Гении тоже люди… Леонардо да Винчи

Он человек с тяжелым характером и не любит меня. Если бы любил – давно бы оторвался от своей бутыли вина, которое пьёт в больших количествах. После очередной рюмки он, словно ветряная мельница, машет кулаками во все стороны, готовый сразиться хоть с самим Иисусом. В эти моменты, не приведи Господи, попасться ему под горячую руку – это страшно. Как шепчут старшие селяне, он до смерти забил свою первую жену, уставшую терпеть его пьянство и побои.

Катарина замолчала, опустив голову и уставившись в сочную траву луга. А потом снова посмотрела на Леонардо:

– А как ты, Нардо? Как тебе живётся в Винчи? – в её голосе звучала глубокая усталость от тяжести рассказанного.

Маленький Леонардо сидел перед ней на мягкой траве, поджав колени к животу и внимательно глядя на мать грустными, всепонимающими глазами. Рассказ Катарины потряс его детское сознание – казалось, теперь уже ничто не вернёт ему ту радость и безмятежность, в которой он пребывал совсем недавно, созерцая окружающую природу и её чудеса. Мать нетерпеливо смотрела на небо, будто само раскалённое солнце торопило её домой. Леонардо заметил это и, собрав остатки детского мужества и попытался изобразить хотя бы тень улыбки – чтобы подбодрить и мать, и самого себя. Он начал свой рассказ о жизни в Винчи:

– Мама, со мной всё хорошо, не волнуйся. Отец и приёмная мать заботятся обо мне. Да-да, дона Альбиера очень добра.

– Сынок, ты так учтив и умен, что понравился бы даже самой ревнивой мачехе, – улыбнулась Катарина. Леонардо ответил ей мягкой улыбкой и продолжил:

– Бабушка Лючия любит и балует меня, всегда поёт тихие колыбельные перед сном и печёт вкусные берлингоццо с поджаренной в сметане корочкой! Правда, дед очень строг со мной, но он таким бывает со всеми. Когда сердится, требует, чтобы я называл его не «дед», а «синьор». Потом, в который раз, строгим голосом напоминает, что его отец был хранителем какой-то там печати и послом республики, и мне надлежит более почтительно относиться к тем, кто носит такие титулы, имея в виду, конечно, себя, – Леонардо наивно улыбнулся, почти засмеялся.

– Но у меня есть друг – дядя Франческо. Он такой забавный! Мы гуляем вместе, пока отца и деда нет дома. Франческо говорит, что разница в семнадцать лет даёт ему право не только воспитывать меня, но и быть настоящим другом. Наверное, он и есть мой единственный настоящий друг в доме отца.

– Чем занимается твой молодой и весёлый дядя Франческо? – спросила мать. – Он тоже стал нотариусом?

– Нет. Он не хочет быть нотариусом, как мои прадед, дед и отец. Говорит, что он «философ по складу мышления», а дед называет его своим «неудавшимся произведением», – отвечал мальчик с умным выражением, словно понимал каждое слово.

– Мы с дядей Франческо проводим всё свободное время на природе. А времени у нас много. Мы обошли все окрестности Винчи: там, где долина реки Арно и где поднимаются таинственные скалы с пещерами и холодными ручьями. Там, на склоне горы Монте Альбано, крестьяне пашут поля и трудятся на виноградниках моего деда. Ты видела, Мама, сколько там старых олив и цветущих миндальных деревьев? А те высокие стройные деревья, напоминающие хвосты огромных лисиц, – дядя Франческо сказал, что это кипарисы. С Монте Альбано, если небо чистое, мы видим бескрайнее Средиземное море! А иногда, когда дядя занят, я брожу один по горам и оврагам.

– Но почему один? – спросила мать. – Разве у тебя нет друзей из соседних дворов?

– Нет, Мама. Все мои ровесники застряли в своём детстве, их пустые игры меня не интересуют, – ответил Леонардо. – Но не волнуйся, со мной всё в порядке. Я научился лазать по крутым склонам, чтобы потом сидеть там, наверху, смотреть вокруг и мечтать. Пока внизу мирно пасутся овцы, а над головой кружат крылатые хищники.

Катарина смотрела на сына с изумлением и нежностью. Она не могла понять, когда он так быстро повзрослел, научился так красиво и грамотно говорить. Леонардо же продолжал, с блеском в глазах:

– Мама, знаешь, как интересно наблюдать природу и животных, запоминать все детали этого удивительного мира, следить за повадками рыб и ростом деревьев! Ты знала, что ветви деревьев толще на южной стороне, чем на северной? Дядя Франческо объяснил, что солнце притягивает влагу на ту сторону растения, что ближе к нему. Листья всегда поворачиваются лицом к небу, чтобы ловить росу. А круги срезанных деревьев показывают их возраст и погоду: толще – значит был влажный год, тоньше – сухой. Они даже показывают стороны света, смотря, куда обращены!

Катарина слушала и смотрела на сына с гордостью и нежностью. Она знала: разум Леонардо – дар Божий, открытый всему миру, который в будущем ему предстоит покорять. Она любила его, и одновременно понимала, что не сможет дать ему и малой толики тех знаний, которые он получает в доме отца.

– Ты уже уходишь?.. – вдруг спросил он, чувствуя, как защипало глаза, и крупные слёзы навернулись, словно невидимая плотина дала трещину. Катарина молча кивнула.

Прощание затянулось. Они стояли на лугу, прижавшись друг к другу, словно мать пыталась напитать сына своей жизненной силой, любовью, теплом. А он, по-детски крепко сжав её в объятиях, приподнял голову и множество раз поцеловал её в щеки и руки. В какой-то момент он вздрогнул, почувствовав огрубевшую кожу её ладоней. Затем словно маленький беззащитный комочек свернулся, словно весь мир в этот миг ополчился против него. Сердце матери растаяло окончательно, и вся та крепость, что держалась годами в глубине её души, распалась – ливнем горячих слёз хлынула на голову сына.

На краю залитого солнцем луга стояли рядом две вечные спутницы – Любовь и Разлука. Они молча наблюдали издали, точно две немые свидетельницы, это душераздирающее зрелище: две связанные невидимой пуповиной родственные души – Сын и Мать, находящиеся на перекрёстке радости встречи и горечи расставания.

Леонардо обхватил мать своими детскими, но уже крепкими руками. В памяти всплывали самые первые подробные воспоминания, сохранённые глубоко в самом сокровенном уголке сердца – через всю жизнь.

– Ой, почему Мама так громко стонет? Ей больно? Мне страшно! Вокруг всё тесно и холодно. Я вижу свет, даже яркий свет. Чья-то жёсткая рука больно бьёт меня… я делаю первый вдох, я дышу, кричу! Кажется, я родился! Мне страшно и холодно! Всё такое непривычное! Как можно жить в этом мире?.. И вдруг – незнакомое, но такое родное, такое долгожданное лицо. Её улыбающееся лицо… И по нему текут горячие слёзы. Это же она, моя МАМА!!! Вот она какая! Теперь мне не страшно, я не кричу. Я пробую вкус её тёплого, сладковатого молока, наслаждаюсь её запахом и засыпаю счастливым младенческим сном. Я расту… Мама дала мне жизнь, она – самый дорогой человек на Земле.

Леонардо еще в раннем детстве наблюдал яркое проявление материнского чувства на примере одной кошки в Анчиано, которая, спасая своих малышей, каждый раз заходила в горящий дом, пока не вынесла всех своих котят в целости и сохранности, при этом бережно неся их в своих зубах, чтобы не поранить. Это ли не есть любовь и самопожертвование Матери?

В памяти жило множество тёплых воспоминаний о маминой заботе. Её нежный, ласковый голос, руки, что по утрам гладили его волосы и будили. Как он был счастлив в эти утренние минуты! Мама – как природа ранним летом: благоухающая, растущая, цветущая, весь мир дышит жизнью.

Он помнил прогулки с Мамой по лугам Анчиано. Время будто остановилось, когда они, держась за руки, плели венки из жёлтых одуванчиков, похожих на пушистых цыплят. Мама терпеливо отвечала на его бесконечные вопросы о мире, который их окружает. В тот день звуки природы наполняли всё вокруг: мелодичное пение птиц, жужжание шмелей, нежный шелест изумрудных листьев… Он был счастлив, что именно Мама открывала ему это удивительное богатство природы.

Мама была для него всем: и природой, и художником, и лекарством, и героем, и ангелом-хранителем. «Мама – это прекрасный и удивительный мир, который вокруг меня и внутри меня! Мама – это жизнь…»

Теперь же, опустив голову, он возвращался домой. Перед ним в дымке стоял образ матери – любящей, но такой печальной, смотрящей на него глазами, полными нежности и тоски. Разлука наполнила его душу невыносимой болью. Он больше не слышал стрекот кузнечиков, не чувствовал ароматов цветов. Весь мир, словно в едином дыхании, затаился в торжественной печали.

– Вернуть бы её хоть на миг… чтобы увидеть родное лицо… посмотреть в добрые глаза… прикоснуться к её огрубевшим от тяжёлой работы, но всё же мягким рукам – МАМИНЫМ рукам…

В эту минуту он понял – без неё свет померк, вся радость жизни ушла, и осталась лишь глухая, холодная тишина…

* * *

В доме его ждали дядя Франческо, бабушка Лючия и Альбиера. Отец уехал во Фьоренцу по делам, а дед Антонио, как сообщила бабушка, был приглашён в один из домов Винчи для составления какого-то нотариального завещания.

– Леонардо, где ты ходишь весь день напролёт? – ласково спросила бабушка, услышав шум у входа. – Ты весь пропах лесом! Смени-ка штаны и рубаху, вымой руки и садись за стол поскорее, – её голос был мягким и тёплым, словно уютное одеяло. – Вот-вот подойдёт дедушка, и мы будем обедать.

Она искренне любила своего единственного внука, прощая ему шалости и никогда не жаловалась мужу на его многочасовые прогулки по горам и лугам Тосканы. Для бабушки Лючии Леонардо был не просто ребёнком – он был маленьким светом в её жизни, источником радости и надежды.

В Винчи, как и в большинстве городских домов того времени, кухня обычно совмещалась со столовой. Приготовление пищи происходило на открытом очаге посреди комнаты – чтобы сохранить в доме тепло и жизнь. Но в этом доме, одном из самых больших и знатных в городе, кухня была устроена иначе. Мастера, приглашённые сэром Антонио, переместили камин к стенам главного зала, а затем выстроили отдельное крыло для кухни, отделённое крытой галереей. Это позволило сохранить уют и тишину в жилых покоях – дым, ароматы и суета кухни не тревожили гостей и домочадцев.

На стенах кухни висели ряды сковородок – больших и маленьких, кастрюль из медного блестящего металла, чайников с изящными носиками и узорчатая вафельница. Именно в ней, по воскресеньям, бабушка пекла хрустящие вафли с козьим сыром и шафраном – ароматами, которые манили всех домочадцев к столу.

В углу стояли вертела для жарки на открытом огне, треноги разных размеров для котлов и крючки для подвешивания перепелов и дичи. Бабушка Лючия считала себя хозяйкой всей этой ароматной империи. Она не допускала домашнюю прислугу к приготовлению пищи – их дело было в уборке и стирке, а вечером они покидали дом Синьора Нотариуса.

Каждый день бабушка тщательно обучала молодую невестку Альбиеру искусству хозяйства – как правильно пользоваться ковшами и терками, ситечками и ступками. Учила тщательно измельчать пищу, протирать или процеживать её до или после готовки – чтобы каждая трапеза была совершенной и приносила удовольствие.

Дом был полон ароматов: пряностей, свежего хлеба, зелени и свежеиспечённых пирогов. Эти запахи словно вплетались в ткань жизни семьи, связывая поколения, создавая атмосферу уюта и защищённости.

Леонардо слушал эти рассказы и наблюдал за суетой кухни с неподдельным интересом. Ему нравилось это царство вкусов и запахов – оно было живым, настоящим, и каждый день здесь происходило маленькое волшебство.

– Лекарь утверждает, что чем лучше измельчена пища, тем эффективнее тело поглотит её, – говорила бабушка, поглаживая седые волосы, – и чем искуснее приготовлено блюдо, тем больше пользы оно принесёт здоровью.

Альбиера слушала её с покорностью и вниманием, часто кивая головой, стараясь запомнить все тонкости хозяйского искусства. Она была миловидной, с тонкими чертами лица и грацией, которая выдавала изысканное воспитание, а в глазах жила тихая, но живая одухотворённость.

В этом доме уважали кулинарное искусство и позволяли себе настоящие застольные излишества, что на фоне скромного тосканского городка Винчи ярко выделяло семью нотариуса. Здесь ели не просто, как большинство местных – по нужде, а с изысканной тщательностью и трепетом. Трапезы были регулярны и обильны: помимо утреннего завтрака и вечернего обеда, здесь почётное место занимал полдник – merenda, когда собирались всей семьёй, чтобы подкрепиться лёгкими блюдами и вновь собраться с силами.

Когда требовалось, бабушка Лючия расправляла на столе дорогую, тончайшую скатерть из белоснежного полотна, аккуратно раскладывала салфетки, подбирала посуду и серебряные приборы. На столе появлялись кувшины с кристально чистой водой, дорогие графины, изящные вилки и ножи с тонкой ручкой – всё это создавало ощущение праздника и уважения к гостям и семье.

Главным отличием трапезы в этом доме от простых обедов крестьян была почти ежедневная порция мяса и отборного вина, большое количество дичи, которую крестьяне и арендаторы привозили из владений, и обилие пряностей и соли – этих дорогих и редких тогда специй. Всё это было уделом только богатых – простым людям подобное удовольствие было недоступно.

Леонардо, заняв своё место за столом, с любопытством наблюдал, как бабушка и слуги несут на стол яства, аккуратно устилая его белой скатертью. Сегодня на столе не было привычного хлеба – его заменили горячие пироги, с золотистыми, хрустящими корочками, начинённые лесными грибами, которые бабушка сама собирала с дядей Франческо в ближайших лесах. Воздух наполнялся приятным ароматом, вызывая в животе приятное урчание.

Посреди стола на овальном фарфоровом блюде красовался карп, бережно припущенный и фаршированный свежими овощами и зеленью – петрушкой, укропом, сельдереем. Рыба была политой кисло-сладким соусом, приготовленным из меда, винного уксуса и щепотки специй, даря блюду лёгкую пикантность и изысканный аромат.

Вскоре в дверях появился синьор Антонио – величественный и строгий, в бархатном сюртуке с аккуратной белой кружевной манишкой. В руках он держал трость с серебряной рукояткой. На его лице читалась усталость, но взгляд оставался гордым и уверенным. Бабушка быстро принесла к столу глиняный горшок с тушеной говядиной, покрытый толстым слоем ароматной корочки – это было фирменное блюдо семьи.

Леонардо терпеливо ждал, когда глава семьи займёт своё место. Он хорошо знал неписаное правило: в доме нотариуса нельзя приступать к еде, пока не сядет синьор Антонио. И лишь тогда вокруг стола воцарялось торжественное молчание, разрываемое лишь тихими разговорами и благоговейным звоном серебра о фарфор.

Дед был явно не в настроении и, придравшись к жене, бурчал на слишком обильное количество пряных специй – корицы и гвоздики – в тушёном мясе.

– Лючия, я уже тысячу и один раз говорил тебе: пряности нужны, чтобы скрыть вкус несвежих или испорченных продуктов, – сердито произнёс он, облизывая пальцы, – а мы покупаем в лавке только что зарезанного телёнка!

– Антонио, – тихо, покраснев, ответила Лючия, – я старалась угодить тебе и точно следовала рецепту, оставленному твоей покойной матерью.

– К чёрту эту рецептуру, – проворчал Антонио, – даже доктор говорит, что моя подагра – прямое следствие твоих «кулинарных шедевров». Да и эти твои заморские пряности мне в копеечку обходятся! – он сделал паузу, чтобы запить сказанное глотком красного вина, которое переливалось рубиновым цветом в хрупком венецианском графине.

В этот момент в разговор вмешался дядя Франческо, тихо и с иронией:

– Отец, может, тебе ещё прикажем соблюдать церковный календарь, по которому мясо нельзя есть по средам, пятницам и субботам, а в пост – и вовсе забыть о нём? Или мы, что, монахи какие, для которых по уставу Ордена мясо вообще под запретом? Хотя, я уверен, что если бы не твоя подагра, ты бы и тут нашёл лазейку.

– Не смей мне перечить! – резко заорал Антонио и так сильно стукнул кулаком по столу, что карп на овальном блюде пошевелил плавниками, будто живой.

Достаточно наевшись мясом и нежнейшим карпом, и запив всё это двумя аппетитными пирогами, дед, казалось, слегка поправил своё настроение. Он рассказал домочадцам, что по дороге домой, возвращаясь от умирающего аптекаря – который, несмотря на слабость, успел продиктовать ему своё завещание – его укусила какая-то собака. И завтра же он намерен обратиться к главе городка с настоятельной просьбой – переловить и утопить в Арно всех этих бесцельно лающих бродячих собак!

Услышав о укусе, Лючия поспешила осмотреть рану на пятке мужа, но там оказалась всего лишь небольшая царапина. Дядя Франческо, наклонившись к уху Леонардо, прошептал:

– Ну ответь мне, дружище, разве можно доверять людям, которые не любят собак, а? Зато я доверяю собаке, когда ей не нравится человек, – они посмотрели друг на друга, в глазах дяди блестели озорные искорки. И, отвернувшись от Антонио, дабы не вызвать очередной вспышки его гнева, они оба таинственно заулыбались, уже давно научившись прекрасно понимать друг друга.

Дядя Франческо каждый день открывал перед любимым племянником удивительную мудрость природы. Часто они вместе спускались к реке, и, наблюдая за быстрыми струями воды, дядя говорил Леонардо:

– Вот смотри, жизнь – как эта река: течёт, утекает и возвращается снова.

Во время прогулок по лесу он показывал мальчику, как происходят чудеса превращения у насекомых, как меняется мир вокруг. Он заставлял Леонардо прикоснуться к комочкам земли, где всходят хлебные ростки, сам удивляясь той невидимой силе, что помогает тоненькому стебельку пробиться сквозь твердую, порой даже ледяную почву.

А летом, в жару, они наблюдали за муравьями – этими маленькими трудягами, которые несли на себе зерна, гораздо крупнее их самих. Однажды дядя Франческо рассказал Леонардо сказку о тайном договоре между муравьём и зернышком:

– Оставь меня здесь, – попросило зерно муравья, – я вернусь в родную землю и через год принесу тебе не одно, а сто зерен.

– А муравей что ответил? – спросил Леонардо с интересом.

– Устал он, Леонардо, таскать зерно, и согласился, хоть и не очень поверил в обещание.

– И что же случилось через год?

– Колос вырос! Зерно превратилось в колос! Верно, дядюшка?

На следующее утро Леонардо с дядей Франческо, как обычно, отправились гулять по окрестностям Винчи. Они забрели далеко в просторные луга, где трава колыхалась под легким ветерком, а над ними свободно парили птицы. Внимательно осматривая землю, они начали собирать птичьи яйца – ловко отыскивая спрятанные в густой траве гнезда. Франческо, увлечённый поисками, редко разгибался, сосредоточенно заглядывая в каждый куст, а Леонардо, напротив, с поднятой головой внимательно наблюдал за птицами, которые с пронзительными криками носились над ними, словно охраняя свои дома.

– Леонардо, – вдруг спросил дядя, – не слышишь ли ты в их криках что-то понятное нашему разуму?

– Да, – ответил мальчик, – я отчетливо слышу, как они просят нас не трогать их еще не вылупившихся птенцов. А вот эта пара, – он указал на две птицы, – явно прогоняет нас, крича: «Вон отсюда, негодяи!»

Они оба улыбнулись и, как всегда, устроили дружеское соревнование, придумывая свои значения для птичьих выкриков, словно переводя их на язык людей.

Птицы… Таинство их полёта не переставало приковывать внимание Леонардо к небу. Он мог часами наблюдать, как они – малые и большие – совершают своё загадочное действо: купаются в порывах ветра, парят над облаками, распластав крылья, будто касаются самого неба. Волшебство полёта продолжало завораживать его, вызывая в душе трепет и восхищение.

– Дядя Франческо, – вдруг спросил мальчик, – разве не жестоки те, кто ловит птиц и сажает их в клетки? Ты говорил, что птицы – одни из самых древних существ на Земле, чьих современников уже давно нет. А вот птицы дожили до наших дней! Так неужели они могут оказаться на грани гибели из-за людского невежества? Как можно помещать этих свободных созданий за прутья?

– Да, ты прав, – ответил дядя, – лишать кого-то свободы – жестоко. На нашем базаре таких торговцев много, они продают птиц, чтобы прокормить семьи. Такова жизнь, Леонардо. Мы едим мясо телёнка, рыбу, птицу – добытые для пищи. Скажи, что, по-твоему, жестче: посадить птицу в клетку, лишив её свободы, или убить её ради еды?

Леонардо замолчал, глубоко задумавшись. Он искал ответ в своём сердце, но не находил его. Наконец, тихо и серьёзно произнёс:

– Я больше никогда не буду есть мясо – из уважения ко всем живым существам. Я люблю всё живое слишком сильно, чтобы причинять им боль.

– Леонардо, ну скажи честно, – улыбнулся дядя Франческо, поднимая брови, – разве можно жить, не вкушая жаркого с ароматными травами и сочным мясом? Это же часть жизни, кусочек радости! Ты же знаешь, я сам не прочь отведать хороший кусок телятины, когда нагрянет голод.

– Да, – задумчиво ответил Леонардо, – но разве мы имеем право лишать жизни других созданий только ради нашего удовольствия? – глаза мальчика загорелись искренностью и чуть детской наивностью. – Я люблю животных. Каждый кузнечик, каждая птичка – как маленькое чудо. Представляешь, я недавно спас одного кузнечика с дороги, и он так благодарно повернулся ко мне… – он улыбнулся, вспоминая.

Дядя Франческо усмехнулся и покачал головой, но в глазах у него мелькнула нежность.

– Ах, ты и правда большой романтик, Леонардо! – тихо рассмеялся он. – Но жизнь – штука сложная, и иногда приходится делать выбор. Помнишь, как мы с тобой изучали лягушку? Да, это был эксперимент, но без него нельзя понять мир вокруг. Вся наука – это маленькие тайны, которые мы открываем. И без понимания этих тайн не будет ни искусства, ни жизни.

– Я понимаю, – мягко сказал мальчик, – но мне больно от мысли, что кому-то приходится страдать из-за меня… – он чуть прикрыл глаза, будто слышал чей-то тихий стон. – Мама учила меня состраданию. Она говорила, что любить – значит беречь и защищать.

– Вот видишь, – одобрительно кивнул Франческо, – сострадание – это великое качество. И именно оно ведёт тебя к великому пути. Ты учишься чувствовать и видеть больше, чем большинство людей. И это замечательно!

Внезапно дядя указал в небо.

– Смотри, Леонардо! Видишь того коршуна? Его парящий полёт – символ свободы и силы. Он не тратит силы зря, он летит туда, где свежий ветер. Вот чему нам стоит учиться: уметь выбирать путь, который принесёт нам силу, и нести свободу в сердце.

Леонардо, вдохнув полной грудью, посмотрел на дядю и улыбнулся.

– Спасибо, дядя Франческо. Мне так повезло, что ты рядом.

Франческо крепко обнял племянника, и их глаза встретились – в них горел огонь любви, доверия и надежды.

Вечерело. Солнце окрасило багряным заревом пыльную листву деревьев – темно-малахитовую, словно густую ткань, натянутую над лугом. Небольшая роща на краю живописного поля всё еще согревалась остатками мягкого тепла заходящего светила, а шелест её густых крон разносился на лёгком ветру, будто тихая музыка природы. Вся растительность луга благоухала букетом острых пряных ароматов – мощный аккорд лета, взятый на пике цветения.

Дома их ждал накрытый к обеду стол. Все были в сборе, но никто не спешил садиться за еду. Дед Антонио нервно расхаживал из угла в угол, словно искал слова, чтобы выплеснуть накопившееся раздражение. Увидев сына и внука, он строго произнёс:

– Франческо, куда вас ноги носят? Когда же закончится это бесцельное времяпрепровождение? Пора бы уже взяться за ум! Не позволю, чтобы из моего единственного внука вырос такой же праздный бездельник, как ты! Запомни: свобода, предоставленная ребёнку, не должна быть превращена в распущенность!

– Отец, – спокойно возразил Франческо, – у ребёнка должно быть детство. Через игры и увлечения дети познают себя, формируют личность.

– Вот я и вижу, как развилась твоя «личность», шалопай и беззаботный тунеядец! – вскричал Антонио с отчаянием в голосе, – скажи мне, в чём ты нашёл себя? В праздности и пустых забавках? – он тяжело вздохнул, осознавая, что изменить в жизни сына уже ничего не сможет – это «неудавшееся произведение», как он любил о нём говорить, навсегда потеряно для него.

На следующий день, в субботу, в городке Винчи по традиции кололи свиней – ритуал, в который мальчишки с округи сбегались, словно на праздник зрелищ, охотно интересуясь страшными и отвратительными деталями. Они толпились у загороженного места, выстраиваясь в первые ряды, чтобы не упустить ни одного момента. Их лица искривлялись гримасами, а голоса звучали издевательскими возгласами, сопровождавшими пронзительный визг животного, принесённого на заклание.

Свиней убивали безжалостно. Животное опрокидывали на спину на широкую доску и крепко привязывали – одного его крика было достаточно, чтобы заставить многих разбежаться в ужасе. Затем в сердце свиньи вгоняли бурав – тот самый, что используют виноделы для пробивки винных бочек. Рукоятка бурава сначала покачивалась, а затем движения становились всё короче, пока не останавливались, возвещая о наступлении смерти.