Маски благородия

– Это ведь небесная астролябия? – спросил Адальберт, подойдя ближе к мужчинам с круглым прибором.

Матросы подняли головы на юного графа. В глазах у обоих проскочил страх, но, заметив, кто перед ними, моряки расплылись в улыбке.

– Смотри-ка, Туллио, мы имеем дело с умным человеком! Да, сеньор, это астролябия.

Матрос не скрывал издёвки. Адальберт лишь повёл бровью. Отец часто жаловался на вассалов, которые, не понимая всей сути положения своих сюзеренов, но завидуя их богатству, за глаза считали их надутыми глупцами. Адальберт сложил руки на груди.

– Я подумал, уважаемые господа могли бы показать мне эту вещицу, добытую ими абсолютно честным путём. Так ведь?

Матросы переглянулись между собой и поёжились. Чувство власти над этими людьми грело душу не меньше, чем послеполуденное солнце грело тело.

– Прошу, сеньор, не сердитесь, – начал моряк, которого звали Туллио. – Мы ведь никому зла не делали. Всё равно пока стоим в порту без дела.

– Мы это так – поразвлечься на время, – пожал плечами другой.

– Да, не продавать же мы её собрались. Не говорите капитану, сеньор, Вы же добрый человек.

– Ну, разве это бывает, чтобы человек был и добрым, и умным… – Адальберт смерил матросов серьёзным взглядом, но, не сдержавшись, рассмеялся. – Да я же пошутил, господа. Ваша маленькая шалость останется между нами. Но, если позволите, я всё же хотел бы взглянуть на вашу астролябию.

Проведя за измерением небесного светила около часа, все трое решили скрепить свой союз за бутылкой-другой эля. Моряки пили совсем не так, как знать на пирах у отца или гости в доме римского торговца. Адальберт тогда много смеялся, а к вечеру, помешивая оставшийся эль, предался воспоминаниям о Руфии под улюлюканье матросов. Когда юный граф чуть ли не вывалился из трактира, дорогу было почти не видно из-за темноты. Слуга тут же подхватил графа под плечи и повёл в гостиницу.

– Что, Михель, стыдно тебе за своего хозяина? – то и дело спотыкаясь, выговорил Адальберт.

– Никак нет. Если господину угодно наслаждаться юностью, господин волен это делать.

– Ты хороший человек, Михель, – Адальберт похлопал слугу по щеке. – Помнишь, как мы в первый раз встретились?

Михель сдержанно улыбнулся и помотал головой. Он был чем-то похож на ворона: низкорослый, с чёрными, как бусины, глазами и большим крючковатым носом.

– А я помню, – усмехнулся Адальберт. – Мы с Робертом играли в жё-де-пом10 во дворе. Роберт забросил мяч на дерево, он там застрял, и мы не могли его достать. А ты стоял рядом с другими детьми… вы тогда были постарше: нам было лет по шесть, семь, а вам – по десять, может, больше, не знаю. И вот, вы стояли и смеялись над тем, как мы трясли дерево и пытались снять этот дурацкий мяч.

– Да! Я вспомнил! А потом пришла мамаша и закричала, чтобы я не смел смеяться над господином и помог Вам достать Ваш мяч. Потом ещё тумаков надавала…

– Правда? Ох, прости, мне так жаль…

– Что Вы, это обычное дело.

Адальберт облизнул губы.

– А потом, года через три я снова увидел тебя во дворе… Ты помогал укреплять стену, кажется. И мне так захотелось доказать тебе, что я уже не такой беспомощный! Я забрался на то самое дерево, на самый верх. Правда, на этот раз досталось мне. Отец увидел и… «Слезай сейчас же! Ты совсем голову потерял?», – рассмеялся Адальберт.

– Надо же… А этого я совсем не помню.

– Ну, у тебя хватало забот, а мне было важно… А теперь ты всюду следуешь за мной, мой преданный Михель. Спасибо тебе, – юный граф устало уткнулся слуге в шею. Михель возвёл взгляд к небу и ускорил шаг.

Весь следующий день Адальберт пролежал в постели с чаркой горячего вина и сухим хлебом. После вчерашнего вечера накатила волна головокружения и тошноты. Адальберт ненавидел себя за то, что днём ранее не смог вовремя остановиться – совсем как утверждал винодел Гуидо. Но было и кое-что приятное во всей этой истории: где-то на третьей бутылке матросы рассказали Адальберту о мастере, который поставляет их капитану астролябии и прочие астрономические приборы.

Ещё через день Адальберт проснулся бодрым и отдохнувшим. Он незамедлительно отправился к мастеру, о котором говорили венецианские моряки. Тот оказался не только искусным ремесленником, но и человеком с цепким умом. Разглядев в Адальберте человека сведущего, мастер рассказал юному графу неслыханную им до сих пор, но оттого лишь более поразительную теорию некоего Николая Коперника. Учёный из Королевства Польского утверждал, будто известные нам планеты вращаются не вокруг Земли, а вокруг Солнца, как и сама Земля. Адальберт был настолько сбит с толку, что сначала даже не поверил услышанному. Он попытался представить, как бы в таком случае располагались планеты, провёл не один час за письменным столом, исчертив десятки листов бумаги… Особых успехов он, конечно, не достиг, однако теория Коперника, в чём-то совершенно безумная, ещё долго не покидала его мысли. Ведь, если эта теория окажется верной, полностью изменится представление о мире и месте в нём человека! Люди больше не будут центром мироздания, а станут лишь его малой частью.

Из Венеции Адальберт уехал с поклажей новейших астрономических приборов: глобусов и астролябий, армилл и антикитерских механизмов. Домой он отправил весточку о том, что скоро прибудет в Веллен. Если дело дошло до пьянки с матросами, пора было заканчивать это путешествие.

***

Очередная остановка была во Фрайбурге. Адальберт снял комнату в гостинице – денег после всех трат осталось совсем немного. Бросив в комнате вещи, он спустился на первый этаж, где располагалась небольшая таверна. Есть Адальберт не хотел, так что просто взял себе эля и сел на скамью. В углу гудели голоса. Говорили на латыни, лишь изредка переходя на германский, что сразу заинтриговало юного графа. Он взглянул в сторону собравшихся. В углу, сдвинув несколько столов, сидело с дюжину юношей, и лишь один пожилой мужчина восседал во главе стола. Несмотря на преклонный возраст, он горячо спорил с собравшимися. Адальберт догадался, что это был профессор со студентами. Их спор шёл о законах и тех, кто должен им подчиняться. И с каждой новой брошенной фразой градус напряжения накалялся. Особенно страстно, раскрасневшись, доказывал свою правоту один студент:

– Как можно этого не замечать? Лютер всем нам открыл глаза. То, что церковь продолжает его преследовать, лишь показывает их страх перед правдой.

– Конечно, я бы тоже всполошился, если бы кто-то вдруг начал считать мои деньги. Коих немало! – усмехнулся другой, хлебнув эля.

– И я ещё раз спрашиваю, профессор: назовите хоть одну причину, почему церковь не должна платить подати? Они такие же люди, как мы. А возгордились так, будто уже вознеслись на небеса, и всё земное им чуждо.

Профессор вздохнул, а затем поднял руку, призывая к тишине. Студенты послушно смолкли и со всем вниманием посмотрели на своего учителя. Адальберт подошёл ближе к собравшимся и прислонил голову к стене.

– Я не стану разводить здесь полемику о греховности церкви, – с усталой досадой в голосе сказал профессор. – Опомнитесь, господа! Такие споры ни к чему не приводят: в них не рождается истина, а только прорастают семена раздора. Карл, я понимаю твой порыв, но и ты следуешь за Лютером слепо. Повторяешь то, что услышал от кого-то на улице, в университете, дома… Я ведь всегда учил вас другому, – он обвёл сидящих пытливым взглядом. – Я призывал и призываю вас самим тщательно изучать любой вопрос, прежде чем примкнуть к одной из сторон. Вы же будущие юристы, господа. Это основа основ! Тем более в вашем возрасте нужно быть осторожными. Все эти восстания живут такими молодыми, наивными людьми, готовыми на что угодно, лишь бы проявить себя.

Адальберт выпрямился. Рука крепче сжала кружку с элем. Он посмотрел на студентов: на лицах многих тоже мелькнула обида, но все они слишком уважали своего профессора, чтобы возразить ему. Все, кроме Адальберта.

– И что же Вы предлагаете? Как добиться перемен? Сидеть и ждать, пока всё решат за нас?

Все повернулись к дерзкому графу. Профессор покачал головой.

– Могу я узнать имя человека, с которым веду беседу?

– Адальберт фон Веллен, – Адальберт кротко поклонился. Спокойный тон собеседника быстро потушил разгоравшееся негодование.

– Очень рад. Я – Ульрих Цазий, профессор Фрайбургского университета. Адальберт, в Ваших восклицаниях – недовольство всех молодых. В чём-то Вы, безусловно, правы: все большие перемены начинались с подобных вопросов. Но то, что вам важно понять, – он снова оглядел всех присутствующих, – это то, что перемены не приходят мгновенно. Это заблуждение многих мечтателей. Что вот сейчас вы придёте и всё измените. Нет. Нужно быть готовым, что твоё дело продолжат твои дети и внуки, а сам ты уже не застанешь мир, к которому стремился всю жизнь…

– И всё же, – с надеждой произнёс Адальберт, – нужно с чего-то начинать. Сейчас как раз такое время, когда нельзя бездействовать!

– Угу, – нарочито угрюмо хмыкнул потягивавший эль студент. – Только вот церковь хочет, чтобы мы именно бездействовали. Лютеран продолжают гнать, как еретиков, хотя всем понятно, что за ними – наше будущее.

– Так поэтому и нельзя отступать! – воодушевлённо взмахнул кружкой Адальберт, чуть не выплеснув эль на пол. – Церковь предлагает отказаться от поиска истины и жить в тихом смирении перед волей Божьей. Человеку, венцу божественного творения, жить, как какой-то загнанной овце! Нет, мы докажем, что истина – в познании, в творчестве, в свободном полёте мысли. Философы, учёные, художники – своими трудами они уже сейчас ломают нерушимые догматы прошлого.

Студенты зашевелились на своих местах. Мысль графа заинтересовала их, и молодые люди стали оживлённо обсуждать прочитанные трактаты и тех, кого считали своими наставниками. Профессор Цазий молча наблюдал за ними. Пристальнее всего он изучал молодого вельможу, так бесцеремонно ворвавшегося в их со студентами спор.

Адальберт решил прогуляться по городу в предрассветный час – ночью ему не спалось. Улицы пустовали, поэтому можно было спокойно очистить мысли от сора.

Позади послышались спешные шаги.

– А, мой вчерашний собеседник, – очень бодрой для старика походкой Адальберта нагнал Ульрих Цазий. – Желаю здравствовать.

– Здравствуйте, профессор Ульрих.

– Хотел поблагодарить Вас. Я боялся, наш вчерашний спор мог уйти не в то русло. Но Вы так складно перевели его в беседу о трудах гуманистов! Вам бы набраться немного опыта, и сами сможете преподавать.

Адальберт усмехнулся. Цазий, прищурившись, рассматривал его светлое лицо.

– Знаете, Адальберт, – сказал он, – Вы напомнили мне о тех временах, когда я сам был так же молод и порывист.

На мгновение лицо Цазия озарила тёплая улыбка, но затем лоб потрескался от морщинок глубоких раздумий. Адальберт шёл, не глядя на Ульриха. Его голова тоже была занята мыслями и воспоминаниями о родном доме. Очнувшись от своих дум, профессор вздохнул.

– Вы в Фрайбурге проездом?

– Да. Я возвращаюсь домой, в Веллен. Это в Трирском курфюршестве.

– Что ж, если Вам вдруг понадобится юрист… – Цазий поклонился. – Я к Вашим услугам.

Они молча дошли до конца улицы. Дальше Ульрих свернёт в соседний переулок, а Адальберт вернётся в гостиницу. Но Цазий не спешил уходить. Он с некоторой горечью во взгляде посмотрел на своего спутника, а затем сказал:

– Таким, как мы, непросто живётся в этом мире. Нас всегда будут пытаться сломить, потушить этот огонь в сердце. Я буду надеяться, что с Вами этого не случится, но всё же будьте осторожны. Вы хороший человек, я это вижу, а уж поверьте, я умею читать людей. Но очень легко сгореть, освещая путь другим.

Старик посмотрел как бы сквозь Адальберта, снова о чём-то глубоко задумавшись. Адальберт потупил взгляд. Внезапная сентиментальность Ульриха показалась ему нелепой и неуместной. Он наскоро попрощался с профессором и направился обратно в гостиницу.

***

Башни родного замка, вознёсшиеся над горизонтом, невольно вызывали улыбку. Трудно было представить, что год назад Адальберт уезжал отсюда, спасаясь от какого-то гнетущего чувства тоски. Сколько хорошего произошло в этих потёртых стенах! Воспоминания о детских годах, об играх в саду, о высоких лестницах и громких пирах проносились одно за другим.

Мост был опущен, но внутри никто не встречал Адальберта. Коня пришлось ставить в стойло самому. Тут чувство липкой тревоги и закралось в душу. Адальберт вошёл во внутренний дворик – никого. Отворил двери – пустота. Внутри было холодно.

На лестнице показался Роберт. На его лице застыл страх. Увидев в дверях кузена, он облегчённо выдохнул, сбежал вниз по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, и крепко обнял Адальберта, чуть не повалив его на пол. Адальберт рассмеялся и обнял кузена в ответ. Когда они встали рядом, Адальберт с удивлением заметил, что Роберт перерос его на целую голову. Кузен смотрел на юного графа с теплотой и горечью во взгляде.

– Наконец-то ты дома! Господи, знал бы ты, что я тут пережил. Как я скучал!

– И я скучал, Роберт, и я, – Адальберт положил руку на плечо кузена. – Но что случилось? Никого нет… Где отец?

Роберт опустил взгляд и сглотнул. Он долго не решался заговорить, и необходимость говорить пропала вовсе. У Адальберта перехватило дыхание.

– Боже… Он?

– Да. Это случилось четыре дня назад. Мы отправили гонца, но, видимо, вы с ним разминулись.

Адальберт попытался найти, куда сесть. Он прислонился рукой к стене и схватился за лоб. Пока он пил вино в кабаках, смеялся и предавался страсти в Италии, его отец медленно умирал. Один, без сына, который, может, сумел бы чем-нибудь помочь. Уж не затянувшееся ли путешествие юноши так ослабило отца? Глаза заслонила пелена слёз.

– Как это случилось? – дрожащим голосом произнёс Адальберт.

– Всё началось месяц назад. Он вдруг потерял сознание прямо за обедом. После этого совсем ослаб. Лекарь пытался пускать ему кровь, но всё без толку. А неделю назад… – Роберт поморщился и отвернулся. – Стало совсем плохо.

Дальше кузен продолжать не мог. Адальберт посмотрел на Роберта: в его глазах было столько боли… Он всё это видел. «Он совсем один. Нужно, чтобы кто-то был рядом», – вспомнились слова матери. От них в груди стало теплее. Адальберт положил руку на плечо кузена и чуть потрепал его. Он посмотрел Роберту в глаза, хотя взгляд всё ещё был затуманен от слёз, и, собрав все силы, ободряюще улыбнулся кузену.

– Ничего, Роберт. Теперь я дома. Всё будет хорошо.

Сенешал11 замка, старый Генрих, ещё до приезда Адальберта позаботился о том, чтобы усопшего графа Рудольфа похоронили в фамильном склепе на кладбище при монастыре святого Ульфа. Он отговаривал Адальберта, когда тот собрался навестить могилу родителя.

– У нас новый архиепископ, милорд, – говорил Генрих. – Мы не писали ему о смерти Рудольфа – надеялись, Вы скоро прибудете. Но, боюсь, слухи уже могли доползти до Трира. Ричард хорошо знал нашу семью, но вот Иоанн может попытаться забрать земли себе. Лучше Вам поскорее отправиться в Трир и присягнуть Иоанну на верность, показать, что Вы готовы служить ему. Но, конечно, я не в праве Вам указывать…

Адальберт выехал из замка с рассветом. Он не хотел терять время.

***

В склепе всегда было холодно. В детстве, когда Адальберт приходил сюда за руку с матерью, он прижимался к ней и тихо просил поскорее уйти. Теперь в склепе эхом раздавались шаги одного Адальберта. Он провёл ладонью по надгробной плите. За год камень покрылся слоем пыли. Адальберт вытер пыльные пальцы и обернулся к другому, совсем новому надгробию. Подойдя ближе, он положил руку на холодный камень и склонил голову. Из груди вырвался тяжёлый вздох.

– Прости, отец. Я должен был быть рядом, – едва слышно прошептал Адальберт. – Но я тебя не подведу. Наш замок, наши земли будут процветать, вот увидишь. Ты будешь гордиться мной.

Голос дрогнул, на каменную плиту упало несколько капель. Опершись на надгробие, Адальберт закрыл лицо рукой. Эхо печально вторило его тихим всхлипам.

Если бы только отец мог быть здесь в эту минуту… «Посмотри на меня. Посмотри на меня! Ты видишь? Мне плохо, мне тоже может быть плохо! Это правда, я не притворяюсь, не хочу, чтобы меня жалели. Я только хочу, чтобы ты меня понял!», – хотелось во всё горло прокричать сквозь пелену смерти, лишь бы отец услышал. Горечь до боли обжигала грудь. Нет, отец не услышит и не сможет понять. Не получится ничего доказать ему, и он никогда уже не скажет «прости». Все невысказанные слова останутся здесь, в этом склепе, над холодной каменной плитой.

Сдавленный вздох удивления послышался где-то у дверей склепа. Адальберт поднял голову, спешно утирая слёзы. Тело колотила мелкая дрожь. В дверях стояла испуганная служка. Девушки в монастыре умели ходить совершенно бесшумно. Служка не сводила глаз с Адальберта, кажется, приняв его за призрака – такого же бледного. Он видел её лицо впервые, хотя в монастыре бывал несколько раз в год, не считая последнего года. Натянуто улыбнувшись перепуганной девушке, молодой граф проскочил мимо неё к выходу из склепа.

По дороге в Трир Адальберт не раз хотел повернуть обратно к замку. Новый архиепископ. Ещё один надутый священник. Наверняка, тоже считает себя лучше других. Придётся выдавить из себя любезную улыбку, рассыпаясь в унизительных похвалах. Нельзя просто развернуться и уехать. Нужно перетерпеть противное волнение. «Придётся», «нельзя», «нужно» – кажется, скоро эти слова станут жизненным кредо графа фон Веллен.

Во дворце архиепископа Адальберт ждал приёма весь день. Перед ним проходили рыцари и священники, но молодого графа каждый раз останавливали и просили ещё немного подождать.

Один из гостей, знатный мужчина средних лет, пристально наблюдал за Адальбертом. Юноша чувствовал на себе неотрывный взгляд чужих глаз, но был слишком поглощён предстоящей беседой с архиепископом, чтобы отвлекаться на пустые разговоры. Он сидел, сжимая кулаки на коленях, и смотрел прямо перед собой. Наконец, незнакомец сам подошёл к Адальберту, и тот узнал в нём графа фон Танштайн, давнего друга семьи: широкоплечий, невероятно высокий, с медвежьим лицом, покрытым густой тёмной бородой.

– Если мне не изменяет память, – расплываясь в улыбке, начал граф, – передо мной Адальберт фон Веллен.

– Здравствуйте, граф Фридрих, – кивнул Адальберт.

– Надо же, уже совсем мужчина! Где светлые кудри, где пухлые щёчки? – раскатисто рассмеялся Фридрих, изучая приятеля. – Только глаза… как были два огромных сапфира, так и остались. Какими судьбами в Трире?

– Вступаю в наследство.

– Неужели? О, Рудольф… Царство ему небесное. А что Анна?

– Тоже.

Граф фон Танштайн покачал головой.

– Ну, не унывай, сынок. Если хочешь, обратно поедем вместе, а заночуешь у меня в замке.

– Спасибо, граф Фридрих, я с радостью, – улыбнулся Адальберт.

Граф фон Танштайн был первым, кто после смерти отца не требовал от Адальберта стойкости и принятия каких-либо решений, а проявил обычную заботу, и за это Адальберт готов был расцеловать старого знакомого. Уж сколько лет они не виделись, а теперь Фридрих казался чуть ли не родным.

Отобедал Адальберт тоже у архиепископа, но сидел слишком далеко от него, чтобы завести беседу или хотя бы обратить на себя его внимание. Когда во дворце никого не осталось, Адальберт в упор посмотрел на слугу архиепископа, и тот, закатив глаза, поднялся в личные покои хозяина. Вскоре он вернулся и позвал Адальберта за собой.

Архиепископ Иоанн оказался немногим старше отца Адальберта, хотя голова его уже полностью покрылась благородной сединой, такой, какая бывает только у людей, не знавших бедности. Несмотря на множество мелких морщинок, лицо архиепископа казалось мягким. А может, дело было в лёгкой холодной улыбке.

Иоанн стоял около своего трона и постукивал пальцами по спинке, что добавляло несвойственную его чину суетливость. Наверное, он уже собирался отправляться ко сну, когда его оповестили о ещё одном просителе. Адальберта он сверил пронизывающим, но не злобным взглядом.

– Да упокоит Господь душу графа Рудольфа, – перекрестился архиепископ. – Когда я был в замке, ты путешествовал, верно?

– Всё так, Ваше Святейшество. Как только я вернулся, я сразу отправился к Вам. Мой отец верно служил архиепископу Ричарду, теперь я готов так же преданно служить Вам.

Архиепископ отрешённо кивнул.

– Где именно ты был?

– В Италии. Болонья, Рим, Венеция…

– Хорошо. Это хорошо…

Архиепископ замолк и о чём-то задумался. Адальберт переминался с пятки на носок. Он не понимал, уходить ему или оставаться. Когда молчание совсем затянулось, Адальберт тихо окликнул Иоанна:

– Владыка?

– Я уже отпустил своего секретаря. Приходи завтра. Только на этот раз не так поздно.

Когда Адальберт вышел из покоев архиепископа, он едва сдержался, чтобы не выругаться. Иоанн так пренебрежительно с ним обошёлся: называл на «ты», не слушал и вообще делал вид, что графа не было в комнате… будто даже за человека его не считал. И почему? Лишь потому, что счёл Адальберта слишком молодым для серьёзных бесед. Как будто он сам никогда не был молод! Хотя иногда сановники производили именно такое впечатление: что они родились уже морщинистыми и горбатыми.

***

К удивлению Адальберта, когда на следующий день он пришёл в архиепископский дворец, его сразу провели к владыке, и задолго до полудня граф уже был свободен. Фридрих фон Танштайн ждал Адальберта у городских ворот. Вместе они направились к замку фон Танштайн. Он располагался совсем не по пути к Веллену, но возможность перевести дух перед возвращением домой слишком прельщала молодого графа, чтобы от неё отказаться. Здесь он был гостем, и не ему нужно было хлопотать о том, какие напитки подать к столу и как всех рассадить, чтобы никого не обидеть.

После обеда жители замка собрались в большом зале. Каждый занимался своим делом: двое сыновей графа играли в шахматы; Адальберт наблюдал за их игрой, поджимая губы всякий раз, когда один упускал возможность изящно обыграть другого; на скамьях женщины занимались шитьём. Граф фон Танштайн подошёл к Адальберту и указал ему на девушку, сидящую поодаль от остальных.

– Может, ты помнишь Луизу?

Девушка сидела, отвернувшись от фрейлин, занятых беседой с графиней фон Танштайн. Её вполне можно было назвать привлекательной: тёмные вьющиеся волосы волнами спадали на плечи. Их насыщенный тёмный оттенок делал кожу Луизы ещё более бледной, она будто светилась. На бледном лице выделялись красноватые губы и густые, как у отца, брови. И всё же что-то в её облике отталкивало: что-то резкое, почти грубое.

Луиза была поглощена вышивкой полотенца. Кончики её губ подёргивались, она старательно наклоняла голову то в одну, то в другую сторону.

Адальберт помнил Луизу. Когда его семья последний раз была в Танштайне, их посадили рядом. Тогда Адальберту было тринадцать, и девушка показалась ему красивой, почти как древнегреческие скульптуры, но она была на десять лет его старше, и говорить им было особо не о чем. Адальберт был удивлён, увидев её здесь. Сейчас ей было почти тридцать, и она уже должна была жить с мужем…

– Любимая моя девочка, – вздохнул граф фон Танштайн, поглядывая при этом на Адальберта. – Тяжело ей. Ты ведь знаешь, что Мария ей не родная мать?

– Нет…

– Её мать умерла при родах. Порой мне кажется, она чувствует себя чужой в этой семье.

Адальберту вдруг стало до боли жаль эту одинокую женщину. Он вспомнил Роберта, который тоже вырос в чужой семье и страдал от этого. Сразу захотелось утешить Луизу.

– Она не замужем? – сам того не заметив, спросил молодой граф.

– Пока нет. Вроде, и ухажёры-то были, но до помолвки дело так и не доходило.

Граф фон Танштайн внимательно посмотрел на Адальберта, затем отвернулся куда-то, будто его позвали, и отошёл. Юноша направился к Луизе.

Он сел между Луизой и остальными женщинами замка и сделал вид, что разминает ноги с дороги. На самом же деле граф присмотрелся к девушке и её работе. Луиза изображала само спокойствие, даже не смерив Адальберта взглядом, но при этом вся вытянулась и вскинула голову. Она умело продевала иголку сквозь грубую ткань, и на полотенце постепенно возникал рисунок красных цветов. «Должно быть, она сшила уже не один десяток вещей», – подумал Адальберт, склонившись за плечом девушки.

– Это… гвоздики?

Луиза обернулась к юноше и удивлённо подняла брови.

– Маки, – она вернулась к работе.

– Ах, ну да, точно…

Луиза снова искоса посмотрела на своего собеседника.

– А по краям папоротники.

– Да, их я узнал. Удивительно, простые нитки, а выглядят и впрямь как листья папоротника. У Вас золотые руки, миледи, – Адальберт улыбнулся Луизе, но та не подняла взгляда.

– Мне жаль Вашего отца. И мать тоже. Тяжело, наверное, остаться совсем одному.