Маски благородия

В комнату, как всегда без стука, вошёл Роберт. Адальберт открыл глаза при скрипе двери. Кузен выглядел заспанным, но уже оделся в свой парадный костюм.

– Пойдём, пора уже, – усмехнувшись взволнованному виду кузена, сообщил Роберт.

Церковь святого Петра утопала в зареве жёлтых, почти горчичных лучей. Солнце проникало сквозь витражи на окнах и разливалось по высоким колоннам и полу жёлтыми, красными и зелёными пятнами. В воздухе плавно кружили белые пылинки. Стояла благоговейная тишина. Боясь ненароком спугнуть эту хрупкую гармонию, все застыли на своих местах и даже дышали едва слышно.

Двери храма отворились, и внутрь, окружённые светом с улицы, вошли граф фон Танштайн под руку с Луизой. Адальберт, щурясь от солнца, всмотрелся в их лица. Граф шёл, гордо подняв голову; его обыкновенно непринуждённая ухмылка сменилась искренней, радостной улыбкой во все зубы. Луиза двигалась медленно и грациозно, будто плыла по полу. Её белое струящееся платье притягивало, казалось, весь свет в комнате. Чем ближе она подходила к алтарю, тем яснее Адальберт различал красноту вокруг её глаз. Этой ночью она плакала. Долго.

Граф Фридрих вложил руку дочери в руку Адальберта и занял своё место на передней скамье, рядом с графиней, которая сидела, поджав губы и скрестив руки на груди – не она ли была причиной красноты под глазами своей падчерицы? Адальберт взял Луизу за руки и нежно погладил большим пальцем её ладонь. Она не поднимала взгляда. Из-под платка выбивалась маленькая прядь тёмных волос.

Священник зажёг венчальные свечи и передал их в руки жениха и невесты. Он стал воздавать хвалу Господу, но Адальберт почти не слушал его. Покручивая свечу в руке, молодой граф смотрел на Луизу. Отчего она была так не весела? Сегодня закончатся все унижения мачехи; Луизу ждёт новая жизнь. Разве это не придаёт ей сил? Может, граф был ей противен? Или Луиза просто не хотела расставаться со своей прежней жизнью? Как бы то ни было, это была единственная жизнь, которую она знала. Конечно, она боялась. Как же показать ей, что впереди её ждёт только хорошее? Адальберт пытался хотя бы заглянуть Луизе в глаза, подбодрить улыбкой, но девушка неотрывно смотрела в пол.

Заканчивая молитву, священник вдруг возвысил голос. Адальберт слегка вздрогнул: это заставило его выйти из задумчивости. Их взгляды со святым отцом пересеклись. Худой седовласый священник смотрел на молодого графа с такой лёгкой ухмылкой, которую легко можно было спутать со снисхождением.

Дальше таинство слилось у Адальберта в бесцветную череду обрядов, которые он выполнял послушно, но почти бездумно. Вот они с Луизой обмениваются кольцами. Вот встают на колени перед алтарём, на их головы надевают венцы. Адальберт старался не шевелиться: ему казалось, остро впившийся в голову венец вот-вот упадёт. Вот священник даёт жениху и невесте испить вино, и оно с приятной теплотой растекается по желудку. И наконец, их просят подняться и снимают с голов венцы.

Случилось. Теперь Адальберт и Луиза – муж и жена. Две половинки одного целого, двое, что должны заботиться друг о друге и быть вместе в горе и радости. Адальберт посмотрел на Луизу, и их взгляды наконец встретились. Граф снял с лица маску торжественности и широко улыбнулся своей жене. Луиза, смотря на мужа, тоже не смогла сдержать улыбки. На душе стало так легко. Адальберт взял Луизу за руку, и они радостно выбежали из церкви.

Солнечный свет слепил глаза, пришлось прикрыть их рукой. Вокруг Адальбета с Луизой собрались прихожане, они провожали новобрачных радостными криками. Откуда-то сбоку возник Роберт и набросился кузену на плечи.

– Поздравляю, брат! – прокричал он.

Адальберт рассмеялся. Он приобнял кузена одной рукой, другой крепче сжимая ладонь Луизы. От солнца заслезились глаза, но улыбка не сходила с лица. Теперь они одна семья.

После тихого умиротворения церкви звуки в замке фон Танштайн били по ушам: звенели кубки и лязгали вилки, музыка наполняла зал, ни на секунду не смолкали оживлённые разговоры. Граф Фридрих не стал скромничать: отпраздновать свадьбу его дочери собралось, наверное, всё княжество. Но Фридрих выглядел нисколько не отягощённым тратами на такое торжество. Его раскатистый смех проносился по залу, словно всадник по полю битвы. Рядом с ним графиня фон Танштайн выглядела совсем мрачной. Скрестив руки на груди, она отстранялась от мужа и кривила губы всякий раз, когда тот становился особенно громким. Только когда граф протянул ей руку, чтобы пригласить на танец, она смягчилась и вышла с мужем в центр зала, чтобы показать всем грацию, которую не растеряла за годы.

Весь праздник улыбка не сходила с лица Адальберта. Под конец скулы уже сводило от усталости, но граф ничего не мог поделать. Радость переполняла его. Все эти люди собрались здесь, чтобы разделить с ним торжественный момент создания семьи. Адальберт окинул взглядом зал. Граф и графиня фон Танштайн вели танцевальную процессию, чинно вышагивавшую бас-данс17. Графские сыновья с усмешкой наблюдали за танцем, стоя поодаль. Рядом с ними стоял Роберт. Он выхватывал взглядом кого-то из танцующих и передразнивал его серьёзное выражение лица и утончённые манеры, чем вызывал смех у мальчишек. Адальберт тоже тихонько посмеивался над кузеном. Хорошо бы ему сдружиться с сыновьями Фридриха, чтобы год в Танштайне пролетел незаметно.

Молодой граф продолжил осматривать зал. Вот за отдельным столом сидит капеллан замка в окружении священников из церкви святого Петра. Они смотрят на танцующих и на тех, кто остался за столом, попивая вино, со смесью презрения и зависти. Адальберт усмехнулся: эти люди могут пугать свою паству красочными рассказами о муках ада, но они абсолютно бессильны перед простым человеческим весельем.

Адальберт перевёл взгляд на Луизу. Она воплощала собой всё то спокойствие, которое гости оставили в этот вечер за стенами замка. Адальберт положил руку ей на запястье – он теперь с большей уверенностью прикасался к жене – и, наклонившись, прошептал:

– Всё в порядке? Тебе ничего не нужно?

Луиза, повернув голову к мужу, слегка улыбнулась и помотала головой.

– Всё хорошо, – сказала она и облизнула высохшие губы – за вечер она ни разу не притронулась к вину.

Она задержала свой взгляд на Адальберте, всматриваясь в его губы, шею, руки, а затем снова посмотрела ему в глаза и улыбнулась. Адальберт сглотнул, ощутив лёгкое клокотание в животе, но взгляда не отвёл.

В эту минуту музыканты кончили бас-данс, и зазвучали чеканящие постукивания и тонкая песенка дудочки: играли конский бранль18. Тут же со стороны Роберта и графских сыновей послышались оживлённые возгласы. Адальберт обернулся к ним. Кузен с высоко поднятой головой шёл к скамье, за которой сидели, потупив взгляд, одинокие девушки. Заметив приближающегося к ним юношу, они выпрямились и стали поправлять причёски. Роберт встал около них, обвёл оценивающим взглядом, театрально потерев подбородок, и протянул руку бледнолицей светловолосой девушке – судя по платью, дочери зажиточного феодала. Из уст Роберта вырвалось что-то, что заставило её расплыться в смущённой улыбке, и они направились в круг танцующих.

Адальберт снова посмотрел на Луизу. Та встретилась с ним взглядом, и он слегка кивнул в сторону танцующих с вопросом в глазах. Женщина с улыбкой кивнула в ответ.

Молодожёны были встречены дружным улюлюканьем. Стоя перед Луизой, Адальберт двигался с притягательной простотой и непринуждённостью. Супруга отвечала ему скромными, очень плавными движениями, чуть склонив голову набок и грациозно ведя плечом. Адальберт заметил, что она была выше него – несильно, но ощутимо. Осознав это, Адальберт постарался как можно сильнее вытянуться и даже приподнялся на носках.

Затем началось перестроение. Адальберт взял Луизу за руки и повёл сквозь ряды пышных юбок и расшитых кафтанов. Руки у Луизы были сухие и тёплые. Они с Адальбертом оказались около Роберта с его белокурой спутницей. Девушки кивнули друг другу, кузены же, встретившись взглядами, не смогли сдержать усмешек и поклонились друг другу с наигранной чопорностью, тут же прыснув смехом. В этом поклоне каждый говорил другому: смотри, мы теперь часть большого мира, который когда-то казался нам сказочно далёким. Но волна танца захлестнула их дальше, и перед Адальбертом с Луизой возникли граф и графиня фон Танштайн. Взгляд графини был прикован к падчерице, но та гордо отвернула голову. Адальберт учтиво кивнул графине за двоих.

Он чувствовал, как на них с Луизой смотрят – кто украдкой, а кто и не скрывая. Липкое чувство неловкости сковало тело. Нет сомнения, в этих вроде бы добрых улыбках и взглядах прячется насмешка над тем, как несуразно смотрятся рядом друг с другом жених и невеста. В глазах собравшихся, словно под увеличительным стеклом, Луиза превращалась в неприступную старую деву, а Адальберт рядом с ней – в мальчишку, похожего больше на её пажа, чем на мужа. На мгновение стало неловко за то, с каким, действительно, почти детским воодушевлением Адальберт пригласил Луизу на танец. Он не хотел, чтобы люди, смотря на них, видели в Луизе прежде всего женщину немолодую. Потому что, в сущности, их разница в возрасте не должна была ни на что повлиять. Будет ли Адальберт заботиться о Луизе так же, как заботился бы о своей ровеснице? Разумеется, да. Его любовь была полна добродетели: он прежде всего хотел спасти эту женщину от одиночества. Но, увы, никому вокруг не было дела до искренности намерений молодого графа. Адальберт удручённо вздохнул.

Они с Луизой медленно поклонились друг другу, когда музыка стихла, и вернулись за стол. Желание танцевать пропало само собой, причём у обоих. Остаток вечера они провели в разговорах с гостями и изредка друг с другом. Усталость медленно подкрадывалась к каждому из них, вынуждая время от времени зевать.

***

Сердце стучало так, что было трудно дышать. Расстёгивая завязки на кафтане, Адальберт через плечо бросил взгляд на Луизу, будто боялся, что и она могла слышать это безумное сердцебиение. Луиза, изогнув шею, вынимала из ушей жемчужные серьги. Что-то завораживающее было в её простых движениях, в устремлённом вдаль взгляде и чуть поджатых губах, говорящих о сосредоточенности на своём занятии. Адальберт сбросил кафтан в руки слуге, не сводя глаз с Луизы. Она передала серьги своей служанке. Адальберт жестом попросил слуг оставить их, хотя понимал, что за дверью уже наверняка собрались любопытные во главе с графиней Марией. Но сейчас до них не было никакого дела.

Дыхание спёрло. Луиза стояла перед ним в одной только ночной рубашке. Она скромно сложила руки перед собой, и только по тому, как она изредка сжимала одну руку в другой, можно было догадаться, что и она в этот час была терзаема волнением. Адальберт подошёл к ней. Что дальше? Он прислонился ладонью к её щеке, мягко притягивая, и поцеловал. Губы у Луизы были сухие. Казалось, она задержала дыхание. Адальберт закрыл глаза. Поцелуй пробудил воспоминания об Италии, о Руфии. Адальберт чуть заметно зажмурился. Нет, всё это в прошлом, этого уже не вернуть. Адальберт отпрянул от губ Луизы и, взяв её за руки, повёл к кровати…

Солнце уже было высоко в небе. Его свет падал прямо на глаза, но веки так отяжелели, что никак не открывались. Адальберт медленно втянул воздух и отвернулся от света, подтянув ноги к груди. Тело казалось мягким, будто его набили перьями, и немного гудело. За ночь усталость так и не прошла. Граф лениво приоткрыл глаза и осмотрел комнату. На секунду взгляд его округлился: он не узнавал места, в котором проснулся. Но тут же воспоминания о вчерашнем дне и том, как он закончился, вернули его на кровать в замке фон Танштайн.

Позади послышался вздох. Адальберт приподнялся на локтях и посмотрел на свою жену. Луиза лежала на спине. Её рука, даже во сне принимая изящные изгибы, прикрывала глаза от всепроникающего полуденного солнца. По тому, как мерно вздымалось одеяло на её груди, можно было понять, что графиня ещё спала. Её бледная кожа как будто светилась на солнце… Адальберт придвинулся к ней поближе и вгляделся в её лицо. Непослушная прядь тёмных волос упала на глаза и щёку. Адальберт предельно аккуратно убрал эту прядку за ухо. Луиза ощутила щекочущее прикосновение, и уголки её губ подёрнулись. Адальберт снова лёг на свою подушку, щуря глаза от солнца.

Он дал себе зарок не возвращаться мыслями к Руфии, но… Это было совсем не похоже на ночи в итальянской деревне. Внутри было… Пусто. Абсолютная пустота, будто все чувства выжали, как сок из винограда. Адальберт вздохнул. Неужели так теперь будет всегда, каждую ночь?

VIII. «Графиня Луиза»

1533 и 1534 год. Адальберту 18 и 19 лет.

Наутро после свадьбы Адальберт с Луизой покинули замок фон Танштайн. Прощание Луизы с семьёй показалось Адальберту чересчур сухим: она наскоро поклонилась братьям и отстранённо обняла отца, а мачехе сказала лишь: «Спасибо за всё». В этой колкой фразе не было ни капли искренности – все это понимали, однако делали вид, будто не замечают.

Роберт оставался в замке. Адальберт надолго задержал его в своих объятьях, покачиваясь из стороны в сторону. Дома без кузена будет тоскливо, даже если теперь рядом будет Луиза. Напоследок Адальберт прошептал Роберту, чтобы тот во всём слушался графа фон Танштайн и что уже скоро он получит титул. Роберт в ответ улыбнулся кузену своей привычной беззаботной улыбкой, которую графу предстояло запомнить на год.

***

Держа Луизу под руку, Адальберт вёл её по замку. Он показал ей портретную галерею: «Надо будет в скором времени заказать ещё один портрет», – усмехнулся граф, искоса глядя на супругу. Луиза, чуть хмурясь, рассматривала портрет матери Адальберта.

Затем молодой граф провёл жену по саду, в котором уже набухали бутоны маков. Адальберт присел около зелёных стеблей и указал на них жене, вспомнив их первую встречу. Луиза слегка улыбнулась. Наконец, Адальберт привёл жену в её покои и с особым оживлением протянул бархатную коробочку, всё это время дожидавшуюся свою хозяйку на тумбочке. Пока Луиза медленно открывала коробочку, в груди у Адальберта всё трепетало, хотелось взлететь куда-то ввысь; на лице застыла улыбка. Граф следил за малейшим движением Луизы, и, когда та увидела содержимое коробочки, в её глазах промелькнули столь желанные для Адальберта искорки радости. Он аккуратно достал золотой кулон, встал позади Луизы и, поджав губы, стал цеплять крохотный крючок за петельку. Адальберт напряжённо вздохнул: это оказалось сложнее, чем он представлял, но в конце концов крючок поддался, и граф застегнул кулон на тонкой шее жены. Он чуть наклонил голову, всматриваясь в изящные линии женского тела и то, как блестит на бледной коже золотая цепочка. Луиза слегка поджала плечи от холода металла или, наоборот, от тёплого дыхания Адальберта. Она повернулась и посмотрела на мужа в ожидании его слов. Граф довольно улыбнулся.

– Прекрасно. Тебе нравится?

– Да. Спасибо тебе.

Луиза неотрывно смотрела на мужа, и во взгляде её было столько тепла, столько искренней благодарности. Адальберт взял её за плечи и поцеловал в лоб.

– Я рад. Надеюсь, в Веллене ты всегда будешь счастлива. Если что-то понадобится – только скажи, я всё сделаю. Хорошо?

– Хорошо, – улыбнулась Луиза.

– Хорошо… – он потупил взгляд. – Ну, тогда я пока пойду?

Луиза кивнула. Адальберт погладил её по плечу и оставил наедине с собой.

Луиза очень скоро стала чувствовать себя в замке, как дома, а точнее, как если бы дома её не сжимала в своих тисках мачеха. Видимо, от того, что у молодой графини была особая связь с отцом, она проявляла большой интерес к денежным делам Веллена. Она быстро поладила с сенешалом Людвигом, и казна замка стала постепенно пополняться золотом. Людвиг считал это своей маленькой победой и ходил по замку с высоко поднятой головой. Адальберт радовался вместе с ним: наконец можно было выдохнуть с облегчением. Как это ни было постыдно, цифры и расчёты с трудом давались графу Адальберту. Одно дело – считать звёзды на ночном небе, и совсем другое – с холодной головой просчитывать на годы вперёд, как не заморить своих людей голодом. Хорошо, что теперь появился кто-то, кто понимал в этом деле больше Адальберта, и, кажется, даже получал от этого удовольствие.

Теперь можно было сосредоточить своё внимание на предстоящем суде. Даже из письма было понятно, что дело обещало быть сложным: в Трирском университете две женщины тайно посещали занятия по арифметике. Хуже того, по доносам некоторых студентов, местный профессор находился с ними в сговоре, всячески помогая в учении. Архиепископ Иоанн был вне себя: он вложил в университет огромные средства, а теперь его репутация была под большой угрозой. На суд в Трир созывалась вся знать княжества, которая одним своим видом должна была показать, к чему на самом деле стремится университетское образование: к созданию людей талантливых, мыслящих, способных принести пользу своей земле. Инквизитор Фома тоже обещал появиться на суде: по его подозрениям, обвиняемые могли оказаться ещё и ведьмами. «А иначе зачем женщинам знать арифметику?», – задавался вопросом Фома.

Адальберт отправлялся на суд в подавленном состоянии. Он чувствовал, что дело окажется не таким простым, как его видят архиепископ и инквизитор. Однако для молодого графа это был шанс вмешаться в ход событий и не позволить сановникам задушить простых людей своей властью. Иоанн сделает всё, чтобы и несчастных женщин, и профессора постигла худшая судьба из возможных… а инквизитор Фома будет рад помочь ему в этом.

Адальберт вскочил на своего коня. С самого утра взгляд графа был отрешённым, а брови сдвинуты в глубокой задумчивости. Он повторял про себя строчки из трудов Грациана и Фомы Аквинского, которые изучал последние несколько недель: «Да будет закон добродетельным, справедливым…», «Установления же государей не могут главенствовать над церковными установлениями, но должны им следовать…», «Несправедливо, чтобы кто-либо хотел судить, не желая при этом быть судимым…».

Адальберт оторвал взгляд от земли и окинул им тех, кто вышел проводить графа. Отец Филипп едва заметно перекрестил своего хозяина и ученика и вздохнул. Луиза отдавала слугам последние указания в дорогу, когда пересеклась взглядом с графом. Адальберт мягко улыбнулся жене, приложил ладонь к губам и помахал Луизе.

***

Из подземелья собора святого Петра веяло холодом, пробивающим до дрожи, отчего Адальберт сидел за столом, обхватив себя за плечи.

Первой ввели старшую из двух женщин. В грубых чёрных прядях блестела седина, тонкие губы обветрились. Она исподлобья смотрела на собравшихся с нескрываемой ненавистью. Архиепископ поднялся со своего места – на его лице тоже застыло холодное презрение.

– Назови своё имя.

– Линда.

– Ты посещала уроки арифметики в городском университете? Отвечай честно, если не хочешь навлечь на себя гнев Божий.

– А толку? – Линда вскинула голову, смахнув с лица непослушную прядь. – Разве Вы уже не решили, Ваше Святейшество, как поступите с нами? Разве не бросите на костёр, как только мы выйдем из этого зала?

Архиепископ сглотнул, впившись немигающим взглядом в обвиняемую. Ему стоило больших усилий, чтобы не ответить ей криком.

– Церковь милосердна. Прежде всего мы наставляем людей на путь истинный. Если ты сама не отринешь Господа, твоя душа всё ещё сможет заслужить спасение.

– Я расскажу, – выпалила женщина, облизнув губы. – Да, я и Ирма решили ходить на занятия к профессору Яну. Знали ли мы, что идём на верную смерть? Да. Был ли у нас выбор? Нет. Мой муж умер прошлой зимой, Ирма схоронила своего месяц назад. Оба были торговцами. После их смерти мы пытались вести дела, но эти… жестокие люди не давали нам этого делать. Покупать у них что-то – значит платить вдвое, втрое больше; пытаться продать свой товар – впустую тратить время. Весь город отвернулся от нас. Что ещё нам оставалось делать? Мы просто пытались выжить в мире, где никому нет до нас никакого дела. Хотите казнить нас за это? Пожалуйста, мы умрём в любом случае. На костре ли, с голоду – какая разница, – она сглотнула и быстрым движением смахнула с глаз внезапно выступившие слёзы. – А Ян… не заслужил смерти. Он ничего не делал, просто закрывал глаза на то, что мы тайком слушали его лекции. Не помогал нам пробраться внутрь, не давал учебники… Не трогайте его, он невиновен.

– Не тебе это решать, – отрезал Иоанн.

Его голос даже не дрогнул. Архиепископ всё с тем же презрением смотрел на женщину, которую теперь била мелкая дрожь. Адальберт придвинулся на край скамьи. Он чувствовал, как и по его телу ползёт холод, и вовсе не от сырости подземелий.

– У меня нет к ней вопросов, – сухо произнёс архиепископ, повернувшись к Фоме.

Инквизитор кивнул и встал со своего места.

– Кто из вас двоих предложил эту… затею?

– Я. Ирма была слишком подавлена после смерти мужа. Вы уж будьте с ней помягче, святой отец, – она обращалась к Иоанну.

– Ясно, – Фома причмокнул. – Как вы проникали в университет?

– Вообще-то, это было не так уж и сложно: надевали плащ с капюшоном, дожидались, пока у ворот столпятся другие студенты, быстро проходили мимо… А дальше прятались в тени и молились, чтобы всё получилось.

Её последняя фраза вызвала у Фомы нервное подёргивание.

– Но ведь попасть внутрь – это одно. Как вам удавалось слушать лекции и не попадаться?

– Мы подслушивали под дверью, – Линда опустила взгляд.

– И никто не замечал вас?

– Как видишь, святой отец, до сих пор никто.

– На твоём месте я не стал бы дерзить. А зачем, скажи мне, двум женщинам понадобилось вдруг выучить арифметику?

– Я же сказала. Наши мужья умерли…

– Да-да, – перебил Фома. – Мы все это слышали. А сыновей у вас нет?

– Моему нет и десяти. У Ирмы нет детей.

– Ладно, предположим. И при чём же здесь арифметика?

– Чтобы скупщики не обсчитывали нас, а покупатели брали наш товар. Чтобы мы могли вести дела на равных!

– Женщины не могут вести дела на равных с мужчинами, – инквизитор почти перешёл на крик, отчего покраснел. Он окинул женщину изучающим взглядом. – От чего умер твой муж?

Линда подняла на Фому уставший взгляд. Тусклый свет тонул в её тёмных глазах; губы скривились, как от удара в живот. Женщина выглядела так, будто вот-вот потеряет сознание. Адальберт сам ощутил ком в горле. Если сейчас он ничего не скажет, если не заступится за эту женщину – будет слишком поздно. Казалось, от волнения сердце пропустило удар, и холодная волна пробежала по телу. Громко вздохнув, Адальберт поднялся со своего места.

– Не понимаю, святой отец, какое отношение этот вопрос имеет к нынешнему делу.

Все взоры тут же обратились на графа фон Веллен. Фома прищурил один глаз – он явно ещё только пытался понять, что произошло. Архиепископ широкими, почти круглыми глазами посмотрел на графа, словно тот только что возник перед ним прямо из-под земли. Со всех сторон слышался оживлённый шёпот, в котором можно было различить имя Адальберта. Линда приоткрыла свой обветрившийся рот.

– Я и не ожидаю, что Вы поймёте это, милорд, – медленно, почти по слогам ответил Фома. – Скажу просто: вопросы, которые я задаю, помогут инквизиции лучше понять это дело и пролить свет…

– Но это не суд инквизиции, – тут же ответил Адальберт. – Как и я, ты находишься здесь с позволения архиепископа Иоанна, а значит, тебе стоит проявить уважение к владыке и вести допрос по всем правилам. То есть, задавать лишь те вопросы, которые относятся к делу напрямую.

Слова вырывались сами по себе. Это были совсем не те речи, которые Адальберт повторял про себя всю дорогу до Трира, однако об этом думать было поздно. Писарь вопрошающе переводил взгляд с одного священника на другого, пытаясь понять, записывать ли ему слова молодого графа.

Фома молчал, но во взгляде его почти пылали огненными буквами слова: «Я бы всё тебе высказал, будь мы одни». Его челюсть подёргивалась от напряжения. Поборов себя, он посмотрел на Иоанна. Архиепископ поднял на него спокойный взгляд.

– Я должен согласиться с графом фон Веллен, – кивнул он. – Прежде всего эта женщина обвиняется в проникновении в здание университета и посещении занятий, а не в колдовстве, а потому вопрос о смерти её мужа действительно не относится к делу. Если у тебя нет других вопросов, брат Фома…

– Нет, больше нет.

Фома медленно опустился на стул, стреляя в Адальберта обиженным – нет, оскорблённым – взглядом. Граф понял, что сегодня нажил себе врага.

Вторая женщина, Ирма, была моложе Линды и ниже ростом. Она была совсем слаба, отвечала одним, порой двумя словами, которые вырывались из груди глухим хрипом. Архиепископ не услышал от неё ничего нового, у инквизитора Фомы не нашлось к ней вопросов. Профессора было решено допросить уже завтра.

Выйдя из дверей собора, Адальберт прислонился к стене и закрыл глаза. Сердце стучало, его удары отзывались в висках. Мимо один за другим проходили вельможи, присутствовавшие на суде. Голоса их стихали, стоило им оказаться рядом с Адальбертом.