– Согласен, – сказал Артур. – Давай так – я сейчас пойду найду Мерлина, выясню, что да как, и вернусь. Я быстро. Это безопасное место, с тобой ничего не случится. Даю слово. Ты продержишься без меня?

Джиневра потеребила цепочку на шее.

– Да.

– Умница, – Артур поцеловал ее. – Ничего не бойся.

Дверь захлопнулась за ним, отрезая солнце.

Снаружи было так ярко, что Артур сперва зажмурился. Он пересек поляну и обнаружил за травой широкую желтую полосу, выбегавшую из-за деревьев справа и уходившую за деревья слева. Артур пригляделся и понял, что это листья, только выложенные плотным рядом, как черепица на крыше.

По ту сторону полосы на валуне, обхватив колено, сидела Нимуэ.

Артур помахал ей рукой. Дану кивнула, поднимаясь.

– Не наступай на черту, пожалуйста.

– Ладно… – он перешагнул через листья.

– Это чтобы мне не слышать ничего, – пояснила дану. – Вы… очень громко чувствуете.

Артур против воли смутился.

– У вас с Джиневрой все в порядке? – спросила дану.

Артур заложил два пальца за пояс:

– В общем, да.

– Хорошо, – дану кивнула. – Я рада, что вам удалось вернуться благополучно. Джиневра и Ланс нашли тебя.

Артур потер шею:

– Ланс, да… кстати, где он?

– С Лансом все в порядке, – сказала Нимуэ. – Его подобрал Блейз. Вы сможете встретиться с ними под Кармартеном.

Артур кивнул:

– Ладно. А где Мерлин? – спросил Артур.

Дану отвела глаза.

– Он… здесь. Но не весь.

Артур нахмурился:

– Это как?

Дану нервно заправила прядь за ухо.

– Я… я думаю, тебе лучше самому у него спросить.

Это был необъятный ствол, полый внутри. У самых корней его рассекала щель, и там, как на пороге, спиной наружу, сидел Мерлин.

Вокруг ствола шла истерически-желтая полоса. Опять листья.

– Не заступай за черту, – тихо сказала Нимуэ.

Артур кивнул.

– Э… привет, – сказал он в ссутуленную спину.

Что-то щелкнуло и заскрипело. Потом раздался треск. Мерлин положил рядом с собой вырванный листок.

Артур посмотрел на Нимуэ. Нимуэ кивнула. Артур наклонился и взял записку.

«Извини, говорить голосом не могу».

– А, – сказал Артур. – Ну, ничего, бывает.

Мерлин яростно зашуршал.

«Во-первых, я очень рад, что с тобой все в порядке. Джиневра вынула тебя из Аннуина. Она молодец.

Во-вторых, я приношу свои извинения. Я не предусмотрел всего.

В-третьих, судя по всему, мы добились своего – Камелот не может теперь быть атакован извне. Побочный эффект – Камелот закрылся. Проникнуть туда теперь не легче, чем в любой локус. Нимуэ откроет вам проход, но не сможет пройти сама. Пойдете через менгиры, Блейз вас встретит».

Почерк был инженерный, четкие печатные буквы с уставным наклоном вправо, ровные параллельные строчки – но они шли наискось и в разлиновку не попадали. Слово «не предусмотрел» было нацарапано так, что ручка почти прорвала листок.

– Ты сам-то как? – спросил Артур.

«Немного не в форме. Работаю над этим».

– Мерлин, – сказал Артур. – Повернись, а?

Затрещала вырываемая бумага. Мерлин наклонился куда-то вперед. Артур не сразу понял, что он делает, но тут колдун развернулся. К лицу его был привязан листок все той же желтоватой бумаги в клетку – собранная на коленке маска из бумаги и пары шнурков. Прорезей для глаз в ней не было. Нижний край листка колыхался – видимо, дышал Мерлин все-таки по-человечески.

Если бы он специально хотел придумать что-то жуткое, у него бы не получилось лучше. Артур открыл было рот, чтобы попросить его снять эту дрянь, но потом подумал, что, может, самому Мерлину неловко, когда на него такого смотрят.

Некоторое время они так стояли – Мерлин, замерев в узкой расщелине, и Артур, положив руку на эфес меча. Экскалибур всегда придавал ему уверенности. Потом Артур коротко склонил голову и сказал, старательно глядя в верхнюю часть листа, туда, где должны были быть глаза:

– Я благодарю тебя за все. За помощь Камелоту. Мне и Джиневре.

Мерлин резко отвернулся. Заскреб пальцами по стволу, несколько раз дернул кадыком – Артур подумал, что Мерлин что-то все-таки скажет, но тот мотнул головой и принялся поправлять кривой шнурочный узел над острым ухом.

Нимуэ скользнула мимо Артура и взяла колдуна за руку.

– Это было очень важно для нас, – сказала дану. – Может быть, еще важнее, чем для тебя.

Мерлин отсалютовал двумя пальцами, коротко поклонился и сделал шаг назад, сливаясь с тенью. Нимуэ сделала шаг вперед – почти прыгнула, стараясь не наступать на широкую желтую полосу. Подняла голову, всматриваясь куда-то поверх деревьев. Артур посмотрел туда – в голубом небе проступала луна, белая, как облако.

– Обычным путем в Камелот не попасть, – сказала дану. – Но завтра полнолуние. Менгиры откроются, и я вас проведу, а там Блейз вас встретит.

– Мерлин написал, да, – кивнул Артур.

Дану вдруг прижала руки к груди и судорожно вздохнула. Артур встревожился.

– Нимуэ?

Губы у нее задрожали, и выражение стало почти человеческое.

– Я надеялась… я надеялась, что он сможет заговорить с тобой.

– Чем его так приложило?

Дану отвела глаза.

– Это что-то людское. Я не знаю.

Нимуэ протиснулась внутрь ствола.

Дерево было не дерево и ствол был не ствол, конечно, просто лучшее, что она могла сделать, чтобы зафиксировать ситуацию. Воплощенная метафора.

Мирддин был внутри – сидел на земле, упершись спиной в одну сторону ствола и ногами – в другую. Нимуэ осторожно опустилась на колени рядом, протянула руку и сняла бумажную маску. Открылось лицо – человеческое, только застывшее в гримасе – усмешка во все зубы, будто у маски в древнем театре, и над ней – полные ужаса, совсем не смеющиеся глаза. Зрачки не реагировали на свет. Она коснулась уголка губ – лицо было застывшее, как пластиковое.

Мирддин перехватил ее руку и прижал к виску.

«Хорошо, что ты здесь. Как там снаружи?»

«Ты не видишь?»

Мирддин покачал головой.

«Не могу. Не могу перестать смотреть… – он судорожно вздохнул, – туда. Извини. Залип».

«Я могу чем-нибудь помочь?»

«Ты помогаешь».

Он попытался улыбнуться внутри себя – по-настоящему, не судорогой, но все равно сквозь эту улыбку сквозило бездной, в которой он застрял. Как в мороз холодом из-под раскрытой двери. Безнадежностью, бессмысленностью и отчаянием. Нимуэ думала, что со временем привыкнет – с людьми всегда что-то происходит, и с этим никогда нельзя ничего сделать – но получалось плохо.

Она не успела спрятать эту мысль – Мирддин встрепенулся и прижал ее к себе свободной рукой.

Стало только хуже – теперь она не видела его лица, только слышала мысли, быстрые и сбивчивые, как шепот, и чувствовала, как чужое сердце бьется где-то рядом.

«Можно. Можно что-то сделать. Хотя бы… хотя бы помнить, что на этом все не заканчивается. Не заканчивается на людях, не заканчивается на безнадежности… что есть что-то еще. Это очень много, я не могу объяснить тебе, до какой степени. Я… я не могу сейчас двигаться, и не могу говорить вслух, и не могу видеть… но я могу слышать, и могу ощущать, и могу чувствовать запах… могу помнить, что есть что-то еще. Кто-то еще. Авалон. Ты».

Слова бежали от сознания к сознанию, завиваясь цепочкой символов, это была правда, правда, ничего, кроме правды, и все время Нимуэ чувствовала напряжение – будто Мирддин говорит с ней и одновременно спиной зажимает дыру в плотине.

От всего этого хотелось плакать, но сейчас было не время и не место. Нимуэ вздохнула, делая себя как можно прозрачней – позволяя войти сюда, внутрь, через узкую щель в разбитом стволе, толще воздуха, голубой и стеклянной, зеркалу озера, опрокинутому вверх, в небеса, к верхушкам сосен, влажному запаху палых листьев, стуку дятла по стволу, треску ветвей, по которым гоняются друг за другом белки, дрожи плавников, отзывающихся на движение теней меж водорослей, в темноте, стремительно и бесшумно расступающейся перед карпом воде, солнечному лучу, внезапно рассекающему тучи, воздух и озеро до самого дна.

По другую сторону себя она чувствовала теплые руки и дыхание – как Мирддин обнимает ее, сидя на земле, вглядываясь поверх ее головы в прорезь между реальностью и реальностью.

«Ты права. Это стоит видеть».

Нимуэ ощутила, как Мирддин улыбается внутри себя – наконец-то! – и обернулась.

– Ты видишь?

Мирддин покачал головой. Он сидел, уткнувшись подбородком в колено, прикрыв веки, так что лицо в сумраке выглядело почти обычным. Белый лоб, отросшая темная прядь, широкие брови вразлет, складка между них. Нимуэ провела по ней, чтобы разгладить, но ничего не вышло.

«Я не вижу. Не смогу увидеть, пока не разберусь. Значит, нужно пойти и разобраться».

Мирддин потянулся – вслепую, но безошибочно – поцеловать ее. Потом откинулся назад, опираясь на ствол – и пропал, оставив от себя только пустую оболочку.

Оскаленный в усмешке рот, наконец, закрылся.

Мирддин сидел в пыли на середине проселочной дороги. Прямо перед ним валялся медальон на сорванной цепочке – часики со стеклом, треснувшим от удара на землю. Секундная стрелка судорожно подергивалась, не двигаясь с места. Крышка распахнулась от удара. На обратной стороне маячила миниатюра – Утер, Игрейна, Артур.

У Утера был похожий медальон – правда, не с миниатюрой, а с двумя прядями волос – его и Игрейны. Прядь Игрейна послала ему еще когда они были любовниками. Это казалось ей менее компрометирующим. Сейчас он валялся где-то под обломками машины. Потом его найдут, и Пеллинор отдаст его Артуру – предварительно приказав отмыть от крови. Потом Артур положит его в стол, потом покажет одному своему советнику… потом советник сделает анализ, выясняя отцовство, мимоходом удивится остаточным посторонним следам – и выкинет из головы.

До поры до времени, пока не провалится в прошлое. Чужое прошлое. В одно-единственное микромгновение чужого прошлого.

Мирддин уже видел это место раньше – когда они вместе с Артуром и Нимуэ пошли за Красную Реку.

Река. Великий поток, несущий кровь и слезы за пределы времени. Спаивающий разломы в человеческой душе. Наполняющий происходящее смыслом.

Это был разлом Артура. Мирддин даже представлял, как и почему произошедшее имело для Артура смысл. Как оно сделало Артура тем, кем он является. Изнутри Артура это имело смысл. С другой стороны Реки, из-за пределов времени, это имело смысл. Оттуда, где все сходится воедино. «Ничто не пропадет, но все преобразится».

Но Мирддин знал, что если сейчас поднимет взгляд от сломанных часов, валяющихся в пыли – то увидит перевернутую машину, металл, скомканный всмятку, как фольга, женскую кисть с двумя обломанными ногтями, высовывающуюся из разбитого окна, и светловолосого мальчика, у которого сбоку, слева, расплывается по рубашке темное пятно.

Это не помогало, конечно. Мирддин прекрасно знал, что даже если закрыть глаза, все это – искореженные тела, стремительно тормозящие машины эскорта, пыльная дорога – все это останется на обратной стороне век. Как вытатуированное.

Это было… это было нечестно. Пусть Река – это Река, Мирддин был готов платить собой за знание, которое она давала, но он делал это добровольно. Нимуэ делала это добровольно. Даже Артур – уже взрослый, уже ставший королем Артур делал это по своей воле. Но то, что происходило здесь… нельзя требовать, чтобы человек выдерживал такое. Не давая никакого выбора.

От мысли, что это все могло бы быть сделано… специально, Мирддина начинало тошнить. Ничто нельзя покупать такой ценой. Ничего нельзя желать за такую цену. Даже того… даже того, что ждет на той стороне Реки. В конце времени.

Но перестать желать, чтобы продолжало существовать то, что получило существование в результате… в результате того, что он видел сейчас вокруг, тоже было невозможно.

Артур стал Артуром, потому что его жизнь была именно такова. Если бы Утер не разбился, Артур сейчас не был бы королем, да и войны в стране бы не возникло. Артур не пошел бы брать Кармартен, и они не столкнулись бы в подземелье у Вертигерна. И Нимуэ не дала бы Артуру меч, чтобы сражаться с драконом, и не было бы Экскалибура, который воплощает стремления Истинного короля, и они вместе не сражались бы с фир болг. И Мерлин не стал бы придумывать, как людям это можно сделать эффективнее, и не стал бы читать курс про критичное мышление, и не создал бы себе новую личность, Эмриса Виллта, для этого. А если бы он не создал Эмриса Виллта, Мерлин ничего бы не узнал о человеческом отчаянии и о черном лесе, в котором бродят человеческие души. И это не задело бы Нимуэ, и они бы не поссорились и не помирились, и не нашли бы в Аннуине Красную Реку – и не узнали бы о том, что находится за Рекой. О том, что будет после конца света.

Все, что произошло, произошло, и не могло произойти никак иначе, и это было важно, значимо и драгоценно – но это было то, что досталось Мирддину. А не тем, кто, не зная того, заплатил за это страшную цену и ничего не получил взамен.

Мирддин не мог пожелать, чтобы так было. И не мог пожелать, чтобы этого не было.

Смешно. У него было столько вопросов к миру и Единому, а он даже не в состоянии ответить на вопрос, заданный самому себе.

Смех разрывал рот изнутри. И единственное, что Мирддин знал точно – что никто за пределами разлома не может, не должен понимать, почему это смешно.

Джин уснула. Артур укрыл ее (она что-то невнятно пробормотала, натягивая одеяло выше), сунул ноги в ботинки и выбрался наружу.

Вокруг было темно и тихо. Темно, тихо, пусто и просторно. Хорошее место, чтобы думать. Плохое место, чтобы жить.

Захотелось закурить. Можно было бы вернуться и пошарить по волшебным ящикам – наверняка бы нашлось, но можно было разбудить Джин.

Джин, Джин…

Артур прибавил шагу.

«Слонов надо отстреливать по мере их поступления,» – так когда-то говорил Утер. Это были какие-то истории о его путешествии на остров Хай-Бразил – джунгли, охотники, туземные царьки, караваны. Артуру было года четыре, и ему представлялось, как Утер, подкручивая ус, сидит с ружьем в засаде, а на него из огромного зеленого леса выбегают огромные серые звери.

Уже потом Утер объяснил, что это означает решать проблемы последовательно, по порядку их возникновения. Но картинка осталась.

Артур редко думал об Утере «отец», и еще реже – «король», но все равно было странно думать о том, что Утер тоже когда-то был молод. Или не знал всего. Или сталкивался с проблемами. Которые нужно было решать по мере поступления.

Что бы он сейчас сделал?

А, ну это просто. Пока не можешь сделать ничего иного – укрепляй отношения с союзниками. Джиневра. Мерлин, Нимуэ, Авалон.

Джин, Джин…

Сам Утер плевать хотел на политику, когда влюбился в Игрейну. И это стоило раздора с Корнуоллом. А потом раздора в стране, потому что не все хотели признавать «бастарда». Так что можно сказать, что крутить роман с замужней женщиной – это было неправильное решение.

Но если бы не оно, Артур бы тут не стоял сейчас.

Интересно, как чувствовал себя Горлос. Женщина – как земля, выбирает лучшего. Каково-то ему было…

Артуру стало неприятно. Он усилием воли отогнал мрачные мысли.

Вот у остроухих наверняка таких проблем не бывает.

Хотя, если подумать, у них тоже не сахар…

Артур обнаружил, что стоит у того самого дерева. Вокруг никого не было.

– Мерлин? – позвал он.

Тишина.

Ствол был необъятный, рассеченный пополам почти невидимой узкой щелью.

– Есть кто?

Артур оперся о шершавую кору, заглядывая внутрь.

И ухнул вниз.

Секундная стрелка в очередной раз дернулась – и двинулась с места.

Время двинулось.

Мирддин вскинул голову и увидел Артура. Взрослого, настоящего Артура.

– Мерлин, какого черта тут…

Артур заозирался по сторонам. Глаза у него расширились от узнавания.

Мирддин знал, что Аннуин делает с человеком, но все равно видеть это было очень страшно – как Артура вминает в одно-единственное мгновение. Как он съеживается, становится меньше, как делается маленьким и слабым, как у него на лице проступают ужас и отчаяние и как рот начинает кривиться углами вниз от огромной, невыразимой обиды. Как лицо превращается в маску из античного театра.

Нет, подумал Мирддин. Нет-нет-нет-нет.

Он подскочил к ребенку, наклонился и схватил его за плечи, стараясь поймать взгляд.

– Смотри на меня. Посмотри на меня. Как твое имя?

– А… а… Артур, – выдавил мальчик.

– Кто ты? Ты помнишь, кто ты?

Тот сглотнул и кивнул головой. Мотнулся светлый чуб.

– Я король.

– Молодец. Повтори еще раз.

Он зажмурился и сказал тверже:

– Я король.

– Король чего?

– Король Камелота.

– Почему ты король Камелота?

Артур распахнул глаза. Мирддина продрал мороз по позвоночнику – настолько взгляд не соответствовал внешности. Взрослое сознание выглядывало из детского тела – как солдат из-за бруствера.

– Потому что больше никого нет, – сказал Артур.

– Есть, – сказал Мирддин. – Но не здесь.

Артур нахмурился:

– Я тебя знаю?

– Я – Мерлин, – сказал Мирддин. – Пойдем.

– Куда?

– Домой.

Артур закусил губу и кивнул. Мирддин выпрямился, не отпуская его плеча, и подтолкнул его перед собой. Артур сделал шаг, но взгляд у него, как приклеенный, застыл на обломках машины, разворачивая к себе.

– Не смотри туда, – сказал Мирддин.

– Ты же смотришь.

– Я тоже не буду. – Он провел свободной ладонью перед лицом, закрывая себе глаза, и одновременно покрепче сжал Артура за плечо, чтобы он никуда не делся. – Вот. Я не смотрю. Сделай так же.

Рядом раздался тихий вздох. Мерлину оставалось надеяться, что Артур подчинился.

– Представь себе дом. – Мирддин старался говорить как можно спокойнее, одновременно лихорадочно прикидывая варианты. В Камелот они не попадут, Камелот закрылся. Но сейчас Артур отцепит внимание от того, что вокруг – и его можно будет вытащить. Вопрос – за какую ассоциацию потянуть… ччерт, что у него там в голове сейчас вообще? – Что ты видишь?

– Звездочку в окне…

– Звездочку… Прекрасно.

Он прислушался, вылавливая образ из чужого сознания – распахнутое окно, светлая занавеска, синее ночное небо в прорези – вызвал в памяти звезды над Авалоном, сделал усилие, совмещая образы, покрепче сжал артуровское плечо и толкнул их обоих из разлома наружу – к белой сияющей точке наверху.

Все вокруг задрожало, расплываясь.

Артур пришел в себя в траве. Голова гудела. От этого созвездия сверху чуть покачивались.

Над ним, заслоняя половину, возвышался Мерлин и злобно сипел:

– Какого черта ты туда полез?! Тебя предупреждали? Тебя же предупредили!

За его спиной из теней соткался белый призрак.

– Ты реагируешь, как человек, – сказала Нимуэ. – И у тебя опять есть голос.

Мирддин осекся, развернулся на пятках и уставился на нее.

– Да, – наконец, выговорил он шепотом. – Правда.

Он стек на землю и прислонился к дереву.

Артур лежал на траве и смотрел на звезды. Они тут были яркие, как нарисованные в детской книжке. «Звездочка, гори, гори – что же у тебя внутри? Над землею с высоты надо мной сияешь ты» – наплывал откуда-то из памяти низкий женский голос. «Если солнца больше нет, и оно не дарит свет – то пришла твоя пора полыхать нам до утра…»

– Надо же, – сказал Артур вслух. – Не знал, что я это помню.

– Аннуин ничего не забывает, – буркнул Мерлин. Потом тихо засмеялся. – Вот как это работает… с другой стороны. Кто бы знал…

Артур сел. Слоны, напомнил он себе. По мере поступления.

– У него всегда такие шуточки? – спросил он Нимуэ.

Дану улыбнулась в темноте:

– Почти.

Артур поднялся, потянулся и сцепил руки на затылке:

– Эта твоя глушилка в обе стороны работает?

– Листья? – переспросила дану. – Да, а что?

– Не знаю, как вам, – сказал Артур, – а мне еще есть сегодня чем заняться.

Он махнул рукой и зашагал прочь.

Мирддин засмеялся ему вслед, провел ладонью по лицу и повернулся к Нимуэ. В зрачках у него плясали отблески того, что плескалось изнутри – светлое, ищущее и безумное выражение, расплавленное золото, готовое перехлестнуть через край, жаждущее разделения.

Он опять был целый, и был очень человек сейчас.

Он протянул руку и провел по ее щеке, по переносице, по губам – будто пытаясь вспомнить, как выглядит то, что он помнил только наощупь.

«Прости меня».

«За что?»

«Я искал ответ. И вот он есть – единственный, верный, истинный ответ. И он… для меня и вне меня. И я не могу передать его. Никому. Даже тебе. Это точка, в которой мир становится оправдан. И она разная для всех».

Он прижал ее к себе, зарываясь лицом в волосы. Нимуэ ощутила, как он улыбается.

«Это так хорошо. И так неправильно. Будто весь этот мир создан для меня одного, как подарок на день рожденья. Это неправда, или не вся правда. В мире очень много горя, и несправедливости, и боли, и я это знаю, не могу не знать, но сейчас мне все равно. Я ничего не могу поделать с тем, что мне все равно».

Против воли Нимуэ улыбнулась – его радость отдавалась в ней, щекочущим покалыванием в пальцах, холодноватой электрической искрой по позвоночнику, острым, неостановимым любопытством. Человек. Венец творения. Нимуэ зажмурилась.

«Покажи мне».

Она ощутила прикосновение к виску.

Пространство вокруг распахнулось – как взрыв в одиннадцать измерений.

Мир сделался больше; мир всегда делался больше.

Полые стволы, врезанные в высокое небо, поднимались вверх, как черные русла – и по ним, спаивая берега, текло горячее золото, принимая на себя тяжелый небесный свод. Страшное, сладостное, человеческое чувство. Ледяное, изумленное, дановское сознание. Люди чувствуют, но не осознают; дану осознают, но не чувствуют.

«Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя»

Одна и та же простая мысль, бьющаяся в каждом движении и разбегающаяся, ветвясь, по нейронам, спаивая оттенки значений, соединяя разорванные берега.

«В горе и в радости… В болезни и в здравии… В богатстве и в бедности…»

«По эту сторону Реки…»

«И за ней».

Нимуэ повела рукой, и стена стала прозрачной, открывая вид на озеро и гору. В голубом утреннем небе над кронами сосен проступала белая луна. Самое удачное время для активации менгиров – когда луна и солнце стоят в воздухе одновременно.

– Камелот падет, – сказал Мирддин.

Нимуэ повернулась. Он сидел, зашнуровывая туфли – люди не ходят босиком. Золотое и раскаленное внутри него отступило, как отступает прилив, и он был сейчас очень дану. Собранный и сосредоточенный, готовый бросить себя, как стрелу в цель.

– Камелот падет. Что бы Артур ни делал. А я никогда не смогу ему этого сказать.

– Ты пойдешь с ним? – спросила Нимуэ.

Мирддин поднял голову:

– До конца? Да. Конечно.

[3x06] менгиры

– Глаза закройте, – сказал Мерлин.

Они стояли внутри каменного кольца – огромные, громоздкие столпы менгиров, будто двери в дома великанов, окружали их со всех сторон.

– А то что? – недоброжелательно спросила Джиневра. Артур обнял ее покрепче – ему очень не хотелось, чтобы их опять раскидало, когда начнется магия-шмагия.

Мерлин покосился на нее и вздохнул:

– А то укачает.

– Пожалуйста, – шепнул Артур Джиневре. Джин неохотно кивнула, обхватила его изо всех сил и сжала пальцы в замок.

Сам он расставил ноги, вставая покрепче, но, конечно, закрывать глаза не стал. Мерлин застыл.

Мир за границей менгиров дернулся и смазался – будто кто-то изо всех сил крутанул глобус.

…Ему было, кажется, шесть. Он услышал, как взрослые шепчут: «Покушение». Он спросил у матери – это от слова «покушать»? – и она так засмеялась и так быстро согласилась, что он понял, что она говорит неправду. Взрослые часто говорили неправду ему и друг другу, он уже научился это отличать. Это означало, что не надо переспрашивать. Потом появился дядя Пелли – это было хорошо. Это всегда означало переодеваться во что-то смешное, и ездить по странным местам, и можно будет поздно ложиться спать, и не учить арифметику.

Вот и в тот раз они выехали затемно и долго куда-то ехали на смешной кургузой машине. Сиденья были внутри обтянуты клетчатой тканью, мотор чихал, пахло пылью и бензином. Дядя Пелли, в клетчатой кепке, из-под которой торчали пегие усы, вел машину. Мисс Бетти, нянька, устроила его на заднем сиденье, и начала что-то напевать. Он заснул и проснулся, только когда машина остановилась.

<1 2 3 4 5 6 7 >

На страницу:

Перейти

4 из 7

Полная версия

Онтологически человек: Истинное желание

Другие книги автора