Хроника событий местного значения (дни «совка»)

В Сараево решили ехать автобусом, чтобы увидеть красоты Боснии. Миушкович посоветовал прочесть книгу «Мост на Дрине», там вся драматическая история этой части Югославии. Автор этой книги, Иво Андрич, получил за нее Нобелевскую премию по литературе.

Проехали знаменитый мост на реке Таре. Его ажурная конструкция повисла на высоте 150 метров над ущельем, где течет река. Говорят, этот мост хотели взорвать немцы, окружившие партизан. Им это не удалось, инженер, проектировавший мост, не согласился указать, где заложить взрывчатку, чтобы произошло его разрушение. Мост уцелел, героя-инженера расстреляли.

Население Сараево всегда состояло из предприимчивых и энергичных людей, имевших различные взгляды на религию, семью, мораль. Город напомнил мне Одессу. Здесь, даже раньше чем в Вене, организовали трамвайное сообщение, местный университет известен очень высоким уровнем образования. Район города вдоль реки Милявицы застроен домами европейской архитектуры, в остальных местах – постройки и времен турецкого владычества, мечети.

Мы прошли небольшой горбатый мост, на тротуаре у углового дома я увидел вмятые в асфальт следы двух очень небольших ступней ног. Увидев удивление на моем лице, Миушкович пояснил:

– Здесь террорист Гаврило Принцип стрелял в чету Габсбургов.

Я в волнении замер. С этого вроде небольшого эпизода в событиях мирового масштаба началась бойня, унесшая миллионы жизней!

В Сараево мы получили заказ на литье для коммунального хозяйства.

– Кое-что набрали, – резюмировал Жарко результаты поездки.

* * *

На «железаре» меня уже ждал Чечулович, организовавший поход на Сутиеску. В группу туристов вошло пять молодых парней и девушка. Армия Тито, состоящая из Пролетарских бригад, старалась все время маневрировать, избегая крупных столкновений с немцами. Для отдыха и пополнения выбирали малонаселенные районы вблизи горных рек. Там враги стремились окружить и уничтожить партизан. В истории войны здесь отмечают битвы при реках Неретве, Козаре и Сутиеске. У нас демонстрировали киноэпопею о битве при Козаре.

До места, откуда начинался наш пеший переход, доехали на машине. Выгрузились на окраине села. Было тихо, слышалось тихое блеяние овец, журчание ручья. В спальных мешках заснули у костра.

Утром начался дождь, в тумане смутно виделись очертания большой горы. Наскоро перекусив, двинулись к ней.

Шли часа три, но гора все так же высилась впереди, уходя в мглистое серое небо. От холодного воздуха и нагрузки стало трудно дышать.

Наконец, вышли на ровное место, там стояли две «колыбы» – подобие наших «курных» изб. У отвесной стены горы, в загоне из жердей, сгрудились овцы, летом их перегоняют сюда пастись на сочной траве.

Мы зашли в избу. Там две женщины варили «каймак» – сырную смесь из овечьего и коровьего молока. Обе были одеты в вязаные кофты, черные юбки, их смуглые, с резкими чертами лица, выглядели сурово.

Мои спутники заговорили с ними. Инструктор Владо указал на меня:

– Это – рус. Идет с нами в Тентьище. Здесь сейчас кто-нибудь ходит?

– Дня два назад прошли пятеро немцев. Шли быстро, уверенно.

– Так они делают карты наших мест. Теперь им можно ходить везде.

Еще год назад у Крагуевца был указатель: «Немцам въезд запрещен». Всем – западным и восточным, за убийство в войну учеников школы.

Женщины поставили тарелки с вареным картофелем и «каймаком», спросили – есть ли в Руссии овечий сыр.

– В Руссии есть все, но, очень большое! – рассмеялся Чечулович. – Наш Николич жаловался, что в Кривом Роге его покусали большие мухи. Наверно это были осы, но божился, что – мухи. В Руссии все большое!

После еды меня потянуло в сон. Когда проснулся, в «колыбе» никого не было. Я вышел наружу. Илья собирал в рюкзак вещи. Владо фотографировал женщин. Они напряженно смотрели в объектив фотоаппарата.

После отдыха расходиться было трудно. Облака над горой исчезли, дождь кончился. Мы поднимались по карнизу скалы, цепляясь руками за ее выступы, прижимаясь к впадинам. Как могли пройти здесь люди с оружием и ранеными на носилках? Ведь это был путь из окружения.

Наконец, вышли на плато, откуда начали спуск в долину Сутиески. Выйдя из леса, мы увидели внизу здание мемориала Тентьище, много палаток приехавших на слет памяти погибших в той битве.

Сутиеска показалась мне неширокой рекой. Но в тот год она разлилась от дождей и стремительно несла массу воды. Некоторые партизаны погибли еще при переправе через реку. Обоз с остатками провианта, раненых пришлось оставить в наскоро сделанных укрытиях. После войны в этих местах находили останки многих людей. Вершины гор заняли враги, путь туда им показали предатели. Оттуда немцы и итальянцы простреливали всю долину. Был ранен Тито, убит руководитель английской военной миссии. Партизаны почти не спали, доедали последние галеты, готовясь к прорыву окружения. Головным отрядом командовал Сава Ковачевич, на фото в музее он очень похож на Чапаева. Его отряд с большими потерями пробил окружение врага, Сава Ковачевич погиб. Но основные силы партизанской армии смогли выйти из окружения в спасительные леса Боснии.

На памятной плите мемориала в Тентьище есть надпись:

«Из погибших здесь для нас никто не умер».* * *

Из Барича пришел телекс, что наши корпуса обработали, испытали, их нужное качество подтверждено. Коммерческая служба «железары» заключила выгодный договор с заказчиком. Мне сказали, что это – очень важный успех ранее безнадежно убыточного литейного цеха. Миушкович сообщил, что по решению Рабочего Совета «железары» меня премировали поездкой на побережье Адриатики.

Из Никшича мы выехали с Чечуловичем рано утром.

Дорога к морю шла через Цетинье, старую столицу Черногории. Этот небольшой город расположен на склонах гор по обе стороны реки с очень чистой водой голубого цвета. Дома из природного камня, старинный мост, открытые террасы кофеен с небольшим количеством посетителей, придают ему вид обители с первозданным спокойствием.

Рядом с Цетинье находится Ловчен, священная для черногорцев гора. С нее видны вершины горного массива Дурмитор на севере, берег Адриатики на юге и просторы Скадерского озера на востоке. На вершине горы расположен мавзолей Негоша, славного правителя Черногории. Внешностью, он был похож на нашего Петра Первого. Говорят, увидев его, Петр воскликнул:

– Экий ты длинный – выше меня!

– Выше русского царя только бог, – ответил Негош.

Вид, открывшийся при спуске к Которскому заливу, вызвал у меня восторг. Укрытые лесами горы, уплывающие по глади воды парусные лодки, дома из белого известняка у реки, над которой повис горбатый турецкий мост, выглядели, как на картине. Невольно подумалось – как хорошо жить здесь, без суеты, лишь наслаждаясь красотой природы.

Город Будва обозначился огнями прибрежной магистрали, дорожкой света луны на глади моря с двумя, как бы, плывущими островами.

Мы с Чечуловичем разместились в отеле «Могрен», вышли к морю.

Пляжный сезон уже близился к концу, из туристов оставались лишь немцы. Они компаниями распивали пиво на террасе ресторана.

Чечулович сказал:

– Ждут начало сеанса стриптиза.

– Это у вас разрешено?

– Разрешили, после бурных дебатов в Союзной Скупщине. Понятно, что это приводит к потере морали в обществе, но нужна валюта.

– Я смогу выкупаться в море? Иначе – не о чем будет рассказать дома.

– Вода еще прохладная, и лучше – утром, на пляже Святого Стефана.

Котор – морской порт, торговый центр в средневековой Адриатике, мы осматривали полдня. Запомнилась надпись, высеченная на арке ворот в цитадель города: «Чужого – не нужно, свое – не отдадим».

А остров Святой Стефан раньше был рыбацкой деревушкой. К нему построили дамбу, переоборудовали старые дома в комфортабельные номера престижного отеля. Переночевав там, по новой автомобильной магистрали мы отправились к Скадерскому озеру. За ним – Албания, в то время – наш идейный противник. Из нее и Китая тогда неслись призывы «разбить собачьи головы ревизионистам».

В рыбацком поселке, где дома нависают над водой, где прямо с лодок продают только что выловленную рыбу, где после вечернего застолья мы гуляли в первобытной тишине, и я заснул под невесомым одеялом из тонкой овечьей шерсти. Меня разбудило тепло встающего солнца.

Незадолго до отъезда из Никшича, друзья по «железаре» познакомили меня с Борисом Клюевым. Он происходит из русской семьи, попавшей сюда после нашей революции. Его отец, офицер царской армии, бежал с семьей от «красного» террора в Одессу. Власть там тогда менялась почти каждую неделю – «белые», «зеленые», «красные», махновцы. Все наводили свой порядок, но реально правили жулики и бандиты. Однажды старший Клюев наткнулся на еврейский погром. Громилы сбросили с балкона беременную женщину, убили ее мужа. Пытаясь за них заступиться, Клюев получил удар прикладом по голове. Обливаясь кровью, дошел до дома и сказал жене:

– Все, Маша! Нужно уезжать из этой богом проклятой страны!

Они проделали путь многих русских эмигрантов, осели в Черногории, где образовался небольшой круг бывших соотечественников. Родился Борис, отец работал топографом, жизнь, как-то, налаживалась.

Но началась война с фашистами, потом Германия напала на СССР.

Старший Клюев без раздумий пошел в армию Тито, считая, что так он больше поможет своей родине. Он был убит в бою на реке Неретва.

Мама Бориса получает за мужа пенсию. Борис работает землемером, учит немецкий язык. На работу устроится непросто, нужны связи. Видимо придется ехать в Германию, некоторые молодые никшичане так уже поступили. Прощаясь, Борис дал мне листок бумаги, сказал:

– В Одессе по этому адресу и плану отец спрятал на чердаке флигеля драгоценности семьи, Если сможешь найти – твоя удача.

О листке Клюева я вскоре забыл. Жаль, был шанс обогатиться.

* * *

Заканчивалось лето. В Никшиче становилось все холоднее и скучнее. Работа было сделана, я все чаще вспоминал дом, семью, дочь Танюшу.

Перед отъездом в ресторане собрались с сотрудниками «железары». Вспоминали встречи и работу в Никшиче, обещали переписываться и помнить друг друга, но в разговорах сквозила печаль.

В Белград со мной полетел Чечулович. В нашем посольстве он сказал Князеву, что я выполнил работу с эффектом для комбината, и об этом известно в промышленном отделе Союзной Скупщины Югославии.

Оформив нужные документы и получив билет на поезд, я устроился в гостинице. С Чечуловичем посидели в кафе на площади Теразие. Вспоминали интересные эпизоды в Никшиче, поход на Сутиеску.

Илья вручил мне членский билет Альпинистского союза Югославии с отметками о покоренных мной горных вершинах.

Затем зашли в белградское представительство «железары». Попросив сотрудницу представительства помочь мне купить подарки для семьи, Чечулович заторопился на обратный самолет в Титоград.

С Радомилой, так звали миловидную сотрудницу, мы часа два ходили по магазинам на улице Князя Милоша. Потом я пригласил ее в кафе.

Я рассказал ей о том, что понравилось мне в Югославии. Она улыбнулась:

– Иностранцу нравится то, что ему неизвестно и кажется интересным, это помогает ему забыть плохое дома. Но многого ты не узнал. Что работы не хватает, и молодые уезжают в более благополучные страны. Что у нас очень много бюрократии, и чиновники – не самые лучшие люди. Что в Рабочих Советах немало карьеристов, больше думающих о себе, чем о пользе общего дела.

– Но ведь это есть везде!

– Человек хочет ощущать себя хорошо в том месте, где живет.

– Расскажи о себе. Ты давно в Белграде?

– Я – потомственная никшичанка. Илья тебе не говорил?

– А как оказалась здесь?

Радомила задумчиво посмотрела на меня, достала сигарету.

– Ладно, расскажу что-нибудь, раз ты такой любопытный. Мой отец был известным в Никшиче человеком. Имел магазин, дом на берегу Зеты, акции «пивары». Брат, старше меня, окончил военное училище королевской армии. Я училась в гимназии, игре на фортепиано и немецкому языку. Жили мы не бедно, все испортила война.

Первыми в Никшич пришли итальянцы. Они носили головные уборы с перьями, любили вино, песни, приставали к женщинам, не грубо. А потом появился отряд немцев, они были какие-то одинаковые. Женщины их совсем не интересовали, они заботились о чистоте расы. Это было вначале, потом они все более зверели, случались и насилия. Мой брат попал к четникам, у других сыновья пошли в партизаны, война изменила образ жизни, судьбы многих людей, вызвала вражду.

После победы коммунистов у отца отняли магазин, долго вызывали на допросы о сыне. Тот пропал, скорее всего – погиб.

Власть попала в руки бедных, ожесточенных войной людей. Среди них был Гойко из Шавника. Занимая какую-то должность в Никшиче, он все чаще стал приходить к моему отцу с неприятными разговорами.

Отец постарел, ослаб и однажды сказал мне:

– Радомила, я не хочу, чтобы ты жила здесь изгоем. Подумай…

Не скажу, что Гойко относился ко мне плохо. Но он был «селяк», у него пахли ноги, он часто напивался с дружками и не мог подняться выше своих природных способностей. Когда его подвиги во время войны стали забываться, он спился и пропал.

– Хорошо, что ты – в столице. Здесь интереснее, чем в Никшиче.

Радомила с иронией посмотрела на меня, ответила:

– Коммерческий директор «железары» – мой друг, он мне помог.

Я проводил ее до автобуса.

Толпа людей ожидала проезда Иосипа Броз Тито с руководителем какой-то европейской страны, приехавшим с официальным визитом. Я не спеша отправился в гостиницу через парк, хотелось продлить приятные впечатления от последнего вечера в Белграде.

На открытой летней эстраде духовой оркестр играл вальс Штрауса. Усатый трубач во втором ряду выделялся исполнением своей партии. Покачивая головой, он радостно выдувал из трубы звуки, а в паузах улыбался, подмигивал публике, всем видом выражая счастье от своей игры и внимания собравшихся людей.

Нежные звуки вальса поднимались к желтеющим кронам деревьев, ветер подхватывал и уносил их через разлив реки в сторону гор, где находился Никшич, отдаленный от меня расстоянием и отдаляющийся во времени. Поезд в Москву уходил рано утром.

Особенности жизни в очередях

В Москве я остановился у Зорика и поехал с отчетом о командировке в Министерство. В Управлении внешних сношений меня поздравили с успешной работой, сказали, что В. М. Апрелев умер. Видеть кого-либо, кроме него, в «кадровой» службе не хотелось, и я зашел сообщить о приезде лишь в свой «главк». Позже понял, что это было ошибкой – после успешной загранкомандировки Управление кадров включало специалиста в какой-то перспективный резерв. На одном лестничном марше я встретил Резуненко, он был также озабочен, безрадостен и лишь удивленно воскликнул:

– Вы вернулись?!

На заводе к этому времени сменилось почти все руководство, и мой приезд не вызвал явного интереса, я вернулся к своим обязанностям. Но не буду говорить, что для меня поездка в Югославию окончилась лишь приятными воспоминаниями и хорошими подарками семье.

Во многом я стал другим человеком, пожив в стране с образом жизни, отличающимся большей свободой действий, ценностью инициативы, широким освещением происходящих в мире событий. Там я обучился сербскому языку, прочел мемуары У. Черчилля, тома истории Европы, ставшую для меня настольной, книгу Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол». Там я посмотрел неизвестные у нас фильмы М. Антониони, Ф. Феллини, И. Бергмана, А. Хичкока. Там я ощутил удовольствие от вежливого и быстрого обслуживания в гостинице, кафе, магазине. Там я увидел капитальные результаты неспешного, но эффективного и полезного для других труда индивидуальных предпринимателей.

Без рисовки скажу – я понимал, что этот удачный случай произошел благодаря тому, что страна дала мне возможность проявить себя. И когда вернулся в родные места, был обрадован многим, а удручен одним – очередями. К ним меня вновь вернули обстоятельства жизни.

Очередь в пять человек – эпизод, который может случиться везде, она принимается дежурно. Например, очередь на сдачу стеклотары. В ней случаются неприятности: вдруг объявят, что не принимают бутылки с узким горлышком. Тем, кто – с высшим образованием, это непонятно, но воспринимается без особых эмоций.

Стихийная очередь в двадцать человек уже вызывает склоки и распри. Например – в поликлинике при сдаче анализов, где услышишь: «вас не было. Вот бабушка сидит целый час, вас не видела».

Организованная очередь в тысячи человек – социально-экономическое явление. Свидетельством о нахождения в ней может быть номер на ладони и официальное извещение горсовета. В первом случае – на покупку автомобильных шин, во втором – на улучшение жилищных условий. Могут сказать, что очереди – признак здоровой экономики, спрос больше предложений, раскупается все, что изготавливается. Но это благодушные разговоры за рюмкой и в хорошей компании.

* * *

Многие реформы Н. С. Хрущева не дали должный результат, но одна была явно успешной – поточное строительство коммунального жилья.

Сейчас о пятиэтажных «хрущевках» говорят с сожалеющей улыбкой, но ютившимся тогда в тесноте коммунальных квартир, они показались пределом мечтаний. В малое по площади, но неплохое по планировке жилье можно было попасть по медленной и непонятно двигающейся очереди. И еще до поездки в Югославию, оценив свои возможности, мы замахнулись на двухкомнатную квартиру, общей площадью 27 квадратных метров в одном из первых кооперативных домов города.

Я начертил план квартиры, разместив на нем необходимую мебель и предусмотрев минимально возможные проходы от семейного ложа в сторону кухни и туалета.

Фундамент и стены нашего дома возвели довольно быстро, но потом из-за отсутствия чего-то стройка остановилась. Я приходил и видел кирпичные стены с наледью от ранних морозов. Неприятно удивляло все более уменьшающееся пространство будущего жилья.

За время остановки строительства дома удалось по очереди купить польскую кухню, чешский диван и стол с шестью стульями. Возник вопрос – где хранить все это до вселения в будущее жилье. Диван и стулья поставили в гараже у знакомых, упакованную в коробки кухню я разместил в коридоре нашей коммунальной квартиры, обеспечив скандальные разборки с соседями не менее чем на квартал.

Наконец, известили об установке отопительных батарей. Я прибежал на стройку и был поражен видом моего жилья. Массивные батареи почти на полметра выступали из ниш под окнами. В углу, где я с большим трудом поместил будущий бельевой шкаф, торчала труба, пригодная, разве что, для поддержки при выполнении маховых движений ногами.

Я в панике заметался по дому и наткнулся в квартире, подобной моей, но – этажом ниже, на остроносого гражданина с блокнотом и ручкой.

– Видели?! – крикнул я ему, – Здесь должен был стоять шкаф, здесь – стол! А сейчас – все пропало!

– Я не видел ваших вещей, товарищ, – испугался он, – я тут проверяю выполнение сантехнических работ.

– Так вы – проектант этого безобразия?! – пропел я.

И последующие пятнадцать минут нервно объяснял свою ситуацию. Остроносый сантехник слушал меня внимательно.

– Попробую чем-нибудь вам помочь, – неуверенно произнес он.

– Сделайте это, товарищ, – растроганно попросил я.

Проектант сдержал слово. Батареи утопили в ниши, трубу перенесли ближе к окну. Мы прожили год, ощущая поток холода из угла, где она стояла раньше. Не спасал и большой слой газет, наклеенный под обои.

Весной в этом углу появилась трещина, она шла по всей высоте дома. Приехала комиссия разбираться с причиной случившегося. Строители молчали, члены правления кооператива смотрели в землю, проектант, потрясая папкой с документами, кричал:

– Несанкционированное изменение теплового режима дома!

Трещину укрепили стяжками и сказали – дом простоит лет тридцать – межремонтный период, это нормально. А потом по очереди нашего кооператива мы перебрались в квартиру большей площади, и я уже с юмором мог рассказывать о своей роли в тепловом усовершенствовании нашего дома.

* * *

После защиты диссертации и назначения меня главным металлургом завода, появились какие-то деньги, и я начал думать о машине. В это время Волжский автомобильный завод уже делал несколько моделей малолитражек по лицензии итальянской фирмы «Фиат».

По заводской очереди на покупку машин мне предложили дорогую по тем временам шестую модель. Машины по более доступной для меня цене достались назначаемым передовикам производства из рабочих или людям, близким к месту распределения благ на заводе.

Я решил просить замену машины на ту, которая мне была по деньгам.

Мой вопрос можно было решить в Управлении торговлей города, оно находилось в старинном особняке на набережной Невы. От входной двери к кабинету нужного мне начальника вела мраморная лестница под красной ковровой дорожкой. Начальнику с фамилией Каштелян обо мне что-то сказал его родственник, работавший вместе с моим другом Владиком Гаврило в Институте Арктики и Антарктики.

Прождав полчаса в приемной, я зашел в кабинет, большое помещение с высокими окнами, резными деревянными панелями стен и камином под белой мраморной плитой.

За массивным столом сидел красивый мужчина, он держал в руке и разглядывал листок моего заявления. Это сразу очень впечатлило, я опасался, что придется долго объяснять – кто я и зачем пришел. Каштелян кивнул на мое приветствие и нажал кнопку звонка. В кабинете появился человек с озабоченным выражением лица. Это – единственное, что я отметил, остальное в нем было таким серым и незаметным, что оскорбляло величественный вид кабинета.

– Степаныч, – обратился Каштелян к этому человеку, – вот парню дали хорошую машину, а он хочет похуже. Посмотри, как ему помочь.

От его слов спазм благодарности сдавил мне горло. Вот так решают вопросы чуткие к людям масштабные руководители! А мы говорим…

Увидев прощальный кивок Каштеляна, я последовал за Степанычем. Он мелко перебирал ногами, держа папку с моим заявлением.

Сейчас, думал я, он выдаст мне какую-нибудь трафаретную справку, и я поеду с ней в магазин, а после буду рассказывать, как решил эту проблему людям робким, но вечно осуждающим нашу власть.

Мы зашли в узкое помещение с тремя столами. За одним из них по клавишам пишущей машинки стучала пожилая дама. Степаныч вынул из папки заявление, положил его в самый нижний ящик своего стола, и, подняв на меня строгие глаза, сказал:

– Все, ждите…

Управление торговли я покинул в размышлениях. Зацепка была, но…

Несколько раз я звонил Степанычу. Он постным голосом сообщал:

– Ваш вопрос решается.

Подошло время выкупа машины. Если бы я это не сделал в срок, она доставалась другим покупателям. Нужно было действовать.

Заготовив впечатляющие фразы, я ворвался в комнату к Степанычу. Я сказал, что к Каштеляну попал от влиятельных людей, что не хотел бы тревожить их еще раз, но из-за бюрократии – придется, что…

На лице Степаныча появилось выражение тревоги и разочарования. Он молча вынул из ящика бумагу и, глядя в сторону, сунул ее мне. На ней было подписанное месяцем ранее разрешение Каштеляна.

* * *

Садоводство в СССР было и хозяйственным решением правительства, и самодеятельностью граждан, желающих обеспечить себя овощами и фруктами. Участки для садоводства выделяли предприятиям, обычно – на заболоченной пустоши без дорог, электричества и водоснабжения. Дальше милостиво допускались всевозможные инициативы внизу. Подобным образом, через добровольное общество содействия армии и флоту, можно было получить в аренду участок земли для гаража.

Я получил участок на 74 километре Мурманского шоссе в местности, которую одни называли Синявинскими высотами, другие – болотами. «Безлошадные» садоводы добирались туда на автобусе, привозя все, что могли нести в руках и на спине. Жили в палатках, готовили пищу на костре, нанимали бригады с госпредприятий для прокладки дорог, подводки электричества и труб водоснабжения.

Но постепенно дикий прежде край преображался. Образовывались улицы домов из рам и дверей, выброшенных на свалку, из бетонных панелей, непонятно как привезенных из города, из шифера и фанеры. Были там и рубленые избы, собранные из спиленных деревьев. При всем этом на второй год в самодельных парниках выращивали разные овощи и клубнику, а весной расцветали яблони и вишни.

Спилив деревья и выкорчевав пни, я приступил к возведению жилья на участке. Двое постоянно пьяных работников соорудили каркас и крышу постройки. На заводе мне разрешили купить доски и брусы от сносимой крыши ремонтируемого цеха. Была поздняя осень, их доставку на участок затрудняло бездорожье, но упускать такой случай приобретения ценного материала было бы глупостью.

Наш грузовик безнадежно застрял в жидкой колее дороги, не доезжая километра до моего участка. Пришлось бросить драгоценные доски без надежды обнаружить их на следующий дачный сезон. Но весной, добравшись до оживающего садоводства, я с радостью увидел свой строительный материал нетронутым, хотя он явно мешал проезду транспорта. Я был настолько растроган благородством людей, не позарившихся в такой ситуации на чужое, что написал очерк о трудовых подвигах садоводов в районную газету. Редакция сообщила мне о его опубликовании, но в их статье о героизме наших садоводов было сказано мало, больше – о дооборудовании Мурманского шоссе двумя автобусными остановками в будущем году.