Маски благородия

Адальберт отпрянул от девушки и неловко забегал глазами по полу.

– Ну, я не совсем один. Со мной живёт мой кузен, и слуги помога…

– Граф Адальберт, а наши работы посмотрите? – раздался звонкий голос одной из фрейлин, и вся женская компания дружно захихикала.

Адальберт почувствовал, как к щекам подступает жар. От неловкости ему захотелось провалиться сквозь землю – дружный женский смех даже Нарцисса заставил бы оторваться от своего отражения. На счастье Адальберта, в этот момент партия графских сыновей окончилась, и проигравший громко возвестил о своём негодовании. Фрейлины отвлеклись на бурные восклики юноши и забыли об Адальберте, а графиня фон Танштайн пошла утешать сына. Адальберт с Луизой наблюдали за этой картиной.

– Роберт тоже всё время проигрывает, – улыбнулся Адальберт. – И тоже делает это очень громко.

Луиза лишь неодобрительно покачала головой. К ним порхающей походкой возвращалась графиня. Это была красивая молодая женщина, которая вполне могла бы сойти за старшую сестру Луизы, если бы они были хоть сколько-нибудь похожи. У графини были светлые волосы пшеничного оттенка, немного жидкие, но собранные в аккуратные косы. Она была почти того же роста, что муж, и очень стройна для матери двух сыновей, а её длинная шея, которую она к тому же старательно вытягивала для пущей грации, делала её совсем похожей на осину.

– Граф Адальберт, – поклонилась графиня, – мой муж с сыновьями собираются на охоту перед ужином, так сказать, нагулять аппетит. Не хотите составить им компанию?

– Благодарю, миледи, но, если честно, я предпочёл бы отдохнуть с дороги, да и не хочу лишний раз загонять коня.

Графиня не уходила. Она перевела взгляд с лица Адальберта на его ноги, потом остановила взгляд на падчерице. Её рот скривился от едва сдерживаемого недовольства, однако она склонила голову и заставила себя ласково улыбнуться.

– Как пожелаете. Если Вы предпочитаете оставаться среди женщин да слуг – дело Ваше. Но если передумаете, граф будет ждать Вас. Он был так счастлив принять Вас у себя… Очень ценно в наше время иметь настоящих друзей.

Графиня откланялась и, резко развернувшись, ушла прочь. Адальберт почувствовал, что даже от этого короткого разговора внутри всё потяжелело. «Странно, неужели графиня всегда была такой неприятной, а я просто не замечал этого?», – подумал молодой граф и посмотрел на Луизу. Её плечи осунулись, глаза бесцельно смотрели вдаль, а полотенце сползло с колен. «Нелегко, наверное, жить с такой мачехой, – подумал Адальберт. – Но могу ли я как-то помочь ей?».

VII. «Новый граф фон Веллен»

1532 год. Адальберту 17 лет.

Поначалу странно и непривычно было идти по коридорам, ощущая себя хозяином. Ещё недавно Адальберт был здесь лишь «юным графом», а управлял всем отец, и можно было не беспокоиться: что бы ни случилось, граф Рудольф уже знал, что делать дальше. Но вот Адальберт шёл по галерее с портретами или спускался по винтовой лестнице, и теперь он был графом фон Веллен. Теперь он всегда должен был знать, как поступить, и, если что-то пойдёт не так, виноват тоже будет он.

Новая жизнь изматывала. Нужно было постоянно держать в голове множество вещей: от того, что подать на ужин, до того, что происходило в соседних княжествах и чем это могло грозить Триру. И, хотя слуги всегда помогали своему лорду, Адальберт засыпал и просыпался с мыслью о том, что теперь от его решений зависит не только собственная судьба, но и судьба каждого, кто живёт в замке. Эта мысль тяготила – Адальберт знал наверняка, что может оступиться, и сам ни за что бы не стал себе доверять. Однако отец Филипп всегда говорил: «Господь уготовил каждому ровно столько испытаний, сколько человек может вынести».

По крайней мере, над Адальбертом больше не нависала фигура отца. Первое время после его смерти молодой граф разрывался от кипучей смеси горечи утраты и… облегчения? Это странно, так не должно было быть, но без отца в замке стало как будто легче дышать. Не нужно было прислушиваться к шагам в коридоре – слишком тихим или, наоборот, угрожающе тяжёлым, – не нужно было гадать, в каком настроении проснётся отец и как ответит на простую любезность. Адальберт прятался от обрушившихся чувств за усердной молитвой, но даже там его не отпускала мысль о том, что смерть родного отца приносит ему радость.

Тёмный омут мыслей и сомнений всё сильнее утягивал графа в свою пучину, и Адальберт понял, что больше не может делать вид, будто всё осталось по-прежнему. Нужно было доверить кому-то свои тревоги. Но кому? Мать всегда могла выслушать и ободрить одним только любящим взглядом… Адальберт с новой силой ощутил тяжесть её утраты: всегда тихая, почти незаметная графиня Анна на самом деле спасала семью от душевного холода.

Был ещё Роберт. Как-то Адальберт, гуляя с кузеном по внутреннему дворику, попытался поделиться с ним волнениями своей души.

– Чёрт возьми, ты и правда обо всём этом думаешь? – сказал в ответ Роберт. – Да уж, не позавидуешь… У меня-то всё просто: нет родителей – нет проблем, – кузен пожал плечами и обрывисто засмеялся, стараясь не смотреть графу в глаза.

У Адальберта всё сжалось внутри от этих слов и этого смеха. Он серьёзно решил поговорить об отце с Робертом?

– Прости, Роб, прости, – сдавленным голосом ответил Адальберт.

– Да ладно, это я так… Слушай, насчёт…

– Я помню о своём обещании. Я спрашивал о Вильгельме фон Веллене в каждом городе, каждой деревне, где только был, но… – он поджал губы. – Ничего. Мне жаль, Роб.

Взгляд кузена был прикован к земле. Он нахмурил брови и оттого стал чем-то похож на своего дядю.

– Да нет, я сам виноват. И на что я надеялся? Всё было понятно с самого начала. Что ещё может случиться с человеком на войне…

Адальберт легонько коснулся плечом плеча Роберта.

– По крайней мере, мы ещё есть друг у друга.

Кузен лишь дёрнул уголком губ.

После этого разговора на душе стало ещё беспокойнее. Адальберт пробовал говорить со своим капелланом и верным учителем, но отец Филипп отвечал то же, что он отвечал всегда: поможет молитва. Должна была помочь.

В одном капеллан был прав: нужно было срочно чем-то занять себя, отвлечься от тревожных мыслей. Не молитвой, так чем угодно другим.

Адальберт занялся перестройкой замка. Ещё в Италии он заметил, какими величественными и в то же время изящными могут быть замки, если вложить в их постройку какое-то особое состояние души. Веллен после итальянских «кастелло» казался совсем простым, громоздким и неповоротливым. А так хотелось, чтобы уже издалека замок говорил об утончённом вкусе своего хозяина.

Отец был осторожным и даже пугливым человеком, но это позволило скопить достаточное состояние, чтобы Адальберт первое время не беспокоился о деньгах. Новый граф нанял рабочих и пересказал им то, что увидел в Италии. Здесь, однако, ему пришлось столкнуться с первой преградой: мастер-строитель сказал, что, чтобы претворить в жизнь все желания графа, придётся разрушить старые стены и возвести новые. Это заняло бы непозволительно много времени, часть из которого графу со всеми жителями пришлось бы провести где-то вне замка. Решено было не трогать стены и вместо этого заняться внутренним убранством Веллена. Вскоре на стенах большого зала появились красочные сюжеты старинных легенд, коридоры наполнились находками графа из Италии, а во внутреннем дворике стараниями садовника вырос сад с живой изгородью из туи, розовыми гроздьями вереска, расползающейся во все стороны стефанандрой и прочими цветами, имена которых Адальберт даже не знал… После скромного и строгого сада, который держал отец – всего несколько ровно постриженных кустов и деревьев, – новый сад был не просто пышнее и ярче. Он поражал своими причудливыми, кривыми, волнистыми формами, будто бросая вызов самой природе в их разнообразии. Когда Адальберт впервые увидел готовую композицию сада, то сразу понял, что будет находить здесь успокоение для души в часы тяжёлых раздумий.

Преобразился замок и снаружи. Веллен, от которого в былые времена веяло страхом, теперь словно очистился. Тяжёлые мрачные стены побелели; зияющие в них трещины – напоминание о жестоких временах до земского мира12 – исчезли. Любой въезжавший сюда мог наблюдать мощь пережитых замком веков, не задумываясь о разрушительной силе времени. Вместе с новым хозяином омолодился и замок.

Одно не давало Адальберту покоя. Старый сенешал Генрих совсем не справлялся: путал цифры, ошибался в расчётах, засыпал посреди дня, чем только мешал строительству. Генрих был стар и жил в замке, сколько Адальберт себя помнил; покойный отец мог сказать о сенешале то же самое. Неудивительно, что теперь старику давно был положен отдых. С тяжёлым сердцем в один из дней граф велел Генриху покинуть замок. Чуть спокойнее становилось от мысли, что у сенешала была внучка, которая жила в соседней деревне и готова была приютить старика у себя. На место Генриха Адальберт взял его внука Людвига. Это был человек, обладавший заметными управленческими способностями и давно уже проявлявший интерес к делу своего дедушки. Людвиг был чуть старше самого графа, вечно щурил свои лисьи глаза и имел маленький, тонкий нос и аккуратный рот.

Грустно было и оттого, как время не щадило капеллана замка, отца Филиппа. Адальберт помнил его уроки латыни, арифметики, богословия и других наук, полные пламенной любви к знаниям, которая легко передавалась графскому сыну. Теперь невозможно было не замечать, как с каждым днём на лице капеллана появлялись новые морщины, а в волосах проскальзывали седые пряди. После того, как Генрих покинул замок, Филипп стал проводить мессы быстро и безрадостно, что было на него совсем не похоже. Однажды в разговоре с Адальбертом он вдруг сказал:

– Я понимаю, сын мой: ты молод и полон энергии, и таких же людей ты хочешь видеть вокруг себя. Это нормальное желание! Где бы мы были, если бы молодые предпочитали ровесникам стариков? Недавно ты выгнал Генриха, и я пойму, если следующим придётся уйти мне.

– Похоже, святой отец, ты всё же не совсем меня понял, – отвечал Адальберт. – Генрих устал от своей службы, ему было трудно справляться со своими обязанностями… Поэтому я дал ему возможность прожить спокойную старость. Ты – другое дело. Я вижу, что ты по-прежнему горишь желанием рассказывать мне и моим людям о Боге. Ты мудрый человек, которому я могу довериться. Это дорогого стоит, и я не собираюсь искать тебе замену.

Капеллан тепло улыбнулся и с благодарностью кивнул. В отличие от Генриха, ему некуда было идти, кроме Веллена.

Когда Адальберт сел в тихой библиотеке с томиком знакомого с детства Гомера, он почувствовал небывалое облегчение. Пожалуй, только книга не станет донимать просьбами и расспросами.

Сзади к креслу подошёл Роберт. Он облокотился на спинку и долго и упорно смотрел то на кузена, то на книгу. Адальберт вздохнул и отложил Гомера в сторону.

– Тебе что-то нужно, Роберт?

– Да, я… Нужно поговорить.

– Говори, я слушаю, – с улыбкой произнёс Адальберт.

– Твои родители всё это время воспитывали меня, потому что… В общем, у них была такая возможность. Теперь главный здесь ты. И, я понимаю, тебе труднее. Столько трат и забот. Я лишь хотел сказать, если ты решишь больше не держать меня при себе… – Роберт опустил взгляд.

Адальберт приподнялся в кресле и схватил кузена за руку.

– Что ты, Роберт! После всех лет, что мы провели вместе, неужели ты правда думаешь, что я могу выгнать тебя из замка? Да ты самый близкий мой человек! Пожалуйста, оставайся в Веллене, сколько пожелаешь, я сделаю всё, чтобы ты ни в чём не нуждался.

Роберт явно был растроган такими тёплыми словами. Может, в глубине души он ожидал услышать именно их, и всё же лицо его расплылось в мягкой улыбке, а это происходило нечасто. Он кивнул Адальберту и оставил кузена одного. «Бедный, – подумал граф. – Как же сильно он напуган, что ему в голову могли прийти такие мысли? Мама была права: нужно заботиться о нём, непрестанно заботиться».

***

Со временем стало понятно, что покоя, как в былые времена, можно было не ждать.

Архиепископ Трирский Иоанн III собирался остановиться в графском замке на ночь. К его приезду Адальберт готовился основательно – владыка первый раз посетит Веллен после смерти графа Рудольфа и всех обновлений в замке. Не без помощи проворного Людвига новый граф распоряжался насчёт блюд, которые подадут на стол, следил, чтобы в замке всегда было чисто, отдавал указания слугам, где им находиться в день приезда владыки. Во всём этом Адальберт чувствовал какое-то притворство, но встречать архиепископа без привычных ему почестей было слишком дерзким вызовом даже для свободолюбивого Адальберта. К тому же, надо было показать Иоанну, что новый граф фон Веллен может стать ему надёжным союзником, а не только посыльным мальчиком.

Адальберт поспешил преклонить колено перед Иоанном и поцеловать его руку. Когда граф выпрямился, почти у самого его носа вырос смуглолицый священник с очень пронзительным взглядом и острым носом, кажущимся каким-то чужим на размякшем теле. Пока Адальберт с замиранием сердца – пусть и не столько от восторга, сколько от волнения – водил архиепископа по преобразившимся коридорам, смуглолицый священник не отходил от Иоанна ни на шаг. Он внимательно рассматривал картины и скульптуры, заботливо привезённые графом из Италии, но ещё более пристально наблюдал за самим Адальбертом, рассказывающем о своём путешествии с нескрываемой гордостью.

– Так и наёмники в своё время разграбили священный Рим, – подал голос патер.

– Отец Фома, инквизитор из доминиканского ордена, – представил своего спутника Иоанн, отвечая на немой вопрос графа фон Веллен.

– Рад знакомству, святой отец, – кивнул Адальберт. – Однако, ты, верно, не знаешь, что мой отец одним из первых направил в Рим свою армию в помощь осаждённым.

Фома покосился на архиепископа.

– Это действительно было так – я помню, – кивнул Иоанн.

– Что ж, буду знать, – сухо ответил инквизитор.

Ужин прошёл в напряжении. Роберт, сидевший по одну сторону от Адальберта, съедал гневным взглядом Иоанна, сидевшего по другую сторону от графа. Неприязнь была взаимной: после восстания фон Зиккенгена любой рыцарь или будущий рыцарь представлял для духовенства угрозу. Роберт же невзлюбил Иоанна просто за то, что тот был священником у власти. Обычно Адальберт отвлекал кузена от попыток нагрубить тогда ещё архиепископу Ричарду, но сейчас граф должен был оказывать своему гостю радушный приём, учтиво улыбаясь и поддерживая беседу ни о чём. Несмотря на общий гул, со стороны кузена Адальберт слышал тихие, но весьма посыльные оскорбления.

После ужина Адальберт застал инквизитора Фому в зале с портретами. Он рассматривал портрет предка фон Велленов, Ульриха Трирского – почему-то именно он чаще всего привлекал внимание сановников. Инквизитор услышал шаги графа и медленно повернулся к нему. Затем удивлённо вскинул брови, ещё раз посмотрел на портрет и снова перевёл взгляд на Адальберта.

– Вот это семейное сходство.

Адальберт взглянул на портрет. Раньше он был мал и, конечно, не замечал этого, но теперь стало очевидно, что молодой граф и впрямь был почти копией своего предка. Только вот взгляд у Ульриха был куда более… твёрдый? Или жестокий?

– Архиепископ Иоанн уже посвятил Вас в подробности нашего дела, милорд? – спросил Фома, не сводя глаз с графа.

– Да. Если я правильно понял, в Окфене кто-то что-то проповедует.

– Почти так. Только не «кто-то» и не «что-то». Там… – инквизитор замотал головой, начиная мысль с начала. – Сейчас такие времена, что нужно всё время быть начеку, милорд. Трирское княжество, в отличие от многих других, держится под натиском лютеран, несмотря ни на что. Потому так важно пресечь здесь любые поползновения ереси на кор-ню. Сегодня в церкви Окфена священник проповедует о Лютере и его «подвигах», а завтра город идёт на своего сюзерена войной. Мы, христиане, должны держаться вместе, а не враждовать.

«И убьём любого, кто посмеет нам возразить. Exitus acta probat13, я полагаю», – подумал Адальберт, но вслух ничего не сказал.

***

Трудно было вообразить себе что-то более утомительно-скучное, чем дорога до Окфена. Архиепископ не привык к спешке, а потому привалы занимали по времени столько же, сколько и сама дорога. «Если в Окфене и правда завелась ересь, пока мы туда доедем, город превратится в Новую Гоморру14», – негодовал Адальберт. Его жеребец недовольно фыркал: он любил быструю езду, и графу приходилось пускать коня в рысь вокруг повозки архиепископа, чтобы хоть как-то утолить тоску животного по вольному ветру. Граф был уверен, что за это Иоанн смеряет его из окна своей повозки высокомерным взглядом.

Архиепископ, Фома и другие священники из свиты Иоанна расположились в монашеских кельях церкви Распятия. Адальберт снял комнату в гостинице.

Когда граф фон Веллен пришёл на допрос, казалось, все вокруг знают что-то, чего не знает он. Должно быть, сановники уже успели обсудить все детали предстоящего дела, пока граф ожидал начала суда вдали от остальных.

Адальберт сел, небрежно откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди. Вместе с ним за столом сидели Иоанн, Фома, аббат Николаус, в чьи владения входила церковь, и местный писарь. Позади на скамьях в мрачном молчании сидели служители церкви Распятия.

В комнату ввели пожилого священника. Подол его рясы посерел от городской пыли, тень падала на впалые щёки – было видно, что последнюю неделю, если не больше, он провёл в подземельях церкви. Однако глаза ясно смотрели на собравшихся. Со скамьи послышался шёпот: это был настоятель церкви Распятия. Фома и Иоанн склонились друг к другу и стали тихо о чём-то переговариваться. Затем голос Фомы раздался так громко и неожиданно, что Адальберт выпрямился в своём кресле.

– Отец Иеремия, – начал инквизитор, – сегодня ты предстал перед судом святой инквизиции по обвинению в распространении ереси. Пользуясь своим положением настоятеля церкви, ты посмел проповедовать учение еретика Лютера и вводил в заблуждение паству. Покайся во грехах своих, если хочешь заслужить милость Божию.

Отец Иеремия откашлялся и ещё раз оглядел зал.

– Братья мои, – после резкого голоса Фомы голос настоятеля звучал, как шуршание шёлка. – Теперь стою я перед Господом, и пусть Он будет мне судьёй. Я не стану лгать: я действительно проповедовал об отце Мартине и о том, какие испытания выпали на его долю. Но в моих проповедях не было злого умысла. Я пытался лишь донести до своих прихожан мысль о единении христианского народа. В такие трудные времена Господь испытывает нашу веру, и я хотел напомнить…

– Достаточно. Инквизиции известно, что это были за проповеди. Ты говоришь, что в них не было злого умысла. Но тут же говоришь и о том, что еретик Лютер якобы подвергся неким «испытаниям». Уж не хочешь ли ты сказать, что считаешь гонения на лютеран несправедливыми и тем самым не признаёшь приговора, вынесенного Мартину Лютеру императором Карлом Пятым, помазанником Божьим?

– Нет, я так не считаю. И спорить с решением Вормсского рейхстага я тоже не намерен.

– Быть может, ты сам поддерживаешь сторонников Лютера? Или находишься в сговоре с еретиками и желаешь, чтобы католическая церковь пала?

– Нет, святой отец, я не разделяю взглядов Мартина Лютера и не нахожусь в сговоре ни с кем из его последователей.

– И всё же ты проповедовал его учение?

– Речь шла не об учении, а о том, что все мы служим единому Богу и не должны позволять этой розни ослабить нашу веру.

– То есть ты открыто призывал своих прихожан обратиться в лютеранство, чтобы – как ты сказал? – не ослабить веру?

– Я никого ни к чему не призывал.

Адальберт придвинулся на край стула и опёрся локтями на стол. То, что представлялось ему скучным тягучим процессом, оказалось интереснее некоторых современных романов. Граф переводил взгляд с настоятеля на инквизитора. После последних слов обвиняемого Фома легонько дёрнул уголком губ.

– А вот это мы сейчас и выясним. Введите свидетельницу!

В комнату вошла хрупкая женщина в лёгком сером платье. Адальберт сразу подметил красноту вокруг её глаз, как будто она всю ночь плакала.

– Как тебя зовут? – спросил Фома, скрестив руки на груди.

– Мария, – тихо ответила женщина.

– Говори громче. Мария, бывала ли ты на проповедях отца Иеремии?

– Да, святой отец.

– Рассказывал ли он на них о Мартине Лютере, о его последователях и их учении?

– Да, святой отец.

– Называл ли он их еретиками?

– Нет, святой отец.

– А предлагал ли он принять лютеранскую веру?

Мария посмотрела на отца Иеремию, и лицо её дрогнуло. Она задержала свой взгляд на измождённом священнике, а затем произнесла совершенно спокойно:

– Да, святой отец. Отец Иеремия называл Мартина Лютера святым мучеником и говорил, что ещё настанет время, когда весь мир будет следовать его учению, а старая церковь признает свою ошибку или падёт.

Аббат Николаус опёрся локтями на стол и скрестил пальцы. Фома быстро взглянул на него и снова обратился к женщине.

– Когда же он говорил такое?

– В это воскресенье. И до этого тоже.

– Другие прихожане могут подтвердить твои слова?

– Мои муж, брат и дети ходят в церковь вместе со мной. Они скажут то же, что и я.

– Хорошо. Уведите её.

Марию под руки вывели из зала, а инквизитор с явным пренебрежением повернул голову к отцу Иеремии. Настоятель, до этого отвечавший с лёгкой улыбкой, посерел, как подол собственной рясы.

– Отец Иеремия, признаёшь ли ты, что распространял в своей церкви ересь и призывал прихожан отринуть истинную веру?

Иеремия долго молчал, а потом едва заметно кивнул. Он перекрестился, бесшумно шевеля губами, сглотнул и поднял глаза на инквизитора.

– Да, признаю. Я хотел, чтобы моя паства обратилась в лютеранство. А потом вслед за нами учение отца Мартина приняли бы в других городах княжества и по всей Империи, – его голос огрубел.

– Отец Иеремия признался в своём грехе перед церковью и Господом! – на весь зал прокричал Фома, оборачиваясь к священникам и тыча пальцем в обвиняемого. Святые отцы не отрывали глаз от пола. – Отец Иеремия, готов ли ты отречься от ереси, которую впустил в свою душу? Помни: Господь милостив, Он прощает тех, кто раскаялся в своих грехах, и так же милостива инквизиция.

Иеремия перевёл взгляд на аббата и горько усмехнулся.

– Нет. В учении Лютера я узрел истину и до сих пор не нашёл причин усомниться в ней.

Аббат Николаус едва удержался, чтобы не открыть рот. Фома облизнул высохшие от долгой беседы губы. Глаза его забегали по залу.

– В таком случае инквизиция тут уже бессильна. Ваше Святейшество, я передаю этого упорствующего еретика в руки княжеского суда.

Отец Фома сел на своё место и довольно выдохнул, поправляя рясу, а архиепископ Иоанн поднялся, опершись руками на стол. Он встретился взглядом с отцом Иеремией, но тут же опустил глаза. Прокашлявшись, Иоанн заговорил:

– За свои грехи отец Иеремия будет предан анафеме15. Он будет изгнан из города и проведёт остаток жизни в молитве и одиночестве, чтобы когда-нибудь, если он того захочет, конечно… спасти свою душу от адского пламени. Служителей церкви Распятия я прошу сегодня же созвать собор и выбрать нового настоятеля.

– И? – выжидающе спросил Фома.

Архиепископ посмотрел на него с недоумением, близким к возмущению.

– Отец Иеремия – не просто еретик, – инквизитор в новом приступе уверенности поднялся со своего места. – Он пользуется уважением у паствы. Люди слушают его и доверяют ему. Простого изгнания будет недостаточно.

Позади Адальберта поднялся гулкий шёпот. Иоанн сощурил глаза.

– Ты думаешь…

– Костёр, Ваше Святейшество. Иначе всё это никогда не кончится. Жители города так и останутся во тьме ереси. Только огонь очистит их души от сомнений.

Иоанн тихо вздохнул. Адальберт почти привстал со стула и следил за каждым движением сановника. В мыслях у архиепископа явно происходила борьба, но, стоило ему лишь на секунду прикрыть глаза, и он вновь совладал с собой.

Иоанн поднял голову. Настоятель расправил плечи и не сводил ясного взгляда с владыки.

– В таком случае отца Иеремию ждёт костёр, – выговорил Иоанн. – Он будет ожидать казни в городской тюрьме. Это окончательное решение; суд окончен.

К настоятелю подошла стража, но он высвободился из их хватки и сам вышел из зала. Когда дверь за ним захлопнулась, священники забыли про всякую сдержанность и заговорили во весь голос; кто-то даже почти кричал. Аббат Николаус повернулся к Иоанну.

– Ваше Святейшество, но… Костёр? Неужели грех Иеремии так тяжек?

– Мы так не договаривались, – подал голос один из священников, обращаясь к Иоанну через спины остальных, – Вы должны были…

Аббат резко развернулся к осмелевшему священнику, и во взгляде его мелькнула злоба, чуждая людям его сана.