Курьер

– Рано еще было. Посчитал неудобно. Пяти еще не было, когда я отправился к этому озеру.

– В такую даль? – Видимо, Сергей Иванович, хорошо знал эту местность, где находятся эти водоемы вокруг его деревни. – Это же почти расстояние луны,– удивлен он. – Далеко. Ладно. Идем. Мать спрашивала о тебе, где ты. Хочет, чтобы ты позавтракал. Мы сами уже успели. Сестры, там, в комнате. Сидят рядом у гроба.

Отказываться нельзя. Что он сейчас будет Сергею понапрасну утверждать, что он, уже позавтракал. Тот его, он знает, все равно не поверит. Обидится еще. Поэтому он с неохотой даже, поплелся следом за Сергеем в дом.

Позавтракав, он снова вышел на крыльцо. Людей поблизости от дома Ивана Александровича, пока никого. Там же и присел на ступеньку, когда закурил. К этому времени, туман начал уже рассасываться, открывая перед асфальтной дорогой, придорожную траву – мураву. Вскоре и дома ближайшие высветились, открылись к обзору. Сидеть на крыльце, Матвею, как – то неудобно. Но, чем ему еще заняться? А пойти на кладбище, вместе с мужиками, об этом ему сообщил Сергей Иванович, он и правда, опоздал. Подъехать бы ему минут за двадцать, возможно, он и успел, пошел бы с ними на кладбище. А сейчас, ну, что он потащится туда один? Да он и не знает, где, на какой стороне у них деревенский покос. За околицей, так, если он решится, придется ему туда на машине подъехать, а если?.. Тут он, как бы прозрел. Он же, вчера еще, когда сидел под ивой на скамейке, у пруда, обратил, за спиной, когда он обернулся задом, увидел в метрах трехстах, а может и чуть больше расстоянием, штакетниковый забор, а за забором, кресты, кресты могильные. Так что у них кладбище, выходит, в центре почти располагался. От дома Ивана Александровича, это каких – то шестьсот, семьсот шагов. Так, не пойти ли ему, действительно? Главное прогуляется, убьет время. А то, что он тут сидит? В доме, все чем – то заняты. Сергей, вон, Иванович, куда – то, или чем – то занят. Не видно его. А сестры у него, они, в страхе караулят, как бы что плохо не стало, с их старой мамой. Ни на шаг от нее не отходят. Да и беспокоятся, как бы чего не случилось с их сестрой, которая ехала из самой неспокойной сегодняшней Украины. Вроде, сегодня она должна уже приехать, или ее все же переправят из Донецка в Россию. А в России, она уже дома. Бояться ей тут, уже нечего будет. А та, которая из Чукотки, если только она вчера вылетела, сегодня может перелететь из Москвы до Самары, а там, ей только остается, спустится на такси, до этой станции. А из станции, если позвонит, то можно и за нею поехать на его машине. Тут, как он знает, проезжал эту станцию, всего в тридцать километров от этой деревни. « Да, – ухмыляется Матвей, почесывая затылок, – курьерская должность, действительно, не обычная». « Ну, что, – бормочет он снова, все еще продолжая чесать затылок, – надо эту мою миссию, достойно до конца выдержать». Отбросив выкуренную сигарету под ноги, и затоптав его, направился было к своей машине, но с полпути резко изменил направление, поднялся на асфальт, перешел ее и пошел по направлению к пруду. Пригретый солнечными лучами туман, дымился сейчас только, в придорожной траве – мураве. Справа, от его руки, остался пруд, все еще дымящейся. А впереди, точно, в нескольких сотнях метрах, он увидел забор и кладбищенские кресты. Жутко ему заходит. Ну, раз он дошел, надо ему вначале, перед воротами кладбища, осенить себя крестом. Как на Руси это делают. И войти в городок мертвецов. Да, жутко ему тут. Страшно. Сколько крестов, так плотно стоят. А могильщики, они почти у левого забора, рыли яму для Ивана Александровича. Тут, видимо, знаменитости деревенские лежат. Кресты у этих могил, у некоторых, мраморные, со звездами, да и просторно чуть тут было. А вглубь, даже страшно было заходить. Там, как в густом лесу, кресты, кресты. Никакого просвета. « Видимо, старое кладбище», – подумал Матвей, когда он подошел молча к могильщикам. Те, увидев его, молча поздоровались с ним, кивком головы, а когда он закурил, молча также потянулись к его пачке. Один из них, молодой по виду еще, кивая Матвею головой, промолвил.

– Земля тут мягкая. Как пух. Повезло Ивану Александровичу с местом.

Ну, что ж. И, правда, земля тут была мягкая. Мужики, еще до глин не дошли. Земля еще вся была черная, как черноземная. Скоро, они докопаются до нужной глубины. Немного им копать осталось.

Что ж, Матвей их не будет мешать. Еще чуть постоит и двинется назад к дому Ивана Александровича. Он же там никому не сказал, что отправляется на кладбище. Может, и ищут его. По времени, и та, что из Украины, что и из Чукотки, уже должны извести о себе. Должны долететь. Но он у пруда, возвращаясь, не удержался, свернул к его берегу, черпнул рукою воду, освежил свои руки, лицо. От отражения солнца, поверхность пруда искрило глаза Матвея своими бликами, он даже от этих бликов, старался укрыт свои глаза рукою. Если бы не знать о смерти Ивана Александровича, он бы тут долго еще проторчал у этого берега пруда. Было ему тут хорошо. Даже забылся, на какое – то время, зачем он тут торчит. Поэтому, всматриваясь на этот поверхность пруда, любуясь с перевернутым отражением клуба, который отсюда, как бы рукою можно дотронуться. Но, видимо, он не зря ушел из кладбища, так поспешно, после выкуривания своей сигареты. Возле дома Ивана Александровича, он увидел этих двух сестер и Сергея Ивановича, которые, будто, ищут его, заглянули в окно его кабины машины.

– Нет его тут, – сообщает Евгения им.

Но тут, и сам, Матвей подошел к ним, спросил.

– Искали меня? На кладбище я был. Вот, иду оттуда.

Подошел к нему и Сергей Иванович. Волнение сестер, передалось, видимо, и на него. В скулах желваки затвердели, глаза его на Матвея смотрят строго. Будто, он как в своем кабинете, смотрит на него, как провинившегося.

– Такой расклад, – почему – то он обращается к Матвею, отчеством, – Михайлович. Машина твоя. Марина только что позвонила из станции. Она из Москвы приехала на поезде. Самолетов на Самару не было. Поэтому она, отправилась на поезде. Сейчас она мне позвонила из станции. Говорит, там нет никаких машин, кто бы ее довез до деревни. Надо ехать. Приказывать я тебя не могу. Как скажешь, так и поступим, Матвей.

– Только и всего, Сергей Иванович? Так, кто поедет со мною?

– Женя. – Толкает ее Валентина. – Она поедет. Пусть развеется.

Ну, раз надо ехать, так в чем же дело? Матвей, для пущей убедительности, быстро осмотрел свою машину, и даже заглянул зачем – то под машину, убеждая себя, все ли там нормально, затем завел машину и пригласил Евгению, сесть с ним рядом.

– Сергей, мы поехали, – крикнул он, и, тронувшись с места, выехал на асфальт.

Скорость у Матвея машины не большая. Да и, ехали недолго. Минут всего тридцать, когда показались первые дома этой станции. Евгения, до этого мрачно сидевшая рядом с Матвеем, наконец, видимо, ожила, попросила у него сигарету, а раскурив ее, потребовала чуть спустить стекло с ее стороны.

– С вами, все хорошо? – спросил у нее Матвей, сбавляя скорость, перед задним двором станции.

– Да, так, – отнекивается она, дергано. – Приехала, думала, что тут, как в телевизоре говорят – сплошь идиллия. А как походила по деревне, вы понимаете меня, о чем это я. Люди, казалось бы, неплохо живут. Дома у многих добротные, по сравнению с теми годами в моей юности. У некоторых, даже каменные теперь дома. Когда я отсюда уезжала на учебу, не было помиме таких домов. Даже, не поверите, наверное, стояли еще соломенными крышами дома. Казалось бы, мне радоваться. Вырвалась, после стольких лет, с детства мне знакомую деревню, но, как посмотрела на лица моих земляков, я их, не поверите, не узнаю. Понимаете – не узнаю. Какие – то они все – глаза же не врут. Ущербные, что ли. Нет радости на их лицах. Все озабоченно ходят, как сонные мухи, действительно.

– Евгения, а вы давно не приезжали в свою деревню?

– Как уехала на учебу. После была раза два, когда училась. Потом, как – то закрутилась я. Не было возможности. Училась, в аспирантуру поступила, замуж вышла. Некогда было приезжать. В письмах: папа с мамой, обижались. А что я могла поделать, скажите, Матвей? Я не оправдываюсь. Потом еще, эта перестройка горбача, распад страны. И с приходом этого Ельцина. Сами помните. Какие были девяностые при нем. В мыслях, только было, как бы не умереть, сохранится. Вы понимаете меня? Трудные были времена. Руки, временами опускались. Плохо, плохо живет страна, никакого просвета впереди. Люди, теперь только выжить хотят. Ну, что эта за жизнь такая?

– Вы, Евгения, кто по профессии?

– Я преподаю в университете социологию.

– Понятно, – говорит ей Матвей. – Я вас понимаю, Евгения. Попали в реальность, растерялись. Увидели, какая она эта жизнь, в реальности выглядит. Она вам показалась, верно, незнакомой. В газетах, оно там верно расписано – пропагандистки. Да и с телевизора всякую ахинею говорят, обобщено. А тут, жизнь, реальная. Иначе смотрится эта жизнь.

– Это вы, Матвей, моему брату расскажите. Он у нас, самый продвинутый из всех нас. В правительстве работает, – говорить она Матвею, нервно выбрасывая из окна, свою докуренную сигарету.

Вскоре они подъехали к станционному вокзалу.

Небольшое двухэтажное здание. Рядом с этой станцией, тоже стояли рядно двухэтажные дома. Поэтому, Матвею, казалось, вся эта станция, выстроена двух этажными домами. Но, дороги у этой станции, это особо обратил Матвей, были чистые, ухоженные. Когда он подъехал к станции, это он с дороги, сзади заехал к нему. Там, действительно, не было других машин, кроме него. Да и людей он поблизости не увидел. Да, на платформе, перед станцией, кто – то там ходил, пробегал, но у самой станции, людей не было. Поэтому, чтобы убедится, он попросил пока Евгению посидеть в машине, а сам, решил поискать Марию Ивановну в самой станции. Раз она прибыла, как рассуждал он, где – то она должна быть. В наружности станции, ее нет. Да и на платформе, зачем ей там торчать. Поэтому, он, сразу направил свои ноги к двери станции.

Первое, как он только оказался внутри, запершило его. Воздух тут был, как бы сказать, специфический – туалетный. В небольшом зале, куда он тыркнулся, высмотрел, рядно стояли: такие фанерные со спинками скамейки, по обе стенки. И небольшой просвет между ними. И в них сидели несколько людей, видимо, ожидающие следующего, проходящего через эту станцию, поезда. Марию Ивановну, Матвей приметил сразу, в глубине этого зала. Хотя и она, за столько лет, разительно в измененной форме была. Прежняя, впору учебы в школе Матвея, она была молодая, только, что окончившая институт. Помнит он, как она впервые зашла в их класс, вместе с директором школы, Валерием Михайловичем, который известил им, девятым классам, отныне, за место недавно уехавшего на материк, Петра Васильевича, классным теперь будет, эта «пигалица». Да, она тогда, действительно, когда она неуверенно зашла в их класс, следом за директором, выглядела, и правда, «пигалицей». Ростом, она и хотя, была не очень уж и маленькая, но худющая была. Будто ее специально, в голоде кто – то держал, до этого знакомства с классом. Была она в длинной, черной, до колен юбке, из тонкой шерсти, и поверх белой рубашки, была она еще в кофте. Матвей, уже и не помнит. Какого у нее цвета кофта была. Лицо и худое, но она им показался в начале, смазливой… Но это было, видимо, ошибочное мнение. Вскоре она им всем показала и с другой стороны. Материал она, хорошо знала, который она вела. Литература, будто, ее коньком была. В совершенстве помнила из классиков странички на память. Цитировала она ее в каждый урок, перед этими желторотыми, переживала, и это, казалось, на самом деле, когда ее ученики приходили на урок не подготовленными. Временами, даже упрекала их, говоря: « Что же вы делаете мальчики, девочки. Не знать литературу, это равносильно, не понимать свою родную речь». Видимо, она была права тогда, так думает теперь Матвей, когда он подошел к ней, присел с нею рядом. Теперь она была плотно скроена. Года все же. Много лет уже минуло, как он уехал из поселка на материк, со своими престарелыми родителями. Года, и правда, никого не жалеет. Перемены на ее лице: это ее одутловатость, выпирающий небольшой живот, полностью изменили ее прежний облик.

– Ты? Откуда? – Растерянная пауза в ее возгласе. – Сергеев, откуда ты здесь?

– Не смотря на пройденные годы, все же вы, Мария Ивановна, узнали во мне, Сергеева, – говорит Матвей, все еще растерянной этой встречей, Огнёвой. – Я за вами, Мария Ивановна. Эти ваши чемоданы перед вами? Встаем. Машина ждет вас на улице.– И хотел составить ей еще и сюрприз, не сказал ей, с кем он за нею приехал.

Станционный милиционер ( то есть, они сегодня, благодаря сменяемым президентом, именуют себя, полицейскими), в это время вышедший из своего кабинета, придирчиво сопроводил их своим взором до выхода. Затем и сам двинулся к выходу. Зачем, неизвестно. Наверное, у полицейских такой распорядок работы, следить за всеми, что в его ведомстве происходит. Это только, конечно, предположение самого Матвея. Но, с другой стороны, что ему волноваться? Он просто забирает человека, за которым он специально из деревни приехал сюда. Да если, он даже проверит его документы, что из того – то? Ну, глянет, сверится с оригиналом, с паспортным фото данным, дальше, что? Задаст вопрос: что он делает, в чужой для него области? Но, видимо, пронесло. Полицейский оказался, не затем следом за ними двинулся. По его движениям, он просто вышел на улицу, размять свои кости. Заработался, бедный, на ниве своей службы. Отсидел свой зад, в своем затхлом кабинете.

– Сергеев? А где же твоя машина? – переспрашивает она, следуя следом за Матвеем.

– Сейчас увидите, Мария Ивановна. За угол этой станции повернем, увидите сразу мою машину, – говорит ей Матвей, прогибаясь от тяжести ее чемоданов. – Вы что тут, Мария Ивановна, напихали в свои чемоданы? Тяжелые они, однако.

– Сергеев. Я же из самой Чукотки. Гостинцев везу.

Но тут, навстречу, подскочила Евгения, которая до этого сидела в машине, ожидая Матвея и свою сестру. Видимо, нервы у нее сдались, решилась сама поискать свою сестру на станции. Их одновременный возглас, видимо, напугал полицейского, сейчас разминающего свои конечности, у входа на вокзал, выбежал он из угла здания станции, увидел их, обнимающихся, сплюнул с досады, ушел назад. А тем временем, Матвей, пока сестры обнимались, пристроил чемоданы Марии Ивановны в багажнике машины, закурил, и стал ждать, когда те вдоволь нацелуются. Видимо, все же, долго не виделись. Наблюдая за ними, отсюда, Матвей обратил, сестры разительно не подходили ликом друг другу. Евгения, больше похожа была на своего отца, смуглая, с кустистыми черными бровями, а Мария Ивановна, она была вылитая мама, белолицая, светлыми бровями. С габаритами, конечно, не сравнить ее с мамой. Видимо, мама ее в молодости тоже была такая же, как она сейчас, плотная, одутловатая. А теперь ее мама в годах, высохла, но лицо, все же сохранила сходством своей дочери, Марии.

Когда они подошли к машине, Матвей, вначале не хотел, да зачем это ему было нужно, столько времени прошло, быльем уже проросло, нет, дернуло ему, спросил, кто же сейчас в поселке возглавляет поселковый совет?

– Матвей, это тебе зачем? – засмеялась она, с любовью кокетливо коснувшись рукою до плеч его. – Интересно тебе, кто за место твоего отца теперь возглавляет поселковый совет? Раз интересуешься, должен знать. В интернете все там есть. Как выглядит сейчас поселок, сколько домов брошенных стоят, с выбитыми окнами стекол, а вы где жили… после, улицы Дежнева… Ну, где наша школа, у сопки. А чуть наискосок, внизу, ваш был дом. Потом вы переехали. Не забыл? Кинотеатр «Маяк», «Быт комбинат», а напротив, стоял, и сейчас стоит, самый красивый дом в Провидении. Сохранился этот дом. Потому, сам знаешь, он на сваях стоит. Кстати, Матвей, теперь я там живу. И живу в той самой квартире, в которой вы с родителями жили. Видишь. Какое совпадение. Я ж не думала, особенно тут тебя, Матвей, увидеть. Откуда ты? И почему ты участвуешь сейчас в нашем горе? Ладно. Вижу, хотя и не понимаю, зачем это тебе сейчас? Все ж, хочешь знать. Кто возглавляет теперь поселковым советом? Ты ее должен знать. Она у нас в школе тогда вела урок географии. Муж ее, помнишь, прихрамывал. Ты что, не помнишь его? Жалко, детей у них так и не стало. Забыл, что ли? Ирину Сергеевну – географичку.

Матвей на ее реплику, виновато улыбается.

– Помнить, да, помню я ее. Рыженькая такая была. С веснушками.

– Она и теперь, Матвей, такая. Раньше она была полная, с веснушками, а теперь, сдала лицом и телом. Ну, что едем? Только обещай. В пути, пока едем, чтобы ты, Матвей, подробно мне все, все, рассказал о себе. Где ты? Ты уже в том возрасте. Семья у тебя должен быть. Живы ли твои родители? Я хорошо помню твоего отца. Такой, знаешь, был идеальный большевик.

– А в конце в своей жизни, – с грустью добавляет Матвей. – Он разочаровался в них. Умерли они у меня, Мария Ивановна. А я, женат. И у меня есть дочь, – это он как – то с гордостью сообщил, своей бывшей классной руководительнице. – Такая милая она у меня. В сентябре во второй класс идет.

– Ты, счастлив?

– Относительно, да, Мария Ивановна. У меня жена, дочь.

– И кем же ты стал? Помнишь, вы мальчишки мечтали, сломить мою волю, чтобы я была не строже к вам, мальчишкам, из девятого класса.

– Что ж там, теперь нас упрекать, Мария Ивановна. Мы же тогда были мальчишки из девятого класса, когда впервые вы вошли в наш класс вместе с директором школы. Помните?

– Как же не помнить, – вмешивается в разговор и Евгения. – Вы же, Матвей, у моей сестры, окно выбили кирпичом. Это никогда не забудется. Помню я ее письмо. Мария мне не даст соврать. Пожаловалась она мне тогда в письме своем на вас. Не помню. Забыла.Как же ты, Мария, отозвалась тогда о нем?

– Никак, Женя, – смущена она, видимо, откровением своей сестры. – Тогда только улыбаться можно было. Возмущаться, никак. Они же руководящий состав… Чуть, что, окрик можно услышать. « Не хочешь двадцать четыре часа из севера?» Это они, коммунисты пугали нас, не дозволенное ни – ни. Что ж теперь вспоминать, Евгения. Все это было, быльем заросло. Да. Испугалась я тогда, когда узнала, что это ты, Матвей, мне запустил кирпичом в окно. Шуметь бы стала об этом, меня бы он, твой отец, дал бы мне срок, ровно двадцать четыре часа. Чтобы я уметывалась из поселка. Ну, так ты, Матвей, мне так и не ответил. Кем ты стал?

– Ни кем, Мария Ивановна, – тяжело вздыхая, отвечает Матвей. – Учился в университете. Получил диплом инженера, а дальше… Вы сами знаете, что со страной стало после.

На обратном пути, Матвей еще заехал на заправку, а оттуда они уже прямиком отправились домой, в деревню Андреевку. По всей пути следования, вначале их сопровождали, это при выезде из станции, эти нефтяные качалки. Их тут так было много, по обеим сторонам дороги, что даже глаза от них разбегались. Дальше, на их пути следования, надо было проезжать через татарское село, с мечетью. Матвей тут сбавил скорость. Так, как в прошлый раз, когда он проезжал, его, как специально подкараулил дорожный патруль ДПС, который, что уж обижаться ему, виноват он сам был, не сбавил скорость в населенном пункте, поэтому лишился своих кровных тысячи рублей. И теперь он, когда ехал по селу, пришлось ему держать скорость под сорок километров. А этого баба я полицейского ДПС, он сейчас вовремя увидел, в переулке, между домами. Прятался, видимо, специально. А что, ничего не поделаешь. Каждый зарабатывает, как может сегодня. Действительно, видимо, сегодня всем тяжело. Мария Ивановна, чтобы только успеть на похороны своего отца, не пожалела своих шестьдесят тысяч, за чартерный рейс, чтобы долететь от Чукотки до Москвы. Раньше, Матвей помнит, чтобы долететь до Москвы, стоил билет всего сто восемьдесят рублей. Это, на сколько же подорожала жизнь, у этой страны граждан? « Теперь бы, этих, сытых ура патриотов, которые кричат из экранов телевизора, на виду нищего народа: « Россия! Россия! Превыше всего», катануть их, по этому маршруту: Чукотка – Москва, думаю, поперхнулись», – думает Матвей, поглядывая через салонное зеркало на сестер. Ехать, немного осталось. Каких – то десяток километров. И будет деревня Андреевка. Это их деревня, которую они, как только окрепли, разлетелись кто куда. Брат их закрепился, ввил гнездо в Москве, Евгения с Валентиной, пристроились в городе Челябинске, Мария Ивановна, странно, имея такого брата, да еще из правительства, до сих пор живет в своей Чукотке. Спросить, почему она не переезжает из Чукотки на материк? Матвею, как – то неудобно. Можно ли такой вопрос задавать ей, зная, это неуместно сейчас. Но не сдержался все же, спросил.

– Мария Ивановна, простите, но я все же задам свой вопрос. Почему вы не переезжаете совсем на материк?

Вначале она отнекивалась, затем улыбнулась, переглянувшись с Евгением, сказала.

– А зачем, Матвей? Нам и там хорошо. Снабжение, не так уж сейчас там, как в прошлые советские годы. Десяток яиц, сегодня там, двести двадцать рублей. Вернусь потом назад, цены уже другие будут. Чуть подороже. Но, не смотря на такую дороговизну, там спокойнее. Нет грабителей, и нет олигархов. Исключение если только, кроме этого хитрого, с приторной улыбкой, еврея Абрамовича. Но он от нас далеко, Матвей. В Анадыре живет,или в Англии, а мы в Провидении. Да и заграница у нас там рядом. Недавно мы семьей были на Аляске, в городе Ном. Жизнь там, конечно, отличается по сравнению с нами, но ничего, и у нас много хорошего есть. Горячие ключи, рыбалка, прогулки по сопкам. Народ у нас, сам знаешь Матвей – северяне. Одним словом. Не гнилой народ.

– Знаю, – говорит Матвей, вздыхая.

Когда они подъехали к дому Ивана Александровича, навстречу из крыльца выбежали Валентина и Сергей Иванович. И мать их, тоже хотела, видимо, следом спустится с крыльца, но с торопыги, видимо, не рассчитала свои силы, ступив на одну ступеньку, надломилась. Из ее глаз выкатились слезы. И в ожидании, когда подбежит к ней дочь, Мария, тихо, бесшумно разрыдалась, уткнув голову на коленки.

– Мама! – выкрикнула она. – Мама. Прости, чуть задержалась. Мама…

Позже уже, когда сестры подняв на ноги свою маму, ушли в дом, к Матвею подошел Сергей Иванович, сообщил ему.

– Сестричка из Украины, она молодец, геройство совершила. Вырвалась из Донецка вместе с беженцами из Украины. Вот, так – то, Матвей. Жили в дружбе, делились, а в результате, кто ж думал, что до такого маразма дойдем. Будто мы сейчас, живем во времена Мазепы. Скажу. Это только мое предположение. У меня тоже личное мнение имеется. Когда мы развалили страну, и пошла эта вседозволенность, как – то маразматически. Люди, понимаешь, Матвей, не хотят жить больше в такой действительности. Терпят пока, до поры времени. Я так понимаю. До чего мы довели страну. Пятак сверх богачей, да мы тоже, золотыми зарплатами, народ это, что не видит? Или, не знает. А остальные… стыдно сказать, Матвей. В полном смысле, в нищете народ живёт. Потому и воровство в стране семимильная. Тут еще, ура патриоты повылезли, после возвращения нашего Крыма, отданный тогда Украине, кукурузником Хрущевым. Понимаю. Нужно объединять людей, страну, но, не надо сравнивать людей с этими сытыми нынешними буржуа крикунами: « Россия. Россия. Превыше всего». Россия для всех, я так понимаю, а не для них только. Иначе. Сказать боюсь. Ты знаешь, почему в 17 году произошла революция? Из за этого уродливого неравенства: между властью и народа. Вот так, вот, Матвей.

– О – о… С такими взглядами, Сергей Иванович, извини, вас точно, скоро, отодвинут из правительственных структур. А там сегодня в основном, либералы – западники сидят – с некоторой иронией говорит ему Матвей.

– Вы не правы, Михайлович. В правительстве, там тоже люди. Каждый это понимает. Но нет, и правда, у нас пока, общего понимания. Да и команды почти нет. Случись что с президентом, вся эта команда уйдет в «песок». Как и не было их. Конечно, востановить прежнюю систему, уже невозможно. Это уже все понимают. Кто с головой дружит. Время нужно сегодня. И потерпеть еще чуть всем нам надо. Украинцы тогда к нам потянутся. И это мы точно увидим. А сестре повезло. У нее два сына. Слава бога, хоть, они сейчас в Москве. Виноват. Я не знал, что они в Москве работают. Вот как мы живем, Матвей. С родственниками годами не общаемся. Это не правильно, Матвей. А вам, Михайлович, ехать снова придется на станцию. Из разговора сестрою, я понял, она уже едет на поезде. Четыре утра будет ее поезд на нашей станции. Если вы, Михайлович, не против, мы вместе съездим за нею на станцию. Что скажешь?

– Раз надо Сергей. Съездим.

Затем, Сергея Ивановича позвали сестры домой, а он, оставшись один у своей машины, не знал, чем ему еще занять себя. Поэтому, решился дойти до пруда, и там, до поры времени, посидеть под ивой, на скамейке. Да и после полудневная погода позволяла. Стояла тихая, безветренная погода. На небе медленно, растянуто теперь плыли белесые облака. Но их было мало, только над сферой неба, а по бокам было чисто. Потому, наверное, у берез, в саду, слышно было голоса взбесившихся воробьев. Видимо, тоже радовались к такой погоде.