Дорогая, а как целуются бабочки?

Минут двадцать мы с Томой в себя приходили. А в Липецке я ей взял билет на самолет. До Москвы. Ну уж от туда она в Ярославль свой. К нелюбимому мужу. Это ж недалеко. Часа четыре по-моему. Ну, да – четыре. И это очень нас с ней устраивало, потому как мы и в Москве встречались. Я ж туда не только в аспирантуру ездил. Я ж в педе своем «Методику преподавания французского языка» читал. А как раз новые учебники пошли, и по каждому для преподавателей – семинар. И я по прибытии звонил в Ярославль, и она, хоть на денек, но обязательно приезжала.

Ну и в эту зиму столичные устроили для нас, провинциалов, семинар. И только каникулы начались – сел в поезд. График обещал был плотным – я планировал не только с учебником познакомиться, но и отчитаться в аспирантуре за проделанную работу, а также в Ленинке посидеть, ну и с Тамарой, конечно, увидеться.

Приехал и первым делом – к научному руководителю. А она говорит: «Вот, Володя, знакомьтесь – Олег Павлович. Еще один мой аспирант и только что приехал из Франции. В Сорбонне преподавал». Пожали мы с Олегом этим Павловичем друг другу руки – пошли покурить. И я его тут же естественно спрашиваю: от какого ведомства был командирован в Сорбонну? И обнаружилось, что в отчизне нашей кроме «Зарубежнефти», от которого я на Африканский континент гонял, есть еще и такая структура как «Союзвнешобразование». При министерстве просвещения действует. Взял я у Олега (мы с ним на ты перешли в курилке) адресок и тут же попилил в сторону этой самой структуры. Нашел там отдел кадров и говорю: так,мол, и так – преподаю французский в пединституте, а хочу поработать в Сорбонне. «Очень, – говорят мне, – хорошо: нам как раз парни нужны». И мы составляем вызов, который должен прийти в наш вуз и попасть в руки не к кому- нибудь, а только ко мне. То есть, действуем по «алжирской» схеме и «пишем» по сути мой портрет – пол, возраст и пр.

Пишем, и я понимаю, что план то работает. Ну вот тот самый, что составил я звездной Алжирской ночью, нервно куря на балконе. И так это мне радостно делается. И я вот в этом своем приподнятом настроении, возвращаюсь в аспирантуру, отчитываюсь о своей работе, получаю новые ЦУ от научного руководителя, и полный радужных надежд и оптимистических предчувствий, отправляюсь с Олегом Павловичем, который тоже все еще бродил по академическим коридорам, за покупками.

Он с югов, этот Олег Павлович, из Пятигорска, где как во всей отчизне свирепствовал дефицит, и, как и я, имел целью затариться. Ну а мне уж больно хотелось порасспросить его про парижскую жизнь. Да и значительно веселей вдвоем по торговым точкам мотаться. Мотаемся. Я по заданию своего семейства обои ищу, он из одежки что-то. Купили. Все, что хотели, купили и усталые, но довольные разъехались по «местам временного содержания». Он в общаге, если память не изменяет, осел. Я – у Леры. Cводной сестры моей дражайшей Ксении Семеновны.

Муж Леры в МУРе служил. Криминалистом. Нормальный мужик. Да и Лера в отличие от сеструхи своей баба невредная. Короче, мне у них было уютно. Опять же со жрачкой – ноу проблемс.

Живу, работаю, и даже как-то втянулся. Сразу три учебника новых вышли. Или комплекса, как тогда модно было гутарить. По немецкому, английскому и французскому. И нас, «семинаристов» три группы было. Англичан вводил в курс дела некто Старков А.П. С немцами Инесса Львовна Бим занималась. А с нами – Слободчиков Александр… забыл как его по батюшке. Он был одним из авторов учебника и создателем положенной в основу методики,так называемых, модельных фраз. Суть методики заключалось в чем? А в том, что, если внедрить в сознание эти самые модельные фразы, а их у Слободчикова 37, то можно считать, что на базовом уровне обучаемый языком овладел.

Читал свои лекции Слободчиков этот блестяще, но методика его меня не убеждала, и я взялся ему оппонировать. Он, естественно, остался при своем мнении, но вся последующая практика подтвердила, насколько человек ошибался. Оппонировал я ему, впрочем, не долго, потому как в один из вечеров в доме у Леры раздался звонок, в результате которого я свернул свою «семинарскую» деятельность.

***

Звонила еще одна родственница со стороны жены – коренная москвичка. Звали ее Алина, была она довольно молода и собой недурна, но имела увечье, которое обнаруживалось стоило Але сделать шаг.

Аля была балериной, и в самом начале своей балетной карьеры повредила шейку бедра. И теперь при ходьбе сустав ей выворачивало буквально, и нога у бедра держалась по сути на одних только мышцах. C балетом, как понимаете, пришлось завязать, а работала наша Аля в министерстве газовой промышленности и вот звонит. Звонит и говорит, что у нее появилась возможность попасть на прием к Касьяну. И если я ее буду сопровождать, то есть вероятность, не очень большая, но есть, что и мой остеохондроз костоправ посмотрит. Ну конечно же я согласился. Хотелось же в Париж прибыть не только молодым, но и здоровым. Попросил коллег – «семинаристов» отметить мою командировку, сдал билет (семинар заканчивался через пару дней и билет до дому у меня уже был на руках) и, сообщив Тамаре, что наше с ней свидание на этот раз отменяется, отправился с Алиной в Кобеляки.

Ну и пока ехали до Полтавы, а ехали мы поездом, она мне поведала о том, как удалось ей добиться приема вне очереди. Добиться, строго говоря, удалось не ей, а ее коллегам из министерства, которые к Алине относились с сочувствием и, как только пришли к ним Кобелякские ходоки выбивать газовую ветку, выставили условие: «газ вам будет, но уж и вы нашу Алю вылечите».

К слову, тянуть ветку надо было недалеко – трубопровод «Дружба», гнавший наш газ в Европу, рядышком пролегал. Но без санкции министерства не врежешься. Опять же фонды нужны. Хозяйство -то плановое, и коли в этих планах тебя не стоит, то ни техники, ни материалов у тебя не будет. Короче, ударили по рукам. Но Але одной не доехать – нужен сопровождающий. Она была замужем, но на мужа надежды не было… Ну и вспомнила обо мне.

– Гарантировать, что Касьян тебя, Вова примет, я не могу – обо мне одной речь шла. Но вдруг получится?

Я почему-то верил в успех предприятия, и вера моя и на этот раз меня не подвела.

***

Приезжаем. Встречает райсоветовская черная Волга. И зампредседателя с букетом. Везут в Кобеляки, и по пути мы узнаем, что принимать Алю будет ни Микола, а дед Андрей.

– Только вы про то – молчок, – наставляет зампред. – Диду никого, акромя грудничков не принимает, а, если узнают, что принял взрослых, шуму не оберешься.

Мы дали клятву. И вот уже на знакомом мне по первой поездке дворе. А там кроме каменного дома, деревянный. Вот в этом, небольшом домишке дед и жил. И младенцев поправлял там же. Ну и Алю – сразу туда. А меня – в каменный.

Сидим – я, райисполкомовец, водила Волги, еще какой-то местный начальник и племянница Николая Галя. Cидим, о том, о сем разговариваем, вдруг эта Галя – мне: «Идемте!» Я думал – на выход и – к калитке. А она: « Ни! К диду». И ведет в деревянный домишко.

Вошли, а дед Алю мою уже осмотрел и – мне. «Что у вас, молодой человек?»

– Позвоночник, спасу нет, как болит.

– Рубаху сыми, – командует старик и к кушетке легонько толкает. На коленки велит присесть, а торсом на кушетке (поперек) распластаться.

Сам рядом на койку присел и позвоночник мой начал кулаком сквозь ладонь простукивать. Постучал-постучал, под мышки приподнял, встряхнул и поставил на ноги. Он высокий такой, и здоровый дед был. А затем одну свою ладонь мне на позвоночник положил (между лопаток), а другую – на правое плечо. Внучка его, Галя вот эта, подошла, за ушами меня потрогала и говорит: «У него и тут». И про плечо: «И тут». Чего именно у меня там было – ни она, ни дед мне не объясняли. А сам в это время с Алей трепался. Она ж хорошенькая, ну он и травил байки про то, что Екатерина Вторая в этих местах с казаками по интимной части вытворяла. И долго, да живописно так. И вдруг – мне: «На сегодня – все. Облачайся». «Ни фига себе, думаю, – лечение». Но поблагодарил – выходим, и везут нас в общагу какаю-то кобелякскую. И я оказываюсь в комнате один, а у Али – соседка. Та самая журналистка, статья которой открыла мне и Касьянов, и Кобеляки. Привезла своего родственника на повторный курс.

– Тесен мир, – подумал я и провалился буквально в сон, и спал как убитый до петухов, притом что до этого не спал, а болями в спине мучился. А тут настолько мне хорошо было, что я даже зарядку сделал. « Ну, – думаю, – дед! А вроде и не делал со мной ничего».

Принял душ – стук. Аля: время идти к кудеснику на второй сеанс – он к шести утра нам прийти велел. И опять недолгой была процедура. Минут, может, пять. Вернулись в общагу, а там – Микола, сын деда Андрея прием ведет. На час он сюда приезжал и пропускал за час этот пропасть народу. Ну и кто-то из болящих Гале предложил в очередь встать- видят же, что хроменькая. Встали – делать то целый день нечего. Ждем, а люди интересуются: по какому делу мы в Кобеляках. Говорим: проект газопровода делаем. Газ в Кобеляки будем тянуть. А он тоже скоро так принимал, Николай этот. Партиями к нему люди заходили. По пять человек. Сначала бабы, потом мужики. Так что очередь до меня довольно быстро дошла. Вхожу в комнату с группой товарищей: Микола – вылитый дед Андрей. Только моложе. В зубах – «беломорина». Все плюхаются на кровать. Поперек. И я плюхаюсь. И процедура – та же, что у Андрея. Идет Николай вдоль коек, стучит по позвонкам, потом – под мышки берет и встряхивает. Одного, второго, пятого…

И все, по глазам вижу, тоже в недоумении – что за лечение? А я еще думаю: сколько же он мяса за прием перетягает, этот Микола, если в очреди к нему было человек пятьдесят? Да еще в больнице людей принимает… Выходим, хохлушка ко мне подбегает (комендант общаги):

– А вы по какому такому праву на лечение встали?

Я сделал лицо кирпичом:

– Все встали, и я – встал. А как же иначе попасть на прием?

– А это, кого Микола захоче, а кого райком партии рекомендуе.

Рекомендации райкома партии у нас с Алей не было, и стали мы с ней к одному только деду Андрею ходить. Задружились совсем, и взялся я ввиду этой дружбы расспрашивать осторожно как это диду лечит.

– Да у меня, сынку, щущение такое.

Природу дедовского «щущения» нам с Алей объяснила корреспондентша. До этой ее статьи власти Касьянов официально не признавали. И даже запрещали практиковать, хоть сами, случись с костями беда, в Кобеляки мчались. Когда ж в Москве про кудесников пропечатали , ситуация изменилась. Так что Касьяны корреспондентше признательны были, а она была вхожа к ним дом. Ну и пила как-то с семейством чай – к столу подошел Микола. А чаепитие давно уже продолжалось, и чайник – чуть теплый. Но когда Миколе налили, то он, едва дотронувшись до стакана, тут же со cловами – «какой горячий!» руку отдернул. Такое вот у Касьянов в пальцах было «щущение». Но не у всех.

Ввалился в дедовскую избу на одном из сеансов мужик и начал на нас с Алей базарить. «Кто такие? Как посмели сюда прийти?! Диду болеет, а вы его домогаетесь!» Оказался еще одним сыном Андрея. И как и Микола – дипломированный врач. Но если Микола был точной копией деда, то этот совсем на него не похож. Ну и «щущения» в пальцах не было. И от того, видно, злился. Ну и тут – колоссальный скандал учинил. Мы, было, к выходу, а дед – «сидите» . И сыну: «Это мой дом, и это мои гости». Ну и как -то выпроводил скандалиста.

Что касается денег, то никто никаких счетов у Касьянов не выставляет. Люди сами решают, сколько денег оставить в знак благодарности. Отблагодарили, конечно, и мы. Хотя проблему Алины кардинально дед решить не сумел – слишком тяжелый случай. Он, кстати, об этом ей сразу сказал: полегчает, но чуда не жди. А со мной именно чудо и произошло. Но дед велел мне еще как минимум раз приехать, чтобы успех, что называется, закрепить.

Короче, удача этой зимой меня просто – таки преследовала . В Москве ведь тоже все срослось. Командировочные бумажки коллеги завизировали, и в ж/д кассе очередь совсем небольшой была. А в купе ждала приятнейшая компания. Из нашего политеха преподы и ровесники мне. Мы, естественно, врезали за знакомство. Потом – еще. Потом в ресторан пошли. Легли под утро. И, вы знаете, мне приснилась Катрин. За два года впервые. И я проснулся абсолютно счастливым. И абсолютно здоровым. Ни спина не болела, хотя до этого из-за спины я в поездах не спал, ни голова, хотя мы прилично приняли. И я решил, что это знак. Знак того, что сбудется не только то, что замыслено было звездной алжирской ночью. Но и то, о чем мы мечтали с Кати. И вдруг – вот этот крик Ксении: Борецкого убили!

***

Профессор, самый молодой в городе (в тридцать семь лет защитился) доктор физико-математических наук, Борецкий был главным конструктором КБ, которое сам и создал. КБ работало на оборону и, понятное дело, было секретным. И если бы не дочка первого обкомовского секретаря, мы бы и не узнали о его существовании. «Принцесса», как звали у нас Соколову, дружила с моей «благоверной» и очень хотела поправить ее судьбу (Соколова считала меня ошибкой Ксении), ну и свела их – секретного физика и блондинистую переводчицу.

Переводчица была на седьмом небе от счастья. Обрыдло ей дома сидеть. Тем более, что пацан уже подрос и под надзором ее родителей. А тут такое предложение.

Собственно переговоры о вступлении в должность Ксении велись недолго – по ее словам, она понравилась Борецому с первой фразы. Но секретность КБ, предполагала, видимо, какие – то согласования, и вот они шли не месяц, и даже не два. При этом Ксения часто уезжала с Борецким, объясняя эти свои отъезды тем, что фактически уже приступила к работе. Я не лез в ее жизнь. Даже был рад обретенной вдруг свободе. Но ей самой не терпелось похвастаться. Какой-то особой информацией она, конечно, не располагала, но по тем обрывкам, которые приносила на хвосте после встреч с гением (иначе Борецкого не называла) я понял, что КБ его – это такой наш ответ американским программам космического вооружения. Этот ее гений вел какие-то эксперименты с лазерными системами, и, если судить по репликам Ксении, не только догнал, но и начал обгонять «вероятных противников». Я его не видел ни разу. Но по рассказам Ксении нарисовался образ: такой русифицированный вариант Джеймса Бонда. Отлично сшитый костюм, очки в дорогой оправе. И увлечения под стать – дайвинг и серфинг.

– А знаешь, с какими конфетами он пьет чай? «Коровка», представляешь! Он обожает «Коровку». Но каждый день – в свежей сорочке. И видел бы ты его лицо, когда секретарша принесла ему на подпись бумаги со смятыми уголками. Ой, а какой разнос он устроил электрикам, застав тех за игрой в домино! При этом сотрудники его обожают!

И, если верить, моей супруге было за что. В стране уже вовсю свирепствовал дефицит, а он легко выбивал своим коллегам квартиры, машины, обкомовские «пайки» и вместе с семьями отправлял на курорты принадлежащим КБ самолетом. Взамен требовал только одного – идей и вдохновенного их воплощения. Cам идеями, по утверждению Ксении Семеновны, буквально фонтанировал, а, воплощая их, из КБ мог не уходить круглыми сутками.

– А к деньгам он равнодушен , – продолжала рисовать образ своего нового божества супруга. – Хотя этих денег у него! Я как-то в дороге попить захотела, так он у гастронома притормозил, бардачок открыл, а там – пачка сторублевок в конверте. Взял одну и пошел за водой…

Меня подташнивало. Он, может, и неплохой был мужик, этот Борецкий, но это ее славословие выворачивало меня наизнанку. Еще и потому, что я отлично знал, что все это произносится вслух с одной единственной целью: возвысить себя и унизить меня. Вообще наши с ней отношения вступили в ту стадию, когда самые невинные вещи – вроде манеры есть или пить доводят до белого каления. Меня в ней раздражало все. Особенно эта ее манера строить из себя венценосную особу. Она так просто взрывалась при одном моем появлении. Однако контакты с Борецким подействовали на нее до такой степени благотворно,что она практически бросила меня терроризировать. И вдруг этот ее крик в прихожей. Борецкий убит, и вот теперь меня вызывают к следователю.

Признаюсь, на душе было мерзковато, когда гебисты везли меня на Пугачевскую: Сорбонна стала почти реальностью, и этот вызов был ну совсем уже лишним. Но с другой стороны и не удивил. Андропов же держал под контролем дело и, конечно, следаки носом землю рыли, дергая не только людей ближнего, но и самого дальнего круга. К тому же Ксению, которая ко всему прочему еще и на похоронах засветилась, тоже уже вызывали, ну и решили, видимо, и со мной побеседовать.

И вот мы сидим друг перед другом: я и симпатичный человек в штатском. И голосом задушевного приятеля он просит меня рассказать о моей жизни.

Я уточняю :

– С рождения?

Он говорит:

– Нет. С рождения, – говорит – не надо. Нас интересует то, что происходило с вами после возвращения из Северной Африки.

– Из Алжира?

– Да-да. Но подробненько.

И я начинаю рассказывать А почему бы нет? Скрывать-то особенно нечего. Ну кроме вот этих вот моих адюльтеров.

Он иногда вопросики уточняющие задает. Но и вопросы такие, на которые совсем не сложно отвечать. Говорим, впрочем, мы долго. Часа, наверное, три. Если не четыре. Но так говорим, что мне совсем не трудно попросить его об одолжении. И я прошу. Я понимаю, что Франция моя накрылась. Но мне не хочется, чтоб накрылась и аспирантура. И он тут же обещает, что если вдруг комитету придется в связи с этой историей иметь какие – то контакты в аспирантуре, то все будет сделано так, чтобы мне не навредить. Но было что-то в его ответе такое…Короче, я не поверил. И чем больше размышлял об этом своем визите на Пугаческую, тем более утверждался в мысли, что опять все в моей жизни пошло наперекосяк.

Предчувствия и тут меня не обманули. Не прошло и недели – новый вызов. И новый следователь. Из Казани почему- то, и опять требует жизнь мою ему рассказать, и опять подробненько.

– C 78-го, – уточняю.

– Да-да. С того самого момента как вы из Алжира приехали.

И я опять – подробненько. Вопрос на этот раз был только один. Казанца интересовало, в чем я ездил на свой последний семинар в Москву. Тот самый, с которого удрал с Алей к Касьяну.

– В джинсовой, – говорю, – куртке.

Он уточнил:

– В джинсовой ?

– Да, на меху и могу рассказать, как я ее сделал.

– И как же?

– Очень просто. Купил в Москве джинсовку (часа три, наверное, в очереди стоял), а в магазине рабочей одежды – черную куртку на цигейке, в ателье мне цигейку эту джинсой облицевали. Замок долго искал, но нашел-таки и замок. Отличный такой импортный.

– Да, с товарами группы Б у нас все еще напряженно, – вздохнул знакомо следователь и протянул подписанный пропуск:

– На сегодня все – можете быть свободны.

Свобода оказалась недолгой. Не прошло и двух дней – новая повестка. На этот раз,впрочем, разговор был коротким. Спрашивали, есть ли у меня дубленка. А она у меня, если помните, есть. Югославская. И именно в ней я в Москву тогда и хотел ехать. А потом думаю: че выпендриваться – еще нафиг стырят .

– Есть, – говорю.

Велят…нет, скорее, просят привезти. Привожу, а самого уже колбасит вовсю. И так каждый день – то колбасит до дрожи ливера, то в прострацию какую-то впадаю. Заторможенным делаюсь. Замороженным даже. Жене на мое эмоциональное состояние плевать. У родителей же стараюсь бывать пореже. Ну чтоб не догадались о моем состоянии и не стали расcпрашивать. Хотя это непросто – гараж же у них во дворе. И в КГБ про гараж известно, и они телефончик моих родителей тоже, разумеется, знают и уже и там меня достают.

Вожусь как-то со своей «красной шапочкой» – чего-то у нее потекло, мама в форточку кричит: «Володя, тебя к телефону».

Руки обтер, беру трубку:

– Владимир Петрович вас беспокоят из Комитета государственной безопасности – надо бы побеседовать.

А суббота. Нет, воскресение даже.

– Может, в понедельник? – интересуюсь безо всякой, впрочем, надежды.

– Нет, вы сегодня нужны. И срочно.

– Щас, – думаю, – побегу я к вам. И этому, который звонит:

– Я машиной занимаюсь, закончу, душ приму, пообедаю и приеду,-и трубку кладу. Кладу и начинаю все нарочито медленно делать. И в результате к конторе часа через два подъезжаю. Подъезжаю, а у парадного уже стоит один и нервно курит. Увидал меня и – отчитывать: почему так долго. А я ему алаверды: почему заранее не предупредили?! У меня – дела! Я что – холоп вам: все бросать и мчаться? Идем коридорами, вот так вот препираемся, входим в кабинет, и скоро я понимаю, почему, всегда такие вежливые, они начали вдруг голос на меня повышать.

– Присаживайтесь, Владимир Петрович, – приглашает главный по делу следак, и показывает на стул за столом, по другую сторону которого сидит какой-то мужик. Я на мужика не смотрю, смотрю на следователя, а тот продолжает:

– Мы проводим очную ставку, посмотрите на человека, который сидит против вас. Он вам знаком?

Я глаза в указанном направлении поднял. Сначала не узнал: волосы длинные, кучерявые, битломан какой-то. И вдруг дошло: ба, Олег Павлович! Тот самый, которому улыбнулось поработать в Сорбонне и с которым меня познакомили в аспирантуре.

Я почему-то обрадовался:

– Олег, ты что ль! Где-где, а здесь ну никак не ожидал тебя увидеть. Из Пятигорска (он в Пятигорске жил) или из Москвы? Надолго? Но по-любому – закончим тут, я тебе город покажу, с родными познакомлю…

– Нет-нет! – встрепенулся коллега. – Мне некогда – у меня дела!

– Ну, – думаю, – мужик в штаны наложил по полной программе.

Заткнулся, сижу – жду, что дальше будет.

Следователь, что привел меня, говорит:

– Владимир Петрович, вы утверждаете, что в Москве в последний свой туда приезд были в джинсовой на меху куртке.

– Да, утверждаю.

– А вот Олег Павлович утверждает, что вы были в дубленке.

– Ну да что-то меховое было, – мямлит тот. – Но куртка или дубленка… точно я, наверное, все-таки, не скажу.

– Ах, – думаю, – гад! Что ж ты сразу-то не сказал, что не помнишь точно.

Еще пару каких-то вопросов задали – возвращают пропуск. Я беру и, ни слова не говоря, за дверь. Спускаюсь на первый этаж, на улицу выхожу, в машину сажусь и только ключ зажигания вставил, гляжу – участник очной ставки бежит: «Вова, Вова, постой!»

«Разрешили, видимо, город посмотреть» .

Настроения общаться с этим хреном дальше не было никакого, но созрел вопросец. Так что, я распахнул «калитку», он плюхнулся рядом, и поехали мы по центральным улицам. Недолго я его возил. И домой, где у меня томилась бутылка вискаря. Брат Ксении ездил по линии Дома дружбы народов в Гану и привез. «Белая лошадь». Щас, думаю мы ее раздавим и, я Олега Павловича этого, гребанного, поспрашаю.

Теща подсуетилась насчет закусона (Ксения считала себя выше подобных вещей). Cели, выпили. Еще. И еще. Меня, как вся эта катавасия началась, спиртяга брать перестал. А парень, смотрю, размяк и сам про чекистов рассказывает. Про то, что в Пятигорске нашли и стали пытать, когда и при каких обстоятельствах мы с ним познакомились.

– А они тебе не говорили, почему вдруг я интересен им стал?

– Ну, как же Вова- сказали, – чуть не плачет мой виз-а-ави.

– И что?

– Они говорят, в убийстве ты, Вова, подозреваешься.

Глава 14

– Подозревается в убийстве?!

Я не матерился. В принципе. А тут начал крыть гэбистов таким матом и с таким воодушевлением, что у «коллеги» очки вспотели от страха. И он, думаю, много бы отдал, чтоб оказаться в любом другом месте. Но сидел как приклеенный и только косился на нож, которым теща нарезала сервелат, добытый тестем в обкомовском буфете.

Да я сам себя не узнавал. Бешеный пес, сорвавшейся с цепи.

– Я же кто?! – орал в морду лица «собрата» по очной ставке. – Я же подозреваемый в убийстве! И чихали они на закон, по которому только суд может признать человека преступником! Дело же на контроле у главного чекиста страны! И понятно, не церемонились, когда компру на меня собирали. Огорошат человека: «А вы в курсе , что коллега ваш в особо тяжком преступлении подозревается? Что убивец он?» Ну, человек и несет черти что. Про дубленки какие – то гребанные вспоминает.

Чехвостил, короче, не только гебистов, но и «коллегу» . Теща испуганная несколько раз на кухню заглядывала. Тесть. Когда в дверях появилась супруга, изображая на физиономии последнюю степень возмущения, я понял, что с душеизлияниями пора кончать.

Хряпнули мы с коллегой еще по рюмке, и пошел я его провожать. А он в гостинице речпорта остановился. А по пути – кабак. Мы еще и туда завернули. Ну и в номер чуть тепленькие поднялись. Он на девятом, номер этот был. Волга как на ладони. Пляж. Люди на солнышке нежатся.

Курим, я – ему: «Бадяга эта закончится – приезжай. Я тебе отдых организую». Сказал только потому, что надо было хоть что-то сказать. Мы и так всю дорогу молчали. А он решил, что я размяк. Что опасности для жизни его и здоровья не представляю и можно уже приступить к выполнению полученного в конторе задания.