39 долей чистого золота

Удивление на его лице тут же сменилось жалостью, он подошел ко мне и обнял, дружески похлопывая по спине.

– Что случилось? – спросил он. – Что?

Моя палка-помогалка скатилась по углу стола, к которому была прислонена, и с грохотом упала на пол, я вздрогнула и отшатнулась назад.

Она, чье имя вылетело у меня из головы, стояла позади, в глубине темного коридора, и пристально сверлила меня взглядом, я видела ее черные блестящие зрачки, утопающие в приглушенном закрытой дверью свете. Она сканировала меня, словно рентгеновский аппарат, анализируя, насколько я могу быть для нее опасна, я ведь пришла на ее территорию, где она старательно вьет свое гнездо, развешивая по всем углам нити своей паутины. Паутина еще не была крепка настолько, чтобы убить бабочку, случайно попавшую в нее. Нужно было время, нужно было нарастить толстые слои, такие, сквозь которые сложно будет прорваться. Мы обе это знали, и это пугало ее и делало меня сильнее в ее глазах.

Я вытерла слезы и еще раз повторила:

– Ты был прав! Он обманул меня, вчера я пришла в магазин, чтобы узнать, как продвигается продажа моей посуды. Усатый, помнишь его, сказал, что вся посуда продана и я могу завозить новую партию.

– А деньги? – в нетерпении перебил Миша.

– А деньги… – я снова заплакала, – он дал мне совсем не двадцать процентов, и даже не десять…

– Сколько?

– Ну, примерно один процент, максимум два, еще и посмеялся надо мной.

Миша ударил по столу кулаком от ярости так, что полотенце почти слетело, оголив его круглые розовые ягодицы, а затем бросился в комнату одеваться. Она бросилась за ним, а я сама налила себе чай и поставила его к окну, чтобы быстрей остудить. Я слышала, как она полушепотом что-то говорила ему, стараясь сделать так, чтобы я не услышала, но его ответы были четкими и ясными – из них я поняла, что он собирался ехать, а она его явно и настойчиво отговаривала, последняя его фраза, перед тем как он появился на кухне, была такой: "Не лезь не в свое дело".

"Вот-вот, правильно, не лезь, лучше останься дома и плети свою паутину, а то, глядишь, сплетет кто-нибудь другой", – думала я, и эта мысль грела меня изнутри. Признаюсь честно, мне нравилось то, что происходило, между нами, тремя, потому что моя чаша весов все же немного перевешивала ее.

Мы с Мишей сели в машину и поехали, а она смотрела своими черными блестящими зрачками сквозь занавеску, и я чувствовала, как жжет яд, который она выплевывала на меня.

Миша снова и снова переспрашивал о том, что было вчера, что говорил Усатый, как он себя вел, тем самым подогревая свою накаленную злость.

– Что ты хочешь сделать? Что скажешь ему? – интересовалась я, понимая, что, скорее всего, ничего хорошего из этого разговора не выйдет.

Мне стало немного страшно и стыдно, что я втянула Мишу во все это, изза меня он опоздает на работу, это может иметь свои последствия, вдруг его уволят, что тогда я буду делать?

– Стой! – сказала я и вытянула руки вперед, будто это помогло бы машине затормозить. – Давай не поедем туда. Я не хочу, правда, это мой первый опыт, пусть он будет таким, от этого я стану умнее и в следующий раз буду думать головой и слушать твои советы. В конце концов это все равно бы случилось со мной – не тут, так в другом месте.

Миша отреагировал на мои вытянутые руки и нажал на тормоз, потом переварил все мною сказанное и вновь нажал на газ так, что машина заревела и меня вжало в сиденье. Процесс был запущен, и остановить его было очень сложно, в этой ситуации оставалось только плыть по течению и стараться увернуться от лежащих на пути препятствий.

– Где деньги? – спросил Миша напряженным голосом, когда мы вошли в магазин.

Усатый сидел за кассой и что-то рассматривал, рядом стояла чашка со свежесваренным кофе. Он поднял голову и улыбнулся.

– Какие деньги? – будто не понимая, о чем речь, развел он руками.

– Не надо строить из себя идиота, где ее деньги? – еще раз повторил Миша и взял Усатого за грудки.

Тот явно испугался, но продолжал улыбаться, как будто не понимая, в чем дело. Я схватила Мишу за руку и закричала:

– Миша, не надо, пожалуйста! Что же я натворила, черт возьми!

– Я отдал ей все ее деньги, – начал объясняться Усатый, – я все отдал!

Миша отшвырнул Усатого к стене, явно имея силовое преимущество, тот ударился, и со стены полетели прикрепленные на ней скобяные изделия. Усатый зажмурился в ожидании следующего удара, я продолжала успокаивать Мишу, хватая его то за одну руку, то за другую. Мой сбыт был разрушен полностью, никаких шансов на восстановление отношений не было. Всё, точка.

Миша снова схватил его за грудки, было слышно, как оторвался кусок воротника в крепко сжатых красных кулаках, и еще раз отбросил к стене.

– Хорошо, хорошо! – подняв руку и приоткрыв один глаз, закричал Усатый. – Пойдемте смотреть накладную!

Мы переместились к кассе, Усатый поправил одежду, заправил обратно в штаны майку, которая неаккуратно торчала из-под рубашки, сел за стол, достал папку и стал водить по ней рукой, показывая какие-то цифры, цены и вычеты.

– Что это? – спросила я, пытаясь разрядить обстановку.

– Это ведомости, моя дорогая, или ты думала, что все деньги, вырученные с продажи, идут мне в карман? Я плачу зарплаты, аренду и прочие расходы.

– А я тоже плачу! – возразила я. – Глина, краски, мастерская и мой труд, в конце концов! По-вашему, это все ничего не стоит?

– В таком случае, дорогая, продавай свои горшки сама! – Усатый захлопнул ведомости и попытался свернуть разговор, чем еще больше разозлил Мишу.

– Не надо рассказывать, – перебил Миша, – я все это знаю. Ты должен был отдать ей двадцать процентов! Так что выкладывай деньги, и на этом разойдемся по-хорошему.

– Мы не договаривались о двадцати процентах, – Усатый стал дергать носом и шевелить усами, прикидывая, как выкрутиться из этой ситуации.

– Сейчас договариваемся, – констатировал Миша.

– Эээ, нет!

Миша снова схватил его за грудки:

– Ты что, не видишь, что человек старался?! Что, не видишь, какая она?!

Тот изменился в лице, Миша тоже изменился, осознав свои слова, немного ослабил хватку и выпустил его из своих кулаков. Я сделала шаг назад и тоже изменилась в лице, хотя старалась сделать вид, что не поняла, о чем он.

Миша сказал это в сердцах, он распалился, стараясь мне помочь, он носил меня на плечах, возил меня сжигать вещи, гулял со мной в парке, упаковывал и перевозил мои горшки, он ни разу не отказал мне в помощи, он мой друг. И все же, несмотря на все это, он ранил меня, вонзив острое, пропитанное ЕЕ ядом копье прямо в сердце. Я набрала воздух в легкие и почувствовала, как защипало в глазах.

– Все нормально, – сказала я и повернулась к ним спиной, в этот момент мне было все равно, что будет происходить дальше.

Миша ударил Усатого в лицо, чтобы снять напряжение, а потом еще несколько раз ударил в чугунную ванну и в пенопластовые блоки. Ванна не повредилась, а блоки вылетели из стопки и рассыпались на полу. На руке выступила кровь, на рубашке, натянутой в области живота, оторвались две или три пуговицы и упали на пол.

Усатый закричал:

– Ладно, ладно! Прекратите, я отдам деньги! Сколько вам надо?

– Двадцать процентов от суммы, – сказал Миша, доставая из кармана платок, чтобы стереть кровь с руки и пот.

У Усатого тоже шла кровь из губы, была разорвана рубашка и порушены полки магазина. На этом мы и разошлись, а можно было и избежать всего этого, поведи я себя по-другому.

Мне хотелось плакать, вместо того чтобы радоваться своим первым деньгам, как я планировала весь предыдущий месяц, но я решительно сдерживалась, так как одной причины для слез, пролитых вчера, для такого короткого промежутка времени, по моему собственному убеждению, было достаточно. Мы сели в машину, Миша захлопнул дверцу, открыл окно и закурил сигарету, пытаясь подобрать слова, чтобы оправдаться, это было видно по выражению его лица. Я избавила его от этого.

– Все хорошо, – сказала я и положила голову ему на плечо, – спасибо, что был рядом со мной в этот непростой момент, я очень благодарна тебе, правда.

Страх и стыд за сказанное им в сердцах растворились в моих словах, будто сахар в теплой воде, он расслабился в кресле автомобиля, немного опустившись вниз, и выпустил струю густого голубоватого дыма.

– Я хотела бы пригласить тебя на обед, отметить наши первые деньги, как ты на это смотришь?

Неожиданно я вспомнила о том, что сегодня у Миши рабочий день, что дома осталась ОНА и у всего этого наверняка будут нехорошие последствия.

– Не наши, а твои деньги.

– Нет, они наши, без тебя я бы не получила их!

Миша ухмыльнулся и укоризненно посмотрел на меня:

– Ничему ты не учишься, а зря!.. Мне на работу ехать нельзя, нужно раздобыть справку, открыть больничный лист, иначе меня уволят.

В поисках путей решения задачи я вспомнила доктора Андрея Сергеевича. Я бы соврала, если бы сказала, что вспомнила его только сейчас и только изза справки. Конечно, он жил в моем сознании своей отдельной, тихой, можно даже сказать, отшельнической жизнью. Мы взаимно не беспокоили друг друга, отчего нам обоим было хорошо и спокойно. Мне, конечно, меньше всего хотелось обращаться к нему с просьбой о помощи, учитывая все обстоятельства нашей последней встречи, а также то, что мне придется рассказать историю про магазин, горшки и деньги, чего бы мне очень не хотелось. Безусловно, ради спасения шкуры своего лучшего и единственного друга я бы сделала это, несмотря на все вышеперечисленные аргументы.

Затем я вспомнила про Александру Алексеевну, которая как медицинский работник теоретически тоже могла бы помочь со справкой, но посвящать ее в эту историю мне также не хотелось.

Я озвучила все это Мише, разумеется, кроме отношений с доктором Андреем Сергеевичем, это я припасла на будущее, и предложила варианты. Он почесал затылок, живот и вспомнил, что мать его бывшей жены тоже медицинский работник, но к ней обращаться совсем неохота.

Решение было принято – мы поехали к Александре Алексеевне, по дороге придумав ужасную историю о том, как я споткнулась на улице, упала, а Миша, проезжая мимо, увидел меня и, можно сказать, спас.

К нашему великому счастью, она оказалась дома и, к счастью, одна. Мы съели по две тарелки куриного супа с кукурузой, мне хотелось еще, но я сдержалась, неудобно было есть так много в гостях, даже когда суп очень вкусный, и мы принялись рассказывать историю, которая произошла с нами сегодня утром, или иными словами – врать.

– Этот тротуар, будь он неладен, оказался прям передо мной, я выставила палку вперед, не рассчитав, – в красках рассказывала я, а Миша сидел рядом и поддакивал, искоса поглядывая на кастрюлю со вкусным куриным супом. – И тут он.

Я посмотрела на Мишу и пихнула его локтем, чтобы он принял эстафетную палочку вранья и дал мне возможность придумать продолжение.

– Да, – подключился Миша, – я ехал на работу, поворачиваю голову, чтобы посмотреть, нет ли пешеходов, а тут вдруг вижу… торможу… выбегаю…

– Он отвез меня в больницу, меня уже осмотрели – все хорошо, слава богу, я ничего не повредила. Но Миша опоздал из-за меня на работу, и ему нужно открыть больничный, понимаете?

Александра Алексеевна сидела в кресле и умилительно смотрела на нас сквозь тонкие стекла своих очков, через которые, казалось, она видит всю правду. Затем она сняла их, положила на стол и осторожно, тихонько спросила:

– А кулаки-то у тебя чего разбиты, дрался?

Наше вранье провалилось. Видимо, очки были по-настоящему волшебные, надевая их, человек мог отличить вранье от правды. Я взглянула на глиняные маски, висевшие на стене, – они смеялись надо мной, но не злостно, а по-доброму, будто поймали на крючок и подвесили попой кверху.

– Это вчера, – оправдался Миша, – на тренировке.

– А где это было? Я упустила, – вставая с кресла, спросила Александра Алексеевна.

– На углу моего дома.

– У пруда.

Мы ответили одновременно, и Александра Алексеевна рассмеялась. Я посмотрела на Мишу строгим, обвиняющим взглядом, а он ответил мне грустным и виноватым.

– Так что же случилось? – Александра Алексеевна снова надела очки и, не спуская взгляда с Мишиного кулака, села ближе и взяла его руку.

Пришлось рассказать все, как было на самом деле. Миша выглядел героем в глазах Александры Алексеевны и в моих тоже. Несмотря на неправильность всей этой ситуации, он поступил так, как полагалось поступить настоящему мужчине. Он был горд, я довольна, а Александра Алексеевна обнаружила трещину в кости его разбитого кулака, который к тому времени сильно посинел и опух. Наложив на руку лангету, она отправила нас в медпункт, где Мише наложили гипс и выписали больничный лист на целую неделю, так как с загипсованной рукой на работе делать ему все равно было нечего.

После мы отправились на смотровую площадку, откуда было видно взлетную полосу аэродрома. Миша давно хотел посетить это место, но все время что-то не складывалось, а сегодняшний день замечательно подходил для подобного его завершения, да и я была не против. Сидя на смотровой площадке, мы съели четыре булочки с повидлом на двоих, выпили литр томатного сока и сгрызли почти килограмм тыквенных семечек, которые Мишина мама положила ему в машину на всякий случай. Прохладный осенний ветер дул с севера на юг – мои очистки летели в сторону, а Мишины на меня – это было смешно, и я пересела слева от него, но они почему-то продолжали лететь в мою сторону».

10

Таня захлопнула дневник:

– Всё!

– Дневник закончился? – грустно спросил Витя.

Тане хотелось сказать «да», но она все же сказала правду.

– Нет, я закончилась, – с трудом поднялась с пола и добавила: – На сегодня. Извини, спину ломит от такой позы, пойду полежу немного и перекушу.

– Только не ешь сладкое! – крикнул Витя вдогонку. – А то не пролезешь в двери своего театра!

Но Таня уже не услышала.

«В субботу мы встретились в моей мастерской втроем, как и договаривались. Я сделала запеканку из брокколи, зеленого перца и яиц с молоком – получилась отвратительная, несоленая зеленая гадость, которая к тому же еще и горчила. Открою страшную тайну – я запекала ее в печке для обжига глиняных изделий, другой не имела, – если бы об этом кто-то узнал, меня попросту закидали бы камнями. Возможно, именно поэтому она получилась такой невкусной или просто я не умею готовить, что гораздо вероятнее первого.

Они принесли пирог, который ОНА сама испекла. Украдкой мне удалось узнать ее имя – Света. Я так и знала, что она – Света, это имя ей очень подходило, оно подчеркивало тонкие черты ее лица, яркие губы, тоненькие ножки, аккуратненькие каблучки и маленькую черную сумочку. Фу! – терпеть не могу таких женщин, выйти из дома без косметики для них равносильно государственной измене и совершенно недопустимо. Я, конечно, могу ошибаться, но мне такие особы кажутся пустыми и неинтересными, зацикленными на своем внешнем виде, как будто это и есть смысл жизни, а на самом деле просто больше не на чем зацикливаться.

Мне казалось, что я лучше, чем ОНА, даже несмотря на то, что никогда не смогу встать на каблуки и пройтись по улице красивой, грациозной походкой. А скорее всего, во мне просто говорило чувство ревности, скорее даже не говорило, а кричало на всю улицу так, что даже вороны улетели с крыш рядом стоящих домов.

Миша был напряжен, он то и дело бросал на НЕЕ косые недобрые взгляды и говорил короткими, обрывочными фразами, а она очень фальшиво улыбалась и делала вид, что ничего не произошло, из чего я сделала вывод, что они поругались, и скорее всего изза меня. Я снова почувствовала, как на меня летят жгучие капли яда, я попросту не входила в ЕЕ, запланированную с ним, жизнь и была словно третьей педалью велосипеда.

Миша вел себя совершенно не так, как это бывает, когда мы вдвоем, мне было не по себе, и я поняла, что пригласить их в мастерскую – было дурацкой идеей. Мастерская наполнилась густым ароматом ее духов, он перебил запах подгорелой запеканки и краски, которой я накануне красила посуду.

Конечно, она выглядела в сто раз лучше, чем я, очень ухоженная и красивая в противовес моим грязным рукам, непричесанным волосам и хромой, короткой ноге, я это отлично понимала и покорно принимала свою участь. Но, вопреки этому, я не чувствовала себя пустым местом в Мишиной душе, я занимала там пусть небольшую, но очень стабильную позицию. ОНА, безусловно, расположилась там гораздо масштабнее, но, несмотря на это, положение Светы было весьма шатким и неубедительным.

Я решила этим воспользоваться.

Жизнь играла со мной, так почему бы мне не сыграть с ней?!

Я знала наперед часть событий, которые со мной происходят. Будем считать это моей очень богатой фантазией или следствием сильного удара головой о рельсы. Так или иначе, я знала, и это разжигало во мне невероятное чувство азарта. Часто я задумывалась о том, могу ли изменить те или иные события, повернуть в другую сторону, когда нужно идти прямо, или остановиться, если знаю, что сейчас проезжающая машина окатит меня грязью. Я не поворачивала и не останавливалась лишь потому, что хотела убедиться в реальности этих событий, снова и снова жаждая неопровержимых доказательств. И они были.

Утром я проснулась с тяжестью в ногах и голове, будто вчера выпила большое количество спиртного. Мы действительно выпили вечером с сестрой красного вина, но не много, а всего по одному бокалу, я свой, кажется, даже не допила. Праздновали ее окончание кормления ребенка грудью – ужасный повод, но я не отказала ей и составила компанию, потому как мы не часто устраиваем подобные посиделки.

Я умылась холодной водой, и мне стало легче, затем позавтракала и легла в теплую ванну с лавандовым маслом, чтобы ушла тяжесть из ног. Вот уже несколько дней Миша не выходил у меня из головы, я думала о нем чаще и дольше, чем нужно. Это был эгоизм – я была в этом уверена. Не подумайте, что я влюбилась в него и захотела занять место женщины, плетущей паутину в его доме, нет, мне просто хотелось игры в доказательства собственной исключительности. Думы о Мише были схожи с думами о докторе Андрее Сергеевиче, разница была лишь в том, что к тому человеку чувства обнажились сразу, а Мишу поначалу я воспринимала как некую ошибку в своей жизни и лишь потом полюбила его как друга. Я, словно серийный маньяк из фильма ужасов, выбрала себе новую жертву и начала готовиться к наступлению. Это разжигало огонь у меня внутри и интерес к моей искалеченной жизни.

Я знала, что Света работает на телефонной станции и у нее посменный график. Как я поняла: сутки она на работе, а потом трое дома – это было очень удобно для моего коварного плана, значит, каждые три дня развешанную паутину в доме Миши никто не контролирует, и я могу спокойно ее посрывать, ну, или как минимум наделать в ней дырок. Выяснить, в какой именно день ее нет, было несложно. Вечером я собралась: надела длинную красную юбку, белую шелковую блузку сестры и зачесала волосы наверх – выглядело все это ужасно, хотя кто-то из соседей, проходя мимо меня, обронил: «Ух, ты, у тебя свиданка». Хорошо, что они не подозревали, с кем. Да, это было ужасно.

Я растрепала обратно крепко затянутые на затылке волосы, оделась в привычную для себя одежду и отправилась к Мише. Единственное, что я позволила себе из непривычного для меня туалета, немного надушиться духами сестры, так как своих у меня не было. Я вышла из дома и направилась в сторону Мишиной улицы, было немного страшно, постукивали зубы, и меня потряхивало, то ли от холода, то ли от страха. Интересно, серийные маньяки испытывают чувство страха перед очередным преступлением или они растворяются в полном блаженстве, предвкушая свои действия? Я попыталась расслабиться, изо рта струился легкий, еле заметный пар, вечером температура стала опускаться до нуля, и на лужах появлялись первые льдинки. В какой-то момент я решила воспользоваться автобусом, но потом передумала и отправилась пешком, тем более что половину пути я уже преодолела. Я шла и думала обо всем, что происходит со мной: о мастерской, об Александре Алексеевне и мастере, о Мише, о своих родственниках, о докторе Андрее Сергеевиче и даже о том, кого я любила больше всего и с кем, к сожалению, мне больше никогда не суждено было увидеться. Я вспоминала прошлую жизнь, хотя и дала себе слово больше никогда этого не делать. Конечно, сдержать обещание было не в моих силах, как бы я ни старалась прогнать от себя эти мысли, фрагменты прошлого всплывали в моем сознании достаточно часто, причиняя невыносимую боль.

Я поднялась по ступенькам, отдышалась и занесла руку, чтобы постучать в дверь, но на секунду остановилась. Мне было страшно, нет – мне было больно. Я знала, что после сегодняшнего вечера наша дружба с Мишей закончится, точнее, не закончится, а потихоньку сойдет на нет, что еще хуже.

Я знала, что впереди меня ждет много хороших моментов, хотя до сих пор не была полностью уверена в этом, – и все равно, мне было страшно. Я разжала кулак и приложила ладонь к двери, затем поставила палку и, проведя рукой по груди вверх, нащупала монету и крепко сжала ее в руке. Она была горячая, она всегда была горячая, потому как нагревалась от тепла моего тела, но для меня это тепло имело совсем другой характер – она жила, в ней текла моя прошлая жизнь, которая время от времени казалась мне лишь плодом моего больного воображения.

Палка скатилась по стене и с грохотом упала на пол, как будто специально, предательски заставляя меня делать то, на что я еще не решилась. Круглая форма делала ее очень неустойчивой, и она часто скатывалась по прямой поверхности, а я об этом все время забывала. Миша был частым свидетелем того, как это происходит, и все время говорил мне: «Ставь палку в угол, тогда она не упадет». Характерный звук выдал меня, теперь уже развернуться и уйти было невозможно, это выглядело бы странно.

Я постучала, дверь открылась достаточно быстро.

– Я же говорил тебе, ставь палку в угол, тогда она не будет падать, – Миша вышел, поднял палку и зашел обратно, распахнув мне дверь, а затем демонстративно поставил палку в угол, показывая мне пример.

Я улыбнулась, села и начала разуваться. Он был в хорошем настроении, от него разило спиртным, а в руке все это время он держал стакан, на дне которого болтались остатки сливового вина. Мой страх улетучился сам собой, мне было хорошо и комфортно, но на всякий случай я решила уточнить:

– А где Света?

– Она сегодня на работе, ее не будет, приедет только завтра днем, а возможно, и вечером, так как ей нужно сходить в поликлинику и заехать к себе за вещами.

Я сделала вид, что удивилась, правда сама не поняла зачем, затем прошла на кухню и почувствовала, как усиливается аромат сливового вина. На столе стояла большая, пятилитровая бутылка чудесного напитка, цвет его был насыщенным темно-красным с синеватым оттенком, а по горлышку, с внешней стороны, медленно скатывалась капля, вкус которой тут же почувствовался на языке.

Миша наклонил бутылку и наполнил свой стакан до краев, а затем предложил мне тоже, уточнив серьезным тоном:

– А тебе можно? Ты уже достигла нужного возраста?

Он сказал «нужного», потому что не знал точной цифры, то ли шестнадцать, то ли восемнадцать. И хотя мне было уже гораздо больше, в его глазах я была девочкой примерно в этом интервале.

– Достигла, – рассмеявшись, ответила я, а мой внутренний голос добавил: «Посмотрим, что ты скажешь наутро», – и ехидно усмехнулся.

Мы чокнулись, я сделала несколько больших жадных глотков и, как мне показалась, тут же опьянела.

– Тебе не идет льстить, тем более мне, оставь свою лесть для Светы, – я стала значительно смелее и откровеннее после еще нескольких глотков сливового вина.

– Ну вот, началось, – протяжно сказал Миша, усевшись в кресле.

Я раскинулась рядом на диване, и мы включили телек.