Несравненное право

Призывы на дочь не действовали – то ли Герика их не слышала, то ли не подчинялась. Сама она сопротивляться бы не стала, так что союзники винили во всем Романа Ясного. Союзники твердили, что красавец-либер – эльф, и регент готов был с этим согласиться. Некогда Светорожденные и их хозяева нанесли сокрушительное поражение тем, кто в свою очередь победил Ройгу, с адептами которого он, Годой, заключил договор. Тарскийский господарь вступил в игру, будучи уверен, что в пределах Благодатных земель никаких эльфов не осталось.

Господин Шаддур клялся, что способности Рамиэрля оказались полной неожиданностью и для них, Годой не верил. Скорее всего, союзники лгали, чтобы он увяз по уши и потерял возможность отступления, но отступать он не собирался. Он вообще никогда не отступал.

Регент собрался с силами и уколол палец увенчанной шаром из кохалонга булавкой. Эта часть обряда была особенно неприятна, но открыть «окно» невозможно без крови. Годой нарочито медленно снял алую каплю каменным навершием булавки и произнес несколько ничего ему не говорящих слов, от которых кохалонг запылал, словно облитый горючим земляным маслом. Взяв металлическую «свечу», регент воткнул ее в раму зеркала, по поверхности которого пошла рябь, а может, дело было в поднимающемся вверх горячем воздухе.

После того как, беспокоясь об Илане, регент потребовал от господина Шаддура не появляться в Высоком Замке до рождения наследника, они говорили через зеркало. Колдовство действовало безупречно, но в чем тут суть, Михай пока не разобрался. Очень может быть, что, раз за разом питая белый камень своей кровью, он рисковал, но подпускать союзников к Илане было опаснее. Господин Бо уговорил любившую, хоть и отвергнутую, а они с медной лисой не более чем союзники, хотя вместе им и неплохо. Из Иланы выйдет достойная императрица, но к магии ее подпускать опасно, а превращать в племенную корову для Ройгу – тем более и к тому же жаль.

«Свеча» отгорела, и поверхность стекла замутилась, оно больше не отражало обитой атласом стены. В белой мути плавало лишь изображение самого Годоя, и это было очень неприятно. Особенно когда двойник открыл глаза, заполненные клубящейся мглой.

– Ты не слишком торопился, – недовольно процедил Годой-в-зеркале.

– Я не ожидал тебя сегодня, тем более днем, – огрызнулся живой Михай.

– Мы ошибались, – зеркальный не желал втягиваться в перепалку, – Герика не в Арции, а в Эланде.

Михай ошарашенно молчал. Его расчет строился на том, что он доберется до дочери раньше Шаддура. Пусть у союзников – магия и Зов, сами они с осени заперты в Таяне. Последний, кому удалось перейти Горду до ее пробуждения, погиб в начале зимы, и погиб он, по свидетельству Шаддура, на краю пантанских болот от магии Ройгу. Союзники, да и сам Михай, не сомневались, что Охотника прикончила Герика и вышло это случайно. Магия преследователя разбудила ее кровь, дурочка до полусмерти испугалась и, сама не понимая как, пустила в ход Силу.

Что случилось дальше, оставалось гадать, но Темная звезда уцелела – иначе Ройгу обрел бы способность сливаться с другими существами и зачинать себе подобных. Этого не произошло, значит, дочь жива и в Арции. Начавшиеся поиски завершились успехом. В небольшой циалианской обители на берегу Льюферы появилась послушница, про которую говорили, что она вдова таянского принца. Все сходилось, оставалось забрать Герику из монастыря. Правда, девчонка, побывав на ложе Ройгу, стала смертельно опасной, но это Годоя не пугало. От мира отказываются либо отчаявшиеся и опустошенные, либо стремящиеся обрести власть. К власти Геро всегда была равнодушна. Значит, она решила похоронить себя заживо, оплакивая своего Стефана. Если за ней явится отец, она по привычке ему покорится, а пока пусть таскает монашеский балахон.

Михай растил Герику для одной-единственной цели. Она должна стать Темной звездой, но Темной звездой, послушной отцовской воле. Смерть младенца, так расстроившая союзников, Годоя обрадовала. Как бы медленно ни взрослел новый Ройгу, рано или поздно он обрел бы силу и получил все. Бесплодная Эстель Оскора, обретшая могущество и остающаяся в отцовских руках, сделает все потуги Шаддура бессмысленными. Михай Годой не просто станет хозяином Благодатных земель, но и создаст новую империю. Великую. И последнюю.

– Мы больше не можем ждать, – прервал молчание Годой-в-зеркале, – и не можем рисковать. Ты должен наполнить Большую Чашу, и быстро.

3Эстель Оскора

Я себя ненавидела за ложь, но сказать правду было свыше моих сил. Как просто казалось мне месяц назад выложить герцогу Аррою все, что со мной приключилось. И о том, что я родила чудовище и стала чудовищем, и о том, что Роман прикончил младенца и, пока я жива, Ройгу не может иметь потомства от другой женщины. Я собиралась рассказать о заговоре Эанке, о том, как ощутила в себе Силу и шутя справилась с самой сильной колдуньей Убежища, как под моим взглядом плавилась и превращалась в драгоценный аметист рыжая лесная земля, как я прогнала гончих тумана… Я бы объяснила эландскому владыке, что не могу дотянуться до Силы по своей воле, но, когда та приходит, я делаю с ней что хочу.

Рене Аррой должен был знать про Эстель Оскору все, ведь именно ему предстояло схватиться с моим отцом. Я самим своим существованием защищала Тарру от возвращения Ройгу во всей его красе, а значит, все решат мужчины с оружием в руках. Я же, когда сила меня оставляла, становилась обычной или почти обычной женщиной. Капелька текущей в моих жилах эльфийской крови дала мне возможность овладеть зачатками магии Светорожденных, но против той же Эанке я бы не продержалась и десятинки.

Я не раз пыталась понять, выстояла бы я в схватке с Оленем, догони он нас в холмах Горды. Думаю, нет. Я была слишком слаба и очень напугана, а страх многократно уменьшает силу. Этот закон я открыла сама, продираясь по заснеженным лесам. Я слишком много думала этой одинокой зимой, и кое-что из придуманного могло пригодиться не только мне, но и Аррою, если бы…

Если бы я не влюбилась в Рене как кошка. Сразу и навсегда. Не знаю, где были раньше мои глаза, ум, сердце, ведь я несколько месяцев прожила рядом с этим человеком, принадлежала ему, но ничего не чувствовала. Я любила Стефана? Но почему мое сердце этого не помнит? Почему, когда я встретилась взглядом с герцогом, меня словно швырнуло в костер?

Мое сердце криком кричало, что видит Рене впервые! И вместе с тем я знала его. Знала его глаза, его голос, его руки. Помнила жест, когда, успокаивая, он гладил меня, как глупую собаку. Да и он прекрасно помнил все; для него я оставалась жалкой, нерешительной девчонкой, навязанной ему Марко. Рене не мог меня не то что любить, даже уважать. Как я могла рассказать ему все, что со мной случилось?!

Если б он меня любил, он, возможно, смог бы смириться с тем, что я стала нелюдью. Теперь же герцог стал бы смотреть на меня как на чудовище. На его месте я бы уж точно посадила подобную тварь в клетку, пусть и постаравшись сделать эту клетку удобной и незаметной. А я хотела остаться для него человеком, женщиной, пусть и нелюбимой, а не Эстель Оскорой, от которой зависит слишком много, чтобы в ней видели что-то, кроме оружия.

И еще был Астени… Отныне я точно знала, что в моем отношении к нему любви не было, только благодарность и дружба. Аррой, тот ничего не понимал, не мог понять, а принц Лебедей понимал все, ведь он и сам был магом. Астени узнал меня после того, как я вернулась из смерти. Он знал меня, а не Герику Годойю. Магия Проклятого, смешавшись с магией Лебедей и магией Ройгу, каким-то образом изменила мою суть, я больше не была покорной овцой, но как объяснишь это Рене?

Если бы только адмирал встретился с Романом! Но бард был далеко, Астени погиб, а Рене, Рене спросил меня о ребенке! И я поняла – он считает, что погибшая тварь была его сыном. То есть он ничего не знает! Ничегошеньки. И я солгала. Отвратительно, подло, низко.

Я подтвердила, что ребенок погиб, и замолчала. Это была полуправда, то есть худший вид лжи, ведь я позволила ему убедить самого себя. Он убедил, он даже попробовал меня успокоить обычным для мужчины способом. Лучше бы он этого не делал! Не знаю, как я вырвалась из его объятий; не будь мы верхом, герцог справился бы со мной шаля, но я умудрилась вовремя хлестнуть лошадь и поскакала к ожидавшим нас за мысом воинам. Ветер свистел у меня в ушах, но не мог заглушить ту ненависть, что я испытывала к себе.

Вот все и кончилось, не начавшись. Меня не хватило на то, чтобы сказать правду, потому что я любила. Я удрала, крикнув, что то, что было, больше не повторится, что я его ненавижу. Герцог, разумеется, за мной не погнался. Зачем? Тарскийская дура никогда не была ему нужна. Он просто по-человечески хотел ее утешить в горе, естественном для любой матери, потерявшей ребенка. Она что-то проорала и ускакала, ну и Проклятый с ней!

Рене присоединился к нам через десятинку, он был спокоен и вежлив. Я все же кое-что ему рассказала. Что Роман отвез меня в Убежище, а сам пошел на поиски Проклятого, что меня хотели убить и Астени повел меня в Кантиску. Что нас догнали, Астен погиб, а мне посчастливилось уйти и унести эльфийский талисман, который и отогнал Охоту. Эта ложь показалась мне удачной. До возвращения Романа я оставалась хранительницей талисмана, а значит, если во мне взыграет сила, все спишется на подарок Астени. Разобраться в этом могут только маги, а их в Эланде нет. Если не считать печатных волшебников и меня.

Глава 6

2229 год от В. И. 8–25-й день месяца Иноходца

Таяна. Гелань

Запретные земли. Горда

1

Ланка была просто великолепна, когда в пурпурном платье и подобранном в тон плаще поднялась на разубранное флагами и гирляндами возвышение, специально сколоченное по такому случаю лучшими плотниками Гелани. Медные волосы жены регента украшала горящая тревожным блеском тарскийская диадема, темно-алые камни пылали и в ушах. Солнце светило по-весеннему ясно и сильно, но в тени еще было прохладно. Герцогиня мерзла, но капюшон роскошного плаща оставался откинутым – в такой день властительница должна предстать перед подданными во всем блеске. Рядом с Иланой стоял толстый кардинал, которого младшая дочь покойного короля презирала, но терпела. Михай был внизу, с войсками.

Разодетый в свои любимые черный и ярко-красный цвета, на вороном, без единого пятнышка жеребце, он выглядел истинным императором. Рядом с регентом делал вид, что сдерживал, а на самом деле горячил серого в яблоках красавца арцийский посол. Ланка не могла видеть лиц мужа и арцийца, но не сомневалась, что они были торжествующими. Михай получил от императора Базилека право прохода через арцийские провинции, а красавец Койла спал и видел, как Рысь и Альбатрос уничтожают друг друга. Зато геланцы и большинство марширующих внизу воинов не предполагали, что воевать будут именно с Эландом. То ли для того, чтобы остававшиеся в Таяне прознатчики Рене не успели предупредить своего господина, то ли потому, что население Гелани не рвалось в объявленный Церковью Святой поход против эландских нечестивцев, а вернее всего – чтобы Базилек мог хоть как-то оправдаться перед настоящим Архипастырем, было объявлено, что таянско-тарскийская армия и благочестивые ополченцы из числа горцев отправляются громить атэвов.

В письме императора говорилось, что воинству регента Таяны дозволяется пройти ускоренным маршем через Фронтеру к Гверганде, городу-порту, расположенному в устье полноводной Адены, правый берег которой от Зимней гряды[14] до побережья принадлежал Эланду, а левый – империи. Там-де армия погрузится на арцийские корабли и отправится на юг. На деле же армии предстояло, воспользовавшись городскими мостами, перейти на эландский берег и, двинувшись вдоль побережья, вторгнуться во Внутренний Эланд с запада.

Таким образом Михай избегал и переправы через Гану в единственно возможном месте, и лежащих за ней почти непроходимых болот и дебрей, где передвигаться пришлось бы лишь по двум без труда перекрываемым лесным дорогам. Иное дело – широкая прибрежная полоса, где развернется и знаменитая таянская конница, и неутомимая гоблинская пехота.

Побережье было ключом к Эланду со стороны империи, а в Гверганде и на южном берегу Адены стояла Третья армия Арции под командованием знаменитого Сезара Мальвани. Командор должен был не допускать вторжения в Арцию таянско-эландских войск, однако любую дверь можно открыть с обеих сторон.

Илана представляла, сколько воинов находилось в распоряжении ее покойного отца. Не была она новичком и на военных парадах, которые всегда любила больше балов, но такого таянка еще не видела. Прежде площадь Ратуши красивым строем пересекали «Серебряные» и «Золотые», впереди и позади которых маршировали музыканты с увитыми пестрыми лентами инструментами, а за ними на рысях проходили три полка легкой кавалерии и один полк тяжелой. Рослые всадники на могучих гнедых конях, в одинаковых стальных нагрудниках и шлемах с пестрыми ястребиными перьями. На плечах офицеров красовались короткие плащи из рысьих шкур, простые же воины щеголяли в темно-синих суконных, с искусно вышитыми гербами. Ланка с детства обожала это зрелище, сожалея лишь о том, что оно слишком коротко. Теперь же войска шли третий час кряду. Первые воины уже наверняка покидали город, а конца шествия все еще не было видно. Сейчас через площадь двигались гоблинские полки, и Ланка, как и все геланцы, была поражена их многочисленностью. Таянскую столицу словно бы затопила бурая река.

Гоблины маршировали тысячами по пять в ряд. Чужие лица обитателям Гелани казались совершенно одинаковыми, отчего людям становилось жутко. Даже привыкшей к Уррику Илане сделалось не по себе. Она поискала глазами любовника и сразу же обнаружила его, застывшего за спиной Михая.

Уррик, как и прочие гоблинские офицеры, одевался подчеркнуто скромно. Все попытки регента разодеть свою личную охрану в столь любимые таянцами яркие доломаны натыкались на непоколебимое «нет». Единственной роскошью, которую себе позволили гоблины, были атэвские нагрудники и атэвские же кривые ятаганы, почти такие же по форме, как и те, что делали в горах, но гораздо лучшего качества. Не удалось Годою и посадить своих охранников на коней. Те наотрез отказались, заявив, что мужчины должны ходить пешком и что лошади нужны лишь слабосильным. Знающие люди не сомневались, что гоблинская пехота выдержит натиск любой кавалерии, и во многом именно благодаря презрению, которую горцы питали к оседлавшим лошадей.

Ланка устала смотреть на одинаковые головы в одинаковых кожаных шлемах, и ее мысли заскользили по проторенной дорожке. Чем глубже таянка осваивала науку любви, тем сильнее мечтала о седом эландце. Их ссора была ошибкой, на которую ее невольно толкнул господин Бо. Илана не сомневалась, что еще можно все исправить и судьба рано или поздно предоставит ей такую возможность. К сожалению, Уррик, которому она верила как самой себе, уходил вместе с Годоем. В этом не было никакого злого умысла – свободно говорящий по-арцийски офицер был нужен регенту для облегчения общения со своими соплеменниками. Уррик уходил, а она оставалась местоблюстительницей трона. Это не только радовало, но и тревожило. Дочь короля Марко надеялась, что справится и поймет, что значит быть не сестрой, не дочерью, не женой владыки, но владычицей, и вместе с тем ей было тревожно. Илана Годойя знала, что власть – это игра, в которой проигравшему достается яд или плаха, и все же была готова сыграть. Выигрыш сулил корону и любовь – вполне достаточно, чтобы рискнуть всем.

2

Лес, которым третий день шел Роман, постепенно и незаметно менялся. Наверное, окажись в его объятиях не понимающий любую дышащую тварь эльф, а человек или гоблин, он бы ничего не заметил, пока не стало бы поздно, но Рамиэрль легко улавливал обрывки простеньких мыслей здешних кошек-белок и отзвуки боли, жажды или страха, испытываемых вечно осенними деревьями. И те и другие беспокоились; впрочем, провожавшие барда с самой опушки рыжие веселые зверьки поступили в соответствии с великим кошачьим правилом – любопытство превыше всего, но пока это не слишком опасно. В один прекрасный момент эльф понял, что остался один. Непрошеные спутники потихоньку удрали, он успел только почувствовать их страх и неприязнь, словно кто-то силком намочил их лапы и пушистые хвосты чем-то гадким. Деревья тоже изменились, того мудрого покоя и снисходительной нежности к малым сим, которое излучал этот странный, заполнивший гигантскую низину лес, больше не было. Тревога приглушила краски, листва казалась бурой и некрасивой, потянуло болотной сыростью. Рамиэрль прикрыл глаза – хотелось развернуться и броситься назад, к солнцу, игривым зверушкам, вновь увидеть весеннюю зелень, услышать болтовню Кризы и забыть то, что он еще не увидел.

– Поздно мне возвращаться. – Произнесенная вслух, эта фраза сработала не хуже заклинания, и эльф решительно пошел вперед. Дорога не изменилась, но идти стало труднее: завороженные собственными страхами деревья перестали услужливо раздвигать ветви, открывая путь Светорожденному. Нет, в этой части леса тоже кипела жизнь, но какая-то ломаная, неправильная. Нэо увидел на глине отпечаток заячьей лапы, но размером этот заяц должен был быть с большую собаку. Либер не успел даже удивиться, как мимо него, отчаянно хлопая крыльями, пронеслось и вовсе нелепое создание, похожее на ящерицу с клювом. Затем путь преградил луг, заросший крупными цветами на белых жирных стеблях, источающими сильный сладкий аромат. Над цветами кружило неимоверное количество бледных бабочек, от совсем крошечных до великанш размером с хорошего нетопыря.

Луг тянулся в обе стороны насколько хватало глаз, впереди же, на самом горизонте маячила синеватая полоска, скорее всего, опушка. Рамиэрль знал, что ему туда, но отчего-то ужасно не хотел знакомиться с местной растительностью. Оттягивая сомнительное удовольствие, либер пошел вдоль кромки леса, выискивая место для отдыха и в глубине души надеясь, что цветочное кольцо где-то будет уже. Надежды не оправдались, зато он увидел, что через луг кто-то все же перешел. Цветы были смяты, словно по ним пробежало крупное животное или проехал всадник, и было это совсем недавно. Эльф проследил взглядом протоптанную тропу, но никого не увидел: его предшественник, кем бы он ни был, успел скрыться из глаз. Роман решил не искушать судьбу и пройти по следу. Отвращение, которое он испытал, наступив на первый истекающий соком стебель, по остроте почти сравнялось с болью, но либер справился с этим чувством и как мог быстро пошел вперед, давя поднимавшиеся на глазах цветы. Волны аромата отупляли, казалось, он угодил в спальню перезрелой красотки, вылившей на себя целый кувшин лучших атэвских благовоний. Хихикнув от поэтического сравнения и сбив рукой в перчатке особенно отвратительную бабочку, так и норовившую устроиться на рукаве, Роман прибавил шагу.

3

Армия подходила к Горде. Будь в ней только конница и гоблины, она бы уже стояла у Гремихи, но у Годоя была и обычная пехота, не говоря об обозе, везущем необходимую при передвижении армии снасть и фураж. Базилек требовал уважения к арцийской собственности, и регент выполнял выставленные условия. И вот теперь голова живой змеи поравнялась со Стражами. Гоблины с восторгом воззрились на помнящих Истинных Созидателей исполинов. Лица Всадников были обращены на восход, гигантские тени смешивались с тенями плывущих по небу облаков. Казались, гиганты оживают.

Уррик благоговейно созерцал Стражей Горды и не сразу заметил перемену в лице Годоя. Регент был бледен, как болотный туман, побелели даже обычно яркие губы. Руки тарскийского господаря судорожно сжимали поводья, глаза были устремлены на Всадников. Гоблин не успел ничего понять, а Годой уже дал шпоры коню и помчался вперед, словно за ним гнались светоносные твари.

Пеший, будь он трижды гоблином, не может состязаться со скачущим конем. За тарскийцем последовали лишь приближенные нобили, а Уррик недоуменно переглянулся с товарищами – такое поведение для вождя было в высшей степени неприличным. Зеленый епископ, неизменный и ненавистный спутник регента, тоже растерялся. Войско остановилось в ожидании хоть какого-то приказа. Люди и гоблины полушепотом переговаривались, и Уррик, как и все его соплеменники обладавший почти звериным слухом, услышал, как высокий тарскиец обронил:

– Неужто лицо увидал? Дурная примета!

– Он этих всадников завсегда боялся. Отворачивался, как проезжал, да нешто от судьбы отвернешься… – откликнулся другой, темноволосый, и достал фляжку. Отпил несколько глотков, собрался убрать, но передумал и передал собеседнику: – Это Горда решает, не мы…

– Хорошее пойло, – вынес вердикт первый, – только не стоит пить днем. Развезет…

– Но по чуть-чуть-то можно…

Дальше Уррик не слушал, сраженный известием, что Годой боится. Боится тех, кому должен поклоняться. Почему? Почему таскает с собой зеленого жреца с ненавидящими глазами? Почему в походе не участвует никто из Белых жрецов?

Кодекс чести, который Уррик всосал с молоком матери, гласил, что союз с трусом и предателем падет позором на твою голову, а с врагом надлежит поступать честно. Отсылая в канун выступления последних голубей, Уррик не сомневался, что поступает достойно. Рене Аррой должен знать, когда и откуда придет война. Только тогда он, Уррик пад Рокхе, сможет с чистой совестью сражаться и, если надо, умереть за святое дело. Это будет честный, хоть и неравный бой, а не предательский удар, который запятнает и победу, и честь. Разумеется, Уррику и в голову не приходило, что Рене Аррой почти не сомневается: предупреждает его Илана.

4

Рамиэрль стоял на краю, только чего? Даже курильщики атэвского зелья в самых бредовых своих видениях вряд ли могли вообразить нечто подобное. Дороги не было. Собственно говоря, не было не только дороги, а вообще ничего. Эльф уперся в нечто, более всего напоминающее гигантское веретено, на которое сумасшедшая великанша намотала слишком много пряжи. Нет, не пряжи, а смятого, словно бы изжеванного холста. Самым же диким было то, что холст этот возникал со всех сторон одновременно и в нем еще можно было угадать чудовищно искаженные изображения деревьев, земли, неба.

Академики, упорно называющие все сущее материей, были бы потрясены, увидев, как это выглядит в буквальном смысле слова. Неизвестная, но чудовищная в своей мощи магия что-то сотворила с самим пространством, смяв его и намотав на незримую ось. Когда-то эти деревья шелестели, ручьи звенели, а облака бежали, теперь же все они замерли, искаженные, нелепые, как на рисунке безумца. Хуже всего было, что Эрасти Церна оказался упрятан внутри этого небывалого кокона.

Роман в сердцах наподдал подвернувшийся камень и произнес некую фразу, которую почерпнул из арсенала командора Добори, выражавшегося порой весьма образно. Однако ярость и разочарование не сделали разведчика слепым, и он заметил, что отброшенный камень не свалился на серый песок, а завис в воздухе, медленно-медленно продвигаясь в направлении «веретена» и оставляя за собой широкую сероватую полосу, напоминающую хвост кометы. Роман с ужасом наблюдал, как камень словно бы размазывался, превращаясь в размытую черту, более плотную спереди. Наконец голова «кометы» достигла первых складок чудовищной дерюги и исчезла, слившись с измятой тканью.

Не веря глазам, эльф бросил еще один камень, который постигла та же участь. Итак, перейдя некую черту, предметы, искажаясь и преобразуясь, становились частью магического безобразия, и только ли предметы? След на цветочном поле вел лишь в одну сторону!

Похоже, Рамиэрль был единственным живым существом, добравшимся целым до этого проклятого места, видимо, кольцо Эрасти его как-то хранило. Не проведет ли оно его и внутрь? Рамиэрль сделал шаг. Ничего. Еще шаг, еще, еще… Вот и первые «складки», рукой подать. Подать-то подать. Роман чувствовал себя мухой, пытавшейся войти внутрь янтаря, и одновременно мулом, перед носом которого держат палку с привязанной к нему морковкой.

Не было ни боли, ни ветра в лицо, ни увязающих в почве ног. Просто искореженные деревья и собранное в складки, как крестьянские занавески, небо стояли на месте, не приближаясь ни на шаг, хоть он старательно переставлял ноги. Затем эльфа окутало нечто темное, в точности повторяя все контуры его тела, и вовремя! То ли снизу, то ли сверху, то ли с боков, а возможно, отовсюду и одновременно на Романа надвинулись мутно-белые изгибающиеся крылья, явно намереваясь его захватить, но, коснувшись второй «кожи», отдернулись и съежились по краям, загибаясь внутрь, как опаленная бумага. Роман глянул на кольцо. Оно яростно светилось.

Внутри камня бушевала буря, вспыхивали и гасли какие-то искры, свивались и развивались непонятные спирали. Только верхний уголок талисмана был мертвым, словно бы выкрошившимся. Роман поднял глаза – отпрянувшие было блеклые крылья вновь надвинулись и вновь отпрянули, обожженные. А у камня Эрасти погас еще один кусочек – талисман оберегал своего нынешнего хозяина от довольно-таки печальной участи, при этом разрушаясь.