Маски благородия

– Фома прав, – задумчиво произнёс Иоанн, – Иеремия – настоятель церкви. Если мы оставим его в живых, есть шанс, что он продолжит проповедовать вдали от города, и – что ещё хуже – люди будут приходить туда и слушать его. Такое уже случалось раньше.

Инквизитор Фома едва заметно улыбнулся этим словам. Поклонившись окфенским священникам, он с высоко поднятой головой покинул зал. Повисшую тишину разбивали только отзвуки его шагов. Архиепископ Иоанн вздохнул и вышел вслед за инквизитором. Адальберт прикрыл рот рукой и не решался даже пошевелиться. Священники выжидающе смотрели на него. Под их взглядами граф наконец поднялся с места и вышел из сырого подвала.

Голова гудела от мыслей. Свидетелем чего он только что стал? Эта женщина с заплаканными глазами; то, как резко переменился отец Иеремия после её слов; эта фраза «мы так не договаривались…», брошенная неосторожным священником… Адальберт устало потёр глаза. Суд уже свершился, он ничего не мог изменить.

Вечернюю службу провёл сам аббат Николаус. Прихожане не слушали мессу, шумели: все обсуждали прибитый к дверям указ о сожжении настоятеля церкви отца Иеремии. После проповеди Николауса о том, как важно «в наше время помнить, что есть истинная вера», наконец воцарилась тишина. Аббат потёр руки и подошёл ближе к пастве.

– На нашу церковь обрушились непростые испытания, – начал он. – Отец Иеремия, которого все мы знали как человека покорного и добродетельного, признался перед судом святой инквизиции в своих сношениях с еретиками. Вот уже несколько лет, как он принял учение Мартина Лютера и, что ещё хуже, пытался обратить вас, его паству, в эту нечистую веру. На своих проповедях он сеял в ваших умах семена сомнения…

По церкви пронёсся взволнованный шёпот. Одни не верили: «Наш отец Иеремия?», другие с горечью восклицали: «Да кому же тогда можно верить?!». Аббат поднял руки, призывая к тишине.

– Ваше смятение понятно. Отец Иеремия для многих из нас был не только духовным наставником, но и хорошим другом… Но он открыл нам свою истинную личину. Он отказался отречься от своих убеждений, за что и будет предан огню. Нам остаётся лишь молиться, чтобы перед смертью он покаялся в своих грехах, и душа его обрела покой, – Николаус перекрестился, и с ним перекрестились прихожане. – Потеря настоятеля – серьёзный удар, но церковь не оставит вас в это тяжёлое время. Собрание уже выбрало нового настоятеля. Им станет отец Адольф, наш ризничий.

Отец Адольф вышел вперёд. Адальберт узнал его: это он пытался спорить с Иоанном после суда. Аббат выжидающе смотрел на нового настоятеля, но тот лишь сдержанно поклонился и вернулся на своё место. Встретившись взглядом с Николаусом, он едва заметно помотал головой.

Воспользовавшись тишиной, к пастве вышел инквизитор Фома. Аббат был вынужден отойти в сторону, скривив губы.

– Пусть отец Адольф служит Господу и своей пастве беззаветно и преданно, – заговорил инквизитор. – Знайте: инквизиция не позволит ереси проникнуть в умы честных и праведных христиан. Но мы не беспощадны. Как и Господь, мы прощаем тех, кто покается в своих грехах и отринет ложное учение. Если кто-то хочет сознаться в том, что сам сошёл с пути истинной веры, или знает кого-то, кто принял еретическое учение, пусть этот человек в следующие десять дней спросит в церкви отца Фому. Тех же, кто решит скрыть, что им известно, постигнет судьба отца Иеремии.

После этих слов в церкви впервые за всю службу воцарилась полная тишина.

Прихожане расходились, а Адальберт всё стоял на коленях перед распятием. Режущее чувство тревоги терзало душу. Совершалось нечто страшное, нечто грязное, неугодное Господу – Адальберт это чувствовал. Граф сложил руки в молитве и закрыл глаза. Он мог лишь молиться, потому что понять, что именно происходит в Окфене, был пока не в силах.

Когда граф снова открыл глаза, он увидел рядом с собой знакомого священника, так же забвенно шепчущего одними губами молитву. Отец Адольф перекрестился и с облегчением выдохнул. Он посмотрел на Адальберта.

– Поздравляю, святой отец, – процедил граф, поднимаясь с пола.

– Прошу, не стоит.

Адольф огляделся. В церкви остались только служки, подметавшие пол и собиравшие обломки свечей. Новый настоятель встал с колен и приблизился к Адальберту.

– Всё это ужасно. Отец Иеремия – праведный человек. Он не заслужил костра…

– Что же Вы не встали на его защиту? Его жизнь рушилась у вас на глазах, а вы только смотрели и молчали.

Отец Адольф пожал плечами.

– Что можем мы перед волей Божьей? Но, прошу Вас, церковь – не место для ссор и злобы. Могу я предложить Вам взглянуть на нашу библиотеку?

Зернистый запах пергамента успокаивал. Адальберт слегка улыбнулся: имена на переплётах были знакомы ему с детства. Он провёл рукой по одному из них, и на пальцах осталась пыль. Адальберт огляделся, потирая пальцы. В углу горела всего одна свеча. Рядом, уронив голову на плечо, спал старый библиотекарь. Книжные полки стояли совсем близко друг к другу, дерево почернело от влаги, а по углам колыхалась на сквозняке паутина.

– Отец Иеремия совсем не следил за этим местом? – спросил Адальберт у настоятеля, бродившего среди стеллажей.

– Ему вообще тяжело было управляться с хозяйством, если честно. Он посвящал всё время молитве. Добрый христианин, да обретёт покой его душа.

Если Иеремия так плохо справлялся, возможно, церкви и нужен был новый настоятель… Но какой ценой они его получили?

Адольф давно ушёл, а Адальберт никак не мог расстаться с отсыревшими книжными полками. Каждая книга вызывала в памяти мутные образы места, где Адальберт впервые прочёл её, и мыслей, которые занимали в то время его голову. Граф не один раз обошёл библиотеку по кругу, снова и снова вглядываясь в корешки книг.

Только сейчас он заметил в задней стене небольшую дверцу. В груди защекотало детское любопытство. Адальберт осторожно оглянулся, подошёл к двери и приоткрыл её. От темноты закололо в глазах. Адальберт различил лишь, что за дверью была винтовая лестница, ведущая куда-то вниз. Он подошёл к библиотекарю, наклонился, заглянув в его спящее лицо, и взял догоравшую свечу. С ней он вернулся к дверце и стал спускаться по ступеням, придерживаясь рукой за холодную стену.

Граф оказался в подвале, куда вели ещё несколько ходов из других церковных помещений. Здесь стоял затхлый сырой запах, а под ногами чавкала грязь. Адальберт вышел на середину комнаты и осмотрелся. Похоже, монахи хранили здесь вещи, которые ленились выбрасывать.

Адальберт подошёл к платяному шкафу, стоявшему у противоположной стены. Дверца слетела с верхней петли и обречённо покачивалась из стороны в сторону. Граф взялся за неё, пытаясь вернуть на место, но тут же отдёрнул руку и отряхнул её. Дверца совсем отсырела, так что трогать её было всё равно что трогать лягушку. Вздохнув, Адальберт посветил свечой внутрь шкафа. Что-то маленькое и квадратное лежало на его дне. Адальберт присел и аккуратно взял загадочный предмет в руку. Это была книга! Граф поставил свечу на землю и попытался рассмотреть обложку, но та почернела и сморщилась от влаги, так что невозможно было разобрать ни буквы. Тогда граф очень осторожно открыл книгу на первой странице. Написано было по-германски, но это всё, что можно было понять, глядя на расплывшиеся чернильные пятна. Адальберт недовольно покачал головой.

Послышался треск и шипение, огонёк свечи задёргался, тени затрепетали, и мгновение спустя свеча потухла, пустив вверх тоненькую струйку дыма. Тьма тут же обволокла подвал и Адальберта. Он прижал книгу к груди, застыв на месте с поднятыми плечами. Усмехнувшись своему мимолётному испугу, Адальберт взял подсвечник, поднялся на ноги и стал наощупь пробираться к лестнице. Он попытался вспомнить, какой из ходов вёл в библиотеку. Удалось с первого раза.

Адальберт вернул подсвечник на место – сторож всё так же мирно спал в углу – и тихо вышел из библиотеки. На улице совсем стемнело, почти как в подвале, и граф поразился тому, как много времени провёл среди книг. Но всё не зря.

Сжимая в руке свою находку, Адальберт дошёл до гостиницы, тихо поднялся по лестнице и вошёл в комнату прислуги. Михель уже спал. Адальберт сел к нему на кровать и аккуратно потрепал за плечо.

– Михель… Михель!

Слуга вздрогнул, набрал в грудь воздух и растерянно огляделся. Протерев глаза, он прищурился на Адальберта.

– Милорд? Что-то случилось?

Адальберт протянул ему книгу.

– Убери это в мою поклажу. Только аккуратно, она хрупкая. Лучше, наверное, завернуть её во что-нибудь.

Не говоря ни слова, Михель сбросил одеяло, взял из рук Адальберта книгу и встал с кровати, почёсывая голову. Он подошёл к сундуку с вещами. Пока слуга копался там, Адальберт стоял у него за спиной, вытянув шею. Михель вздохнул.

– Идите спать, милорд, я всё сделаю.

– Спасибо, Михель, – граф похлопал слугу по плечу. – Извини, что разбудил.

– Пустяки.

Адальберт рухнул на свою кровать и раскинул руки. Прежде, чем мысли вернулись к сегодняшнему утру и допросу, он заснул.

***

Вместе с Иеремией к деревянным столбам было привязано двое мужчин, по виду торговцев. Бывший настоятель ободряюще улыбнулся каждому из них. Толпа уже собиралась. Первым на костёр отправится именно отец Иеремия.

– Последнее слово, – сухо произнёс Фома, готовя факел.

– Дети мои, – священник обращался к толпе, – в этом мире ещё очень много зла. Не дайте ему сломить вас. Помните: когда придёт судный день, те, кто был верен Господу…

Инквизитор поджёг факел и бросил его в кострище. Ветки затрещали, поднялся дым. Отец Иеремия спокойно посмотрел на разгоравшееся пламя и снова поднял взгляд к своей пастве.

– … Те, кто был верен Господу, вознесутся с ним на небеса.

Его голос прогремел на всю площадь, хотя он вовсе не кричал. Фома уже поджигал два других костра. Вскоре площадь наполнилась пронзительными криками. Кричал и Иеремия.

Адальберт отвернулся от костров. В толпе женщина в лёгком сером платье медленно сползла на колени. Граф узнал её – Мария, свидетельница на суде над святым отцом. Тело женщины содрогалось от рыданий. Над ней стояли двое бородатых мужчин. Один положил руку на плечо плачущей женщины, другой закрыл лицо руками и стал проталкиваться сквозь толпу в сторону домов.

Дорога до замка длилась необычайно долго, хоть Адальберт и возвращался в одиночестве. Его не покидало тревожное чувство. Этот суд, какой-то слишком искусственный, священники, которые явно чего-то не договаривали… И страшная казнь, которой всё кончилось. Страшная не потому, что несправедливая или особо жестокая – за свою жизнь Адальберт видел с десяток сожжений и повешений. Эта казнь была страшна не из-за того, кого сожгли, а из-за тех, кто остался жив. Лица людей: напуганные, потерянные – до сих пор стояли перед глазами. Их обманули. Был ли то заговор, или отец Иеремия и правда оказался упорствующим еретиком – церковь предала своих прихожан. Они больше не знали, где искать защиты. Если даже неприкосновенное духовенство может пасть жертвой жестокого суда, что же делать простым людям? Кто защитит их, если безжалостное правосудие решит отнять жизни их близких, кормильцев и матерей, только потому что того требует суровый закон? От одной мысли о том, что, должно быть, испытывали эти бедные люди, день ото дня трудящиеся в поте лица за кусок хлеба, к горлу подступал ком. И мучал лишь один вопрос: что мог сделать Адальберт – молодой, ничего не стоящий в глазах других судей граф?

Вернувшись в Веллен, Адальберт сразу же направился в часовню. Ему повезло застать отца Филиппа за молитвой. Капеллан подошёл к своему господину и склонил перед ним голову.

– С возвращением, сын мой. Не ожидал, что ты зайдёшь ко мне, – он вгляделся в лицо Адальберта. – Тебя что-то беспокоит?

– Я хочу исповедаться, – выпалил Адальберт.

Капеллан понимающе кивнул и жестом пригласил графа в исповедальню.

Исповедь всегда давалась Адальберту с трудом. Даже когда он был ребёнком, и из грехов за ним было разве что пристрастие к сладкому, в конце исповеди он всегда плакал. Слёзы сами выступали на глаза, то ли от чувства вины перед Богом, то ли от ощущения Его безграничной любви. Вот и сейчас, когда Адальберт почувствовал, что вновь открылся перед Господом и просит Его о прощении, голос задрожал, и слёзы невольно потекли из глаз. Но после них всегда становилось легче, будто с плеч падал тяжёлый груз. Выйдя из исповедальни, Адальберт с облегчением выдохнул. Он стыдливо утёр слёзы и светло улыбнулся вышедшему следом отцу Филиппу. Капеллан задумчиво нахмурил брови.

– У тебя всегда было доброе сердце, сын мой, – сказал он и положил руку на плечо Адальберту. – Но, скажи, ты уверен, что отец Иеремия был невиновен? Да, суд вершат люди, но Господь наблюдает за ним. Он не допустил бы несправедливости.

– Ох, отец Филипп, я не знаю… Если бы всё было так просто!

– Я хочу сказать: ты не торопись. Да, все мы грешные, и церковь, увы, не исключение. Но это всё ещё наместник Господа на земле. Если начать сомневаться в нём, можно уйти очень далеко от истины. Это всё от лукавого, сын мой. Борись с ним. Сотвори молитву, и Господь направит твою душу на праведный путь.

Адальберт кивнул, поджав губы. Чего ещё он ожидал услышать от священника…

Двери часовни с грохотом распахнулись. Вошёл Роберт. Адальберт сразу просиял улыбкой и распахнул объятья для кузена.

– Ну ты даёшь, Берт! – звонко сказал Роберт, похлопав кузена по спине. – Только вернулся, и сразу молиться? А между прочим, тебя уже два дня дожидается граф фон Танштайн. Я, если честно, уже устал развлекать его, так что пойдём-ка мы в замок.

Адальберт кивнул и повернулся к Филиппу.

– Спасибо тебе, святой отец.

– Всегда рад помочь, сын мой, – улыбнулся капеллан, а затем посмотрел на Роберта и снова нахмурился.

Адальберт с Робертом направились к дверям. На пороге Адальберт вдруг остановился, взял Роберта за запястье, веля подождать, развернулся и крикнул:

– Ах да, отец Филипп!

Капеллан сначала просто обернулся, но затем подошёл ближе, чтобы Адальберт не кричал через всю часовню.

– Я привёз одну книгу, – сказал молодой граф. – Очень старую, в ужасном состоянии. Думаю, её можно попытаться восстановить или хотя бы переписать. Займёмся этим на днях, ладно?

– Хорошо, сын мой.

***

Граф фон Танштайн, завидев в дверях Адальберта, улыбнулся ему, небрежно передал свой кубок с вином служанке и направился навстречу.

– Здравствуйте, граф Фридрих, – сказал Адальберт и тут же угодил в крепкие графские объятия. – Рад видеть Вас в своём замке.

– И я рад быть у тебя гостем. Только, прошу, просто Фридрих, ладно? – граф фон Танштайн раскатисто рассмеялся. – Я так понимаю, ты только с суда? Ну, и как тебе? Это ведь было твоё первое дело?

– Да, Фридрих, всё верно. Как сказать…

– По мне, это просто унижение. Сидишь, как лопух, даже рта раскрыть не можешь.

– Да, точно, как лопух, – отрешённо усмехнулся Адальберт. – Вы уже обедали, Роберт?

– Давно. Уж скоро ужин! – Роберт подозвал служанку и взял себе кубок с вином.

Служанка протянула кубок и Адальберту, но тот кротким жестом отказался.

– Как Ваша семья, Фридрих? Леди Мария, Якоб с Франциском? Как Луиза?

– Ах, ты всех помнишь! В добром здравии, слава Богу.

– Слава Богу!

– Ты, я смотрю, занялся обновлением замка? Правильно, я ещё твоему отцу говорил, что тут надо навести порядок.

– Вам нравится?

– Ещё бы, очень утончённо, – Фридрих замолк на секунду, бросил лукавый взгляд на Адальберта, а затем продолжил. – В такой дом не стыдно и жену привести.

Адальберт едва сдержался, чтобы не прыснуть смехом, а Роберт облизнул губы и отошёл налить себе ещё вина. Граф Фридрих проводил его взглядом и приблизился к молодому графу.

– А если серьёзно, Адальберт, твоё сердце уже занято какой-нибудь очаровательной леди?

– Да как-то не до того было…

– Понимаю-понимаю. Ну, ладно. Как Роберт поживает?

Адальберт посмотрел на кузена. Тот стоял около служанки, почти касался губами её уха и шептал что-то, указывая на свой кубок. Служанка улыбалась, но глаза её нервно бегали по залу. Адальберт вздохнул. Только сейчас он заметил, как повзрослел кузен за последний год. Стал почти копией своего отца, каким его помнил Адальберт. Неужели и граф повзрослел вместе с кузеном?

– Роберт? – переспросил Адальберт. – У него всё хорошо. А почему Вы спрашиваете?

– Смотрю, он сидит без дела. Ему уже пора получить рыцарский титул, – граф фон Танштайн немигающим взглядом посмотрел на Адальберта. – Не находишь?

– Я думал об этом. Будь жив отец, всё было бы проще. Роберт походил бы у него в оруженосцах, потом отец поручился бы за него перед князем, и Роберта сразу же посвятили бы. Но… будет странно, если за него поручусь я, верно? Я ведь всего на год старше…

– А другие родственники?

Адальберт покачал головой. Граф фон Танштайн с досадой цокнул языком.

– Да уж… Будь мы роднёй, я бы за него поручился, не сомневайся.

Адальберт улыбнулся графу.

– Вы и так нам почти как родной, Фридрих.

Фридрих снова раскатисто рассмеялся. Сквозь этот смех паж объявил, что ужин подан.

За столом Фридрих рассказывал о сыновьях. Как они сражаются на шпагах, как любят охотиться; как младший, Якоб, обыгрывает в шахматы даже отца, а старший, Франциск, наизусть цитирует целые страницы рыцарских романов. Адальберт то и дело поглядывал на Роберта, вспоминая то короткое время до смерти отца, когда и они занимались тем же, но кузен всё засматривался на служанку, с которой шептался перед ужином.

– А что Луиза? – спросил Адальберт у графа фон Танштайн. – Уже вышла замуж?

– Пока нет, – Фридрих покачал головой и отодвинул от себя тарелку. Было видно, что положение дочери действительно беспокоит его. – Я боюсь, как бы она совсем в девках не осталась. Ведь не молодеет же…

Адальберт задумчиво посмотрел на играющие в очаге языки пламени. А ведь граф фон Танштайн приехал в Веллен не просто так. Все эти разговоры о женитьбе, о том, чтобы породниться, о Луизе… Стройная картина стала вырисовываться в голове у молодого графа. Адальберт искоса посмотрел на Фридриха. Граф фон Танштайн с невозмутимым видом помешивал вино в кубке.

Речь шла, конечно, о женитьбе. Пожалуй, об этом действительно пора было задуматься. Однако Луиза была почти вдвое старше Адальберта… Да и они были едва знакомы. С другой стороны, разве могло быть иначе? Адальберт не знал, как поженились его родители: отец рассказывал лишь, что свадьбу пришлось сыграть очень спешно, а графиня Анна благодарила судьбу, что вышла замуж за Рудольфа. Жаль, его не было теперь рядом, чтобы подсказать сыну, как поступить.

Когда кто-то из графов женился, обычно говорили: «Какой выгодный союз!». Союз с Луизой фон Танштайн был выгодным. Замок фон Танштайн находился гораздо южнее Веллена – можно было бы наладить торговлю; может, удалось бы даже завести знакомства в Швейцарии и Италии… Кроме того, тогда граф фон Танштайн поможет Роберту получить титул. А сама Луиза? Она так несчастна в своей семье, но будет ли ей лучше в Веллене, с Адальбертом? Хотя был ли у неё выбор… Граф Фридрих был прав – с каждым днём Луиза рискует до конца жизни остаться одна.

– Я мог бы взять её в жёны.

Адальберт и сам удивился, как легко выскользнули эти слова. Он не знал, сколько времени провёл в задумчивости, но, видимо, достаточно, чтобы возникло неловкое молчание. Граф фон Танштайн смотрел на младшего приятеля удивлёнными глазами, но с трудом сдерживал довольную ухмылку.

– А что? Этот союз пойдёт на пользу нашим семьям.

Адальберт сдержанно кивнул. Когда истинные намерения графа Фридриха прояснились, его притворное удивление стало раздражать.

Адальберт уже разделся ко сну и, потягиваясь, подошёл к кровати. В комнату без стука вошёл Роберт, плотно закрыв за собой дверь.

– Адальберт, ты это серьёзно? – спросил он, усаживаясь на кровать кузена.

– Ты о Луизе? Ну, да.

– Но она же тебе почти в матери годится!

Адальберт залез под одеяло и со вздохом откинулся на подушку.

– И что?

– «И что»? Ты говоришь «и что»? Да любая девушка в княжестве мечтает стать твоей женой! А ты…

– Во-первых, с этим я бы поспорил, – усмехнулся Адальберт. – А во-вторых, что от этого изменится? Всё равно придётся жениться на дочери богатого графа, чтобы создать сильный семейный альянс. Не смотри на меня так, жизнь не всегда похожа на любовные романы. Как бы ни хотелось…

Роберт покачал головой.

– Допустим. Но можно же выбрать того, с кем будет хотя бы приятно…

– С чего ты взял, что мне будет неприятно жить с Луизой? Я видел её год назад. Она хорошая. Спокойная и… ещё она неплохо вышивает. А главное, она так одинока, ты бы видел. Со мной она будет счастлива, я всё для этого сделаю.

– … Лечь в постель. «С кем будет приятно лечь в постель», – вот, что я собирался сказать, – перебил Роберт.

Адальберт молча уставился на него, затем взял подушку и бросил кузену прямо в лицо.

– Пёс похотливый! – засмеялся граф.

Роберт тоже засмеялся и, замахнувшись как следует, всем телом навалился на Адальберта. Граф наигранно вскрикнул, но потом снова расхохотался, ероша волосы кузена. В голове ожили воспоминания из детства, когда они с Робертом так же играли друг с другом, и ничто на свете не могло помешать их счастью. Казалось, сам мир тогда был ярким, цветным, а печали не существовало вовсе.

Живот приятно болел после долгого смеха. Роберт утёр проступившие слёзы. Кузен лежал рядом с Адальбертом, а та самая подушка валялась где-то на полу. Адальберт устало прикрыл глаза. Он слышал, как шуршали покрывала, когда Роберт вставал с кровати, слышал его шаги, и как кузен остановился в дверях. Но после долгой дороги усталость наконец взяла своё, и Адальберт не мог даже поднять отяжелевшие веки. Последнее, что он слышал, прежде чем провалиться в долгожданный сон, был скрип двери.

На следующее утро за завтраком граф фон Танштайн горячо обсуждал суд над настоятелем церкви в Окфене. Эту новость ему принёс гонец из дома.

– Проклятье! – гремел Фридрих. – Я недооценил Иоанна. Похоже, он собирается продолжить дело Ричарда и хочет показать, что будет с теми, кто попытается встать у него на пути.

– Думаете, Иеремия был невиновен? – спросил Адальберт, поглядывая на капеллана Филиппа и вспоминая их вчерашний разговор.

– Что? Не знаю. Да и это не важно. У нас с отцом Иеремией была одна… договорённость. На торговлю в Окфене. Теперь об этом можно забыть, – Фридрих тихо выругался. – Иеремия был нам – мелким землевладельцам – хорошим союзником, в отличие от ханжи, которого поставили на его место. Думаю, поэтому Иоанн и решил избавиться от прошлого настоятеля.

– Вы это серьёзно? Из-за денег?

– Так устроен мир, Адальберт, – с горькой усмешкой произнёс граф фон Танштайн. – Деньги открывают все дороги, в том числе к власти. А за власть всегда нужно бороться. Запомни это. Мы на пороге больших перемен. Кто знает, как всё повернётся…

Но Адальберт, похоже, уже не слушал графа. Глаза его бегали по полу, будто мимо нёсся табун лошадей.

– Получается, всё это… Обвинение, суд, казнь – всё это было ненастоящим? Притворством?

Хуже того, Адальберт сам принял участие в этой лжи.

– Господи, как это низко!

Молодой граф взметнулся со своего места. На него тут же устремились недоумевающие взгляды слуг. Адальберт оглядел их растерянные лица и нервно сглотнул. Что, если бы кого-то из них обвинили в ереси, просто потому что это было выгодно какому-нибудь лорду или епископу, и ни Адальберт, ни кто-либо другой уже ничем не смогли бы помочь бедняге? Что, если завтра, или через месяц, или через год к нему придёт женщина с голодными детьми и скажет, что ей больше нечем платить графу, потому что её мужа отправила на костёр инквизиция? Инквизиция, которая должна была спасать людские души, а не губить их!

– Мы обязаны что-то предпринять.

– Поубавь свой пыл, Адальберт, – граф фон Танштайн взял Адальберта за запястье. – Сядь. Ты прав, мы не можем бездействовать, иначе останемся ни с чем. Но нужно быть осторожными. Я не хочу сказать, что архиепископу удалось запугать меня, но, знаешь, победителем всегда выходит тот, кто просчитывает каждый свой шаг.

Адальберт так и не сел на своё место и смерил Фридриха холодным взглядом. Лицо молодого графа, всегда озарённое лёгкой улыбкой, помрачнело и сразу потеряло всякую привлекательность. Смотря на Фридриха, Адальберт чувствовал, как внутри закипает злоба. Граф фон Танштайн сам стал частью мира, в котором никому нет дела до справедливости, а ценность имеют только деньги и власть. Он ничем не лучше Иоанна. Однако именно такие, как Фридрих, каждый раз добиваются своих низких целей и утягивают за собой остальных.

Адальберт в бессилии опустился на стул и устремил взгляд сквозь себя.