Призрачный поцелуй

И прежде чем охотник отдал новый приказ, еще один шаг и десяток трупов, она раскинула руки в стороны, улыбнулась:

– Мир жесток, малыш, ты видишь это? Не забывай меня.

И она закрыла глаза. В следующее мгновение кто-то рванул меня в сторону, выжившие крестьяне расступились и клинок, блестящий на солнце, пронесся мимо меня. Пронесся и впился в ее живот.

По всей округе разлился терпкий аромат незнакомых мне цветов. Он бередил ноздри, будто запах заменил ей кровь. Ведьма рухнула на колени, все резко замолчали. В оглушающей тишине я услышал лишь свой безумный крик.

Дальше все расплывается. Помню приказ: «Добейте щенка», помню теплые руки отца, выдергивающие меня из толпы. Помню, как бежал. Должно быть, чудом вырвался из деревни и долго шел лесными тропами. Падал в мох от каждого шороха, петлял, путая следы…

Нет, помню только бесконечный лес, сомкнувшийся за моей спиной. Я провел в нем никак не меньше трех ночей, в полном одиночестве, разбитый хаосом в собственной голове и ужасом от случившегося. Не ел и не спал и к концу слабо представлял, кто я сам таков.

Но ведьму не забывал, как она и велела.

На какой-то день блужданий просто упал на колени и начал молиться. Я забыл всех богов, которым учил меня отец, забыл и того, единого, которому поклонялись в маленьком храме нашей деревни. Меня сильно знобило, холодные струи пота уже давно вымочили грязную рубаху и тонкие штаны. Стояло позднее лето, все еще светило солнце, а я трясся как на холодном ветру зимой. Помню, как истово мечтал выжить – тогда, сейчас, всегда.

И я молил Хозяина леса спасти меня. До сих пор не знаю, где взял это имя, – ни отец, ни мать, ни старухи в деревне никогда не говорили о нем, хотя лес обступал наш дом со всех сторон. Молил долго, обливаясь слезами, и обещал все, что приходило в голову. Только души не предлагал, сказки говорили, что так поступать нельзя. Потом она очень хвалила меня за то, что душа моя осталась свободной. Хвалила, когда забирала ее себе.

От слез силы окончательно покинули меня, и я провалился в глубокий сон прямо там, потерянный в лесу среди вековых сосен. И мне снилось, как деревья расступались и солнечный свет согревал мое ослабшее тело. Как теплый мох окутывал со всех сторон, забирая мой жар, как лесные травы прорастали сквозь него прямо рядом со мной, чтобы вылечить недуг. А потом огромное существо, обросшее этим лесом, пришло по несуществующей тропе и склонилось надо мной. Его глаза были самой землей, а руки ветвями сосен. По его деревянному телу скакали белки, в ногах жили лисы, а на макушке вили гнезда стаи птиц.

Он долго смотрел на меня, и я чувствовал мощь всех деревьев мира, склоненную над собой. Чувствовал нескончаемый круговорот смерти и возрождения, ощущал саму вечность.

Когда проснулся, то снова был один. Сквозь листву пробивались первые лучи рассвета, но холода я не чувствовал. Как не чувствовал и озноба, прежнего бессилия и страха. Будто кто-то незримый и вечный стоял на защите за моей спиной.

А потом лучи упали на тропу, которой, точно знаю, вчера еще не было. Через несколько часов по ней я выбрался к деревне.

К деревне, где больше не было моего дома. И где в случившемся винили только меня… Ведьма мертва, а обвинять охотников, убивших в то утро пятнадцать человек, у них не доставало сил. Но козел отпущения нужен людям во все времена, и им оказался я.

Моя мать чудом выжила после обвала, и, как только она смогла сама ходить, мы покинули места, где я родился. Собрали то немногое, что уцелело после буйства колдовства, и двинулись в путь под покровом ночи, чтобы никто и следов найти не смог. К тому времени отец уже в полную силу боялся, что меня попросту убьют спящим.

Мы много дней шли по лесу до остальных деревень, и все это время меня не отпускало чувство, что кто-то следует по пятам. Кто-то, кого мне уже не стоит бояться, и это было приятно. А пару недель спустя мы нашли новый дом и осели там, но уже вдали от лесов.

Отец открыл новую кузницу, а мы с матерью вернулись в поля. Вскоре я бы мог сказать, что жизнь потекла привычным чередом, сменились только пейзажи вокруг, ведь сознание ребенка такое гибкое, так легко подстраивается. Мог бы, но ведьму не забывал ни на мгновение. Тогда еще не знал, зачем она просила ее помнить, но исполнял последнюю волю, потому что не мог иначе. Бездонные черные глаза на прекрасном лице не шли из моей головы.

Я не понимал, что был ее последней ниткой в мире живых. Якорем, который не давал исчезнуть безвозвратно. Старики иногда говорят, что наши мертвые живы, пока мы помним о них… Что ж, в их словах есть доля истины, пожалуй. Память о мертвых чуть не убила меня в родной деревне, и я еще не знал, что именно она же определит всю мою жизнь.

В новом месте мы продержались недолго – год или два. С дальних деревень сначала пришли слухи, а потом и противный душок гнили поселился в воздухе так цепко, что от него невозможно было спрятаться. Мор.

Гнилой запах снова мешался с терпким, цветочным. Много позже я узнал, что эти цветы звались розами. А тогда думал, что сама земля скорбит и мстит за ведьму.

Мы опять бежали, как и многие другие. Люди незнакомого мне короля сжигали целые деревни, не разбирая больных и здоровых, но мор было не остановить. Он был живуч и невесом, а вот мы – нет.

Останавливались то в одной деревне, то в другой, пока не кончились наши запасы. Нужно было работать, а сделать это могли, только осев. Вокруг голодали многие, поля давали мало урожая, но здоровых рук постоянно не хватало. В последней деревне, которую запомнил, с нами в поле вышел даже отец.

А еще полгода спустя смерть догнала мою мать. Она ушла быстро, буквально истаяла на глазах. Отец был безутешен и не отходил от ее постели до самого конца. Он очень любил ее – настолько, что когда-то не заставил ее рожать других детей, видя, как с трудом выносила меня. Наверно, я тоже любил? Сейчас она почти стерлась из памяти, оставив там всего несколько картин, пару улыбок и искаженное страхом лицо в день, когда явилась ведьма. Я плакал, когда мать умерла, но горя своего не запомнил.

Мы выжили в тот раз, и даже вездесущие палачи проклятой короны, сжегшие тело моей матери, не тронули нас. И тогда мы отправились в город, под защиту каменных стен. Говорили, что там есть еда и работа… Но отец не выдержал дороги. Ему худшало с каждым днем, будто он терял не свое тело, а саму искру жизни, что так ярко сияла в нем прежде. Я думаю, не мор скосил его, а тоска.

Мне было десять лет, когда я в одиночестве постучал в высокие, плотно запертые ворота города. При себе у меня была краюха хлеба, сворованная у какого-то обоза на дороге, да старый, проржавевший меч, оставшийся от отца. Я так и не освоил его науку, и твердый оранжевый мох покрыл его целиком почти сразу, как я остался один. Но рубил он все еще отменно, пару раз в дороге мне пришлось это проверить.

Мои руки огрубели от долгой работы, под глазами залегли глубокие тени, а в ржавчине меча на солнце проглядывали пятна крови, которые не отмывались. Думаю, я не выглядел на десять лет в тот день. И уж точно не чувствовал себя таковым.

По высоким черным башням, которые возвышались над серыми стенами, еще издали понял, куда пришел. Это был один из городов, где стояла Академия проклятых охотников. Здесь готовили убийц, растерзавших в клочья мою жизнь. Здесь учились те, кто убил ее…

Я хотел жить, но в тот момент меня захватила злость. За все, что мне довелось пережить после того проклятого дня, за родителей, за мор, уж не знаю, как привязал к этому охотников. И за нее, конечно. После нескольких недель выживания в одиночестве я уже мнил себя бывалым воином на тракте, и какая-то жалкая горстка трусливых мужиков мне была нипочем. Именно трусливых, раз они прикрывались от одной-единственной девушки жителями деревни. Я бы и на деревню злился, на всех, кто играл со мной маленьким, угощал сладостями и рассказывал сказки. Но они давно гнили в могилах. Холодная земля забрала всех, кого я знал…

В город меня пустили без проблем, несмотря на гулявшую по округе болезнь. Ее очаги уже затухали, и люди умирали все реже. Да и стража, уверен, просто пожалела сироту. Мне не нужно было делать грустное лицо или врать – таких, как я, было слишком много в те времена. И обычно они не выживали.

Минув стены, прикрыл нос платком от дикой вони этого места. Много позже я узнал, что все города воняют именно так, и привык. Запах не был похож на гниль и розы, преследовавшие меня всю дорогу, и это немного успокаивало. Город вонял людьми, но живыми.

Я направился сразу к башням. На узких улочках еще не сновали люди, отвыкшие покидать дом лишний раз из-за болезни, поэтому никто не подумал меня остановить. Академия была выложена черным камнем и зияла мрачными прорезями на фоне серого города и безоблачно-синего неба. В тот день она была средоточием всего, что я ненавидел. Не имея больше цели, без всякого плана, обнажил меч и постучал в железные двери. Решил – будь что будет.

– Ух ты, щенок! Какой злобный! – хохотнул мужчина в простой белой рубахе, который открыл мне дверь. – Учиться пришел?

Он был не старше моего отца, с такой же доброй улыбкой и мягкими глазами. Совсем непохож на монстров в черных плащах, которые приходили в нашу деревню. Я остолбенел от этого дикого несоответствия. Так и не обрушил меч, уже занесенный для удара. Просто стоял столбом и смотрел на него.

– Ну, что молчишь? – Он продолжал улыбаться, не видя явной угрозы.

– Я… – запнулся. Весь пыл, который нес меня сквозь полупустой город, вдруг мигом испарился. На плечи рухнула усталость, накопившаяся за годы пути, и я чуть не сел прямо там, на пороге.

– Заходи, ты голоден? Где твои родители? – Он приобнял меня за плечо, мягко утаскивая внутрь. И я поддался, опуская меч, который так и не пустил в ход.

«Скажи, что хочешь учиться», – прошептал незнакомый голос в голове. Так тихо, что я мог спутать его с собственными мыслями. А мог решить, что болезнь догнала и меня и теперь горячечный бред пожирает голову… Потому что вновь почувствовал слабый аромат роз. Но я просто послушался. Я был таким усталым и так давно один. Сказал то, что от меня хотели услышать.

И остался в замке с черными башнями. Была ранняя холодная осень, учебный год только начинался. Мужчину, встретившего меня, звали Фридрих, он был одним из учителей. В тот год я был не первым сиротой, забредшим к ним с дороги. Кто-то шел за защитой и едой, кто-то мечтал стать охотником, а кто-то, как и я, жаждал мести – принимали всех.

Когда-то Академия была элитой, в нее поступали только сыновья знатных родов, и отбор был строжайший. Но это было давно, слишком давно. В услугах тренированных охотников нуждались все реже, выпускникам приходилось идти в армию, на войну или в городскую стражу. Теперь, чтобы оправдать свое существование, в Академию набирали даже такое отребье, как мы.

Зато у меня была своя кровать, кусок хлеба и крыша над головой. Крыша, из-под которой больше не нужно никуда убегать. И нас учили, хотя процесс часто шел очень туго. Осваивать грамоту крестьянским детям было нелегко, а учителя… Скажу так, даже Фридрих на занятиях не был столь добр. Иначе удержать нас в узде не получилось бы ни у кого. Мы были как стая волчат – озлобленные, видевшие во всем лишь угрозу, лишенные ласки так давно, что уже и не помнили, каково это.

Но как только дошли до фехтования, все пошло гораздо легче. Держать меч я умел, а спускать всю накопившуюся злость за потерянную жизнь мог сколько угодно. Хотя и злости во мне почти не осталось, так, отголоски былой боли. Я даже завел нескольких друзей, и годы в Академии могу назвать вполне сносными. Да, учителя били и шпыняли нас, не ставили жизни ни в грош – как и все в те времена. Кто-то из мальчишек регулярно погибал на тренировках, но сирот было так много, что никто и не считал. Люди умирали внутри стен и снаружи, даже без запаха гнили и роз – со временем к этому привыкаешь.

Иногда я сбегал на пару дней, чтобы побыть в одиночестве. В половине дня пути от города был огромный лес. Конечно, не чета тому, в котором я вырос. Но среди вони испражнений и регулярных стычек мне ужасно не хватало зелени деревьев. Будто в городе не было жизни, все искусственное, все рукотворное. А я хотел снова и снова ощущать настоящее дыхание земли.

Приходил на крохотную полянку, садился среди дубов на самом ее краю, и больше ни о чем не думал. В те моменты дышал и жил я сам. А когда засыпал, то неизменно чувствовал, как огромное существо, высотой с верхушки вековых сосен, склонялось надо мной. И на душе становилось тепло и хорошо. Так я выдержал еще шесть лет.

И, конечно, ни на день не забывал ее. Чернющие бездонные глаза смотрели прямо в мое нутро, стоило на мгновение прикрыть собственные. Так и не знаю, зачем я помнил – зачем позабыл улыбку матери, теплые объятия отца, но помнил ведьму, виденною мною лишь раз…

А в мой шестнадцатый день рождения она приснилась мне. Из всех мертвецов, которые грузной вереницей тащились за мной половину жизни, именно она не отпускала. И не отпускал я.

В том сне я вновь был на излюбленной поляне в лесу. Мое лицо грели теплые лучи весеннего солнца, вокруг распускались цветы, прежде нигде мною не виденные, и источали бешеный аромат, круживший голову.

Она вышла из леса, такая же прекрасная, как в тот день, когда видел ее впервые. На этот раз на ней было белое легкое платье, шелестящее на невидимом ветерке и едва прикрывавшее колени. Длинные черные волосы волнами спускались на плечи и обрамляли совсем юное лицо. В детстве я не мог заметить, насколько ведьма была молода. А сейчас она ласково улыбалась и была едва ли старше меня самого.

– Здравствуй, – сказала она нежно, замирая рядом.

Я поднял голову и улыбнулся в ответ, будто всю жизнь ждал именно этого момента. Будто сны могут быть реальными. Молчал как дурень и улыбался.

Казалось, что мои воспоминания и в подметки не годились ей настоящей. Рядом со мной застыло волшебное создание из сказки. Весь мир вокруг нее преображался, даже я сам хотел вдруг стать лучше, чем себе казался.

Лишь одно омрачило в том сне нашу встречу – я знал, что эта сказка давно мертва.

– Как зовут тебя, смелый мальчишка? – Ее голос был теплым ручейком посреди холодной стужи моих тогдашних дней.

– Почему смелый? – вдруг спросил я.

– Ты не испугался подойти к ведьме.

– Ведьм не существует, – вот какую глупость тогда сказал.

В Академии нас учили сражаться, учили истории и политике – всему, что могло пригодиться за ее стенами, куда бы жизнь нас ни занесла. Учили выживать, каждый день гоняли по тропе испытаний, утыканной лезвиями и острыми кольями. Учили, как вычислить оборотня, как не попасться на зов русалки, как упокоить упыря, – но, по правде говоря, вся эта нечисть уже становилась мифом. Нас учили скорее по привычке, ведь именно ради нее когда-то и создали подобные Академии. Должно быть, охотники хорошо справлялись с работой, и ее закономерно становилось все меньше. Истории о домовых, укравших ложку, или о леших, заблудивших путника в лесу, воспринимались все чаще шуткой, смешной и невозможной.

Но даже там никто и никогда не говорил о ведьмах. Один раз я набрался смелости и спросил о них Фридриха, а он отвел меня в сторонку и долго объяснял, что это байки. Нет ведьм, не существует магия, не было клубящейся тьмы под капюшонами охотников, пришедших в мою деревню. Говорил, что я взрослый парень и быть невежественной деревенщиной мне уже не по статусу, а распускать суеверия своими вопросами – тем более, за это и розги можно схлопотать.

– А кто я тогда? – Она села рядом, не спуская с меня своих бездонных черных глаз, глядя в которые я был готов поверить во все что угодно.

– Мое видение, прекрасный сон.

В ответ она расхохоталась. Мне на мгновение стало жутко от этого смеха, пробравшего до самого нутра ледяным холодком.

– Ах, видение? То есть я не существую?!

Она воздела руки к небу, и его тут же заволокли тяжелые, грозовые тучи. Вдали сверкнуло, гром почти оглушил. С неба стеной полился такой сильный дождь, что даже кроны, полные листьев, не смогли его удержать. Я мгновенно вымок до нитки.

– Давай поговорим о видениях, если ты рискнешь ко мне вернуться, – улыбаясь, сказала она и вдруг крикнула: – Проснись!

– Но как я верн…

Я распахнул глаза в своей кровати. Мокрый до нитки, как будто только что стоял под проливным дождем. За окнами громыхало, и тяжелые капли молотили по ставням. Но крыша надо мной не прохудилась, и кровать была совершенно суха. Вокруг все спали как ни в чем не бывало.

Переоделся в сухое, пока никто не видел, и тут же попытался уснуть снова. Рискнуть вернуться? Да о чем тут думать! Конечно хотел! Я и в детстве никогда ее не боялся, странно было бы испугаться теперь. Я был крайне заинтригован. Быть может, стоило бы сказать «околдован», но в ту ночь я так не считал.

К сожалению, сон больше не шел. Я промучился до самого рассвета и встал на занятия совершенно разбитый. Чужие слова больше не хотели помещаться в моей голове, друзья начали сторониться дикого взгляда, а на практиках я пропустил пару весомых ударов в грудь, чего со мной не случалось уже очень давно. Закончил тот день в лазарете, провалившись в забытье.

Всю ночь меня преследовал запах роз с поляны, а стоило сомкнуть веки, казалось, будто чья-то невесомая рука бережно опускается на голову. Я тут же их распахивал, но рядом никого не было. И лишь один раз, в предрассветных сумерках, когда меня навестила лекарка, она испуганно вздрогнула у моей кровати. Свеча заколыхалась в ее руках и чуть не потухла, а женщина начала тихо молиться.

– Что случилось? – слабо спросил я.

– Все хорошо, спи, спи. Тень в углу почудилась.

И лишь на третью ночь, когда я, перебинтованный и освобожденный от тропы испытаний на целую неделю, вновь лежал в своей кровати, во сне мне привиделась та поляна.

На ней по-прежнему цвели розы, и, вопреки всему, я с удовольствием вдыхал их аромат. Они прекрасно пахнут в те моменты, когда с ними не мешается запах скорби и гнили. По наитию я сорвал одну, ярко красную, и зацепил за ворот своей рубахи.

Но ничего не происходило, ведьма не появлялась. Я обошел всю поляну, не рискуя забредать в лес далеко, – нигде не было и следа. Весь прошлый сон показался глупой иллюзией, игрой воображения. Я столько лет мечтал о мертвой ведьме, совершенно не удивительно, что она мне приснилась. Выдал желаемое за действительное, а гроза и мокрая одежда тоже были частью сна.

И в тот момент, когда я совсем отчаялся, сел на траву и уронил голову на руки, появилась она. Просто из воздуха соткалась прямо напротив меня.

– Рискнул все же. – Ведьма улыбнулась. И я опять улыбнулся в ответ, задирая голову вверх. Даже в свои шестнадцать уже был ее выше, но почему-то чаще всего смотреть снизу вверх приходилось мне.

– Если не видение, то кто ты?

– Верена, – просто ответила она, и солнечные лучи упали в ее волосы, заиграв тысячью искр.

– Верена… – как завороженный повторил и поднялся. Хотел протянуть руку и коснуться ее локона, упавшего на лицо, чтобы хоть во сне ощутить, какова на ощупь мечта. Именно мечта, и никак иначе, – это я понял только сейчас. Что томило меня все эти годы, почему так и не забыл ее. Но руку отдернул.

– Не боишься, – шире улыбнулась она и сама сделала шаг навстречу. Застыла так близко, что я чувствовал ее дыхание на своей груди.

– Никогда не боялся. Ты околдовала меня, Верена?

Мысль была самой логичной, хотя так не хотелось в нее верить. То, что я испытывал сейчас, казалось таким настоящим и живым. Гораздо более живым и искренним, чем вся моя жизнь до этого момента. Я блуждал во мраке и впервые увидел лучик надежды. Потому что иначе, чем мраком, мой мир не назовешь.

– Не отвечу, сам решай.

И я взял в руку локон, ощутил его нежность и мягкость, заправил ей за ухо. Ведьма не отстранилась, продолжая наблюдать за моим лицом. Не знаю, что она читала на нем, но улыбалась так нежно.

На долю секунды показалось, что она тоже давно не знала ласки. Никто не гладил ее волосы и не смотрел на нее так, как я. Никто не хотел… Мне показалось на мгновение, что мы оба жили в аду.

– Да, – тихо ответила она.

– Ты читаешь мысли?

– Нет, у тебя все на лице написано, – рассмеялась она, а потом вдруг стала серьезной. Уже второй раз замечал, как быстро ее эмоции сменяют друг друга. Переменчивы, словно зимний ветер. – Но я могу видеть наперед, потому что время – это иллюзия смертных.

Тогда я не понял этой фразы и, быть может, не понимаю до сих пор. Но у меня было время убедиться, что она права.

– Я позвала тебя в тот день, одиннадцать лет назад, потому что мы уже шли сюда, на эту поляну.

Я опустил руки и сделал шаг назад, потому что вся тяжесть моего пути ураганом обрушилась на плечи. Будто я в одночасье пережил его заново.

– Почему они убили тебя?

– Потому что я – последняя ведьма этого мира. – Она тоже отстранилась и отвела взгляд. В глубине черных глаз бушевала гроза, рождались и рушились эпохи и смерть забирала все, что встречалось на пути.

– Ты умеешь вызывать дождь, рушить дома. Почему ты не защищалась?

– Потому что они взяли в заложники вас, потому что убивали… А я слишком любила жизнь, не выносила смерть.

– И теперь мертва сама. – Я тоже опустил глаза, не в силах больше смотреть. – Уже одиннадцать лет.

Ее рука мягко коснулась моего лица, подняла и повернула к себе, да так и застыла на щеке. Я не рискнул вздохнуть.

– Но не для тебя, мой смелый мальчик.

И она невесомо коснулась моих губ своими. Легко, как прохладное дуновение свежести посреди жаркого знойного дня. Я прикрыл глаза и долго стоял, боясь шелохнуться, боясь разрушить это прекрасное видение.

Когда все же открыл их, то лежал в своей постели, откинув одеяло. Из распахнутых ставень дуло, рассветные лучи солнца падали прямо на лицо. В тот миг я уже не сомневался, что это сделала она. Как больше не сомневался ни в едином ее слове.

Возвращение в реальность прошло еще тяжелее, чем в первый раз. Все вокруг казалось серым и блеклым… Хотя, почему казалось? Таким оно и было на самом деле. Если адепты единого бога и правы в чем-то, то мы живем в чистилище. До ада оно не дотягивает накалом страстей, но и на рай точно непохоже. Земля, которую мы топчем ногами, чистилище и есть.

Здесь даже сказки умирают.

Вместо оборотней – обычные волки, вместо домовых – пьяный сосед. Везде и всюду найдется разумное объяснение, рассеется мрак свечами и прогрессом, но останется ли в этом мире душа? А зло творить люди умеют гораздо лучше всяких монстров, тут большого ума не нужно.

Меня стали сторониться другие ученики, даже бывшие друзья. Не знаю, что такого они во мне видели, да и знать не хочу. Теперь мертвая ведьма казалась мне живее, чем весь мир вокруг. Она приходила почти каждую ночь, и мы подолгу говорили, иногда на нашу поляну приходил сам Хозяин леса. Он тихо стоял за толстыми стволами дубов и слушал.

Верена рассказывала о старом мире, где оживали сказки, где водилась не только нечисть, но и добрые существа. Где все было наполнено магией, а духи внимали людским молитвам и помогали тем, кто чист помыслами. Там жили ведьмы – продолжение сил природы. И в каждой ведьме была частичка Дара, изначальной искры жизни. Все подчинялось великому круговороту, существовало в мире и гармонии, а за смертью всегда наступало перерождение, как весна приходила после зимы.

Она рассказывала так образно и красиво, что мне иногда казалось, будто слышу, как плачет Хозяин леса за моей спиной. Но я никогда не оборачивался.

– Ты прав, сейчас сказки умирают, магия почти покинула этот мир. Люди вытеснили все, уничтожили, сожгли, зарубили. Остались только они сами, еще не понимая, что с Даром из мира уйдет и сама жизнь. Дар – такая же часть природы, как лес или горы, как море и ветер, как цветы и дождь. Убери одну часть круговорота – погибнет все вокруг. Ничто не выживет, останется выжженная пустыня… Но людям этого не понять. И Дар погибает вместе со мной, я была последней, в ком он был…

– Скоро всему наступит конец?

– Да. Сотня лет или две – неважно, ведь мир, который должен жить вечно, умирает. Мечется в агонии, погребая вместе с собой и виновных, и невинных…

Она не плакала, но я чувствовал, как обливается кровью ее душа. Я обнял Верену за плечи, а она повернулась ко мне и вдруг сказала:

– Но есть ты.

– Я?..

– Отмеченный.

Странное слово, которое не мог забыть все эти годы. И о котором до сих пор не спрашивал – не знаю почему. Меня сковывал не страх, но иная сила ждала внутри своего часа. Того мгновения, когда ведьма произнесет это слово еще раз.

– Ты не думал, почему на твой зов пришел сам Хозяин леса? Почему мор тебя не тронул? Почему сказка еще бывает в твоей жизни, когда магия мертва?