Дорогая, а как целуются бабочки?

Георгий был прав. Как и Боря. Большой начальник и без моей помощи во все вник, всех выстроил, всех отчитал, всем раздал указания, и мы двинули дальше.

В тот день была еще одна станция, потом был ужин, а потом я дефелировал по оазису, возхищаясь даже не столько изобретательности французско-алжирской мысли ( у нас изобретателей тоже хватает), а умению сказки делать былью. Мы как начнем идеи свои воплощать, так непременно испортим. Ну если речь не идет о танках или ракетах. А тут… Взять те же пальмы. Под каждой – гидрант, и вода не тупо льется, а по каскадикам, сооруженным из голубого кафеля. Вода из гидрантов этих течет и утром, и днем, но к вечеру кран открывают на полную и от этих водопадов глаз оторвать не возможно.

Вообщем, командировка, вопреки ожиданиям, не только не испортила мне карьеру, напротив – доставила удовольствие .

Мне, если совсем уж начистоту, и возвращаться не хотелось в министерство, где меня бойкотировали. Но куда ж денешься? Ну и решаю выяснить – какая такая кошка меж мной и ребятами пробежала. “Вот прилечу, и прямо об этом спрошу. Да того же Сашку. Мужик вроде нормальный, с бородой”. Прилетел и спросил. И выяснилось… Выяснилось, что парни приняли меня за стукачка. Но я тоже хорош с этим своим -”а всегда ли вы так работате?” Я вроде как разведку произвести, а коллеги насторожились. И было, вообще говоря, от чего. Всех же, кто оформлялся в такого рода командировки, вызывали в ЦК. Там отдел специальный был, а в отделе инсткрукторы, которые учили отъезжающих, как советские люди должны за границей трудиться.

Трудиться они, как вы понимаете, обязаны были не иначе, как по стахановски. Не столько с тем, чтоб преумножить благосостояние приглашающей стороны, сколько за ради того, чтобы продемонстрировать преимущества социалистического строя. А тут я со своим вопросом. Сашка – к Георгию. А там как раз все собрались. Ну и Саша рассказывает:новый-то – чайник. А то и похуже. Вы, заявляет, здесь все – паразиты. Баклуши бьете, когда вся страна бороздит просторы вселенной. Ребята призадумались. А тут еще вспомнили про объективку, которую на меня прислали. В той объективке была на меня характеристика, к тому же с ошибкой в дате рождения. Мне тогда тридцатый шел, а по объективке выходило, что больше сорока. А переводчики все молодые. Для них сорок – это древний дед.

– Все, парни, пропали. Он Дзержинского видел! – сострил тогда кто-то. Ну и стал народ меня сторониться.

Вообще эта была еще та канитель – оформить загранку, причем на продолжительное время. C “Зарубежнефтью” я, как вы помните, договорился шементом. И очень скоро в наш институт пришла бумага, где нефтянники сообщали, что “для работы в Алжире им требуется…” И далее шло описание специалиста, которого бы они хотели видеть в этой должности. Пол, возраст, семейное положение, язык…Начальник отдела кадров, естественно, показывает вызов ректору . Ректор спускает декану, а тот вручает мне, поскольку один только я и подхожу по критериям. Далее начинается эпопея с характеристикой.

Прежде всего, утверждается педагогическим коллективом. Ну и мою утверждали. И, помню, была у нас такая Лидия Афанасьевна Ушакова. В доме, где она жила, загорелась проводка. Дом старый был, деревянный, вспыхнул, выжить Лидия Афанасьевна выжила, но обгорела капитально. Лицо огонь изувечил ей, руки. И говорила неестественно высоким (связки тоже были повреждены ) голосом. “Владимир Петрович, – говорила она на собрании, что обсуждало мою характеристику, – очень ответствннный человек”.

Гипертрофией отвественности я, как вы понимаете, не страдал. Особливо по молодости. Но иного способа вновь увидеть Кати, кроме как показать себя человеком, воспитанном в духе Кодекса строителя коммунизма, у меня не было. И к этому времени лишнего я уже не болтал и эту свою воспитанность вовсю демонстрировал. Скажут, организовать народную дружину – организую. Cкажут, ехать со студентами на картошку – еду. Кому ни говорят: у всех какая-нибудь болезнь. “Блуждающий ноготь”, или еще что-нибудь из этого ряда. У меня – никаких блуждающих ногтей. Партия говорит – надо, я отвечаю: есть! И Лидия Афанасьевна, хороший человек, сложный, но хороший, своим тоненьким голоском, обожженными связками своими ,это подтверждала:” Владимир Петрович очнень отвественный человек. Он добровестно относится ко всем поручениям”. И коллеги с ней соглашались.

Никто не говорил о моем профессионализме, хотя у меня уже и своя методика преподовательская имелась. Но и это понятно: вузовский коллектив, как и театральная труппа – серпентарий единомышленников и ревность там – ведущий мотив поведения. Думаю, и загранка моя у многих вызывала ревность, но в данном случае на моем месте из кафедральных в принципе мог оказаться любой. Так что тут мои коллеги мне препятствий чинить не стали, и я понес характеристику в патрком факультета. Затем – в партком вуза, в райком – к секретарю по идеологии. И везде меня спрашивали про межународную обстановку и про то, как я понимаю линию партии. Но на данный конкретный момент я и это все уже правильно понимал – характеристика поступила в обком, а потом и в ЦК. В ЦК меня принимал какой-то мелкий инструктор, я и ему рассказывал, что очень даже хорошо понимаю линию партии. Разумеется, все эти согласования контролировал Комитет безопасности – на парткоме вуза я сидел против куратора из 1 отдела. Однако и тут -спасибо папе, все срослось. Но наших “алжирцев” я конечно же озадачил.

– Ну, брат, и напугал же ты нас, – хохотал, когда все утряслось, Иволгин. Мы с ним, к слову, до сих пор дружим. И это, между прочим, он привез в Алжир Ксению с Денисом.

Я работал в Алжире четвертый месяц. Cыну исполнилось три. И увидеть его хотелось чертовски. А еще я хотел пижануться.

***

Батя жены, был, я говорил уже, собкорром “Правды” и в принципе семья его могла бы жить как у Христа за пазухой. Не раз и не два к нему подкатывал сановный народ в надежде на лояльность, но взяткодателей выпроваживал.

Он из селькорров в собкорры попал. За принципиальность и взяли. Ну и отчасти по разнорядке. Надо же было поддерживать миф о том, что каждая кухарка может у нас управлять государством. Особенным блеском тексты его не отличались. Но против совести не шел. Ну и жил на одну зарплату. Она неплохая была у собкорров главной газеты отечества. Но блата никакого, а без блата в стране тотального и хронического дефицита не разгуляешься. А дочке хотелось. Не смотря на все ее эти бла-бла-бла о строителях коммунизма, которых мы должны воспитать из наших детей, грезила совсем иной жизнью, нежели та, что давал ей ее батя. А когда обнаружила, что и молодой и весь такой на вид западный преподаватель французского не может обеспечить ей красивой жизни, засомневалась – на ту ли лошадку поставила. Пошли вот эти вот вшивые разговоры о том, как трудно будет растить строителей коммунизма на заплату в 125 рэ . И мне хотелось продемонстрировать, что это она жила среди доисторических комодов, а я то как раз не лаптем щи хлебаю. Предъявить ей и виллу на берегу Средиземного, и “чековую книжку”, и изобилие алжирской торговой сети. Короче, взять реванш за все эти ее “политбюро”.

– Саш, ты, я слышал, в отпуск собираешься? Помоги моей бабе оформиться и возьми, если не в лом, с собой, когда вертаться станешь. Парню уже три месяца, все, какие надо, прививки она ему сделала – могут ехать.

– Па де проблем! – обещает Саня, и через месяц я еду в аэропорт встречать наших новых спецов, а заодно Саню с моими.

Боинг садится. Наконец, в зале досмотра багажа вижу Иволгина. Чемоданами весь обвешен, и коляску толкает. Следом – Ксения. Тоже -груженная—а-а. И такая какая-то растерянная. А еще пацаненок в руках. Ну и сердце кадета, конечно, дрогнуло. Я, грешным делом, подумал, а, может и впрямь, она мне – судьба.

Послушайте, – говорю таможеннику, – пропустите! Помочь надо жене. С ребенком она.

Потерпите всего одну минуту, месье!

Это не одна минута, а четыре месяца и одна минута, месье!

Пропускает. Бегу в зал, хватаю у Иволгина чемодан и пополам перегнулся – тяжесть страшенная.

Чего ты туда набила?

Оказалось – детское питание. Всякие там пюре. А они ж у нас в стеклянных банках.

Зачем?! Я ж писал – все есть. Соки, фрукты, каши! Соски, такие, что тебе и не снились!

Привожу на виллу, смотрю – глаза заблестели. Я Дениса – на руки. Ладный такой! Розовощекий. Соску наяривает, аж слюни пузырями. Ну и началась наша счастливая семейная жизнь

До места службы – помните? 26 километров. Так что будильник меня поднимает в половине шестого. Я – сова, и ненавижу будильник, но к восьми, когда в министерстве начинается рабочий день, уже вполне просыпаюсь, а к часу дня настроение у меня просто отличное. И кроме всего прочего потому, что в Алжире нет обеденного перерыва, а есть, как говорят испанцы, сиеста. И длится эта алжирская сиеста не два часа как в Испании, а целых три, поскольку Алжир к экватору ближе.

И вот – полдень. И полный предчувствий сладостных ( интересно – что она там приготовила?) еду домой и уже в холле пытаюсь по запаху определить, что меня ожидает. А ничего. И никаких объяснений по поводу отсутсвия заслуженного, как мне казалось, обеда.

– Акклиматизация, ребенок, опять же ночь любви, – пытаюсь честно войти в ее положение, разбивая яйца на сковородку. -А, может, так и не научилась. Готовила то все время теща. Ну, нечего – вечером мы с ней освоим “Розьер”.

Мне еще только “Розьера” не хватает! – кривит губы моя блондинка. – Он (про Дениса) с рук не слазит. Замучил! А тут еще ты со своим “Розьером”!

Ну вы поняли – ужин я тоже себе готовил сам. Благо успел до приезда семьи забить холодильник продуктами. Ужин готовил сам, но надежды, что в следующий обед меня покормят таки, не терял. И впрямь пахло курицей. Но вода, в которой плавал ощипанный монстр, даже и не собиралась еще закипать. Обедал опять таки яйцами. В субботу купил мяса, навертел фарша, оформил в несколько десятков котлет и, упаковав порциями в пластик, разместил полуфабрикат в морозильнике. И стал, приезжая на обед, котлетки эти себе жарить, порубив вдобавок какого – нибудь салатика. Смотрю, и она котлетками моими не брезгует. В результате последние два рабочих дня вновь пришлось обходиться яичницей. А тут еще Дениска перестал спать.

То есть спал, но надо было часа полтора потратить, чтобы чертенка укачать. А она говорит, что уже никакая и отворачивается к стенке. Беру я орущего пацана и начинаю баюкать. Колыбельных не знал, но репертуар военных и революционных песен у меня был внушительным – кадет как-никак. Ну и ходим мы с Денисом кругами: “Дымилась роща под горою, и вместе с ней пылал закат. Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят”....

Пою, виллу шагами меряю, а он не спит, чертенок! Хожу, хожу, хожу… И так до часу, а то и двух. И глаз сомкнуть не успеваю – будильник, зараза!

Все образуется, все утрясется, молодая – научится, тепение и труд все перетрут, – уговариваю себя, пытась проснуться под душем. Сунулся в шкаф- ни одной свежей рубашки. Е-к-л-м-н! Надел вчерашнюю. Приезжаю на службу – узнаю: командировка. Ну хоть со свежими рубашками не будет проблем.

В командировки я ездил два – три раза в месяц. Посылали, как правило, на неделю. А там, на базе Хасси Мессауд, в оазисе этом нашем, прачечная. Идеально стирали! И выгладят все, и даже пуговицы пришьют, коли оторвались. И все это для сотрудников миннефти, напоминаю, бесплатно. Ну и я приспособился. Сгребаю бельишко какое есть, в основном рубашки, и в командировку. Возвращаюсь и до следующего оазиса во всем чистом. Но тут подумал – жена займется моим гардеробом. А жене, оказывается недосуг. Ну и стал опять ездить в командировку с пакетом грязных рубах.

Вовращаюсь усталый после очередной командировки, а дома – бардак. Но вторая половина сияет. Сошлась с какой-то египтянкой( в поселке у нас интернационал был), обе английским владеют, у обеих младенцы, ну они их вместе теперь и выгуливают.

В воскресенье приглашает на пляж. И тебя тоже. Так что имей ввиду.

Я имею, и всю субботу кручу фарш и ваяю котлеты. Зато все воскресенье мы на берегу офигительного пляжа, где поголовно все если не в белых штанах, то в дорогущих бикини и плавках, но очень сильно не хватает лакея -японца. Потому что в то самое время, когда моя половина , лежа на подстилке вкушает экзотические фрукты, принимает солнечные ванны и, обсуждая со своей египтянкой, новинки модного сезона, вяжет шапку мохеровую, именно я кормлю нашего общего ребенка из соски, подтираю ему жопень и почему то хочется убить Ваську -мохерщика.

Васька этот никакой не Васька. Он из местных. Но снабжал жен контракников этим самым мохером и получил вот такое вот прозвище. Прознал, что в стране Советов мохер на вес золота, и стал его в поселок таскать. Кто-то из переводчиков его научил и он орал бабам нашим по-русски: “Бери, дура- в “Березке” такого не купишь!” Ну и моя мохера этого накупила-а-а. Жара, а она – то шапку, то кофту вяжет. И на пляж спицы с собой брала, и дома ими все время тренькала. Чуть Дениска с рук- за этот свой мохер, позабыв и про обед, и про стирку. А он уже большенький, Дениска наш. Садиться начал, на ножки вставать. Акклиматизировался на раз. И не поносил даже ни разу. И вдруг – температура. Почти под сорок. И с кровью моча. Звоню в поликлиннику торгпредства. Приезжает врачиха . Фамилия Залетная, и не в бровь, что называется, а в глаз.

– Ничего страшного. Обыкновенное ОРЗ, – кидает через плечо, выписыват какие -то микстурки и исчезает. Заказываем в аптеке лекарство, мальчику даем, а мальчик хиреет. Есть перестал. Я – к главрачу поликлинники:

Господа офицеры, что за дела?

Ну, хорошо мы положим его в поликлиннику.

День лежит у них мальчишка, два – никаких улучшений. Но и никаких процедур. Его даже путем не обследуют

Я опять – к главному:

Если не примите мер , обращусь к частному французскому врачу.

Меня тут же вызывает начальник котракта Дерюгин, который всех пугал по любому поводу департацией в 24 часа, и которого все у нас звали не иначе как Серюгин. Вызывает и начинает бочку катить:

Вы что? Вы не знаете, сколько денег берут частники?!

Cколько бы ни брали. Зарплату положу, но выясню, что с ребенком.

В таком случае вы отправляетесь в Совесткий Союз! -

А что вы меня Родиной пугаете? CCCР – моя Родина!-

Сажусь за соседний стол и пишу заявление:” Торговому представителю в Алжирской народной демократической республике товарищу Седову от переводчика …? контрата Игнатова, заявление. Прошу предоставить мне отпуск по уходу за тяжело заболевшим сыном и при его выздоровлении отправить меня на Родину в Союз Советских Социалистических Республик”. Число- подпись, и Дерюгину – на!

И учтите: если врачами тогпредства не будут приняты меры, я обращаюсь к частным врачам!

Тут же все завертелось! Из соседнего городка примчался какой -то врач, собрали консулиум, пацана осмотрели, впороли ему укол, и мальчишка начал оживать. На следующий день буквально.

РОЭ у него был офигительный, то есть шел какой-то жуткий процесс восполительный, но что именно было воспалено? Нам так и не сообщили. Да мы и не настаивали. Главное Денис пошел на поправку.

Говоря откровенно, я и не ожидал обнаружить в себе столь мощное чувство отцовства. Но что правда, то правда: жутко боялся паренька потерять. И вдруг все обошлось. Я на седьмом небе был, и какое -то время, довольно, кстати, продолжительное, смотрел сквозь пальцы на то, что живу совсем не так, как хотелось бы жить. Меня совсем не устраивало, пахать на работе (нас тогда завалили техническими переводами), а после бегать по продуктовым, готовить, наскоро есть, тютюшкать пацана, ехать на службу, вовращаться ,жарить себе яичницу и до середины ночи не спать – Дениса по-прежнему очень сложно было уложить.

Но в конце -концов так утомился, что решил обедать не дома, а на работе. Спускался на главную улицу, брал курицу (их готовили прямо под открытым небом на вертеле), овощи, и закусывал где-нибудь в сквере, или прямо у себя за столом. Потом в столовую министерсткую стал ходить – ребята достали абонемент. И знаете -чувствовал себя много лучше. Мое отсутвие не нарягало, судя по всему, и супругу. И даже, по-моему, наоборот. И вдруг говорят: переезжаете в Зеральду.

Город Зеральда – это уже в тридцати километрах от Алжира, и вместо вилл квартиры в многоэтажке. И многие приуныли, потом начали грызться и интриговать, борясь за квадраттные метры, комфортность, этажность. Мне было по фене. И в результате я получил квартиру на первом этаже. Трехкомнатную, но на первом. Дорогуша кривила губы, но даже в этом случае, не вызвала меня на “политбюро”. Впервые она меня туда “пригласила” через год нашей с ней совместной жизни. И поводом разборок стало барахло.

Мы с ней давно составили список – кому что купить.

Часть денег с каждой зарплаты я отправлял на валютный счет, часть шла на текущие расходы, но оставалась еще значительная сумма, и список получился внушительным. И я свои замыслы довольно быстро реализовал, когда перестал ездить домой на обеды, которых мне никто не готовил. А она свои – нет:с ребенком какие походы по магазинам? Даже если магазины под боком – а в Зеральде они были под боком. Ну и начались скандалы.

Я уже купил себе серый в тоненькую зеленую полоску костюм – приталенный с приподнятыми плечами пиджак, клеш на брюках от колена. Купил свитерок под горло и в тон пиджака. Долго искал и таки нашел сапожки. Элегантные из мягчайшей кожи. Приношу домой – вызывают на кухню.

Ты каждый день себе что-нибудь покупаешь, почему мне ничего?

Ну тебе же не нравится. Три раза тебе халат менял. Погоди: съезжу в командировку, дадут – отгулы. Буду сидеть с Денисом, и ты себе все купишь.

Хлопнула дверью, а на следующий день буквально истерика: и раздета она, и разута. И так до тех самых пор, пока после одной, особенно длительной командировки мне не дали эти самые отгулы. Отличный день мы провели, между прочим, с Денисом. И на второй нам было с ним хорошо. Сияла и Ксения. Днями моталась по магазинам, а вечерами вертелась у зеркала, примеряя обновки. Ей очень нравилась замша. В Союзе замшевое пальто рядовым гражданам тогда можно было приобрести разве что у фарцовщиков. И по цене мотоцикла. Бюджет собкора сильно бы пострадал от такого напряжения. А мой преподавательский просто не выдержал бы. Но сейчас я зарабатывал как пять старших преподавателей. И она пальто купила. Роскошное совершенно замшевое пальто, а еще сумку из замши, сапоги, перчатки… И только было я расслабился – новый вызов на “политбюро”:

Вова, ты импотент

Не понял?– не понял я.

Я не получаю удовлетворения.

Так подскажи, что я должен сделать, чтобы и ты его получила?

В слезы. Я пытался экспериментировать – бесполезно. Оргазм – результат партнерской работы, а она лежала бревном, ожидая, когда на нее снизойдет удовольствие. А оно на нее не сходило, и она каждый вечер устроивала разборки. У меня голова от работы пухла – пошли переговоры, и почти ежедневно приходилось синхронить. А тут еще каждый вечер “политбюро”. Запираться от нее начал (благо комнат три) -стала биться у двери в истерике. С ума бы сошел, если бы не Камаль. Алжирец. Работал у нас. Симпатичный общительный парень. Ну и спрашивает как-то: не интересуюсь ли я поргнографической литературой. “Купить ,– говорю, – не куплю( в Союзе за это карали), а посмотреть – посмотрю”. Приносит. Такая порнографическая пастораль. Главная героиня – пастушка, которую жаждал полоумный, но брутальный крестьянин, и в конце концов ей овладел. И все описывается со смаком и во всех физиологических подробностях.

Прихожу домой – скандал. И все та же песня: ты – импотент, я страдаю – у меня нет оргазма.

– Ксения, я вот книжку принес. Давай ляжем с тобой, и я тебе ее почитаю.

Легли. Перевожу с листа (книжка на французском) сцену соблазнения. Про то, как пошла пейзанка к речке ноги мыть, а полумный в кустах залег. Та раздевается, а он заводится. И как только мадам нагнулась – прыг на нее сздади. А она и не возражает. И дальше – про секс в воде со всеми подробностями порнографического фильма. Мерзость, короче, но чувствую – что-то происходит с моей. Начинает возиться, дышать учащенно…Короче, сняли мы и эту проблему. Но появилась новая.

Глава

11

Nous prendrons le temps de vivre

D'être libres mon amour

Sans projets et sans habitudes

Nous pourrons rêver notre vie

Мы возьмем время жить

Быть свободными, моя любовь

Без каких-либо планов и опыта

Мы сможем мечтать о нашей жизни

«Тemps de Vivre» – «Время жить». Мустаки поет. Жорж Мустаки. Слышали? Ну что вы – знаменитая вещь! Катрин Мустаки обожала и привезла одну из его пластинок в Москву. И мы гоняли винил этот с вечера до утра. И даже когда любимая в универ уходила, я не снимал с диска иглы …

И вдруг – афиши по всему Алжиру: концерт Мустаки. Представляете? Мужики наши засуетились, я – более прочих. Достать билеты делом было нелегким – город ломился послушать возлюбленного Эдит Пиаф и автора знаменитой "Milord" . Но мы их достали. Достали билеты, и в назначенный день, точнее – вечер, высыпали во двор нашего дома.

– Твоя не поедет? – удивились ребята (почти все они были с женами). Я был один, и у меня, как вы понимаете, имелись на то основания.

Машин у нас было три. Ребята купили по Алжиру ездить. Машины – сэконд -хенд, и цена – ниже плинтуса. Ну а какие деньги- такие и машины. Я устроился в ситроене. Один спец за восемь сотен динар сторговал. Мотор -трещотка, ни одного замка на дверях, и как мы их не держали, они все равно все распахивались на поворотах, и стоило больших трудов не вывалиться на дорогу.

Концерт Мустаки давал под открытым небом. На берегу Средиземного моря в театре, который построили то ли древние римляне, то ли древние греки. Выбитые в камне скамейки, выбитая в камне сцена. Вместо задника – море, закатное солнце, парус у горизонта. Знаете, кого я вспомнил, глядя на эту на всю красотищу? Правильно – Айвазовского, которым мама прикрывала плесень в углу кухни самого первого нашего дома. Вспомнил стишок про кораблик и шубу, что пала жертвой пятилетнего кораблестроителя.

Мустаки оставался верен себе. Белоснежный льняной костюм, грива седых волос на плечах, седая борода под Карла Маркса, акустическая гитара… Он будто сошел с конверта пластинки, под которую мы с Катрин, не смыкая глаз, любили друг друга.

Угадайте с трех раз, какой была первая песня. Правильно! «Le Temps de vivre» – “Время жить”.

Viens, écoute, les mots qui vibrent

Sur les murs du mois de mai

Ils nous disent la certitude,

Que tout peut changer un jour…

Приходи, послушай слова, которые звенят

На стенах месяца мая

Они нам говорят об уверенности

Что все однажды может измениться …

Публика стонала от восторга. И ни одна душа, кроме моей, не знала, для кого и о ком поет Мустаки. Он и сам не знал. Но разве это меняло дело?

После концерта ребята решили сообразить. Присоединился и я. Ну не мог в полной памяти и здравом рассудке идти в этот вечер домой. Приняли. Не то чтобы очень, но когда я отпирал дверь своей «трехи»( мы уже переехали в Зеральду), боль не была такой сильной . Супруга встретила визгом:

– Ребенок без присмотра, белье не стирано, в доме полно работы, а он гуляет!

Мне бы смолчать, а я, придурок, ввязался.

–Ты то что делаешь? Что? Никому не нужные шапки вяжешь? Я бабло зарабатываю, чтобы ты могла тряпки себе покупать. И твое дело – не визжать, а мыть полы и готовить мне жрать. Вот уже где эта гребанная яичница!

– Визжу?! Я визжу?! – взвизгнула супруга и вцепилась здоровенными своими ногтями в морду моего лица. Я даже растерялся, честное слово! Она же аристократку духа из себя строила. Ах, Фолкнер! Ах, Драйзер! Ах, Селинджер! А тут… Как торговка последняя! Нет, в выражениях мы давно уже не стеснялась. И не тащила муженька на кухню выяснять отношения. Выясняли прямо там, где накрывало раздражение, а раздражало нас все. Раздражал дом, раздражали соседи. И прежде всего раздражали мы друг друга. Главным раздражителем, разумеется, был муж, упреки на мужа сыпались как из рога изобилия, при этом логики в упреках не было уже ни на йоту. Взять тот же французский.

Все свободное время я старался проводить с Денисом. Свободного у меня было немного и проводить я его старался с пользой для сына. Денису не было полутора лет, когда я с ним начал заниматься французским. Метод самый обычный, но и самый эффективный: c ребенком я говорил исключительно на французском. И очень скоро он стал меня понимать. Помню как-то гуляем с ним во дворе – выходит буровик один. Родимцев фамилия. C книжкой выходит. Учебник французского языка. Поравнялся с нами. А Денис чего- то по-французски гулит. Я его спросил о чем-то, ну и малыш ответить пытается .

– Понимает? – недоверчиво ухмыльнулся Родимцев.

– Ну, понимает.