Граду и миру

– Пахлаван! – ахнула Агнесса. – Это же безумный громила, который чуть не убил тебя в первый день! – объяснила она явно для Ипполита.

– Он, – кивнул Моррисон. По рядам пронеслось гудение. – Именно. И вот, словно в древней мудрости, спускаюсь я к нему – течение медленное. Он говорит мне: «Браток, помоги». Ну я по дурости оттащил его на берег, думаю, может, будет мне благодарен, отстанет и остальных отмахнёт, а то устал я с ними драться. А он, только на ноги встал… рост во, – Моррисон поднялся на цыпочки и над собой установил руку, – плечи во! – он развёл руки в стороны. – И говорит: я тебя, браток, отпустить не могу. Ты удерёшь, не в этот раз, так в другой. А нам кандалы ещё коптить. Несправедливо это, браток. Ухмыляется и достаёт пушку. Нет, не древнюю ядерную, девочки. Обычную. И целится.

Он встал в стойку, изображая, будто целится из пальца в Тиринари. Агнесса заохала. Её соседка сидела, отрыв рот и прикрывая его тыльной стороной ладони.

– Не знаю, что мне помогло, – сказал Моррисон и убрал палец в карман. – Наверное, глина. Я поскользнулся, и заряд прошёл мимо. Потом я – прыгнул, и ещё! Пахлаван стрелял не очень хорошо, он больше по битию морд новичкам… ещё и раненый. Повезло. Бегу. Он за мной. А навстречу – целодонт! На задние лапы встанет – как два меня, клыки – во! – иномирец показал нечто с ладонь, Ипполит недоверчиво прищурился, но, похоже, критично настроен был он один.

– Сожрёт и не заметит. Ну, я от него на дерево – прыткий же. А они наверх смотреть не могут, так что зверюга меня сразу потеряла. А тут Пахлаван бежит, он ж бездушный, ещё и псих, ещё и раненый, не сообразил ничего. Чуть ли не налетел на зверюгу, а та его на! – Моррисон рубанул ладонью воздух. – Он орёт! Ну она подрала, пошла. Я спускаюсь. Он опять хрипит: «Браток, помоги». А я уже наученный, знаю: закопает, скотина. Ну так я его сначала заставил его вымаливать у меня пощады, а потом остаток души забрал, совсем немного оставил – чтоб ходить мог и дышать. Душа у него была в форме лучевика, да ещё с прицелом… правда, прицел был сбит, а сам лучевик странный – лучи отклонялись градусов на десять то в одну, то в другую сторону… но что ожидать от не лучшего куска души психа? Прицел я оторвал и выкинул. И всё бы ничего, добрался бы я куда-нибудь, но…

– Но вас наконец-то нашли стражи правопорядка и арестовали? – прервал иномирца Ипполит. Взгляды – осуждающие, обиженные – обратились на него; девчонки из пятой даже всплакнули. Моррисон развёл руками:

– Ваша проницательность, док! Скрутили, как миленьких. Пахлаван до сих пор живее меня, пашет на рудниках. А ваши симпатии, смотрю, не на стороне пострадавших. Это необычно.

– Потому что пострадали за дело, – чётко и громко известил Ипполит. – Я неотъемлемая часть государства, как и все присутствующие здесь. Мы – наша земля. И отщепенчество, пренебрежение своими обязанностями из вашего рассказа – это не для нас.

– Ну что вы, доктор, успокойтесь! – замахал полными руками добродушный Адитус. – Это же всего лишь рассказ. В нём разик можно поболеть и за отщепенца…

– Убить, забрать душу… если вообще забыть, что души в понимании древних на самом деле нет… э-э… трусить, манкировать долгом – вы, слушатели, считаете, это нормально? Этому можно сопереживать?

– Доктор, милый, – прощебетала лучезарная Агнесса, – это всего лишь рассказ. Молодой человек обладает незаурядной фантазией. Вам нужно было слушать с начала: это не наш мир, а придуманный молодым человеком. Это мир отщепенцев, где нет общего блага. Там каждый сам за себя. И герой молодого человека абсолютно прав, что защищает себя, потому что больше за него вступиться некому. На фоне остальных персонажей – отвратительных эгоистичных душегубов! – он проявляет себя достойно.

– Да и как вы предполагаете жить в таких обстоятельствах? – добавил Адитус. – Подумали бы вы об общем благе на его месте! А он ещё и людей спасает. Вот как. В прошлом рассказе спас.

– Э-э, – Ипполит на миг замялся, смятённый аргументами, но тут же воспрял духом: – Но разве вы бы не пошли туда, куда призывает вас государство, даже если это стоило бы вам жизни?

– Это не про нас, – терпеливо и мягко сказала Агнесса. Кажется, до болезни она работала в синематографе. – Он создаёт сказку, нереальный мир, отличающийся от нашего.

Тиринари тихонько вздохнул.

«Как бы некоторые в этом зале не жалели тайком, что мир Моррисона нереален», мелькнуло в голове у Ипполита.

– Это не только про мой… как бы придуманный мир, – подал голос рассказчик. Ипполит повернулся к нему; Моррисон был страшно серьёзен. Солнце падало на левую сторону его лица, делая почти невыносимо ярким; другая половина пряталась в тени. – Это про всех. Люди везде одинаковы. Империи одинаковы. Они живут в первую очередь для себя. У нас так; так и у вас. Просто вы не видите.

– Бред, – выдохнул Ипполит. – Бред. С чего ты это взял?..

– В своё время я прочитал достаточно утопий и антиутопий, – серьёзно сказал Моррисон. – Особенно комиксов. Так что в теории я прекрасно подкован. Здесь и сейчас я единственный зрячий.

Ипполит смотрел на него.

Потом у него задёргался глаз. Врач резко, по-птичьи, повернул голову налево, направо. Зрители настороженно молчали, перекидываясь испуганными взглядами. Ипполит убрал волосы со лба и снова перевёл взгляд на стоявшего:

– Нет. Вы посмотрите. Вы… вы только!.. каков наглец! Он живёт на нашей гостеприимной Земле, принявшей на себя заботу о нём, оборванце из ниоткуда, и он смеет ещё критиковать!

Его голос утонул во всеобщем смехе. Люди смеялись и одобрительно кивали Моррисону.

– Юморист, – хлопала в ладоши Агнесса на пару с соседкой. – Как вжился в роль! Так и видишь этого мальчика, запертого в ужасном мире отщепенцев!

– Даже Ипполит поверил! – воскликнула одна из тройки девушек.

Моррисон улыбался одними губами и кланялся.

Ипполит, не дожидаясь, пока овации закончатся, выскочил в коридор. За ним выбежал Тиринари.

– Ипполит! – проскрипел он и закашлялся. Увидев, что врач, чеканя шаг, уходит прочь, он бросился вдогонку, повторяя: – Стой…

– А ты? – спросил Ипполит, резко останавливаясь. Тиринари пробуксовал по гладкому полу вперёд и повернулся к старшему. – Ты-то хоть понимаешь, что это – не фантазии? Да даже будь это фантазиями, это было бы диагнозом достаточным, чтобы…

– Да, – кивнул Тиринари, прерывая словесный поток. – Старшой, он не выдумывает. Не знаю, когда и где – но он это видел. Я верю ему. Он из другого мира.

Ипполит пожевал губы. Огладил горбинку носа, его крылья.

– Э-э… и?

– Но в его ситуации, – нравоучительно произнёс Тиринари, – это был единственно правильный выход. Он герой. Он выжил просто в невероятных условиях!

– Он не герой, Тиринари, – Ипполит раздосадовано сморщился. – Героев ты увидишь, когда дорастёшь до плёнок о войне. Э-э… Это он вам рассказал, глупым и наивным, свою версию, а вы и поверили. Ты, дорогой мой, ещё слишком юн и приласкан Главами Земли, ограждающими людей от боли и страданий, чтобы понимать: люди часто врут. Они оправдывают себя и свои действия. Особенно – особенно! – совершив ошибку. Нужно уметь снимать шелуху. Под шелухой красивых слов у него, – палец ткнулся в направлении двери в кабинет, – трус, подлец и ничтожество!

– Но это среди ещё больших трусов и ничтожеств, – возразил Тиринари. – Послушайте его ещё немного и поймёте, как вы ошибались на его счёт! Он восстал едва ли не в одиночку против целого мира, забывшего о своих людях! Против тирании и зла! Он не мог действовать иначе, а то бы его растоптали! Убили!

– Вот, – обвиняющий палец ткнулся в грудь молодому врачу, – вы его оправдываете. Вы называете его героем. Вы уже впускаете его ценности в себя.

Тиринари вздрогнул и шагнул в сторонку – прочь от обвиняющего пальца.

– Да какие ценности? О чём вы говорите?

– Вы не умеете отделять зёрна от плевел, – сказал Ипполит. – Не знаю, недостаток это нашего общества или человеческой природы, что люди в большинстве своём остаются в неведении. Этот человек только что рассказал нам, что трусливо избегал исполнения долга, а после того, как его врага чуть не убили, воспользовался тем, что тот слабее и поработил его.

– Так ведь правильно сделал!.. Враг бы его убил!..

– То есть вы теперь считаете, что и вам в такой ситуации – можно? – непонятно ответил Ипполит. – Не отвечайте. Я вижу.

Он двинулся дальше по коридору, и Тиринари растерянно поплёлся за ним.

– Вы временно отстранены, – продолжал Ипполит непривычно сурово. – Пройдёте курс терапии. Какой – вам скажет Глава. Э-э… Кружок ваш закроем. Не спорьте. И не надо петь песен про злое государство и добрых гордых одиночек. Потом поймёте, кто на самом деле зрячий, – смерив юного врача испепеляющим взглядом, старший решительно открыл стеклянную дверь, отделявшую следующую часть коридора, и направился далее. Тиринари споткнулся и, сжав руки в кулаки, долго смотрел сквозь стекло на удалявшуюся спину.

– Снова вы, юный док? – смеясь, спросил Мэрион, когда дверь за его спиной открылась. Он уже был в своей палате. – Как мой рассказ вашему начальнику? Он покинул нас, забыв оставить достойную рецензию.

– Всё как у тебя, – Тиринари вошёл, опёрся о подоконник и тоже теперь смотрел в окно. – Большая и несправедливая система пытается загасить свободный дух. Да кто они такие? – Тиринари обиженно ударил кулаком по пластику. Тот не шелохнулся, не отозвался. – Кучка стариков, которая диктует, как надо жить. Они ничего не знают о настоящей жизни, они не понимают, зарылись в свои древние бумажки и старые правила, – а диктуют!..

…Он заметил, что всё реже смотрит в фантастическое небо и всё чаще – на людей. Люди говорили разные вещи; они спрашивали и слушали. Слушали – но очень часто не слышали.

Он понял, что может спокойно рассказывать про свой мир – они не поверят, так как жизнь в довольстве разнежила их, и они стали глупыми. Древние ожившие архетипы, сначала говорил молодой док. Великолепно сфантазировано, верещали все. Его находили «оригиналом», «человеком тонкой душевной организации». Только один, кажется, услышал.

Впрочем, эти, на посту, у власти, всегда настороженные. Держатся за своё положение.

Горбоносый переселил его в отдельную камеру, где окна не было, и лично, заменив парнишку, стал провожать на процедуры. «Кружок» был закрыт.

Горбоносый не говорил с ним. Лишь однажды обмолвился, говоря о Мэрионе весёлому усатому врачу: «Человек из мира отщепенцев».

Он запомнил.

Ему носили разные местные книги и фильмы. Искусство было, конечно, прекрасным и высокоинтеллектуальным, но после третьей ленты ему стало скучно. Занудство, оптимизм с перебором, заумь, и обязательно всё заканчивалось словами вроде «и их труд стал основой счастья для десятков людей». Неудивительно, что его неуклюжие рассказы, полные приключений, нравились местным.

Он как раз читал одну из таких макулатур, когда в палату ворвался, странно сгорбившись, парнишка – бывший врач. Ему, насколько понял отщепенец, запретили общаться с пациентами и, кажется, самого принудительно лечили. Чем это может быть в местном исполнении, с их-то технологиями – житель другого мира предпочитал не думать.

– Мэрион! – по-детски воскликнул парнишка и добавил чуть тише: – Мэрион, они идут сюда. Они хотят…

Сердце осторожно стукнуло о ребро и замерло недоверчиво. Опять повторяется – облава, погоня, стрельба, из мира в мир, из жизни в жизнь?..

– Юный док… – он собирался сморозить какую-нибудь шутку из тех, что обычно приводили местных в восторг, вроде «Они хотят меня объездить?», но парень перебил его:

– Я больше не док!

Страх. Страх был в скрючившихся пальцах и перекошенном рте.

В свете, льющемся с безукоризненного потолка, появились лёгкие тени. Привычные тени.

Он отложил планшет и встал на ноги.

Парнишка смотрел на него, как в том мире иногда смотрели на жрецов.

– А теперь внятно объясни: что случилось? – спросил он. Парень открыл рот, но ответить не успел.

Явился горбоносый док. Его сопровождали огромные летающие гравибандуры. Он был уже знаком с этими роботами: они подхватили его несколько месяцев назад на нереальной лужайке, а в больнице часто носили лежачих.

– Э-э, человек, находящийся в больнице №112 под именем Мэриона Моррисона, – сурово произнёс док, и на лбу горбоносого появилась испарина. – Вы будете перемещены в специальное учреждение. Вас уже ожидают. Пройдёмте в лёт.

– Я не согласен, – сказал он. – Вы сами говорите, что я свободный человек. Так что я не пойду.

Док наградил его презрительным взглядом. Парнишка жался в угол и не дышал, – кажется, горбоносый его не заметил.

Док процедил сквозь зубы:

– Свобода человека заканчивается там, где начинается личное пространство другого. Надеюсь, в вашем мире это понимают? Своим поведением вы вмешиваетесь в свободу окружающих. Вы обязаны ответить за беспорядки в моральном, интеллектуальном и физическом планах. Или вы и законов не соблюдаете? Закон прерий, или как это у вас?

– Куда меня отвезут?

– Боюсь, на данный момент это вас не касается, – отрезал док и крикнул роботам: – 1—5 и 2—6! Режим 3-с!

Гравибандуры развернулись в воздухе и начали заходить одна слева, другая – справа. В голове мелькнуло: коридор, в котором мелкие жёлтые лампы множат тени; табло над одной из дверей: «Запасной выход»; два робота-паука с остриями на лапках. Фанатичный блеск фасеточных глаз; мигание красных огоньков у «жвал».

Он, не задумываясь, отпрыгнул в сторону, оказавшись за одной гравибандурой, и мощным ударом вырубил её; это оказалось проще простого. Он сам не ожидал. Но отточенные за много лет инстинкты не позволяли остановиться и удивиться. Прежде, чем зрители успели моргнуть, а оставшаяся без поля бандура – упасть, он запрыгнул на неё, затем перепрыгнул на вторую и проломил ей крышу.

Роботы рухнули почти одновременно, содрогнув больницу.

Док стоял, бледнея и сжимая рот в узкую ленту. Рука горбоносого медленно-медленно потянулась во внутренний карман.

Он, по-прежнему не размышляя, прыгнул на опережение.

Он никогда не был особенно быстрым. Ещё и потерял форму за время, проведённое в обществе псевдоангелов.

Док мог уже достать бластер и пристрелить его.

Но… медлил?

Об этом он подумал потом.

…он стоял над телом и смотрел в мёртвые глаза. Рука, так не нажавшая на курок, была откинута в сторону. Проскользивший по полу комнаты пистолет лежал у ног паренька. В ушах до сих пор стоял страшный крик: «Нет!». Паренёк больше не стоял – сидел, прячась за собственными коленями и забыв закрыть рот.

Он подошёл и поднял пистолет. М-да. Далеко не новый; модель незнакомая. Ей не пользовались долго, даже не особенно ухаживали. Ещё и предохранитель не снят… вот дурак.

Безобидные они тут. Глупые, как овцы. Нет. Овцы умнее. Небось и как стрелять-то – не знал, пригрозить хотел. Зря, зря его убил… сколько теперь будет проблем.

Но снявши голову, по волосам не плачут.

Он вышвырнул пистолет в коридор.

– Неужели нет другого?.. – еле слышно прохрипел юный док, не сводя с него глаз. Он криво ухмыльнулся:

– Что зря жаться по углам, парень. Мы захватим эту неправильную больницу на раз и наведём тут свои порядки. Станешь здесь самым главным, и дашь мне спокойно прожить остаток дней. Идёт?

Парень задрожал.

– Но…

И проглотил своё «но» вместе с остальными словами, только взглянув ему в глаза.

Глава 2

Солнечные лучи вливаются сквозь окно в комнату и затопляют её неохватным светом. Даже воздух, прогретый ими, пахнет совсем иначе, нежели тёмный, коридорный. Меж лучами танцуют пылинки: опускаются, взмывают, кружатся в почти неощущаемых потоках. Ванесса занимается работой по хозяйству: загружает стирку в машинку, посуду – в мойку, режет овощи в суп. Мама против пищевой автоматики, поэтому приходится готовить самим. Иногда Ванесса улыбается, качает головой в ответ на свои мысли (тонкие, почти неосознаваемые ею самой паутинки) и начинает пританцовывать. Затем вспоминает, что она – здесь и сейчас, смущается и начинает суетливо нарезать, мыть, загружать, выгружать. Но зря она не продолжает танец: никто не смотрит на неё, чтобы немедленно осудить. Папа на работе, мама, учитель математики, репетирует отстающую ученицу. Ванесса слышит, как мама диктует примеры, а девочка решает их, тут же рассказывая, как и зачем она это делает. Она всё время допускает одни и те же ошибки, но мама не сдаётся, и раз за разом ласково объясняет, как нужно было решить, приводя в пример яблоки, конфеты, бабочек. И вот девочка уже понемногу начинает понимать, какова связь между абстрактными цифрами и реальными вещами.

Ванесса гордится своей мамой, её терпением и волей. Кажется, ей самой никогда не хватило бы ни того, ни другого. Впрочем, когда девушка говорит родителям об этом, они только смеются. «Вот будешь жить сама, и не такую волю проявишь. У тебя надобности нет» – повторяют они всякий раз.

Вдруг мягкий приятный звонок, имитирующий птичий щебет, сообщает, что входная дверь открывается.

Он провёл пальцем по кровяному пятну и, сощурившись, разглядел то, что осталось на подушечке. Затем так же вальяжно растёр кровь в ладони и перешагнул через труп.

Парнишка со странным именем (Тинари? Тиррари?) зачарованно смотрел из-за угла больничного коридора. Он не помогал, но и не сопротивлялся прошедшему по больнице смерчу; лишь стоял в отдалении и неотрывно глядел.

– Отведи его к остальным, – нарочито лениво приказал он, указывая на скорчившегося на полу рядом с трупом усатого дока.

Тэрри отступил на шаг, всплеснув руками.

– В чём дело? – он не чувствовал раздражения, но добавил его в голос. – Ты со мной или типа герой?

Тирари побледнел и помчался к пленнику. Суетливо стал то ли помогать, то ли мешать встать на ноги, и зачастил:

– Простите, Эндрю. Прошу прощения. Прощения просим. Теперь вы с Ипполитом поймёте, что есть сила. Это на самом деле не страшно… нам нужно привыкнуть… – Эндрю, судя по звуку, вырвало. – Пойдёмте, пойдёмте. Вот так. Извините, что хватаю вас…

В конце концов, вопреки своим стараниям, парнишка поднял пленника. Обернувшись, человек у окна увидел, что усатый еле стоял на ногах; глаза, округлившиеся, смотрели будто сквозь стены, а руки держал он перед собой, как крыса, стоящая на задних лапах.

Ничего, не помрёт. А ведь пытался сопротивляться, чёрт, спасал своего драгоценного директора…

Но он добрый, и не стал убивать беднягу по примеру сэра М. Хотя мог, мог.

Вскоре эхо шагов стихло. Он снова поднял взгляд к небу – синему, как и прежде. Оно всегда было равнодушным к судьбам людей и не прерывало своего хода; когда он хоронил друзей, оно не прекращало лить ядовитый дождь, разъедавший трупам кожу; когда за его головой устраивали охоту, туман и снег почти не скрывали его от чужих глаз.

Здешние не так жестоки – и этим слабы. Они хотят власти, конечно же хотят, – как иначе? Но они не привыкли к отпору. Что ж, он просто показал им, что нужно всегда быть наготове. Может быть, почуяв силу, оставят его в покое. Если нет – он всегда готов дать отпор снова.

Можно доживать век в больнице.

И никакого рая не надо. В раю скучно – бело и стерильно.

Он смотрел в небо, и вдруг понял, что не в раю ему скучно. Ему скучно здесь и сейчас. Мышцы, вспомнившие, что такое движение, требовали жизни, а ум, привыкший к бесконечным битвам, требовал продолжения.

Он прошёлся по кабинету, разминая шею, руки. Во время одного из махов задел стоявшее на столе фото в рамке; резкий звон заставил невольно вздрогнуть. Увидев, что это всего лишь стекло (кстати, не разбилось), он подошёл к упавшему фото и поднял. Со снимка улыбалась вполне такая стандартная пухлощёкая красавишна. Подобные фото вечно ставят дизайнеры в декорации в обучалках. Милые вещицы призваны оживить обстановку, создать иллюзию погружения. Ты надеваешь специальные очки, оказываешься в замкнутом помещении, а далее тебе нужно понять, в чём состоит миссия, и пройти её – по типу старых компьютерных игр.

Всё это мелькнуло в его голове на долю секунды. Затем он буднично поставил рамку без стекла на стол и продолжил прохаживаться взад-вперёд – всё нетерпеливее и нетерпеливее.

Затем он в последний раз оглянулся на небо за окном и решительно зашагал по коридору, лишённому света.

Когда он вошёл в актовый зал, где были собраны выжившие, зал вздрогнул и затаился в ужасе.

Он прошёл половину расстеленной от входа к сцене красной дорожки и остановился. Странно. Несмотря на всю свою здешнюю глупость, люди должны были наброситься на него, схватить, ведь он один и враг, а их – много; но они, как забитые программы, жались к стенам и не смотрели в глаза. Может быть, их устраивает его сила?

За спиной раздался топот. Обернувшись, он понял, что это Тарри или как его – мчался во весь дух к нему, только халат нелепо вертел крыльями. Не приближаясь более, чем на семь шагов, парнишка бухнулся на колени.

– Бригада мгновенной не приедет. Я всё продумал, да, продумал! Я использовал пароль Ипполита для связи и удостоверил их, что умирающим оказывается самая квалифицированная помощь. Это было трудно, но я сделал это. Они не приедут. Не отомстят. Теперь вы точно не убьёте? Меня…

Он невольно рассмеялся – чисто и весело, показывая миру мелкие белые зубы.

– Когда это у Мэриона погибали пострадавшие и невинные?

Да вот только что, процедил внутренний голос. Процедил – и сгинул под напором уверенности: это так, лес рубят – щепки летят.

Он обвёл горделивым взглядом выживших; те – кто в замешательстве последовал примеру Тири, кто остался стоять, кто вжимался в стену и прятался под стулья.

– Ну, – произнёс он, – я навёл здесь порядок. Не бойтесь меня, ведь я принёс вам мир и справедливость. А ты, Тирик, теперь будешь тут за главного. – вошедши во вкус, он потрепал парнишку по волосам, и тот жалко улыбнулся. – И не балуй! Будь строг, но справедлив, не позволяй обижать себя и твоих людей. («А также дай мне здесь жить в покое, корми и пои, как героя-освободителя до конца дней моих» – съехидничал внутренний голос.) Слышали? – крикнул он, заглушая неприятные слова. Увидел знакомое лицо: кажется, когда-то оно ходило в кружок – и дружелюбно помахал ему; лицо заплакало и исчезло.

Тарри поднял глаза:

– Мэрион! – он невольно вздрогнул. Тарри сглотнул и продолжил: – Вы кровавая легенда, пришедшая из ниоткуда. Нет, то есть, из мира, который у нас давно забыт. И не кровавая, а справедливая. То есть, из лучшего мира, конечно! – вставил поспешно, и человеку на красной дорожке вновь захотелось рассмеяться. – Но у нас совсем другие порядки. У меня только один пароль, Ипполита, а они должны чередоваться. Определённым образом. Я не знаю, как. Через некоторое время там поймут, что здесь происходит что-то. Они всё-таки прилетят. Хотя я, конечно, приложил все усилия, чтобы не прилетели! Тогда мы не сможем удержать больницу.

– Не сможем? – удивился он. В памяти воскресли откинутая рука и пистолет с неснятым предохранителем.

– Да. Наша система несовершенна, она построена на подавлении индивидуального я! – взвизгнул паренёк. – Справедливая система вашего мира, то есть «кто действительно важнее и сильнее, тот и прав», здесь совсем не поддерживается, директора они назначают! Свободное самовыражение, героическая самоотверженность и сила, которые в ходу у вас, у нас совсем не ценятся! Когда они обнаружат, что здесь происходит, они придут, чтобы снова установить свой порядок! – парень выкрикивал фразы всё громче и громче, пока не сорвался на кашель.

Он засмеялся.

– Когда они явятся? – покровительственно спросил.

– Примерно через три дня они пришлют беспилотник, – прошептал паренёк. – Через неделю прилетит лёт.

Сцена была по левую руку, в десяти шагах – но он вдруг почувствовал себя так, будто стоит на ней, и свет софитов бьёт в лицо, и множество взглядов устремлены прямо на него. Это было странно; в последний раз он стоял на сцене, будучи подростком.

– Тогда пусть приходят. – подбородок поднялся сам, без участия мысли. Парнишка уставился круглыми глазами и захрипел:

– Но один вы не справитесь…

– Сэр, – не удержавшись, поправил он. Тут же всё тот же мерзенький голос начал роптать, но он заглушил назойливого: что ты мелешь, как с ними можно иначе! Прекрасный утопиец – а ползает, пресмыкается, жмётся по углам, рыдает! Слабый, слабый человек! А слабый должен во всё уважать сильного.

Его.

– Сэр! – с готовностью согласился этот Ринати и вновь бухнулся лбом в пол. – Научите нас… сделайте нас быть такими, как вы! Свободным!

– Сэр.

– Сэр!

Он оглянулся.

– Что-то я не вижу желающих, кроме тебя.

– Они есть, только боятся… сэр, – паренёк поднял голову, – но я соберу их и приведу вам, сэр.

– Наш человек! – воскликнул он. – Что ж, твои слова звучат правильно. Я научу, как постоять за себя. Притащи мне хороший материал, и мы отстоим твою больницу.