Птицы

– Дерись всерьёз, – попросил незнакомец.

– Хорошо, – нахмурившись, растерянно произнёс Латрий.

Они стояли друг перед другом, выжидая, кто начнёт первый. Парень привык, что нападал обычно его друг, потом они менялись ролями в течение схватки. Незнакомец был серьёзен и сосредоточен – казалось, каждая частица его напряжённо следила за действиями противника. Латрий решился сделать выпад вперёд, другой резко увернулся, ногой ударил в живот нападавшего, из-за чего тот упал, свернувшись клубочком и выронив меч. Молодой человек приставил острие к шее лежавшего, который выдыхал «ой–ей–ей–ёй!».

– Враги так не дерутся, – подытожил победивший. – Ты играл в бой, но не бился. Дерись серьёзно.

– Ух, хор-рошо, сейчас мы посмотрим! – сказал парень, встал и с криком напал.

Результаты боя повторились дважды: Латрий проигрывал, а противник его выигрывал, казалось, не прикладывая никаких усилий. Первый попросил передышки; они сели на землю и стали перебирать цветочки. Лёгкий ветерок ласкал их разгоревшиеся щёки. Щебетали птицы в лесу неподалёку.

– Где ты так научился? – подивился Латрий.

– Отец учил меня. И на луке, и на мече, и на ножах.

– Должно быть, он тебя любит, – улыбнулся парень. – Где он сейчас?

– Неподалёку, – уклончиво сказал другой, оперевшись на меч и смотря на побежденного.

– А мать у тебя есть?

– Умерла, – лицо молодого человека было спокойно, даже странно-спокойно, но дернувшаяся щека на этом слове предательски выдала его чувства. Они помолчали.

– Меня, кстати, Латрий зовут. Это значит «преданный», – парень улыбнулся и протянул руку другому. – А тебя как?

– Эфра. Кому же ты предан? – уголки его рта чуть дрогнулись в улыбке.

Латрий покраснел и ответ глаза. Эфра хмыкнул, произнеся:

– Всё понятно, кому ты предан. Любовь, значит. Жена?

– Нет-нет, только знакомая. Мы с ней с детства жили рядом. Она очень добрая, умная, невероятно красивая, даже читать умеет! – начал перечислять Латрий, вдохновившись.

– Понятно, понятно, – прервал его Эфра, слегка улыбаясь, – значит, у тебя есть цель вернуться. Вернуться героем.

Латрий густо покраснел.

– Я даже не хотел идти сюда… Мне пришлось. Хозяин города отправил, когда узнал кое о чём, – вздохнул он.

– О чём?

– Мы с внуком хозяина в хороших отношениях, иногда, как я уже говорил, дрались на мечах. А у хозяина сын погиб, как говорят, потому что его мальчишка из поселения утопил. Вот меня и сослали. А ты как попал сюда?

– Сам захотел. У меня тут есть дела.

– Какие?..

– Не могу сказать, – Эфра вдруг стал серьёзным, даже нахмурился.

– Х-хорошо, понял. Ты очень хорошо владеешь оружием, так что ты точно выживешь!

– Не сомневаюсь, – твёрдо и негромко ответил парень. – Надеюсь, что и ты тоже. Надо же покорить сердце дамы! – и почти беззвучно засмеялся, причём лицо его даже стало добродушным. Латрий опять покраснел.

Прошло несколько недель. Враг не наступал, хотя в воздухе веяло его приближение: шли дожди, вороны каркали. Режим ожесточили, тренировок добавили ещё больше. Несколько человек за это время было убито за непослушание. Латрий от постоянной физической нагрузки и несытной пищи похудел, осунулся. Лицо его стало несчастнее и суровее. Он чувствовал, что что-то неотвратимое приближается, и ничего не мог с этим поделать. Тренировался через силу, а иногда, когда случалось, что в палатке никого нет, бессильно и беззвучно плакал, вспоминая прошлую жизнь: он думал то о родителях, которые покинули их слишком рано, то о брате, которому он ничего не сказал, то о Вигонии, к которой с детства пылал чувствами. Было и хорошее: он обрёл друга в лице Эфры: его молчаливость и отчуждённость не пугала его, а наоборот, молодые люди научились существовать вместе: пока тот думал о своём, Латрий вспоминал о прошлом. Порой они понимали друг друга с полуслова, часто тренировались вместе. Молодой человек даже показал нож, который передал на сохранение брат; Эфре он понравился – он разглядывал его долго, в конце похвалив работу мастера. В палате с ними жили ещё двое: мужичок-работяга лет тридцати и молодой парнишка лет семнадцати; оба они были из селения Латрия, он раньше видел их, но не знал имён. Бывало, что Эфра иногда куда-то уходил по ночам, причём делал это тихо – так, что никто не просыпался, но иногда Латрий не спал и невольно слышал. Он поражался новому другу, которому мастерство боя было знакомо, по-видимому, больше всего на свете.

– Что ты думаешь о начальнике, Долофоносе? – спросил как-то Латрий Эфру после тренировки на том же поле.

– Жестокосердечный, не знающий милосердия, сострадания, доброты человек, – отчеканил Эфра, заматывая пораненную руку. Он говорил твёрдо, ударяя на каждое слово, что немного поразило собеседника.

– Сегодня он сказал мне, что ни разу не видел меня во время боя. Пригрозил, что если не увидит, то… – Латрий сглотнул.

Эфра помолчал, смотря в землю, потом резко поднял глаза на друга.

– Тогда стоит тренироваться, где и все.

– А ты?

– Я – нет.

– Почему? Он тебе… ничего не говорил?

– Ничего.

Они помолчали несколько минут. Потом пошли обратно в лагерь, потому что уже вечерело; солнце разливалось красно-оранжевым светом средь облаков, освещая двух путников со спины. Трава подгибалась под шествием их тяжёлых ног в амуниции.

– А что ты собираешься делать, когда всё это закончится? – поинтересовался вдруг Эфра.

– Я… – Латрий смутился и покраснел, – сделаю предложение одной девушке, я тебе говорил. Надеюсь, она примет. Я бы хотел завести семью с ней, обжиться, может, переехать в село побольше. Если нет… то отправлюсь в столицу на заработки, мой брат как раз едет туда сейчас. А ты?

– Не знаю, – честно пожал плечами парень, – пока надо закончить дела. Дальше будет дальше. Может, подамся в королевскую гвардию…

– Да, конечно, у тебя замечательные навыки!

– Убийцы, – усмехнулся Эфра.

– Но ведь их можно переложить и на хорошие дела.

Молодой человек ничего не ответил. Дальше они шли молча, каждый думая о своём. Такое случалось чаще всего.

Одной ночью Латрий не мог заснуть: он чувствовал голод из-за ненасыщающей еды, в животе дико бурлило. Есть было нечего. Он пытался отвлечься, начал вспоминать о доме. Но вскоре понял, что ничем хорошим это не кончится: ему захотелось взреветь из-за происходящего, он не желал, чтобы завтрашний день наступал; с горечью в сердце молодой человек думал о том, что завтра будут тренировки до изнеможения, тем более уже не с Эфрой, жидкая похлёбка, устрашающий командующий. Если б у него были силы – он бы думал о будущем; но их уже не было, поэтому мысли крутились вокруг знакомых, любимых образов.

Вдруг он услышал шорох рядом с собой, по которому понял: Эфра не спит. Латрий зажмурился, пытаясь уснуть, чтобы не выдать себя. Лёгкой, едва уловимой поступью молодой человек вышел из палаты. Лежащему из-за собственных проблем было всё равно, но где-то в глубине души он задавался вопросом – куда все-таки ходит иногда по ночам Эфра? «Не спится. Либо тренируется», – засыпая, думал Латрий.

Эфра тем временем шёл вдоль лагеря. Было темно, но месяц освещал дорогу. Он шёл тихо, медленно, стараясь никого не разбудить и не привлечь ничье внимание; глаза его вскоре привыкли к темноте. Он направлялся к той палатке, в которой жил только один человек – Долофонас.

Было около двух ночи – самое тёмное летнее время, когда до рассвета ещё несколько часов. Ветерок создавал небольшую прохладу, так как солнце не грело. Эфра был без амуниции, но в чёрном плаще, из-за которого он сливался с темнотой ночи; меча с собой у него не было, только кинжал. Он дошёл до той самой палатки, но остановился, потому что сердце бешено колотилось. Парень немного постоял, потом выдохнул и тихо зашёл внутрь. В левом углу спал человек, причём удивительно тихо. Эфра на цыпочках подобрался поближе, наклонился над спящим – и со всей силы замахнулся кинжалом в сердце. Но неожиданно рука за плечо оттолкнула его. Эфра отступил на пару шагов, а Долофонос с безумными глазами, полными ярости, вскочил.

– Ты? – выдохнул командующий.

– Давно не виделись, отец, – сказал парень и стремительно бросился к человеку, норовя ударить того в лицо; другой увернулся.

– Я думал, ты уже давно подох, слабак, – выплюнул Долофонас, усмехнувшись.

– Я тебя ненавижу, – трясясь, с искаженным злобой лицом, Эфра пытался напасть, орудуя кинжалом. Долофонас оттолкнул его так, что тот отлетел.

– Ты всегда был слаб. Ты недостоин жизни, потому что ты и не научился ничему.

– Ты, – крикнул Эфра, – заставлял ребенка по много часов в день тренироваться, драться с невинными людьми, – он встал и, тяжело дыша, опять сделал выпад – проигрышный: Долофонас вновь оттолкнул его, даже не пытаясь напасть. – Убивать! Ребенка…

– Ты не слушался меня, поэтому и вырос ничтожеством.

– Нет, я слушал тебя. Я делал всё, что ты скажешь. Пока ты не убил мать.

– Она была шлюхой.

– Что!? Не смей так говорить про мать! – Эфра, задохнувшись от ненависти, кинулся с кулаками, завязался бой, но Долофонас ударил его в живот так, что парень, скорчившись от боли, упал на землю. На него летел ещё один удар, но он живо откатился, потом с трудом встал.

– Ты убил её, когда она была беременна! Она любила меня!

– Она спала с другими, пока я был на войне, – процедил Долофонас, стараясь напасть, но ловко уклонялся уже Эфра.

– Она была верна тебе. Такому чудовищу, как ты.

– А ты, ничтожество, даже не смог защитить её.

– Мне было двенадцать! – кричал Эфра. – Но теперь я тебя убью.

Эфра ловко уклонился и ударил под дых отцу, тот пошатнулся, но затем попытался ударить с ноги, только парень увернулся. Они дрались пару минут – отец был резок, удары были тверды, Эфра из-за худощавого сложения хорошо уклонялся и пытался нанести точечные удары – хотя из-за порыва эмоций он промахивался. Победу начал одерживать командующий. Лицо его было безумно. Долофоносу получилось ударить сына, и тот вылетел на улицу. Ему было так больно, что встать казалось невозможным. Но отец вышел, тяжело дыша, начал надвигаться на сына. Эфра сделал усилие над собой и, зачерпнув землю в кулак, бросил в лицо Долофоносу. Тот вскрикнул, зажимая глаза руками, а потом, разлепив глаза, увидел, что никого нет на земле. Эфра сбежал.

Долофонас поднял весь лагерь, приказывая отыскать «худого мальчишку в тёмном плаще». Невыспавшиеся, недовольные и перепуганные, люди начали искать. Но ничего не было видно – и через полчаса решили отложить до утра. Тому, кто его найдет, была объявлена награда – двойные порции еды. А для голодных людей это – всё.

Латрий испугался, потому что понял, что речь идёт про Эфру. Он гадал, что такого мог тот натворить, хотя, смотря на рассеченную бровь командующего, понимал, что между ними произошла драка, но непонятно, из-за чего. Он буквально трясся от страха, боясь, что выяснят, что Эфра с ним был на короткой ноге. В лагере всё перевернулось вверх дном: люди не тренировались, а весь день искали пропавшего; около десятка человек было отправлено прочесывать ближайшие леса и поля. Палатки перерывали несколько раз. Сосед Латрия выдал, что Эфра жил с ними. Командующий собрал всех троих, чтобы расспросить. Латрий истекал холодным потом.

– Как его звали? – спросил Долофонас, обводя взглядом присутствующих.

– Эфра, – отвечал самый младший парнишка.

– Когда и откуда он появился?

Помолчали.

– Раньше всех, – ответил тридцатилетний мужчина.

– Откуда? – он пристально уставился на Латрия. Тот под давлением высоким голосом произнёс:

– Сказал, из ближайших поселений.

Долофонас со звуком выдохнул – это было похоже на рык.

– Кто-нибудь знает, куда он направился?

Мужчины молчали.

– Кто-нибудь знает!? – крикнул он так, что Латрий вздрогнул.

Никто ему не отвечал. Долофонас, круто развернувшись, сказал помощнику – услужливому мужичку лет сорока, который часто бегал за ним (похож тот был на гиену): «Перерыть их палату». Латрий выдохнул, потому что командующий ушёл. Мужичок начал взъерошивать постели находящихся тут. Очередь дошла до Латрия: он пересмотрел всё, в том числе мешок Ясмоса, амуницию, ножны, дошёл до сундука, в котором лежал кинжал. Парень не совсем понимал, что именно они хотят найти. Коробка оказалась пуста.

– Как, там… там же был кинжал, – невольно шагнул он вперёд, не понимая, куда тот делся. Он шевелил губами, как будто пытался что-то сказать.

– Кинжал? – спросил помощник и убрал коробку к себе за пазуху.

Глава III. Муки

Вигония не могла избавиться от чувства, что это она виновата в том, что Латрия забрали из-за неё. Она часами прокручивала в голове ситуации, когда говорила с ним, наблюдала за их боем. Ей было по-человечески жалко парня: они росли рядом, девушка к нему по-дружески привязалась; всегда их семья помогала Вигонии с матерью. Даже в господский дом она попала благодаря нему, в котором, как ей казалось, опустело с момента того, как он уехал: что-то доброе исчезло. Ясмос редко выходил из комнаты, а когда выходил – был зол, срывался на слугах. Невеста его ходила угрюмая, но зато та как-то сдружилась с Австритой за пару недель. В остальных жителях перемены не произошло. На место садовника взяли старушку, которая жила через пару домов от Вигонии.

Девушка пыталась подловить Ясмоса, чтобы поговорить с ним. Одновременно ей хотелось и расследовать причину, по которой отправили Латрия, одновременно чувства её говорили, диктовали сблизиться с объектом симпатии. Она пыталась подавить их, но всё равно невольно искала его взглядом, наблюдала за ним, а по ночам иногда плакала, проклиная всё, что она – никто из ниоткуда, а он – хозяин, у которого есть невеста. Однажды вечером она подловила его, жестом показала следовать за собой. Они вышли из ворот, стараясь сделать так, чтобы их никто не слышал. Ясмос был не в очень хорошем расположении духа.

– Я знаю, кто это. Знаю, кто выдал вас с Латрием, – выпалила она шёпотом.

– Кто? – твёрдо произнёс Ясмос после минутного молчания, в течение которого он смотрел ей в глаза, думая.

– Это дворецкий, – она закивала, – я точно знаю. Когда мы с Латрием говорили, я попросилась посмотреть, как вы сражаетесь, он подслушал. Я видела его, хотя не придала значения. Он рассказал либо Палеосу, либо…

– Крыса! – громко, разъярённо выпалил Ясмос. Вигония испугалась и замолчала. Ясмос громко дышал, смотря на неё, из-за чего девушке стало страшно и неуютно.

– Мы должны что-то с этим сделать, – пролепетала она.

– Ты его любила? – строго посмотрел на неё парень.

– Ну, я… мы…

– Я разберусь с этим, – он резво пошёл в сторону дома, не дожидаясь ответа.

Вид Ясмоса был страшен в этот момент – словно разъярённый лев. Он шёл, ничего перед собой не замечая, прямо в кабинет матери. Резко распахнув дверь, парень вошёл. Австрита сидела одна, под светом лампы склонившись над какой-то рукописью. Она слегка удивлённо посмотрела на сына; вид его, растрепанный, невежественный, раздражённый ей не понравился. Женщина ничего не говорила, выжидая, когда разговор начнёт Ясмос.

– Это твой крысёныш подслушал. Слуга твой, – он говорит, как змея, растягивая согласные звуки.

– О чём ты, сын?

– О садовнике. Это он рассказал тебе, что мы сражаемся. Какое тебе дело до этого?

– Я люблю тебя, сын, – она уставилась в рукопись, видимо, не желая продолжить разговор, потом подняла на него глаза исподлобья и добавила: – Я хочу, чтобы ты был в безопасности.

– Лгунья! – крикнул он, подходя ближе к столу, – Ты же ненавидишь Палеоса, так зачем рассказала ему, зачем сослали его?

– Я люблю тебя, – процедила она, недовольно нахмурившись.

– Ты никого не любишь, – крикнул он, сбрасывая все, что лежит у неё на столе. – Тебе нет дела ни до меня, ни до Ириса, ни до мужа, ни до самого отца. Только Астир к тебе подмазывается, потому что хочет твое место занять, – он помолчал, тяжело дыша после выпада, Австрита в то время внимательно слушала его, нахмурившись. Ясмос продолжил: – Ты спишь со слугой под носом моего отца. Думаешь, никто не замечает? – он рассмеялся, запрокинув голову.

– Достаточно, – она резко встала, – как ты смеешь такое матери говорить? Неблагодарный.

– А кого благодарить? – сказал он, прекратив смеяться и резко став серьёзным, – Тебя, которой плевать на своих детей, отца, который бегает за тобой и делает вид, что не замечает твоих измен, деда, который ещё хуже тебя?

– Выйди вон отсюда.

– Да и пожалуйста. Ты мне больше не мать! Терпеть тебя не могу, – он развернулся и вышел из комнаты, со всей силы хлопнув дверью. Кухарка и служанка с испугом смотрели на того, в то время как он шёл к черному входу.

Ясмос направлялся к воротам, не замечая никого перед собой. Вигония удивленно смотрела на него, затем сказала: «Ты куда?», но он либо не услышал, либо просто-напросто не ответил. В тот момент девушка не знала, что Ясмос собрался уйти навсегда.

Было время отнести Палеосу ужин, поэтому, захватив с кухни поднос, она отправилась наверх. Девушка постучалась и вошла; хозяин спал, но от звона посуды очнулся. Заспанно глядя на неё, потирая глаза, он сел, смотря на неё.

– Я могу идти?

– Нет, сядь на стул. Тебе нравится у нас, Вигония? Этот дом, уклад, люди… я.

– Да, господин.

– Думаю, лучше, чем в твоём доме, – он усмехнулся. – Хотела бы жить здесь как хозяйка?

– Конечно… – неуверенно ответила она после паузы, не понимая, к чему вопрос.

– Даже самые красивые женщины не прельщали меня раньше так, как ты, – он помолчал, смотря на неё, но ответа не последовало. – Как, по-твоему: я слишком стар?

– Вы возраста моего деда.

– Любви возраст не помеха. По-твоему, мы могли бы быть вместе?

– Будь вы моложе – да, наверное, – уклончиво ответила девушка, смотря в пол. Палеос несколько помолчал.

– Ладно, иди отсюда, – махнул старик рукой, нахмурившись. Вигония выдохнула, словно всё это время не дышала, и понеслась вниз. С одной стороны, она была невероятно польщена такими словами, с другой стороны, имея чувства к более молодому обитателю дома, испытывала огромное отвращение от мысли, что она может быть с Палеосом. Да и как на неё посмотрят…

Следующим днём она специально начала выискивать Ясмоса, но, думая, что тот весь день проводит в своей комнате, не находила. В нём девушка видела последнего, кто может покровительствовать – Латрия уже давно не было в доме. Невесту Ясмоса не было видно тоже. Но вечером, проходя по лестнице мимо второго этажа, она увидела в коридоре Рави и невесту его, зареванную, с опухшим лицом. Вигония быстро пробежала наверх, чтобы не привлечь на себя внимание.

В последнюю неделю Палеос начала вызывать служанку очень часто, почти не отпускал её от себя – книгу подать, одеяла поправить, еду принести. Ей было некомфортно даже находиться рядом с ним, потому что он то смотрел странно, то затевал странные разговоры. А защитить Вигонию было абсолютно некому; из родственников у нее была только старая больная мать. Девушка то сетовала на судьбу и плакала ночами, то крепилась, понимая, что она сама – это всё, что у неё есть.

– Я к тебе долго приглядывался, – сказал Палеос, прерывая её чтение. Лицо его было мрачно, тело напряженно. Вигония пугливо молчала, тогда он продолжил: – У меня была жена раньше, но она так, чтобы было. Красива, но не настолько, глаза не горели, как у тебя. Хоть ты и из простой семьи, но у тебя есть чувство, как держаться, как подать себя. И это платье, которое подчёркивает силуэт, тонкие ручки, талия… – Он долгим, пристальным взглядом посмотрел на неё.

– Спасибо, – пробормотала она, хотя сердце бешено билось: девушке было страшно.

– Ты заставила старика что-то чувствовать. Когда я смотрю на тебя – кажется, что ещё молод. Я вообще не ощущаю своей старости – такой же, как и ты, только оболочка скукожилась, – он нерадостно улыбнулся.

– У вас опыта больше…

– Но сердцем и разумом, – он положил руку на грудь, – я такой же, как и ты. Я всё ещё могу любить, хотеть, – он странно зыркнул на девушку, – желать чего-то, стремиться. А, как ты думаешь?

– Не знаю, господин, – она смотрела в пол, мечтая лишь о том, чтобы уйти.

– У меня к тебе предложение, – отчеканил он, – Я напишу завещание, в котором всё оставлю тебе, сделаю тебя хозяйкой дома. Ты будешь заведовать всеми делам, если хочешь – будешь сотрудничать с Австритой. Все деньги, всё наследие, дом, связи – всё твоё. Ты получишь богатство, о котором и мечтать не могла. Но, – он зыркнул исподлобья и немного помолчал, – ты будешь моей, так сказать, внебрачной женой.

– И что я должна буду делать, – упавшим голосом спросила она.

– Понятное дело: выполнять обязанности жены, – Палеос хищно улыбнулся. – Подумай, тебе такое и не снилось. Ты больше никогда в жизни не получишь такого предложения. Тебе иначе не выбраться из нищеты. Так и будешь ходить в драных платьях, которые мать штопает. А согласишься – хоть сюда её бери. После моей кончины, естественно, – старик пожал плечами.

– А если не соглашусь? – тихо, мрачно, но серьёзно поинтересовалась она.

– На нет и суда нет. Всем завладеет Линара. А тебя выпрут отсюда, когда я умру. А, хотя, наверное, и раньше.

– А как же Австрита?

– Ей ничего, – Палеос фыркнул, – она напыщенная дура, думающая, что всё в её власти.

– Но… она же управляет хозяйством.

– И без неё справятся, – Палеос раздражённо смотрел на Вигонию, ожидая ответа.

– Могу я подумать? – робко спросила девушка.

– Хорошо, – бросил он. – Завтра у тебя выходной, иди домой и посмотри на нищету, подумай, – он сделал особое ударение на предпоследнее слово, – А послезавтра скажешь.

Вигония вышла из комнаты Палеоса. Она прислонилась рукой к стене, тяжело дыша и с надрывами. Глаза защипало, и слезы сами полились. Девушка заткнула себе рот и села, свернувшись клубочком. На несколько минут замерла она в таком положении, ненавидя судьбу за то, что поставила перед таким выбором. Её трясло; «Никто, никто не может меня защитить», – думалось ей. Разум специально подкидывал бичующие фразы, доводя её до такой степени, что хотелось упасть и не вставать. Никто, казалось, не слышал. Через какое-то время она встала, медленно направляясь вниз: глаза и нос у нее были красные, опухшие, волосы всклочены. Девушка упала на кровать; в голове у неё бешено кружилось, вскоре она заснула тревожным сном, в котором видела пожар в родном доме.

Разбитая, без настроения, задумавшаяся, с утра поплелась она до дома, никого не замечая. «Я ведь всю жизнь, всё детство мечтала о том, чтобы быть богатой, чтобы вдоволь питаться, – думалось ей. – Чтобы, как она, сидеть за большим столом и есть всё, всё: всякие вкусные яства, которые повара готовили. Есть пирожные, истекающие кремом. А не вареные овощи… Чтобы мыться в ванной, а не в реке. Чтобы у меня были слуги, которые носят всё по моему приказу. «Эй ты, а ну поди, принеси мне ту книгу», – изобразила она сама с собой.

В этот момент она пришла к своему дому. Но отчего-то ей не захотелось идти сразу туда: возникло желание зайти к соседям, хотя она знала, что никого там нет. Возможно, там она сможет найти силы на принятие решения. Забор был ветхим; Вигония открыла калитку, которая была ей по пояс, закрытую на петельку. Животных, которые обычно содержались у соседей, не было – участок опустел. Дверь от домика тоже закрыта не была – её лишь стоило посильнее потянуть на себя, и она откроется. Окна были маленькие, поэтому внутри было довольно темно. Резкое движение двери подняло пыль, которая, казалось, лежала тут слоями, и Вигония несколько раз чихнула. Она очень давно не была здесь, однако подметила, что убранство не изменилось, осталось таким же бедным: пару кроватей, печка, стол, сундук. Всё лишнее было продано – деньги, хоть и мелочные, пытались извлечь из всего.

«Жалко, конечно, Латрия… Он неплохой, хотя для мужчины слишком мягок. Его удел – семья и дети. Могла бы я выйти за него замуж? – думалось ей, пока она гуляла по их дому; девушка старалась думать о чём угодно, только не о выборе, перед которым её поставили. – Не-е-ет, он для меня не годится. Мне вообще не нужны мужчины. Они все низкие, подлые, мерзкие люди», – скорчилась она.

Она побрела к себе домой. Запах болезненной старости стоял там. Она поморщилась, привыкнув к нежному, сдобренному свежесорванными цветами, аромату господского дома. Мама дремала. Девушка села на кровать и призадумалась.

– Ой, доча, это ты, – сонно сказала мама, очнувшись. Вигония чуть улыбнулась в ответ; тогда женщина продолжила: – Что-то ты грустна. Что-то случилось?

– Нет, нет, все хорошо, – встряхнулась она, пытаясь скрыть истинное состояние. – Вот деньги, – она достала горстку монет из кармана и положила её на кровать.

– Кушать будешь? Супа налью.

– Давай, – слегка улыбнулась девушка.