
Полная версия
Хроника событий местного значения (дни «совка»)
Тут я и спортсмен нервно закричали, что это безобразие – приводить в палату с нормальными больными такого типа, что его нужно срочно убрать. Но старый врач лишь тихо посоветовал что-то Насте и ушел.
Утром я подошел к виновнику ночных событий. Его лицо выражало тревогу, даже, страдание. Он спросил меня – что было.
Я рассказал, он горестно покачал головой. Позже у меня случился с ним разговор. Он рассказал, что до войны был разрядником по боксу, борьбе, лыжам. При мобилизации его направили в отряд диверсантов. Несколько раз переходил линию фронта, в тыл немцев, сопровождая подрывников. Как-то, забросили с радистом. Напарник – долговязый юнец, без опыта в таких делах. Вытолкнули его с самолета, летел как бревно, повис на березе. Спуститься не может, резать стропы боится. А уже светает, из ближних домов появляются немцы. Пришлось лезть по обледенелой березе, чтобы спустить его с рацией.
– Получилось? – спросил я.
– Да, задание выполнили, но на обратном пути он подорвался на мине. Шли болотом, след – в след, как я велел. Но устали и его повело…
В другой раз отправили взять их пункт связи. Перестреляли – кто там был, взяли документы, нужно уходить. И тут под кроватью нашли одного. Стоит, подмышки – в потных пятнах, бормочет что-то, боится. А зачем к нам приперся?! Оставить его нельзя, тащить через фронт – морока. Взводный обошел его, точно ударил «финкой». Как он закричал! Будто вся его молодая жизнь вышла в крике!
– Как это можно пережить! – нервно воскликнул я, – И то, что у вас было ночью – от воспоминаний?
– Наверно. На войне или он – тебя, или ты – его, другого не бывает. А от памяти потом никуда не деться, пережитое остается в тебе.
* * *Объем производства литья на заводе заметно увеличился, заказчики его находились в разных местах страны, и мне все чаще приходилось ездить в командировки по вопросам поставок нашей продукции.
Командировку в Одессу я воспринял как удачу, этот город привлекал прочитанными книгами и ходившими по всей стране анекдотами. Был март, слой сырого снега покрывал поле аэродрома. С опозданием подали трап, мы спустились к автобусу с хлопающими дверьми. Люди в ватниках вручную тащили тележку с чемоданами и сумками. Все это не соответствовало моим представлениям об Одессе, ее жителях с их знаменитым юмором. По дороге из аэропорта я не заметил чего-либо примечательного в архитектуре домов, мелькавших за окном улиц, и начал огорчаться. Ожидался разбор ситуации с дефектами нашего литья, и трудно было рассчитывать, что разговор на заводе-заказчике будет приятным.
Когда мы с работником отдела входного контроля завода составили протокол достойного содержания, появился человек в синей спецовке. Брюки не прикрывали манжеты его сиреневых трикотажных кальсон. Он окинул меня ироничным взглядом и сказал:
– Вы приехали за этим барахлом?
– Отливки можно использовать. Мы договорились – как.
– Сейчас все хотят использовать, а не делать, как нужно.
Разговор не получался. Я решил изменить тему, сказав, что первый раз в Одессе. Собеседник изобразил улыбку и буркнул:
– Настоящая Одесса кончилась в прошлом. Сейчас о ней вспоминают лишь для своего настоящего. Что вы тут сочинили?
Он бегло прочел протокол, поднял телефонную трубку, сказал в нее:
– Фима, я сейчас с ленинградцем по тем шелабушкам. Мы зайдем.
На двери кабинета была вывеска: «Главный инженер Е. Шварцман».
Небольшого роста, тучный, очень подвижный Шварцман закричал:
– Что ты водишь его по секретному предприятию? Он еще подумает, что у нас мало работы, и мы только занимаемся их плохими деталями!
– Этот товарищ хочет знать за Одессу, – сказал мой провожатый.
– У нас таки всегда есть о чем рассказать. Ты уже прочел эту историю о сервизе, что нашел обмотчик канатного завода? Интересно, что он мотал, если у него случился графский сервиз?
– Он им все отдал. Теперь он – народный герой, ему дадут премию.
Шварцман задумчиво посмотрел в окно и сказал:
– Сеня, они взяли этот сервиз у Гробштейна с Пишоповской. Они пришли к нему и сказали: «Слушай, хочешь жить спокойно и иметь республиканскую пенсию – отдай!» И он отдал. Обмотчик тут рядом не лежал, это их майсы.
– Что делать с молодым человеком и его металлоломом?
– Пусть идет на Привоз, торгует этим. Заработает на обратную дорогу.
Акт мне все же подписали, даже покормили в заводской столовой.
После этого я осмотрел все известные места города – оперный театр, дворец Воронцова, Приморский бульвар со знаменитой лестницей. Но хотелось посмотреть и Молдаванку, и Пересыпь, где по описаниям великих писателей этого города происходила яркая жизнь одесситов.
Я зашел в кафе. Крепкая официантка держала в каждой руке по три кружки пива, лениво ходила между столиками и долго отсчитывала сдачу. На столах валялись чешуя и кости вяленой рыбы. За столом, куда я присел, двое вели такой разговор:
– И что говорит ее отец?
– Говорит – это ваше дело.
– Ваше дело! Надо же где-то жить. Он квартиру – в гроб возьмет?!
– Не бросай в меня угли! Мне и так тошно от этой семейки!
Тот, кому было тошно, поднялся и ушел.
Тот, кто остался со мной, задумчиво сказал в пространство:
– Служит в конторе. Деньги видит один раз в месяц. Говорил ему – не связывайся с Гробштейнами. Антиквариат любят жадные люди.
– Эту фамилию я слышал, он – ювелир?
– У вас плохой выговор. Вы наверно – из Москвы.
Я коротко рассказал – зачем в Одессе, что видел их оперный театр.
– Был я в этом театре, – вяло ответил он, – одна любительница балета водила. Столько падений бывает лишь на тренировке фигуристов.
Оценивающе оглядев меня, собеседник продолжил:
– В вашей конторе есть инструментальный цех? Не знаю, кому здесь нужны ваши детали, везите лучше алмазную крошку. У нас есть один ловкач, он делает из нее бриллианты. Укладывайте ее в банки из-под томатов. Могу помочь связаться с нужными людьми.
– Обязательно – в банки из-под томатов?
– Можно – от баклажан…
Собеседник явно терял интерес ко мне, и я заискивающе сказал:
– Одесса – очень интересный город!
Он оживился:
– Был третий город в стране! А какие люди жили здесь?! Мой дед был за Бунд, потом стал таким большевиком, что перепугалась вся родня! Мог стать большим человеком – сидел в тюрьме с самим Котовским! Ему при НЭПе разные должности предлагали. Отвечал, это – не мое, начинается все, как прежде. А что нового бывает у людей? Все идет циклами, всегда кажется новым то, что успели забыть. Дед спился и умер, как босяк. А хоронили его с оркестром, были речи, мужчины серьезно молчали, дамы плакали. Все – как у людей. А тут появляются его приятели по спиртному. Один из них залез на бочку от сельди и закричал так, что остановились лошади извозчиков:
– Что мы видим! Умер великий человек! А все молчат, водку продают с одиннадцати! Он же в революцию возил на мотоцикле Дзержинского!
И рассказчик, довольный, что поведал такие подробности, дополнил:
– Не забудьте про алмазную крошку. А то – напрасно к нам приехали.
Я вышел из кафе и побрел к ярко освещенному гудящему порту. С моря волнами налетал влажный ветер, туман скрывал горизонт. Мне представились греческие фелюги с контрабандой, преследующий их баркас пограничников, веселые бандиты во фраках, биндюжники, пьющих молодое вино и печальные аптекари, продающие порошки от всего в промежутке между очередными погромами. В Одессе я был еще раза два, но самые яркие впечатления остались от этой поездки.
* * *Предстояла командировка в Комсомольск-на-Амуре. Этой поездке я вначале радовался – край, известный мне лишь по книгам и фильмам, перерыв в скучной ежедневной работе. Но с приближением дня моего вылета, становилось тревожнее от мысли, что попадаю в ситуацию, не зависящую от меня, и кончиться это может чем-то непоправимым. Так далеко, через всю страну, я еще не летал. Я попытался приободриться разговором с военпредом Хвостовым, он часто летал на очень отдаленные объекты в стране. На мои опасливые намеки Хвостов жизнерадостно отрубил:
– Где начинается Аэрофлот – там кончается порядок!
Я вышел из дома с плохими предчувствиями. Вспоминались случаи авиакатастроф, представлялось, как развалится самолет, и я полечу к земле в новом пальто, которое напрасно купили.
Но после взлета все стало привычным, спокойным. Самолет пробил облака и плыл в синеве, светлеющей на востоке. На земле, укрытой снегом, бусинками огней обозначались населенные пункты и дороги. Двигатели гудели ровно, мощно и уверенно.
Рядом сидел морской офицер, впереди молодая красивая женщина кормила творогом ребенка. Глядя на ее высокую шею, на узел волос, перехваченный резинкой, я все более успокаивался.
Принесли завтрак. Моряк достал плоскую бутылку, сказал:
– Армянский. Давайте – за встречу. Лететь долго.
После пары рюмок у нас завязался разговор. Он служит недалеко от Владивостока, командует большим кораблем, а в Ленинграде провел часть отпуска из-за романтической истории, которая с ним случилась в годы учебы. Я понял, что эта история волнует его, вызывая желание разобраться в своих мыслях в беседе с кем-то.
– Я попал в морское училище Ленинграда после службы на флоте, – задумчиво начал он рассказ, – в казарме разговоры одни – о женщинах и выпивке. Иногда разрешали сходить на танцы в дом культуры. Там я и познакомился с одной. Она училась в Институте культуры, звали ее Люси. Фигура – не передать! Одевалась красиво. Влюбился я в нее так, что еле доучился. На службу меня распределили в Мурманск.
Я ей говорю: «Люси, поехали со мной! Так тебя любить буду – ты у меня никогда не состаришься!» Она была старше меня.
А Люси отвечает, как будто ничего между нами и не было:
«Приедешь – всегда встречу. Но семейная жизнь меня не прельщает, насмотрелась, чем она чаще всего кончается».
Проводила меня на вокзал, поцеловала, как любящая женщина.
Началась служба, а мне – мука. Звоню ей, пишу каждую неделю.
А она в ответ: «Зачем я тебе?»
На корабле ушли в большой поход. В море позабылось. Вернулись и я с пирса – к телефону. День звоню, два – не отвечает. Нашему экипажу надо отмечать приход на базу, а я – как больной.
К десяти часам вечера, когда началось настоящее флотское веселье, я понял, что нужно делать. Взял две бутылки шампанского и – на поезд, в Ленинград. Там на такси приехал к ней на Васильевский остров. Кинулись друг к другу в объятия. Я задохнулся от счастья. Но ночь – как пытка. Рядом она, а все – безнадежно, разрыв неизбежен. Продолжаться так не могло.
Перевелся на Дальний Восток, женился, родились дети, жизнь устраивается. А в этот отпуск что-то погнало меня в Ленинград, где у меня была такая первая любовь.
Он разочарованно махнул рукой.
– Что годы с нами делают! Где та Люси и то состояние любви?! Чай, улыбочки… Она держит фасон, но вижу – плохо. Даже пожалел, что встретились, а не осталась прежняя хорошая память.
Моряк замолчал, а я удивился сохранившейся в нем чувствительности.
Полет происходил с двумя посадками. В Чите самолет штурмовали, как пригородный автобус. Натиск желающих долететь «хотя бы – до Благовещенска» сдерживала на трапе молодая стюардесса. Корпус самолета содрогался от ударов загружаемых чемоданов и тюков. В конце посадки появился взвод солдат в полном снаряжении. Мест не было, они стали в проходе салона. На все это спокойно взирал пилот, видно считавший, что не стоит тратить здоровье по пустякам. Наконец двери самолета закрыли, мы понеслись по взлетной полосе.
Моряк с романтической историей любви, солдаты, вежливо стоящие у кресел, красивая женщина с ребенком, все пассажиры показались мне близкими, связанными общей судьбой, людьми. Стало обидно, что мы больше никогда не встретимся. Думая об этом с радостью и грустью, я заснул. А проснулся уже в Хабаровске.
* * *Эти годы моей работы совпали со строительством и модернизацией нашего военно-морского флота и применением на крупных кораблях атомных энергетических установок. Надежность их работы зависела и от качества литых корпусов трубопроводной арматуры, используемой в контуре охлаждения реактора.
Освоение технологии литья корпусов из специальной стали поручили моей бригаде. Я засел за изучение истории создания и применения этих сталей. Она оказалась достойной приключенческой повести. В ХХ веке началась «эпоха моторов». Соответственно, резко возросла добыча и переработка нефти в горючее и другие материалы. Тысячи километров труб из хромоникелевой стали сваривали и использовали для перекачки нефти, ее переработку в топливо и различные добавки.
И в разгар этого промышленного бума сварные стыки трубопроводов начали разрушаться от неизвестного вида коррозии. Исследования показали, что для ее предупреждения в сталь нужно добавлять титан.
От его содержания существенно зависит качество литой поверхности деталей. При плавке в индукционных печах, на «свежих» материалах, этой проблемы практически нет. Но у нас в цехе сталь выплавляли на «отходах» прежних плавок в большой электродуговой печи. При этом трудно обеспечить содержание титана в узких пределах, а тогда еще не было приборов для экспресс-анализа химического состава стали. Малое содержание в стали титана могло привести к ее коррозии, а повышенное – к ухудшению качества поверхности отливок, большим затратам при их зачистке с помощью ручного инструмента.
Производство отливок из этой стали для изделий новых заказов нужно было решить в сжатые сроки. В лаборатории завода были выполнены исследования влияние химического состава, термической обработки стали на ее прочностные и коррозионные свойства. По результатам этой работы осуществили ряд решений для обеспечения требуемого качества литья. В нашем головном институте утвердили технические условия на отливку деталей для изделий, используемых при работе атомных энергетических установок судов. Я активно участвовал в этой работе и впоследствии использовал ее результаты в диссертации на ученую степень кандидата технических наук.
* * *В 1963 году я женился. Лина, инженер-электрик, была на два года младше меня. Ее семья, имевшая фамилию Локшины, годами жила в белорусском городке Кричев, известном искусными ремесленниками и еврейским казачьим полком во времена Екатерины Второй.
После революции Локшины перебралась в Ленинград. Дочери Соня и Роза вышли замуж и начали работать в Институте прикладной химии. Младшая дочь, Гина, поступила учиться в университет на математика.
Начавшаяся война жестоко повлияла на их дальнейшую судьбу. Отец Лины добровольцем ушел на фронт и погиб на Лужском рубеже, может, в то самое время, когда меня везли в эвакуацию.
Двухлетняя Лина опрокинула на себя чайник с кипятком, получила ожоги. Все это помешало эвакуации семьи из города, и старшие Локшины в первый год блокады умерли от голода.
Роза Исааковна и Лина, находившаяся в круглосуточном детском саду, бедствовали в городе всю блокаду. Полуживую Софью Исааковну эвакуировали по Дороге жизни. Гина, как-то выживала в общежитии университета, работая в госпитале.
Лина не рассказывала мне о бедах ее семьи в войну, я узнал об этом, все чаще приходя к ней. Мне нравилась атмосфера взаимопонимания и душевного тепла между ее мамой и тетями. Представлялось, что их красивые смуглые лица, рассудочное и чувственное восприятие жизни, могли свидетельствовать о долгом пути предков семьи из Испании.
Решение о женитьбе я принял одним вечером, когда случайно увидел фотографию Розы Исааковны и Лины в блокадном Ленинграде.
Женщина с худым лицом, в длинном темном пальто, держала за руку девочку в шубке, повязанной сверху платком. За ними вмерз в сугроб троллейбус, в серую мглу уходила улица с темными провалами окон домов. Эта картина обреченности людей вызывала тоску и сочувствие.
В литейном цехе работают посменно. Еще не построили станцию метро «Петроградская», и я долго ехал трамваем на завод утром или в полдень, или когда уже город готовился ко сну.
Первый отпуск мы с Линой провели в лодочном походе на Селигере. От базового туристического лагеря, недалеко от Осташкова, мы плыли мимо спокойных берегов с редкими деревянными избами, церквями, в которых еще можно было обнаружить старые иконы, мимо остатков старого моста, силуэт которого загадочно темнел на фоне вечернего неба, мимо следов старины, вызывающей грустные и светлые мысли.
Помню долгое плавание по Березовскому плесу к песчаному берегу, на котором, как пальмы, стояли три сосны, спуск по быстрой речке Селижаровка, на одном из поворотов принимающей в свои воды не очень большой приток, который давал общее имя Волга дальнейшей главной водной магистрали центральной России.
После похода не хотелось возвращаться «в суету городов и потоки машин», к жаре плавильных печей, к задымленному заливочному плацу литейных форм.
Но в молодые годы никакие трудности не вызывают растерянность или уныние. Через два года семейной жизни у нас родилась первая дочь Таня, а судьба поощрила меня зарубежной командировкой.
Югославский дневник
После двадцати лет идеологического противостояния возобновились экономические и культурные отношения между СССР и Югославией. Появились проекты нашего промышленного сотрудничества, один из них предусматривал помощь югославам в организации производства литых деталей для трубопроводов химических заводов.
Внешнеторговая организация «Проммашэкспорт» прислала на наш завод письмо, в нем предлагалось отправить в Югославию инженера-литейщика. Руководство завода ответило на этот запрос формально, полагая, что это одно из начинаний, обычно, кончающееся ничем. Для поездки предложили меня – молодого инженера, уже имеющего опыт изготовления такого литья и проявившего в работе усердие. После этого о командировке не приходило каких-либо вестей, интерес к ней у меня пропал. Но весной 1966 года из нашего министерства пришло письмо об отправке меня в Москву для обсуждения деталей поездки за рубеж.
В министерстве мне сказали, что Югославия – не Болгария, даже – не Польша. Там прозападные настроения, нужно быть осторожным.
Первым технической стороной поездки заинтересовался только что назначенный начальник нашего «главка» И. Н. Юрьев. Выслушав мои пояснения, Иван Николаевич пожелал мне успехов и поставил в моем выездном деле согласующую подпись.
Заместитель министра А. А. Хабахпашев принял меня в одиннадцать часов вечера. Такой режим работы был у этого человека, организатора промышленности в предвоенные и военные годы. По специальности Хабахпашев был металлург, надеясь на его понимание, я сказал, что имею опыт выплавки металла в электродуговых печах, а какие там, у югославов, никто не знает. Может, – индукционные печи, а на них я не работал. Арсений Александрович рассмеялся.
– Для того и посылаем специалиста, чтобы смог решить все вопросы. И что особенного при плавке в индукционной печи? Кастрюля, – что положил, то и получил. Уверен, вы справитесь, но ответственность за поручаемую работу нужно понимать, вы представляете страну.
Прошел еще месяц, и выяснилось – в командировку нужно выезжать срочно.
Мое дело поступило в Управление кадров Министерства. Неказистого вида работник, полистав папку с моим делом, уставился на меня с видом удивления, неодобрения и задумчиво произнес:
– Странно, вы – не член партии, а едете в такую командировку…
Резуненко, такая была его фамилия, подозрительно разглядывал меня, хмыкал, но было видно, что он растерян. Мой отъезд был согласован с важными лицами министерства, а ему теперь приходится отвечать за оформление документов такой сомнительной личности, как я.
Подумав некоторое время, Резуненко выдавил из себя:
– Подождите в коридоре…
В коридоре я просидел три часа. Резуненко и другие работники не раз озабочено проходили мимо, казалось, все они зловредно заняты моим делом, и я подумал, что везению с поездкой за границу пришел конец. Наконец Резуненко появился передо мной и сурово бросил:
– Идемте.
Мы поднялись на охраняемый этаж министерства, вошли в приемную начальника Управления кадрами В. М. Апрелева. Высокий человек с усталым лицом вышел из-за стола, поздоровался со мной за руку.
Он около минуты разглядывал меня, потом сказал:
– Нужно ехать. Я поручился за вас. Не обижайтесь, к вам относятся хорошо, но есть независящие от нас моменты. Езжайте, ознакомьтесь, составьте план работ и возвращайтесь. Думаю, полмесяца для этого хватит, а дальше – решим, что делать.
Все, что накопилось за этот день, заставило меня сказать:
– Владимир Михайлович! Мне незачем ехать туда, чтобы составлять план кому-то. Этим мы лишь навредим делу и себе. Если я не гожусь, отправьте меня обратно на завод, и не нужно позориться всем.
Лицо Апрелева на мгновение исказилось гневом, но он взял себя в руки и продолжил разговор:
– Не мы выдумываем правила. Понимаю, что здесь главное – техника, но прошу сделать все, как можно быстрее и без осложнений для тех, кто доверяет вам. Вы молоды, могут быть разные командировки. Завтра с вами переговорят в одном месте, Резуненко объяснит – где. Старайтесь там больше слушать и меньше говорить.
На следующий день я отправился на Старую площадь в Приемную ЦК КПСС. В проходной меня встретил офицер с пропуском, не говоря ни слова, он провел к кабинету, на двери которого была табличка:
«Начальник отдела Балканских стран К. И. Малинин».
В углу помещения за небольшим столом сидел пожилой человек. Он сдержанно кивнул на мое «здрасте», открыл тетрадь, возможно, для записи беседы и указал на место за другим, более длинным столом. Через минуту в стене открылась панель, и появился приятного вида брюнет изящного сложения. Это и был К. И. Малинин.
С улыбкой оглядев меня и поздоровавшись за руку, он сказал:
– Очень хорошо, что наши молодые специалисты уже могут оказывать техническую помощь развивающимся странам. С Югославией у нас складываются все более крепнущие связи. Эта страна близка нам по идеологии, хотя, несколько увлеклась модными экспериментами. Но у вас – конкретная техническая задача, уверен, что вы с ней справитесь.
Он продолжал говорить, а меня неотступно преследовала мысль: если я вызван для такого «ликбеза», зачем понадобились поручительства и неприятные разговоры в министерстве? От осознания важности этой беседы у меня началось какое-то раздвоение, я слышал, но не понимал слова собеседника, видел его взгляд, изредка перебегающий за меня. Я даже оглянулся – человек в углу что-то записывал в тетради.
Малинин замолчал, я понял, что нужно сказать слова благодарности за доверие и о том, что приложу все силы для успешного выполнения поставленной передо мной задачи. Похоже, эти слова понравились.
На том беседа закончилась, я вышел из этого серьезного учреждения, так и не поняв, зачем там понадобилось мое присутствие.
После этого очень быстро оформили все мои выездные документы. В «Проммашэкспорте» я получил дипломатический паспорт зеленого цвета и билет на поезд до Белграда. Такой паспорт заметно упростил проверки всех пограничных служб при поездке в Югославию.
* * *На перроне вокзала в Белграде меня встретил сотрудник посольства М. Н. Покидов. На его лице промелькнуло удивление, наверно – моим юным видом. Я попытался узнать подробности будущей работы, но он ограничивался кратким: «Вам все объяснят». В посольстве меня представили человеку с неподвижными глазами. Его фамилия была Князев, он сказал:
– Вас прислали на три месяца, но это может измениться. Поезжайте, ознакомьтесь на месте с состоянием дел, потом решим, что – дальше.
– А со мной никто не поедет?
– Зачем? Вас встретят представители завода, где будете работать. Если понадобится наша помощь, дайте знать с места работы, связь есть.
После оформления нужных документов я прочел в инструкции о том, что Югославия – социалистическая страна, но здесь находятся люди из капиталистических стран, что требует осторожности в поведении и разговорах. Еще было написано, что в беседах с местным населением следует избегать слов «спичка» и «курица». Мобилизованный такими указаниями, я вылетел в Титоград, столицу республики Черногория. На аэродроме меня встретил человек с веселыми глазами. Он представился:
– Илья Чечулович, ми поручено стретаты вас. Како сте дошлы?
Вопрос был понятен, я ответил:
– Нормально…
Машина быстро проехала по улицам города, дальше дорога шла вдоль реки с зеленоватой, местами, пенящейся водой. Я по-украински попытался расспросить о заводе, где буду работать. Из ответов Чечуловича понял, что металлургический комбинат «Борис Кидрич» имеет мартеновский и прокатный цехи. Есть еще литейная, где с моей помощью хотят освоить производство литья для клапанов. В литейной работают электродуговые плавильные печи. Я облегченно вздохнул и рассматривал открывающиеся виды природы.
Через полтора часа подъема по петляющей дороге впереди открылась узкая долина, где располагался город Никшич, место моей работы. В его центре были видны несколько зданий современной архитектуры, а на окраине высились трубы мартеновских печей.