александрович, как рассказал Матвею, путь этот они прошли за семь часов.

– Шли, Матвей. Шли. Господу, вот, богу молилась моя. Десять шагов, полминуты отдыха. С водою смочу губы, снова тронусь. Вон, уже впереди наша деревня. Рукою уже подать. Господи! Слава те! Спасибо. Послушался. Дал мне время доехать до своего дома. Теперь, точно, умру на своей кровати.

Жуть это слушать Матвею. Но это судьба, русского человека.

Деревня Андреевка – это от трассы, почти рядом. Матвею не хочется прерывать путь, но как же он их тут высадит, прямо за старым мостом, перед въездом деревни. Как не прискорбно, ему придется довести все же до самого их дома. Да и день уже клонился к вечеру. Хотя это и не заметно, светло еще, но по времени уже показывало по его часам, пять вечера. Удивительно. Вроде он в этот путь отправился без пятнадцати десять. Это он, после биржи труда, прошелся по магазинам, прикупил кое – что из продуктов на дорогу. Да, по часам тогда было, без пятнадцати десять, когда он выехал за пределы своего города. Выходит он, до этого озера: сначала до Пензы, затем, до этого озера, ехал шесть часов. А этих он, догнал у деревни Бурметево, и время на его часах показывало пять вечера. Значит, он их везет уже почти полчаса. С остановками. Но, а напрашиваться остаться тут до утра, конечно, ему не прилично. Но время у него еще есть. Вот он сейчас, так и быть, довезет эту пожилую пару до их дома, затем по ходу действий, определится. Может, и дальше поедет. Время у него еще есть до первого сентября. А отдых ему надо. Зачем же насиловать себя. Будет возможность, осмотрит и деревню их. Время – то у него, о – х о – хо! Достаточно. Главное сейчас, с радости, плохо не стало Ивану Александровичу. А то, возьмет и помрет, что благополучно доехал до своего порога.

Да. Плохо сейчас с русскими, русскоязычными деревнями в стране. Раньше, когда еще колхозы были, помнили все, деревня с каждым годом росла, расширялась в размерах, а теперь, глянуть на деревню стыдно. За оврагом, или за речкой, отсюда, от дома Ивана Алексеевича плохо видно. Речка там, или просто овраг. Матвей видит, там, на той стороне, половина улицы, полуразрушенные стояли. Этого, видимо, заметил, куда смотрит удивленно Матвей, присевший на отдых на крыльцо, Иван Александрович. Смачивая губы водою из горлышка бутылки, кивает он головою, Матвею.

– Наша сторона неплохо еще смотрится. Многие, кто на нефтянке трудиться, кирпичные дома выстроили. Нефть у нас. Нефтяниками молодежь работает. А колхоз, так и запаршивел у нас. Или мы, богаче стали от этой нефти, или, как не прискорбно, посуди сам, Матвей, привыкли: строить и ломать. Послушай старого человека. Я, вот, всю жизнь в колхозе завхозом проработал. У меня лошадь была колхозная. Я делал сбруи. Потом колхоз богаче стал. Стали покупать машины, комбайны, сеялки. А тут, как ветер шальной, откуда эта разруха Ельцинская пришла? Распродали, разворовали, не стало колхоза. Спрошу у тебя. Кому лучше стало? Стране, людям? Мне теперь уже все равно. Что будет, как будут жить, но у меня, вот тут,– тычет он с высохшим кулаком свою грудь, – вот тут душа болит. Как бесславно мы, своими молчаливыми действиями, разрушили эту мою деревню. Помоги меня, Матвей подняться. Сил нет. Прости уж старика. Может, останешься до утра? Место, где спать, найдется. Комнат у нас три. Считай и пристройка. Там летом прохладно. И кровать там есть. А сейчас, помоги мне дойди до кровати. Прилягу. Сил уже нет. А Валюша моя, попрошу, пусть самовар поставит. Попьем чая потом.