39 долей чистого золота

После обеда я сразу отправилась по магазинам в поиске подходящей для катания на лошадях одежды, потому как до сего дня мой гардероб не располагал таковой. Выбор пал на вельветовые узкие брюки и такой же приталенный пиджак серого цвета, под который я планировала надеть белую шелковую блузку с манжетами, но, немного подумав, решила, что это будет слишком нарядно и может выглядеть вызывающе. Я остановилась на менее броской блузке молочного цвета с маленькими синими крапинками.

Вечером в дверь постучали, я бегом спрятала всю приготовленную одежду в шкаф и, накинув халат, отправилась открывать. На улице уже стемнело. «Не самое подходящее время для прогулки на лошадях, – думала я по дороге, – скорее всего это короткий визит вежливости, неотъемлемая часть его арсенала соблазняющих и очаровывающих уловок».

Я распахнула дверь и, сделав загадочное лицо, собралась поздороваться первой, но вместо этого сказала лишь: «Ой!» – и отпрыгнула немного назад. Передо мной стоял большой, грустный и немного пошатывающийся Миша. Шлейф его алкогольного духа тянулся вниз по всему подъезду, плавно наполняя бездыханный вечер жизнью.

– Что случилось? – строго спросила я.

Миша отрицательно покачал головой и сделал несколько хаотичных движений руками, отчего чуть не упал назад. Я шагнула вперед и подхватила его под руку. Конечно, я бы не удержала его, если бы он упал, а полетела бы вместе с ним, это скорее был такой дружеский жест, приглашающий его войти. Миша уселся в прихожей, а я налила ему воды и крепкий кофе, чтобы привести в чувства. Мое сердце тревожно билось, назвать этому однозначную причину не удавалось – отчасти я беспокоилась за него самого, но еще больше за то, что в любой момент визит вежливости Филиппа может все-таки состояться и мне будет крайне неловко перед ним за то, что происходит у меня дома в столь поздний час. Еще я волновалась за себя, за Мишу и за его Свету, которая наверняка сейчас ищет его. Вот именно сегодня мне совсем не хотелось, чтобы их союз распался и Миша снова бросился искать утешения в бутылке. Хотя, может быть, это уже произошло, именно поэтому он и оказался на пороге моего дома. Это было совсем некстати. Кофе и вода не спасли положения – Миша выдавал лишь бессвязные обрывки предложений, из которых я поняла только, что он давно собирался ко мне зайти, но никак не решался.

– Да уж, сегодня смелости хоть отбавляй! – я дотолкала его до дивана в гостиной и опрокинула.

Он падал из вертикального положения под прямым углом лицом вниз, я в этот момент зажмурилась, чтобы не видеть, как он разобьет лицо, если промахнется мимо дивана. Все обошлось! Он упал четко по плану и тут же захрапел. Я сидела рядом еще некоторое время и рассматривала его большие некрасивые руки, ведя сама с собой очень занимательный диалог:

– Если даже Филипп объявится, я придумаю, что сказать. Миша – мой друг и мог остаться у меня ночевать, на то может быть уйма причин, например, забыл ключи от дома, а будить маму и жену не хотел. Нет, это какая-то глупость. Я ведь могу сказать ему правду, все как есть: открыла дверь, а там он, да в таком нарядном виде, что домой сослать рука не поднялась. Нет, правду говорить я не буду, это несправедливо по отношению к Мише – я, рассказав правду, как бы оголю его перед совершенно чужим для него человеком. А Миша пришел именно ко мне, потому что доверяет и, возможно потому, что я его единственный друг.

Я прослезилась, укрыла его одеялом и отправилась спать, по дороге вспомнив, что однажды я тоже нежданно-незванно пришла к нему в гости и заставила рисковать его неокрепшими на тот момент отношениями со Светой.

На рассвете я уже стояла, склонившись над диваном, словно завалившееся дерево, и будила Мишу легким похлопыванием холодной ладонью по щетинистым щекам. Он неспешно открыл глаза и, сфокусировавшись на мне, резко пришел в себя.

– Что, опять? – испуганно проговорил он.

– Нет! – заверила я. – Ты пришел ко мне вчера, был очень уставшим и практически сразу уснул.

Я прошла на кухню и разбила несколько яиц на уже разогретую сковороду.

– Я что-нибудь говорил? – с опаской спросил он из комнаты.

– Нет, ничего особенного, – я посолила яичницу и облизала большой палец, – только то, что убил человека на улице, забрал у него все деньги и скрылся, но потом все же решил вернуться и отрезать ему голову, чтобы тело не смогли сразу опознать.

Миша сидел на диване, и в его жилах стыла кровь.

– Затем, – продолжала я, – спрятал голову у себя дома в холодильнике и пришел ко мне, чтобы разделить радость победы.

Миша рассматривал свои руки и одежду.

– Это шутка! – сказала я перепуганному другу и рассмеялась.

Филипп, несомненно, подхватил бы это на лету и, импровизируя, отшутился в ответ, но от Миши ожидать такого было бы странно.

– Так зачем ты пришел? – прямо спросила я, пригласив его завтракать.

Миша молча качал головой, выковыривая недожаренный желток.

– Что-то случилось? – сделала я еще одну попытку, но она оказалась столь же безрезультатной. – Тогда доедай и уходи, – смело сказала я, – ко мне должны приехать гости.

– Кто?

– Ты не знаешь, это из Москвы.

– У тебя кто-то есть? – Миша изменился в лице.

Я кивнула головой.

– Прости, я не хотел доставлять тебе неудобства, – он встал, прервав завтрак на середине, и мигом удалился.

В этот момент меня посетило двоякое чувство: с одной стороны, с души упал камень возможного объяснения с Филиппом, если бы он неожиданно приехал, и, с другой, – тяжесть вины перед Мишей за то, что практически выгнала его, так и не узнав причину визита. Об этом я думала весь этот день и следующий, который мы с Филиппом провели на ипподроме.

Коня, который мне достался, звали Кот, это имя он получил за ласковое отношение к людям и мягкость характера, он был блестяще-черным, старым и очень медлительным – эти качества вполне соответствовали мне не потому, что я старая, а лишь из-за недуга, ограничивающего мои движения. Как только я оказалась верхом на Коте, страх, закравшийся ко мне внизу, сразу отступил. Филипп умел продумывать все до мелочей и делал это заранее, в отличие от Миши, который думал уже после сделанного. До этого дня, кстати, я не знала, что у лошадей есть характер и отличительные особенности поведения. Филиппу же достался конь молодой, рыжий и очень бойкий, сразу, как только его удалось оседлать, он стал показывать свое недовольство и пыл – поднимался на задние ноги, тряс гривой, закидывая голову вверх, и ржал во всю мощь – Филиппу это нравилось, он легко держался в седле и управлялся с непокорной скотиной.

Мы немного размялись и отправились в поле спокойным гарцующим шагом. Филипп вырвался вперед, а мы с Котом плелись позади, наслаждаясь прохладным вечерним воздухом. Высокая сухая трава клонилась под дуновением ветра и проминалась под конскими копытами, слышалось тяжелое дыхание коня и треск полевых насекомых. Я думала о Мише, думала и злилась на него за вчерашний визит, за то, что он влез в мое сознание так резко и неожиданно и поселился в нем так некстати, когда все мои мысли заполнял только Филипп, который, к сожалению, совсем не вызывал у меня доверия. Да, он делал все, чтобы понравиться мне, продумывал наперед, планировал и предугадывал мои желания, но именно это и придавало нашим отношениям некоторую фальшь, неискренность, неестественность, которая казалась мне очевидной, даже если не брать во внимание тот факт, что я была инвалидом, не вызывающим ничего, кроме жалости.

Мы гуляли около трех часов, Филипп то и дело удалялся вперед и возвращался обратно, получая огромное удовольствие от быстрой верховой езды.

– Тебе нравится? – спросил он, подойдя вплотную и похлопав моего Кота по шее. – Может быть, ты устала? Хочешь, я помогу тебе слезть?

Я отрицательно замотала головой.

– Нет, мне все очень нравится, – ответила я и снова проводила его взглядом туда, где край красно-желтого заката соприкасался с краем поля, устланного густым вечерним туманом.

Вскоре стемнело, и мы отправились обратно. Звезды в этот день были непривычно большими и яркими, я смотрела на них, отправляя мысленный сигнал, и пыталась запомнить эту ночь навсегда, словно зарисовать ее в своем сознании, запомнить небо, жесткую черную конскую гриву и ее характерный запах, глаза Филиппа, что возбужденно смотрят вперед, и свои чувства – те, что жили во мне сегодня».

8

Таня захлопнула дневник.

– Я не могу читать, когда твоя мама и отчим так громко ругаются. Прости, как ты это терпишь? – нахмурилась она.

Витя пожал плечами, и по его щеке быстро и беззвучно прокатилась слеза. Он молчал, замерев в одной позе, это было что-то вроде защитной реакции, которая включалась в самые непростые моменты его жизни.

– Я пойду, мне надо в аптеку, купить лекарства, потом еще в магазин. Купить что-нибудь? Может, печенья?

Витя продолжал молчать, и Таня, не дождавшись его ответа, удалилась. «Неужели он такой бессердечный по отношению к своей матери и самому себе? – думала она. – Почему он не просит помощи, почему не спасает свою мать от этого монстра?» Сердце ее было неспокойно, и через несколько часов она снова заглянула к Вите, чтобы убедиться, что с ним все в порядке.

За дверью была тишина, из другой, удаленной, комнаты доносился все тот же голос – отчима, на этот раз он читал какие-то нравоучения, Таня приложила ухо к стене и попыталась разобрать его грубый басистый голос, его высказывания звучали вульгарно и мерзко, из его слов она поняла, что он беседует с Витей. Звучали угрозы и крики в его адрес, было понятно, что, напившись, он решил взяться за всю семью. «Если бы не мое обещание Вите не лезть не в свое дело, я бы показала ему, вызвала бы милицию, а то нашелся тут хозяин жизни!» – нерешительность и злость продолжали мучить Таню.

Утром Таня пошла на прогулку к пруду, она бродила по городу с задранной вверх головой и грызла сладкие наливные яблоки – они предательски разжигают аппетит, после них хочется съесть целого слона или кита. Ни слона, ни кита у Тани под рукой не оказалось, и ей пришлось довольствоваться длинными макаронами, найденными в сестринском шкафчике. Стоя у плиты и поджав одну ногу, она помешивала кипящую воду в кастрюле и понемногу подбрасывала их в бульон. Через распахнутые двери кладовой Таня услышала шум и тут же бросилась к двери Вити – что-то тяжелое, похожее на человеческое тело, упало на кровать, шаги удалились, и послышался тихий хрипловатый стон.

– Витя, ты тут?

Стоны продолжали монотонно доноситься из-за двери.

– Ты тут? – спросила она еще раз.

Кровать заскрипела, и Таня услышала характерные при рвоте звуки.

– Что случилось? – настойчиво спросила она. – Если ты не ответишь, то я буду считать это криком о помощи и вызову «Скорую помощь», – уверенно пригрозила она.

Витя пробормотал только два слова – «не надо».

– Ты жив, это меня успокаивает. Что он с тобой сделал?

– Ничего, – выговорил Витя.

– Если ты не расскажешь мне, я немедленно вызову…

– Хорошо, хорошо, – отозвался он, – дай мне минуту.

Таня терпеливо ждала.

– Мне тяжело говорить, почитай мне, пожалуйста, – попросил Витя. – Я хочу знать, что было дальше, твой голос успокаивает меня, пожалуйста.

«Утром я пришла в магазин, Соя с энтузиазмом общалась с покупателем, показывая ему примеры работ и последние рисунки, которые мне удались на славу. Я прошмыгнула внутрь и продолжила наблюдать сцену за прилавком с другого ракурса – семейная пара долго выбирала цвет и размеры, они крутили посуду в руках, называли какие-то кавказские блюда, смеялись и в конце концов внесли предоплату за несколько наборов посуды и три небольших подноса. Для Сои это было хорошее начало дня, что подняло ей настроение, а меня ждали несколько бумажных куч, которые я давно планировала разобрать по папкам, накладные и некоторые подсчеты этого месяца. После нескольких часов работы мы сделали перерыв и сели обедать, Соя сварила картошку по своему чудесному рецепту и достала жареное мясо.

– В этом месяце продажи идут куда хуже предыдущего, я почти не бываю в мастерской.

– Вот с этого надо начать, – нескромно заметила Соя и отломила кусок черного хлеба.

– Да, верно, – согласилась я.

– Что происходит? Все из-за него?

Я улыбнулась и пожала плечами, не желая ничего рассказывать, но вскоре сама начала разговор:

– Скажи, Соя, что такое любовь?

Она вздохнула и, опустив глаза, покачала головой:

– Сложно это, так и не ответишь.

– Я не могу понять: любовь – это когда сердце замирает и начинает бешено биться, вот-вот выпрыгнет из груди, когда не видишь ничего и никого вокруг, когда можно с легкостью отказаться от всего, что окружало тебя до сих пор, когда можно закрыть глаза и шагать вперед, даже зная, что там открытая пропасть и в ней тебя ждет неминуемая гибель…

Соя понимающе кивала.

– Или любовь, это когда ты понимаешь, что тебе хорошо и спокойно, когда не надо торопиться, нервничать, переживать. Когда человек рядом оказывает на тебя успокаивающее действие, когда тебе просто хорошо и не надо думать о том, какая у тебя прическа или как ты выглядишь сейчас, не надо втягивать живот и можно есть чеснок перед встречей, когда сердце бьется легко и спокойно, будто в идеальной кардиограмме.

Соя засмеялась и снова отломила кусочек хлеба:

– Любовь тебя сама найдет и не оставит тебе шанса сделать неправильный выбор, она сама решит, тебе лишь останется последовать за ней, ты будешь верно исполнять все ее прихоти без единого возражения.

– Как это?

– Вот так! – решительно кивнула она.

– Значит, это Филипп, – призналась я Сое и тоже отломила хлеб, затем закинула ногу на ногу и приступила к обеду.

Соя не стала задавать мне вопросов, что было достаточно необычно.

– Только вот я как-то сомневаюсь в его искренности, может, конечно, это моя неуверенность в себе морочит мне голову, но все же мне кажется, он преследует какую-то цель. Но какую? Я много раз ломала голову, но никакие мысли меня так и не посетили. Он явно не беден, умен и крайне обаятелен, зачем ему такая, как я?

– Время покажет, – ответила Соя, будто что-то скрывая от меня.

Моя маниакальная подозрительность начала стремительно распространяться на всех окружающих, словно большая дождевая туча заслоняла землю от солнца.

Очередной визит вежливости Филипп обещал нанести через неделю, так как был сильно занят какими-то делами в городе. «Это даже хорошо, – подумала я, – будет время, чтобы заняться работой, которую я в последнее время так бессовестно забросила».

Весь следующий день я заставила себя провести в мастерской: месила глину, делала заготовки и подготавливала посуду к покраске, день был продуктивным, но не удовлетворил меня настолько, насколько я ожидала. Раньше подобные дни радовали меня и приносили спокойствие и душевное равновесие, работа всегда помогала мне обрести гармонию с собой, но только не в этот раз! Мне было мало и плохо, я не могла успокоиться на достигнутом и, вернувшись вечером домой, занялась упражнениями для моей искалеченной ноги, якобы укрепляющими ее для более уверенной ходьбы, которые советовала Александра Алексеевна. Я давно забросила эти упражнения, поскольку не верила в их эффективность, изменить они ничего не могли, соответственно, и смысла в них я не находила.

Моя нога сильно деформировалась за последние пару лет, и те движения, которые ранее давались мне легко, сейчас были просто невыносимо болезненны. «Это все мои лень и безразличие», – ругала я себя и старалась наказать болью, которую испытывала, выполняя невозможное.

Однажды со мной уже произошло чудо, так почему бы не повторить его? Я села на край кровати и закрыла глаза, мысленно я выпрямляла свою кость, наращивала ее силой духа и желания – сейчас я встану на обе ноги и пойду вперед так, будто ничего и не было, будто все это был просто дурной сон, сон, который нужно выбросить из головы, просто позабыть.

Я встала и пошла. Я шла быстро и ровно, не глядя на свои ноги, не боясь оступиться, не хромая и не переваливаясь на короткую ногу. Я настолько уверовала в собственную иллюзию, что первые несколько шагов мне действительно удалось пройти ровно и быстро, а затем я потеряла равновесие и упала прямо на тумбочку с обувью.

Утром нога опухла и немного покраснела, я снова начала делать упражнение, несмотря на усиливающуюся боль, а затем хорошенько забинтовала ее эластичным бинтом и произвела еще одну попытку сопротивления – на этот раз на ступеньках. Я была уверена в том, что силой мысли смогу победить физический недуг. Когда-то давно, еще до трагедии, я прочла в научном журнале, что самовнушение – огромная сила. Описывался проведенный эксперимент: человека убедили в том, что перед ним емкость с кипящей водой, она бурлила, из нее струился пар, все выглядело натурально. Неожиданно «подопытного» облили этим псевдокипятком, в результате чего на его теле появилось несколько ожогов, хотя на самом деле вода не была горячей. Я верила в то, что такое может произойти и со мной, тем более, что необъяснимые явления уже случались в моей жизни.

Я приготовилась, сосредоточилась, представила себя на обеих здоровых ногах и уверенно двинулась вниз. Мне удалось пройти две ступени по инерции, а затем я кубарем покатилась вниз до конца лестничного пролета – ладони жгло, сквозь грязные ссадины проступили красные капельки крови, боль в ноге была такой сильной, что я не сдержалась и заплакала, закрыв рот рукавом, чтобы приглушить звук рыданий.

Сверху хлопнула дверь, и послышались шаги – это был сосед. Подняться и спрятаться никакой возможности не оказалось, и я без сопротивления приняла его помощь, он был очень вежлив и искренне обеспокоен за меня, казалось, даже больше, чем мог бы быть обеспокоен кто-либо из моих близких. Он собирался доставить меня в больницу, но я напрочь отказалась, тогда он промыл мои свежие ссадины на руках и коленях, обработал йодом и, заметив мое психически нестабильное состояние, настойчиво предложил проводить до того места, где есть кому за мной приглядеть. Я выбрала свой магазин. Забота посторонних людей была для меня приятна и вместе с тем вызывала досаду, это необъяснимое сочетание противоречий каким-то образом уживалось во мне и порой сводило с ума, заставляя усомниться в здравости собственного рассудка. Это я старалась тщательно скрыть.

Соя – единственный человек, способный понять меня и побыть рядом в трудную минуту. Может быть, услышав это, кто-то и обиделся бы на меня за такие слова, но именно сегодня я чувствовала себя так.

Мы приехали в магазин, и Соя, с присущей ей простотой и откровенным взглядом, который тут же выдавал все ее мысли, спросила:

– Твой новый ухажер? Скоро начну их записывать.

Сосед застенчиво улыбнулся и рассказал о моем падении, Соя перестала шутить и забеспокоилась обо мне, но я заверила ее, что ничего страшного не произошло, всего лишь небольшое недоразумение. Она разбинтовала мою ногу, одновременно предложив соседу чай и бутерброд с конской колбасой, которую утром купила на ярмарке. Лицо его вновь отразило смущение, однако он присел на стул, дав понять, что не против угощения.

– Я думаю, – сказал он – что вам не помешает обратиться к врачу, чтобы удостовериться, все ли в порядке, ведь падение было жестким и могут остаться скрытые повреждения. Я могу отвезти вас, а потом доставить обратно, – вежливо настаивал он, – вам повезло, я сегодня совершенно свободен.

В нашей больнице главным хирургом все еще оставался Андрей Сергеевич, что делало невозможным мой визит туда, хотя наверняка он уже даже не помнил моего лица, а я все еще продолжала считать тот случай одним из значимых для нас обоих событий и возводить его в статус привилегированных. Следующая моя мысль неожиданно наткнулась на то, что когда доктор увидит меня в сопровождении соседа, то неминуемо решит, что я состою с ним в точно таких же неформальных отношениях. Этот вывод напрашивался бы сам собой, учитывая все обстоятельства. Проще говоря, а иначе на кой еще ему возиться с хромой.

– Нет, нет, я в полном порядке, – вернувшись из архива своего разума в реальность, возразила я. – У меня ничего не болит, я вполне могу передвигаться сама, вот смотрите.

Я потянулась за палкой и почувствовала адскую боль в ноге, но, не подав вида, натянула дежурную улыбочку через болевые ощущения и поднялась на обе ноги. Затем плюхнулась обратно.

– Можно мне тоже колбасы? – попросила я, потому что ее аромат наполнил помещение и в животе забурлило от голода.

Целый день я терпела боль в ноге, которая беспрестанно давала о себе знать и мешала сосредоточиться на работе, а ближе к вечеру я почувствовала озноб и тяжесть во всем теле.

– Пожалуй, сегодня я останусь у тебя в магазине, – сказала я, закутавшись в одеяло и сидя в коморке, где жила Соя.

Сегодня путь домой казался мне непреодолимым, словно мне предстояло перебраться через горные вершины, преодолеть знойную пустыню и переплыть бушующий океан. Соя удивилась и предложила вызвать такси, но я решительно помотала головой и попросила еще одно одеяло.

– У тебя жар, ты вся бледная, тебе срочно нужно в больницу! – заявила она и вызвала «Скорую помощь».

В приемном отделении нашей больницы мне тут же поставили диагноз – вывих, скопление жидкости и воспалительный процесс. Меня определили в хирургическое отделение, то самое, где я провела полгода своей жизни, и незамедлительно начали лечить. В этот раз я лежала в палате номер 14, расположенной по другую сторону коридора от палаты номер 23, ее окна выходили в тихий тенистый двор, где почти никогда не бывало солнца.

Медсестра, доброжелательно улыбаясь, поставила капельницу на максимум и удалилась, я вздрагивала от каждого шага, ожидая увидеть е г о, продумывала свои слова, взгляды и движения, будто готовилась к самому важному экзамену в жизни, хотя это было, конечно же, не так. На самом деле наша встреча не имела никакого значения по сравнению с рисками, которым я подвергла себя в ходе глупых, бессмысленных испытаний. Я знала, с чем играю, Андрей Сергеевич неоднократно предупреждал меня о риске ампутации ноги в случае воспалительного процесса.

В первый день моего пребывания в больнице он не появился и на следующий тоже. Я пугалась каждый раз, когда открывалась дверь и в проеме появлялся человек в белом, – все были промашки, все было напрасно, я безостановочно думала о том, где он может быть, почему не зашел ко мне, он же просто обязан это сделать. Может быть, он перевелся в другую больницу или сейчас у него отпуск, может быть, у него выходной, но вряд ли он мог бы позволить себе отдыхать более одного дня. Я недоумевала, но спрашивать о нем у медперсонала не решалась, мне казалось, что они могут догадаться о чем-то, хотя, конечно, это было маловероятно. Я терзалась мыслями, беспомощно ожидая небесной кары за свое безрассудство, представляя, как хирургическая пила отсоединит мою кривую искалеченную ногу от здорового тела. В этом меня пугал сам процесс – ведь это занимает какое-то время, а если в процессе что-то произойдет? Если вдруг врачу станет плохо? О чем он думает, когда пилит кость? Он ведь думает о чем-то в тот момент, когда лишает человека части его тела, и мысли в этот момент могут быть самыми разнообразными.

Я перевернулась на левый бок, в ноге снова почувствовалась боль, даже несмотря на то, что полчаса назад медсестра вкатила мне огромный, очень неприятный укол обезболивающего.

Чтобы снять боль, надо сначала испытать боль – в этом я была профессионалом. Кровь разносила лекарство по всему организму, заполняя каждую клеточку его дурманящим свойством, от этого потолок становился более выпуклым и широким, казалось, вот-вот он откроет свои врата, правда, пока не понятно куда.

Я бы предпочла не пилу, а топор, который отсек бы ногу молниеносно, подобно тому, как в Средневековье отсекали головы, между прочим, совершенно здоровые. Скорость тут решает все, и подумать в процессе не будет никакой возможности. Я пыталась ощутить себя без ноги, сложно определиться, что лучше: с такой, какая она сейчас, или вообще без ноги?