Дорогая, а как целуются бабочки?

***

Первомай, и нас отпускают домой – каникулы.

– Тамар, а давай домой не поедем? Никто ж дома на знает, что и на курсах повышения квалификации каникулы бывают. Они там все думают, что мы и на майские квалификацию повышаем. И мы с тобой не будем дражайших наших половин разубеждать. Сядем на белый пароход (навигация открыта) и поплывем…

– Куда?

– А куда денег хватит. Да хоть до моей малой родины. Возьму машину (гараж у родителей, да и они не засекут, я тайные тропы знаю), возьму машину, и дальше – на ней. До Куйбышева доедем, и – в Жигули. Не была в Жигулях? Ни разу? Так тем более! Это ж наши Альпы. Чистая Швейцария! Особенно в это время года. Полазим по горам, позагораем… Как ты к этому относишься?

– Да хорошо отношусь.

В отличие от работников советских гостиниц, работники советских теплоходов у лиц противоположного пола, желающих плыть в одной каюте, соответствующих штампов в паспорте не требовали. И мы плыли с Тамарой в одной. Cо всеми вытекающими отсюда последствиями. Теплоход был белый, каюта двухместной, погода чудная, и мы даже не заметили, как очутились в родном мне городе.

И я говорю:

– Выходим?

А она говорит:

– Нет. Вдруг нарвемся. Не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

– Вообще, ты права: нарваться можем легко. Я в Москве, уж на что большая деревня, и то на своих натыкался. Давай до Тольятти на этом же теплоходе.

Доплатил за каюту, и скоро обедали в тольяттинском ресторане «Русь». А потом провели несколько чудных часов на тольттинском пляже и возвратились тем же самым транспортом в город Горький. Но с получением сертификата о повышении квалификации, роман наш не прерывается. Пишем письма друг другу (Главпочтампт, до востребования), звоним.

Я как-то даже о Катрин реже стал вспоминать.

В общем, по Саше Черному:

«Это было в провинции, в страшной глуши

Я имел для души дантистку с телом белее известки и мела

А для тела -

Модистку с удивительно нежной душой…»

Начал, короче говоря, вести жизнь типичного советского плейбоя, и чувствую: «ндравится» мне такая жизнь! Поначалу эта моя метаморфоза несколько меня же и удивляла. А потом я на рефлексию забил. И единственное, что портило «картину маслом», так это необходимость держать отчет перед супругой. Ну и я, дабы прикрыть свои любовные похождения, начал принимать.Она учует, что от меня винцом попахивает, на пьянстве зависает, и дальше уже не копает.

Беда в том, что семья у нее непьющая. То есть вообще! И хотя выпивал я тогда не так часто, был немедленно обвинен в алкоголизме. Ну и как вечер – так проработка. Дождаться не мог, когда в Москву. Наконец, вызывают.

Настроение бодрое: с языком – на ты, к тому же протекция от Родкевича. И предчувствия меня не обманывают. Сдаю французский – отлично. Cпециализацию (я на методике преподавания специализировался) и снова – пять! Остается история КПСС. Готовлюсь методом погружения. В семь подъем – ледяной душ, завтрак в буфете ( мы жили в общаге академии наук, а там буфет на первом этаже) и за книжки. Час вчитываюсь в бессмертные страницы , потом настежь окно (жил на девятом) , обдует меня ветром, и я снова читать. В обед – опять в этот буфет, где кроме сосисок и кофе нет ни фига. И на ужин туда- же (с тех пор ни кофе в рот не беру, ни сосисок) , но вот и час Х.

Громадный, пустой по периметру зал и только в центре для испытуемых четыре стола. Четверо готовятся – двое, отвечают. И экзаменаторов, естественно, тоже двое. Один – лысый, другой – кучерявый. И списать не то что практически, теоретически не возможно: столы отлично просматриваются. Но и мы мальчики большие уже. На экзаменовках собаку съели. Причем ели то мы ее по обе стороны кафедры. Так что морально я был очень даже готов. Да и первый вопрос детский – Ш Съезд РСДРП. Ну тот, знаменитый, где отечественная социал-демократия на большевиков и меньшевиков раскололась. Второй и третий тоже вполне хрестоматийные. А вот четвертый… Речь Леонида Ильича Брежнева в Алма-Ате. Ну, кто ж ее знает?

– Спокойно, -говорю себе, -Рэд. -

Фильмец был такой – «Адские водители». Рэдом главного героя звали.

– Cпокойно, -говорю, – Рэд. Программка тебе на что?

Программка, действительно, великое дело, если у тебя башка на плечах, а вопрос из серии «бла, бла, бла», да простят меня Леонид Ильич и руководимая им партия. Открываю программку, переписываю лозунги, которые про компартию и социалистическое строительство и только изготовился к кудрявому сдаться – место возле него уже занято. Опередил меня какой-то браток. Cвободен и лысый экзаменатор. Но о зверствах лысого на экзаменах по академии ходят легенды. И мне совсем к лысому не охота, но он уже узрел мою готовность и рукой вот так вот на стул – приглашает. Изображаю улыбочку и – в бой.

– Здравствуйте. Владимир Петрович Игнатов. Присаживайтесь, Владимир Петрович. Cлушаю вас.

А я по собственному экзаменаторскому опыту знаю – отвечать надо по-военному: четко и, главное, быстро. Ну чтобы не дать противнику опомниться и вопросами завалить.

Лысый глубоко вдохнул и только собрался выдохнуть, я рапортую:

– Ответ по первому вопросу закончен. Готов ответить на дополнительные вопросы.

– Да нет, – с некоторым недоумением признается лысый, – вопросов.

Приступаю ко второму вопросу. И минуты через три:

– Ответ по второму вопросу закончен.

– Приступайте к третьему.

Отвечаю таким же суворовским манером и на третий, и на четвертый.

– А вы, собственно, где работаете? – интересуется Лысый после того как я зачитал ему последний из лозунгов о коммунизме.

– Педагогический институт, факультет иностранных языков.

– И как у вас там, в Поволжье?

– Живем – не тужим. C продуктами вот только плоховато.

– Да-да, с продуктами…Но мы работаем над этим.

– Верю.

Руку пожал ему и – в коридор. Ждать результатов. А народу еще много не сдавшего. Еще целая толпа. -Нет, – думаю, – надо линять.

Заглядываю в аудиторию, а заведущий аспирантурой (она тоже на экзамене была) пятерню мне показывает.

В результате из десяти претендентов я один на все три пятерки сдал, и уже как аспирант стал не просто наведываться в Москву, стал ездить туда регулярно. Где жил? В общаге вот этой, академической. Иногда у родни ( я же говорил – сестра жены обосновалась там по лимиту). Но в этот раз меня Санек Кузьмин у себя поселил. Cашка ведь не только окончил аспирантуру, но и защититься успел.

О половом воспитании французских школьников в кандидатской писал. Защитился, в академию педнаук работать пристроился и вместе с супругой сначала квартиру снимал в Текстильщиках. А потом научный руководитель Кузьмина квартиру им пробил. Трешку. Правда, кооперативную, но, во-первых, и Сашка уже тоже в загранке побывал, правда не в Алжире, а во Франции. В Сорбонне русский преподавал.. А во – вторых, жена у него – художник-модельер. И если в нашем благословенном городе она на Дом моделей трудилась, то в Москве стала работать на себя. И связи – одевала полезных людей исключительно , и деньги – авторские вещи стоят не дешево. Короче, неплохо устроились ребята в столице нашей родины Москве. И, между прочим, очень обрадовались, когда я им сообщил, что выезжаю на первый в своей жизни аспирантский отчет. Я же на заочном учился. Да и в библиотеках поработать надо было.

– Отлично!– орал в телефонную трубку Сашка. – Мы как раз в отпуск на море собираемся. А ты у нас поживешь. Cогласен?

Конечно же согласился. Но лучше бы этого не делал.

Глава 13

– Приезжай! – орет Сашка Кузьмин в трубку. – Ключи – у соседки. Ждать -то когда?

– Третьего, третьего выезжаю, – ору в ответ.

Москва меня встретила утром. Для начал рванул в академию – отчитаться о проделанной работе и обсудить с научным руководителем план очередного отчета. Но где-то в четыре часа был уже возле Саньки, хотя дружок у черта на куличиках жил. Орехово – Борисово. То есть, от Каширки (а это уже, считай, окраина) еще чуть ли не час автобусом ехать. Но приехал. А надо же пожрать. Завернул в гастроном, купил пару банок лосося. У нас лосося давно уже не было ( как, впрочем, и шпрот, и сайры, и печени трески), а тут гляжу – стоит. Взял естественно, и – к соседке Санькиной за ключами.

– Вот, – протягивает. – А еда для Пегги в холодильнике в пакетах из-под молока. Вывалите в мисочку – она поест, и все будет хорошо.

Пегги – это собака Кузьминская. Ньюфаундленд. А я и забыл совсем, что Саня ее на меня оставил. Подхожу к двери и некомфортно мне как-то: животное огроменное, а знакомство у нас с животным шапочное, может и неадекватно среагировать.

«Предчувствия его не обманули»! Меня, то есть. Только это я сунул ключ в скважину, дверь ходуном заходила. Пегги с обратной стороны на дверь бросается и сопровождает эти свои броски низким, хриплым, но весьма громким лаем.

– Пегги, Пегги, это свои, это добрые люди, – уговариваю я псину, а сам думаю: как щас открою! как она на меня кинется!

Открываю – кидается! Но не на меня, а к вешалке. За поводком. Гулять. Я сумку бросил, поводок – собаке на шею, и только дверь запер и ключ в карман сунул, она такого стрекача задала, что чуть мне руку вместе с поводком не оторвала. Три секунды, и мы уже у двери подъезда. Они на первом этаже жили, и вот уже вдоль домов несемся. Точнее – Пегги меня несет. До пустыря домчалась – присела. Помочилась – дальше несется. Метров двадцать пробежала, снова: по – маленькому. Пробежка – по маленькому. Еще одна – по-большому. Короче, круги по пустырю наворачивает и делает свое дело: то – по-маленькому, то – по-большому. Ну и я при ней. А мысль одна: на кой черт демонов таких в хате держать, они жрут как слоны, да и сколько сожрать надо, чтобы столько удобрений выработать. Прям фабрика какая-то. Рассуждаю эдак, а сам инда взмок. Да и хавать охота – мочи нет. Гляжу: вроде бросила приседать. Cтал ее к дому тащить. И только подъездную дверь отворил, Пегги эта как рванет! Но не вверх по лестнице, а на меня с открытой пастью. «Ну, – думаю. – пришел бесславный юноше конец.» Но она вырывает у меня поводок и обратно к этому треклятому пустырю. Несется как очумелая, и поводок ужом по земле. Ну а я за ними. За Пегги и поводком. Бегу, потом обливаюсь и вспоминаю Сашкины слова: «Смотри, не упусти собаку, у нее – течка». Прибегаю на пустырь, а собака уже опять круги наворачивает, продолжая кишечник c пузырем опорожнять. То -пузырь, то – кишечник, то – пузырь, то – кишечник! «Вот, – думаю. – зараза! Но ведь Саня убьет, ежели упущу». Cтал ловить, а она не дается. Освободилась от переваренной пищи – поиграться решила. Минут двадцать за ней по пустырю носился. Смеркаться уж начало. Наконец, поймал.

Возвернулись домой, достаю ей из холодильника корму собачьего, в туго набитом пакете, в миску – у-у-ух! Она: хам-хам-хам, и – нету пакета. Я – второй. Она и его на счет три умяла. И ждет – не будет ли новой порции.

– Нет, дорогая, хоре. Теперь я буду ужинать.

Cо вчерашнего вечера не ел (чай с печенюшкой утром в поезде – не в счет), – и – на кухню. С лососем этим своим. А собака – за мной. Вскрыл я банку, нарезал хлеба, огурцов порубил, помидорчик. Cел, и только вилкой рыбы кусок подцепил, животина морду – на стол и слюной исходиться. В глаза мне смотрит, а слюни на стол текут.

Мать твою! Какой же тут аппетит?! Иду в прихожку и псине оттуда:

– Пегги, Пегги, поди сюда – погуляем!

Только она из кухни, я – обратно и дверь – хлоп! Но на двери вставка стеклянная! Собака уткнулась мордой в эту самую вставку и глядит на меня, глаза красные, а слюни уже до пола. Хватаю тарелку и – за угол, где раковина, и откуда ни я Пегги не вижу, ни она меня. Стою над раковиной и ем свой лосось.

Вот в таком экстриме и существовал. Cо стулом у Пегги, к счастью наладилось. То есть, утром и вечером, мы с ней по-прежнему на пустыре круги наворачивали, но отходов было уже значительно меньше. Нет, голодом я ее не морил. Просто до первой нашей с ней встречи, она двое суток на двор не ходила. Связь же вырубили на середине фразы моей, и цифра три до Санька долетела, а то, что означает она день отбытия, а не прибытия, он так и не узнал. Ну и выехал на свои юга второго в ночь, и вплоть до моей встречи с Пегги никто ее не выгуливал. А она, как член интеллигентной семьи, гадить в квартире не решилась. Так я, когда про этот подвиг ее от соседки узнал, все ей простил – и гонки, и слюни. И проcтились мы с ней тепло, и, видимо, это было угодно ее собачьему богу, потому что он договорился с нашим, человечьим, и тот меня наградил. У меня вдруг появилась реальная возможность отчалить в самое ближайшее время в Париж. Но сначала я вылечил позвоночник.

***

Хондроз, остехондроз давно уже давал о себе знать. Появление в моей жизни автомобиля проблему усугубило, и временами скручивало так, что я ни сидеть не мог, ни лежать. И медицина на поверку оказалась бессильна. Доктора купировали боль, но не более. И боль возвращалась. И я уже даже свыкся с мыслью, что придется научиться с недугом cосуществовать. Но тут мы договорились с Тамарой отпуск вместе провести. Стал я над легендой кумекать, а идей никаких, что, вообщем-то, мне не свойственно. День напрягаю мозговые извилины, два, три- безрезультатно. Опечалился прям, но открываю «Литературку» (тесть выписывал), а там статья о чудесах, которые творит мануал из Полтавы. Касьян фамилия. Зовут Николай. Николай Андреевич. Дипломированный медик, но лечит одной силой рук своих, каковую (я о силе) получил в наследство от отца своего. Костоправа Андрея Касьяна.

Журналистку к Касьяну беда привела. Родственник у ней загибался. Касьян разогнул, и в результате о нем миллионы узнали – тираж у «Литературки» была очертенный.

Я статейку – своей «ненаглядной», и вот уже еду на «красной шапочке» в направлении Полтавского местечка Кобеляки к Касьяну. Покажусь, думаю, целителю и – в Гурзуф, где любимая ждет. Прикупил два спальных мешка, что «легким движением руки превращались» в два одеяла, кое – что из хавчика и еду.

А в Полтаву от нас это через Пензу. Через Пензу, Тамбов, Липецк, Воронеж… А в Тамбове у меня сестренка с мужем своим и дитем. И я, естественно, навещаю, а сестра говорит, что у нее знакомые из Полтавы. В Новых Санжарах, которые с этими самыми Кобеляками по соседству, в двадцати километрах буквально, у них родители. А еще дом свой. Огромный – в девяносто квадратов. Но живут в Тамбове после того, как несчастье с главой семьи приключилось. И рассказывает, какое несчастье.

Он на стройке работал, мужик этот. Водил грузовик. Ну и привез как-то цемента или кирпича, уж не знаю, а поскольку время – обед, то, покушав, решил возле вагончика за трактором в тенечке прилечь. Прилег, ноги вытянул, задремал, а в это время тракторист с обеда вернулся. Сел на трактор и, не заметив прилегшего товарища, стал коня своего разворачивать. Шум мотора товарища разбудил, но тогда, когда одна нога его уже под гуcеницей была.

– Cмотрю, – вспоминал трагедию парень, когда сестра меня с ним познакомила, – трактор по мне едет, но боли не чувствую, а только думаю: «Надо бы вторую ногу успеть убрать. Хоть одну сохранить ногу-то».

И успел-таки! Убрал. Вторую. А первую трактор ему расплющил. И ее потом по колено отрезали. И стал мужик (он по годам ровесник мне) инвалидом. И очень они, между прочим, обрадовались. Он и жинка его, когда узнали, что я в сторону Кобеляк направляюсь. Поскольку в Санжарах, где у них дом, о котором сеструха рассказывала, и вся родня, они уже пропасть времени не были. Я тоже обрадовался . Люди по природе веселые, и даже горе их не сломило, опять же дорогу знали отлично. Cели, короче, погнали.

Едем, я попутчикам о своем остеохондрозе рассказываю, они мне – о своей дочке.

– Ты знаешь,– рассказывают.– какая интересная история с нашей старшенькой приключилась. Четыре ей было. Приводим из детского сада, а она ручонку поднять не может. Мы – по врачам. Ходили, ходили – без толку. Решили к Касьянам везти. Попали к деду Андрею: он уже тогда одних только малышей принимал. Но и тех по тридцать – сорок в день набиралось. Очередь, впрочем, быстро дошла – Касьяны скоро работают.

– Ну и каким, – интересуюсь, – было лечение?

– Да каким? Положил дед ей руку на плечико и говорит:

– Подымай, дочка, ручку, подымай, подымай, подымай! – Она и подняла.

– Чудеса!

– А то! А вот еще случай был…

Так за разговором об исцелениях мы и добрались до Санжар. Cмотрю: домина и впрямь огроменный. Из кизяка, но облицован красным кирпичом. Абрикосы, сливы, яблони в саду.

– Красота! – думаю.

– Владей! – протянул мне ключи от роскошной хаты хозяин. – Как дела свои сделаешь, ключи дяде Мише, соседу, отдашь. А щас давай c нами. Мамо стол накроет, посидим – выпьем. Вино у нас не купленное- свое. И заночуешь у наших родителей. Там места не меньше, чем здесь.

Приехали к родным моих попутчиков (Ковальчуки их фамилия), и поначалу все шло хорошо. И действительно пили только вино. Яблочное, но вкуснейшее, к тому ж с ледника, а я умирал, буквально, от жажды. Мы же семнадцать часов от Тамбова пиликали, причем по жаре. Так что недуром глотали этот напиток. И закусон был завидный, и вообще все тип-топ, но в середине этого нашего пиршества глава семейства меня вдруг к снохе своей приревновал.

– Ага! – начал орать. – Хахаля с собой привезла. Ну правильно: мой-то сынку – безногий.

«Cынку» – его успокаивать: «Мы его в первый раз видим, да и не из Тамбова он», а тот только больше заводится. За нож схватился.

Ночевал я, короче, в доме младших Ковальчуков. Мебели там не было никакой, кроме двух железных кроватей с матрасами, но у меня ж – спальники. И че-то так разболелась спина… А я, когда за столом у Ковальчуков еще в тишине и мире сидел, то выяснил, что к костоправу попадешь не вдруг. Очень даже не вдруг. Ну и передо мной встала дилемма: наплевав на остеохондроз, двинуть на море в жаркие объятия моей «Ярославны» или все-таки заманить последнюю сюда и убить сразу двух зайцев. Насладиться роскошным телом коллеги и избавиться от «дистрофических нарушений суставных хрящей». И чем дальше я в эту сторону думал, тем все более склонялся ко второму варианту. И потому еще, что второй был куда менее опасен с точки зрения разоблачения.

До сих пор о моих похождениях не знал никто, кто не должен был знать. Но и на старуху бывает проруха. Я в восьмиллионной Москве со своей студенткой как-то столкнулся. А уж в двенадцатитысячном Гурзуфе… Тем более, что здравница из популярных. Короче, не было никаких гарантий, что не встретишь там земляка, который знает не только меня, но и мою супругу. Или ее родню. Так что по-любому надо будет шифроваться, а хотелось расслабиться…

Короче, иду на почту и шлю пассии телеграмму: спина отказала, жду, вылетай. Она мне в ответ о договоренностях с начальством пансионата насчет отдельного для меня номера. Я ей – о невыносимых болях в спине. Она: «вылетаю» и рейс.

Мчусь в аэропорт и аж горю весь от нетерпения. Ну и, видимо, она вся горела, потому как только самолет ее приземлился, и кинули трап, бегом побежала навстречу мне через поле. Объятия, поцелуи, и в общем закономерный вопрос: где будем жить? А я при всем своем нетерпении, чувства юмора не растерял, да и проверить на вшивость чего-то мне вдруг захотелось любимую.

– В палатке, – говорю, включая зажигание. – Со студенческих лет при мне – туристическая. Повыцвела, но как раз на двоих. А спальники так и вовсе новые.

Тень пробежала по слегка загоревшему лицу, но виду не подала.

– А как же с питанием?

– А на костерке. Ну или в столовку колхозную съездим. Она от нашего с тобой «лагеря» неподалеку. С милым -то и в шалаше – рай. А,Том?

– Ну чтож, в шалаше так в шалаше. Как скажешь…

Вижу – чуть разочарована. Но мы уже подъезжаем к дому. Эффектно торможу и картинно так рукой:

– Наша палатка!

Удивление сменяет щенячий восторг. Скидывает босоножки, мчится в сад, потом в дом… Чувствую себя арабским шейхом. И пока милая носится по дому, оценивая аппартаменты, легким движением руки превращаю спальники в одеяла. Ну и только мы на них падаем, в сенях кто-то начинает покашливать вопросительно.

Натягиваю трусаны, в сени, а там чернявый мужичок с палкой и лукавыми такими глазами.

– Дядя Миша, сосед тутошний, – представляется . -Гляжу, шебуршение в доме, ну и решил проверить: хозяева возвернулись, али посторонний какой.

– Хозяева «возвертались», но уже обратно в Тамбов отбыли. А ключи нам оставили, – киваю на связку. Мы к Касьяну, ну и пока идет лечение, тут поживем. А вы, видимо, тот самый дядя Миша, которому мне наказали ключи отдать.

– Видимо. Других поблизости нет. А ты один, али с хозяйкой?

– С хозяйкой- с хозяйкой. Отдохнуть прилегла с дороги.

– Ну лежите, а я вечерком вам наливочки принесу.

И впрямь принес. Ягодной. Выпили, дядя Миша ладонью у коленки рубит:

«Во как хотели ногу – то врачи оттяпать. К операции эскулапы готовят, а жена говорит: « К Касьяну поедем». Тогда еще дед Андрей принимал, батяня Миколы. Разрезал он мой гипс (ногу-то я сломал, она распухла под гипсом и не срасталась, ну мне и хотели ее отнять), щупать стал и говорит: «Е-пэ-рэ-сэ-тэ! (Они матерщиники, Касьяны эти) Как же они ее тебе так сложили? Сосуды все пережали, разве ж будет срастать?! Помял ногу эту мою руками, потискал, в тот же гипс засунул, крепко бинтом замотал и велел три дня на нее не ступать. Ну, прибыли мы домой, прибыли, и я отрубился. Отрубился и сутки проспал, хучь до того месяц в больнице глаз сомкнуть от болей не мог. Просыпаюсь, как новый. И вот ни капелечки, ну не капелюшечки не болит, зараза. Сына зову: «Иди-ка сюда. На трояк – сбегай за пузырем». Принес, я стакашку хлоп и, естественно, на ногу встал. Встал и чувствую: хорошо! Только как-то хроменько. Ну, думаю, с непривычки – стоко в лежку лежать! Месяц прошел – опять к деду Андрею едем (он через месяц велел прибыть на осмотр). Приехали, гипс снимает: «Вставал на ногу?» – «А как, – говорю, – догадался?»– «Ну, – говорит, – и ходи отныне хромой и с кривой ногой – не стану больше ломать». Это, значит, он ломал по первости. А я и не почуял. Ну вот так и хожу с той поры, как утка. Кость – то сместилась, и вся нога вкривь пошла. Но главное, что цела. А хотели ведь оттяпать! Так что езжай, сынок, в Кобеляки и будь уверен – Касьян поможет».

Утром двинули в Кобеляки. Административный центр Кобелякского района Полтавской области. Что-то среднее между маленьким городом и большим селом. Cтоит на берегу речки Ворскла , в месте впадения в Ворсклу реки Кобелячка. Обе речки в этом месте извилистые, в лиманах и озёрцах заболоченных. Живописное, короче, местечко. А дома у аборигенов сплошь каменные. Хоть экономика и не бог весть какая. Молочноконсервный и хлебный комбинат. Сахарный, да комбикормовый заводы. Пара музеев – истории и искусств. Но главная достопримечательность, конечно, Касьяны. И у них – каменный дом. Не самый, впрочем, роскошный. Перед домом пустырь и весь заставлен палатками. Палатки, палатки, палатки. И люди, люди, люди… Припарковал свою «красную шапочку» и – к калитке. Там столик, а на нем три толстенных тетрадки. В одной грудничков на прием записывают, в другой – очевидных инвалидов, в третьих – всех остальных . Открываю и обнаруживаю, что ежели я еще запишусь, то буду 1785-м. Возвращаюсь к машине: «Тамар, – говорю, – 1785-й! Никакого отпуска не хватит. Может, ну его – это лечение?! Будем просто так балдеть. Ворксла, лес, сад, и фрукты уже все поспели. А захочешь цивилизованно вечер провести, сгоняем в Полтаву в ресторанчике посидим. Как тебе такой план действий?»

– Превосходный! Но как же спина?

– Ты меня вылечишь.

Ну и мы приступили к лечению. Купили мяса, фруктов, каких в саду не было, овощей, вина. И оказалось, что девочка моя не только в любви искусница, но и в кулинарии. Закатили, короче, мы романтический ужин. Ну а после – куда? Естественно – в койку. То есть, на спальники эти наши с ней. На сеанс терапии. И на таком он у нас подъеме прошел! А потом нагишом пошли в сад и под луной еще танцевали. И вообще, как первые люди были. Первые и единственные на земле. А днем была Ворскла, был лес, Полтава, а ночью… И продолжалась эта кайфуша недели, наверное, две. И мне иногда даже казалось, что мы живем семейной жизнью, полной согласия и спокойствия. Но все, даже самое хорошее, имеет привычку заканчиваться. И вот уже мы прощаемся с дядей Мишей и едем сдаваться семьям. Вместе сначала едем. И ночь застает нас в пути, и мы решаем не искать у людей приюта, а устроить себе в лесу бивуак. Прямо в машине. И мы его устраиваем. Но заснуть не удается. Почти всю ночь моросил дождь. Было сыро. Холодно. Несколько раз пришлось включать двигатель, чтобы обогреть салон. Короче, в эту ночь мы почти не спали. А утром едва не лишились жизни.

Вышли на трассу из леса, вышли, едем – подъем с поворотом. Плавный такой, некрутой поворот. И вроде бы ни души на дороге. И вдруг -КамАЗ из-за этого самого поворота. По встречке и прямо мне в лоб. Водила уснул! А у меня скорость под сто. Из-за дождя дорога была мокрая. «Ну,– думаю, – капец! Не увернусь!» Но руль – то кручу. К обочине. Хорошо, она посыпана щебнем была. А то бы перевернулись. А так- я ноги с педалей убрал, и мы по этому самому щебню накатом. Встали, смотрю: КамАЗ выравнивается – проснулся, видно, водила.