Граду и миру

– Не опасно? – Инга горько засмеялась. – Не опасно – первый убийца за множество сотен лет на нашей земле? Не опасно – он убеждает нас в том, что он не плохой, а хороший, прямо-таки замечательный и необычный, особенный? Не опасно – дети могут начать повторять за ним?

Ванесса покраснела и начала ковырять носком сандалии каменную плиту пола.

– Ну не повторяют же, – упрямо пробормотала она. – Вы же сами сказали – мы умные. Так что нам нечего бояться.

Пальцы Инги сжались в кулаки.

– Нет, – сказала Ленка, пожав плечами. – Я тут занимала.

Наутро придя в столовую и обнаружив там очередь (автоматы по готовке уже работали, и Ленкино с Ванессиным умение варить томатные супы осталось невостребованным), девчонки приуныли. Просто Ванесса, пришедшая в комнату поздно, проспала, и из-за неё девчонки опоздали. А с такой очерединой на занятия точно не попадёшь!

А если учесть, что первый урок сегодня у Бата…

Вот Ленка и пошла в начало, встала и сказала эту сакраментальную фразу. Ей – поверили. Даже не подумали, что она могла соврать. Обернувшись, Ленка поманила Ванессу к себе.

– Лен! – прошипела та, вставая рядом.

– Что?

– Но ты же соврала! Как восьмилетка! То есть… все врут в детстве, но после восьми у всех это проходит! Тотальная честность!

– И что? Приврала. Я для благого дела, а значит, можно.

– А как же то, что заболеешь и умрёшь, если будешь поступать плохо?

Лену на мгновение перекосило. Потом сказала:

– А сподвижники Моррисона вон вообще… всякое творят, а живые сами. Потому что для благого дела, во имя защиты индивидуальных свобод. – сказала она стеклянным голосом, словно повторяя за кем-то. – А я только соврала. Ничего, не заболею.

Жизнь шла своим чередом, но становилась всё непонятнее.

После обеда Ванесса решила прогуляться. Ей не хотелось видеть никого; мир, который сам толкал себя к беде (и ведь через вроде бы разумные и логичные доводы!), её пугал. В саду, среди безмолвных и культурных растений, было лучше.

Так ей казалось до того, как в саду она нашла Ника. А с ним – ещё пятеро мальчишек и двух девчонок. Рядом – местного кота, привязанного к дереву и смотревшего не менее озадаченно, чем сама Ванесса.

– Что вы делаете? – спросила она, изрядно удивлённая, у Ника.

– Готовимся к приходу Моррисона, – отвечал тот, мгновенно напустив на себя суровый вид. – Он убивает тех, кто ему особенно не повинуется. Значит, мы должны убить его и избавить Землю от зла! А для этого надо подготовиться. Вот, начинаем с животных.

Улыбка у Ванессы сползала с лица медленно.

Очень медленно.

– Я не понимаю, – сказала она.

– Ну убьём животное, если сможем. А когда наберёмся смелости… это сделать… – он невольно сделал паузу, переводя дух, – со зверем – сможем и человека. Простая система! Ну и если можно Моррисону, то и нам можно, верно? – добавил он, словно уговаривая себя.

– Вы что, – она обвела взглядом знакомые и, как ей казалось раньше, понятные лица. – Вы серьёзно? Вы сами это придумали?

Они не улыбались в ответ. Ник неопределённо покачал головой.

– Посмотри, если не можешь. Тоже профилактика, да, ребят? Ты же Моррисона не смотрела по голограферу?

– Дай нож, – приказала Ванесса. – Пожалуйста! Ник! – голос дрожал. Ванесса боялась, что расплачется прямо сейчас.

– Ну если ты хочешь первая, – неуверенно протянул он и подал рукояткой вперёд. Ванесса схватила нож и начала неумело перерезать шнурок. Сначала он не поддавался; затем как-то резко ослаб, Ванесса схватила наконец начавшего брыкаться кота и что есть духу помчалась к лагерю. Вслед ей неслись недоумевающие крики.

Слёзы застилали глаза; девушка перепутала вход и поняла это, лишь когда под ногами захлюпала вода. Это был вход в подвал; его, кажется, давно затопило. Кое-как перешагивая лужи и увязая в чавкающей жиже, она выбралась обратно. Кот уже не брыкался и лишь с укором смотрел на неё.

– Ванесса? – Ингин голос. Коридор. Опять. Будто и не менялись декорации с ночи. Оглядела, взгляд задержался на туфлях Ванессы, мокрых, с налипшими комками грязи. – Где ты так из?…

– Я из подвала.

– И зачем тебе в подвале наш местный кот?

Ванесса опустила глаза. Робко погладила кота – тот хлопнул её ухом по руке.

– Не мне. Я забрала его у ребят. В парке. Ребята хотели его мучить. Я не вру, вот что хотите думайте.

Инга секунду на неё смотрела. Затем с тем же спокойным лицом села на пол.

– Я слушаю, – сказала она.

Ванесса в ужасе огляделась.

– Не могу, – сказала она. – Они же… это они. Все. Все они!

Инга кивнула.

Ванесса села рядом с женщиной на пол и спрятала лицо в кошачьей шерсти. Кот недовольно возился и мявкал, но Ванесса не отпускала.

– Почему так? – глухо проговорила она. В рот мгновенно набилась шерсть, и Ванесса подняла голову и, сморщившись, счистила волоски с языка. – Вы же старше, вы знаете. Вы должны знать. Почему они стали… такими?

– Ещё не стали, – отвечала та. – Но скоро… Как? Ты видишь: сначала он рассказывает о себе. Даёт понять, что такая жизнь, как у него, вообще возможна. Бесстыдство его порока шокирует: он такой, и даже не смущён этим? Это заставляет часть из нас негодовать, часть – восхищаться… часть – мириться и давать ему право на существование. Но всем нам – обсуждать его, а значит – допускать в свою жизнь. Поскольку он постоянно находит способы связи с нами, мы привыкаем. Нам кажется, что может быть, это норма, что может быть, так тоже можно – ведь он такой не потому, что плохой, а потому, что из такого мира. Он несовершенен, надо его жалеть… он смел и вынослив – значит, хочется ему подражать. У нас проходит это аномально быстро. Наверное, это из-за особенностей психики, сформировавшейся за последние сотни лет. Мы привыкли, что философы ведут нас и решают за нас… отделяют хорошее от плохого и транслируют нам. Вот мы и нашли себе нового философа.

Инга опять запустила пальцы в волосы. Выпустила их; с недоумением оглядела порыжевшую ладонь.

– И что нам делать? – Ванесса оторвалась от недовольно фыркающего кота и теперь смотрела на сопроводительницу. – Почему, если все это знают, никто ничего не делает?

– Ванесса, – девушка вдруг поняла, что сопроводительница плачет. Голос её – ровный, как и лицо; но слёзы просто падают на ладонь. – Как ты думаешь, чем занималось второе сословие? Ну да, вы даже не задумывались… так вот, Ванесса. Воспоминаниями. Воспоминаниями о войнах, изучением их причин. Но поскольку стало считаться, что войны искоренены, надобность во втором сословии стала отпадать. Людей отправили на разные другие нужные должности. Так вот, Ванесса. Самое главное, что узнаёшь во втором сословии, – это то, что все мы люди. Наша природа немного изменилась жизнью на Земле последних лет – но в целом она та же. И все они больше поверят проходимцу с голографера, чем мне, ведь показанное по голограферу кажется авторитетнее. – Инга судорожно вдохнула. – Более того, девочка. Я – такой же человек, как вы. Я не философ. Я могла бы стать лет через тридцать, – но пока нет. И я не знаю всего. Я знаю только симптомы. Я вижу их, но я точно так же не знаю, что делать! Это должны придумать философы! Они умнее, и… я звонила, но Людмила против сообщения со вторым сословием и философами, как ты видишь. Инструкцию дать мне не успели.

Женщина вытерла глаза тыльной стороной ладони.

Ванесса отвела взгляд. Плакать расхотелось. Она почесала недовольного кота за ухом.

– Может быть, – неуверенно предположила она, – этот человек и есть Душа нашей земли? Папа говорил, что она недавно объявилась. Пришёл показать новый путь, путь полного счастья? И зря мы…

Вспомнила сцену во дворе, прижала терпеливого кота к себе – тот недовольно хлопнул ухом – и замолчала.

– Куда уж счастливее, – проворчала Инга. – Сразу видно, что ты и вправду этого… чудака не слушала. Сложно назвать счастливым мир, где люди не могут доверять друг другу. Мир, где тебя может убить что угодно, если ты не убьёшь это раньше. Где приходится объединяться в группки, чтобы выжить, и не факт, что завтра тебя не предадут. Он кто угодно, но не Душа. Земля должна собраться и уничтожить его.

– Ребята и пытаются.

– Они – неправильно пытаются, – отрезала Инга, вновь становясь собой. – Для этого у нас есть воинское сословие, пусть и почти упразднённое. Оно должно заниматься такими вещами с подачи философов. Они смогут научить сопротивляться Моррисону правильно. Скорее всего, разберутся с мужчиной из голографера, не убивая его. К примеру… Дом очень стар – во много раз старше нас. В его подвалах есть темницы. Туда, думаю, его и заключат. Надеюсь, это будет последний случай, когда тюрьма будет использоваться по назначению.

– То есть мы должны молчать и ждать? – кот снова начал брыкаться, и Ванесса наконец отпустила его. Кот отряхнулся; Инга села на корточки, протянула руки и почесала бедное животное под подбородком.

– Нет. Безмолвие – это путь к поощрению зла. Если будешь молчать и ждать, что кто-нибудь будет сопротивляться за тебя – поможешь злу. Добро должно быть с кулаками.

– Я не понимаю, – призналась Ванесса. – Добро – это ведь непричинение боли и…

Инга только отмахнулась. Приказала:

– Показывай, где эти… герои.

– Вы что себе позволяете? – Инга металась, как тигр, между сидевшими во дворе ребятами. Те остолбенели на местах: кто над пойманным в лесу волчонком, кто – вальяжно прислонившись к дереву. – Это что ещё такое? Трубка?

Она выбила изо рта подопечного презрительную цацку. Паренёк схватился за щёку и взвизгнул:

– Это не трубка! Муляж! Проверьте, проверьте!

Инга резким движением отвернулась от него. Взгляд её горными снегами висел над ребятами, грозя превращением в лавину. Ребята сжимались в комки, с ужасом наблюдая за взбесившейся сопроводительницей.

Никогда с ними не обращались так.

Инга вычурно выругалась и отобрала у парнишки-без-трубки волчонка. Зверёк скулил и никак не хотел убегать, норовил залезть женщине под куртку. Инга украдкой смахнула злую слезу, взяла малыша на руки и наставила указательный палец на Ника.

– Мы учимся убивать, – услышал Ник свой непривычно твёрдый голос. Грудь сама выпрямилась, голова поднялась, в углу рта тень усмешки – истинно герой Моррисоновских фантазий. Инга подняла брови.

– Да? Учитесь? – ласково спросила она. – Прямо так и учитесь, хотя к сословию воинов не принадлежите? Молчать! – рявкнула она. – Дай слово идиоту, он тебе весь мозг… съест. Моя очередь! Вы что думаете, недоумки – едва научитесь убивать, как станете крутыми? Вышел в чистое поле и всех врагов побил? Раз-два, финт ногой и враг повержен? Кишки фонтаном, гип-гип ура?

Кто-то поднял руку, надеясь вставить слово в монолог. Инга шлёпнула его по руке, вынуждая опустить. Смотрела, вдруг поняла прятавшаяся за деревьями Ванесса. Сопроводительница тоже смотрела то, что транслирует Моррисон.

– Ваше время вякать кончилось в тот момент, когда вы затеяли эту дрянную сценку! Запомните: всё, что он вам показывает – враньё! Чистой воды! А вы хлебала раскрыли – ура, показывают, что нельзя, – она скривила рот, как древняя маска, и свела глаза к переносице, изображая ребят, и вернулась к прежнему лицу: – Придурки! Настоящая война – это не одному на десятерых выйти с ножичком наперевес! Так не бывает! И Моррисон так на самом деле не может! Это постановка, мать вашу! Конечно, где вам – уметь различать постановку… по каналам показали, значит, правда! Стыдно! Умники… Настоящая война – это грязь, кровь, смерть друга! Когда ты пошёл в атаку, но не успел сделать двух шагов – и ты убит! Да вы, шмакодявки, сбежите, когда вы увидите настоящих бойцов лицом к лицу! Скулить будете почище этого щенка!

Ну что ты раскричалась, женщина, думал Ник. В показах Моррисона женщин всегда спасают, а ты кричишь, как главный злодей. Неправильная ты.

– А ну слушать меня! – Инга подскочила и потрясла Ника, хотя тот был на голову её выше, за грудки. Назвала словом настолько нехорошим, что Ник почти не понял, но обиделся. – Вроде умные парни, а ведёте себя как… защищать людей – надо! Похвально! Но ваше самообучение… – она высказалась, чем считает их самообучение. – Идите во второе сословие – там вас научат! Там всё покажут! Потом сбежать захотите, а не сможете. Но пока вы – дети и пока вы здесь, никто… – Инга выразилась ещё более красочно.