Солнечные часы с кукушкой

Ожидание

Дверь обита войлоком,Терем – два окна.Мимо ночи – волоком,Долгие, без сна.Свечи воском капали,Во дворе мело,Домовые лапалиМёрзлое стекло.Пахло можжевельником,Ёлочной хвоёй,Сочнями, сочельником,Квасом и квашнёй.Тьма слова коверкала,Рифмы бормоча.И опять у зеркалаТаяла свеча.Скоморохи брякалиНа одной струне.Согреваясь, плакалиЛьдинки на окне.Только тучи серыеИз-за дальних гор,Только скука смертнаяОт крахмальных штор.На перилах струганныхПрошлогодний снег,В тишине непуганойСнежный человек.Тень без имя-отчества,Пламя без тепла…Или жизнь закончилась?Или ночь прошла?

В листопад

Осенняя ночь притворяется тенью дракона.Кленовые листья ладонями гладят асфальт.Влюблённый царевич в рубашке апаш из бостонаВорон сосчитал и три ноты берет наугад.В заливе луна, будто брошена в воду корона.А может, пираты по пьянке просыпали клад?Придворный поэт на вопрос не отвесил поклона,Вздохнул и чернила пролил на персидский халат.Смиренный отшельник под плач колокольного звонаМолитвы забросил, стаканами пьёт лимонад.А принц в эту ночь сгоряча отречётся от трона:Уйдёт в монастырь —в листопад,в листопад,в листопад…

Элегия

Душа, покинувшая тело,Над старым городом летела.Шёл снег, и музыку играл слепой шарманщик.Фонарь поскрипывал, дрожа.В окне второго этажаКого-то в губы целовал альфонс-обманщик.Собака выла у ворот.И чей-то одинокий котГулял по крыше. А внизу, за два квартала,Тащился траурный кортеж.И тело, полное надежд…Душа покинула его и улетала.Всё было мелко: божий храм,Кабак, театр, отель, бедлам,С корзиной поздних белых астр дитя разврата.Скакал юродивый босой.Младенец плакал. КолбасойНесло откуда-то. Слона вели куда-то.И странно было, как во сне:Как бы на белой простынеКрутили фильму. Падал снег (там, на экране…),От моря дул холодный бриз.Душа присела на карниз.Торчали мачты вдалеке, на заднем плане.И одиноко было ей —Совсем, как в жизни… ВоробейСлетел на крышу, упорхнул и не заметил.Холодный снег лицо не жёг,И не болел почти висок.И лишь чего-то было жаль на этом свете…

Покой

1Меж белых стен, обшитых поролоном,дырявят кожу и латают души.Но стены по своим живут законами в недрах драпировки прячут уши.(А уши ближних глухи, будто стены!)Два призрака играют в догонялки:то шелест крыльев пойманной сирены,то тихий плач обиженной русалки.2Своё лицо не помню. И не надо.Пустынный берег, розовая пена.Дельфина мозг под черепом примата.Слезинка на лице олигофрена.Прогрохотала мимо колесницаозябшего и заспанного Солнца.И тень моя – не рыба, и не птицамеж прочих новорожденных уродцев.И рвётся луч зари, как пуповина.Недопитый кошмар на дне стакана:под черепом примата – мозг дельфина,плывущего на зов Левиафана…3Меж белых стен искусным врачеваньемсрезают крылья с плеч и чинят души.Зов облаков день от дня всё глушеи переходит в ватное молчанье.Через пространство белого покояслед памяти ведёт куда попалои тает недописанной строкою.Или проснуться всё-таки сначала?Душа стучится в прошлое наотмашь.Так ясен след на глинистой дороге,но память (непростительная роскошь!)дождём вчерашним падает под ноги:плывущий листик… тихое теченье…тела медуз, похожих на желе…птенец на остывающей золе…след сапога и крови на стекле…(Загадку своего предназначеньяя волочу, как ногу по земле)Спи, разум, спи. Оставим на потомвсё то, что одолеть не в нашей власти:надежнее спасаться от напастине вечным бдением, но вечным сном!4Скалистый берег. Белая палата.Один летальный случай ностальгии.Четыре чужеродные стихиив кошмаре одиночества мутанта:земля, вода, огонь и воздух тоже.Не птица, не дельфин, не саламандра —нелепый плод твоих фантазий, Боже,гнилой арбуз на ветке олеандра.Как тополя октябрьской аллеи,душа обнажена и вся продрогла.И тайное становится яснее,чем белый день, наляпанный на стекла.Гудки. Глухой и дальний шум вокзала.Нить памяти, как кинолента, рвется.Так много суеты. И слишком малоиллюзий и любви, травы и солнца…На стуле стынет курица с гарниром.За вымытым окном шумят берёзы.Два ангела, пропахшие эфиром,склонились над транзитным пассажироми рукавами вытирают слёзы.

Луга Эллады

Икар

Что-то нынче с утра не задался полёт.Может, крылья растут не оттуда?Высоко, выше тучи, летит самолёт.А внизу, на полянке, ромашка растёт,смотрит в небо и верует в чудо.И очерчены грифелем контуры гор,и презрительно фыркают кони.Под обрывом – залива лимонный ликёр.И тщедушный лесок. И цыганский костёрна закатном тускнеющем фоне.Голопузые дети орут у костра,и о чём-то смеются мужчины.Как бы весело это смотрелось вчера!А сейчас… А сегодня мне грустно с утра,просто так, без особой причины.Ну да ладно. Бывает. И, чай, не впервой!Это просто такая минута.Вот сейчас захочу – поднимусь над травой,над костром, над шатром, над леском… над собой!Жалко, крылья растут не оттуда…

Луга Эллады

Лунный свет густой и резкий.То ли тени, то ли фрескиНа стене. Часов не слышно: время мягкое, как воск.Свечка плавится, сгорая.Из украденного раяНа зелёном гобелене – два куста лиловых роз.Ветер, парус, жажда чуда,Ночь, осенняя простуда,Дальний берег южноморский, где цветы крупнее звёзд.Край незыблемого лета.Сколько раз мне снилось этоПод баюканье озябших, облетающих берёз.Скал угрюмые громады.Море. Всхлипы серенады.На окне в хрустальной вазе – переспелый виноград.Белоснежные плюмажи,Золотой песок на пляже,Изумрудные долины, да рубиновый закат.У сирен глаза газели.Пан играет на свирели —У рогатого урода музыкальная душа.Двух копыт неровный топот,Слева – волн невнятный ропот,Справа бабочки летают, мягко крыльями шурша.…Свет свечи на занавеске:То ли тени, то ли фрески.Непросохший серый слепок проступающей зари,Будто глина в пальцах нервных.Или вспышки спичек серныхЗаколоченную память освещают изнутри…

Берег

Так в руинах бросали Трою,На ветра с четырёх сторон.Этот берег оставлен мною,Под литавры и ропот волн.Шумно, празднично. Вот и ладно.Разгуляйся, душа, умри.Так красиво горит, так жадноПогребальный костёр зари.Пусть пылает. А что сгорело…Рыжей пеной забрызган плёс.Будто амфора, опустелоТело, полное диких грез.Всё забудется: запах груши,Липы, лавочки в два ряда.Отлетают от тела души,И не знает никто – куда.Кисть янтарного винограда,Шелест паруса за спиной,Плач дриады, огонь заката…Всё забудется. Так и надо:Этот берег оставлен мной.

Пламя осени

Тусклым пламенем озаритсяЛоно гиперборейских вод.Осень, дикая кентаврица,Рыжей гривой своей трясёт.Чистым золотом листопадаПлатит лучникам Аполлон.Злая маленькая наядаАполлона взяла в полон!Знойный ветер спешит напитьсяИз ручья ледяной воды.Осень, рыжая кентаврица,Заметает свои следы.И пока не погасло пламя,И пока не иссяк родник,Кружат во́роны над холмамиИ летит лебединый клик.Искры, дым, облака, туманы.Но поэты давным-давноРазучились слагать пеаны —Сквернословят и пьют вино.Феб разгневан. И нет спасеньяОт его раскалённых стрел!Лист берёзовый, лист осеннийВ заходящих лучах сгорел…

Идиллия с белой коровой

Тысячеглазый Аргус.Царственный месяц август.С боталом по лугам бродит бедняжка Ио.Джинсы, махровый свитер.Старый кобель Юпитер.Черная кошка-ночь ласкова и ленива.Дальний растаял гром.Баба стучит ведром.У олимпийцев сплин после ночной попойки.Сонно пропел петух.Сонный, как бог, пастухДлинным, как жизнь, кнутом гонит корову к дойке.Сжалься, Юнона-мать!Некуда мне бежать,Все корабли ушли, все сторожа при деле:Байки плетёт Гермес,Пчёлы жужжат окрест…Аргус глаза закрыл – все ему надоели!

Лорелея (идиллия)

1Лишь в небесах погаснет вечер,и догорят в костёле свечи —над гладью вод, при свете звёздсестра угрюмого Борея,сирена Рейна, Лорелея,играет золотом волос.Зефиры сонного заливалистают летопись лениво.Там что-то слышится? Ветровтысячелетние напевы?Или прекрасной юной девыпечальный и тревожный зов?Ты долго странствовал по свету.Но где ты слышал песню эту?В садах Элизия? Во сне?А, впрочем, всё теперь неважно:Судьба, как парусник бумажный,покорна ветру и волне.А голос ближе. Выше скалы.Дай отдыха душе усталой!С гор надвигается гроза.Вот чайка медленно взлетела.На отмели осталось телои порванные паруса.2По плитам старого погоста,где каменного замка остов,столетья ливнями прошли.И крыша ржавая промокла.И витражей цветные стёкла,как розы в парке, отцвели.И только эхо. Хлама ворох.Дыханье ветра. Веток шорох.Шуршанье выцветших страниц —сюжет печальной старой сказки.И на холсте подтёки краски.И окрики летящих птиц.Как пара крыльев – дрогнут руки.Но в пустоте увязли звуки:ручья журчанье, скрип ворот.Туман. И жёлтая аллея.И мраморная Лорелея —сирена северных широт.

Философские камни

«Научимся ли жить и веровать в рассвет…»

Научимся ли жить и веровать в рассвет?Превозмогая боль, отчаянье и страх —так учатся ходить на сломанных ногах,у смерти сторговав ещё десяток лет.Так пробуют летать. Во сне. А наявустараются забыть про небо и смириться:то чинишь старый плащ, разодранный по шву,то кормишь из руки озябшую синицу…Все по уши в делах. И каждый о своём.Про то, что денег нет. Про аспирин и клизму.Побитых учит жизнь простому оптимизму:у мёртвых не болит, а стало быть – живём.А стало быть, живи и веруй – заживёт.На то она и жизнь – то штопает, то ранит.Ещё придёт весна. Ещё растает лёд.Вернутся журавли. И солнце утром встанет!

«А смерти – нет. Материя чудит…»

А смерти – нет. Материя чудит,шутя меняя образы и лица.Пускай душа напрасно не болит,с ней ничего худого не случится.Когда-нибудь придёт и мой черёд(когда и где – пока никто не знает).Но, если диалектика не врёт,материя – она не исчезает!Откроются иные рубежи.Прошитое то крестиком, то гладью,цветное полотно моей душия завещаю радугам на платья.

«Будто кто обокрал. Будто предал неведомый кто-то…»

Будто кто обокрал. Будто предал неведомый кто-то.И томится душа, будто жаль неизвестно чего.Оглянись на ходу: вслед глядят желтоватые окна.Или в спешке, как ключ, забываешь себя самого?Жизнь, как жёсткий вагон. На ближайшем сойди полустанке,чтоб по пояс в траве босиком без дороги бежать.Чтоб вернуться туда, где песочницы, старые санки…Где заброшено детство. Но места того не узнать.Может, жить, не считать отмелькавшие дни за потери?А за окнами ночь. А за окнами слякоть и град.Уходя от себя, даже если не хлопаешь дверью(чтоб не щёлкнул замок!), всё равно не вернёшься назад…

«…Из липких пут земного притяженья…»

…Из липких пут земного притяженья —к холодной звёздной сини небосвода,туда, где простирается свободаот радости свободного полетадо пустоты свободного паденья.Но счастье – в обретении иного:вдыхая запах жареной картошки,беспечно греть у очага земногои крылья, и озябшие ладошки.

«Не в том ли состоит вся прелесть дилетантства…»

Не в том ли состоит вся прелесть дилетантства:учёные – рабы трёхмерного пространства —обходят стороной (чтоб лбы не расшибить!)опасные углы, задачки без решенья…Замечено: закон земного притяженья,что воли не даёт и вяжет по рукам,чревато нарушать, как правила движенья.Но ни один закон не писан дуракам.Дождусь, когда уснут. Прильну к оконной раме,и прямо из окна – по лунному лучу…И стану там сидеть (на месяце, с ногами)пока не надоест и сколько захочу.Оттуда – всё равно: тоска или простуда.Оттуда у меня на всё особый взгляд.Мне доктор прописал: простая вера в чудо,когда душа болит – полезнее, чем яд!

Миф о зеркале

У зеркала

Оно похоже на меня?А может, я лишь отраженье?Двойник, как вор средь бела дня,ворует каждое движенье.Один хозяин – два лица.Две равно надоевших рожитак омерзительно похожи —как два сиамских близнеца!Неразделённая тоска,но лишь умноженная скукав лице пожизненного друганайти смертельного врага.Как гладиатор перед боем(здесь не арена – западня,подстроенная нам обоим!),двойник глазами ест меня.Рука черкать черновикипривыкла. И одним движениемразделается с наваждением:дзинь! – и на мелкие куски.Чтоб всё с нуля. Как в первый раз.По полю белому. Сначала.Смеётся зеркало усталоосколками знакомых глаз.

И ещё о зеркалах

А зеркала в парадных залах,как изощрённое жюри,меня оценят на два балла…ну, в лучшем случае – на трииз десяти. Как взгляд удава,сосредоточенный на мне,блестит тяжелая оправа(сожрать меня – святое право!)И я стекаю по стене…О, ты, искрящаяся безднавенецианского стекла!Ты мне моё укажешь место.Я ухожу. И, если честно,люблю другие зеркала.Они пылятся на комодах.Они нас помнят с оных дней.Они давно не смыслят в модах,но искра божья в нас, уродах,им всё дороже, всё видней.И наша боль. И неудачи.И каждый вздох. И каждый взгляд.Когда смеёмся или плачем —в глаза нам смотрят по-собачьи:всё понимают и молчат.

«Но, может быть, и я права…»

Но, может быть, и я права,как был прав идущий справа?Так Пифагор имел бы правочетыре разделить на два!Так пуля целится в висок.Так джинн надеется на чудо,в застенках тесного сосудапожизненный мотая срок.Так отдыхают корабли,когда, как мертвые дельфины,среди камней и ржавой тиныгниют под солнцем на мели.Но, может быть, и у меняесть право на занозу в сердце:упасть и в голос разреветьсяничком в траве средь бела дня?И это даже не вопрос,а просто кораблекрушенье,и незачем просить прощеньеза то, что жизнь наперекос…

Отречение

На дне полуночи – свеча.Туман вдоль берега залива.Мне кто-то грустно обещал:пока петух не прокричал —я трижды отрекусь трусливо……Пока из облака журавльмне посылает крик протяжный,спалит синица (ей не жаль!)мой старый парусник бумажный.Она привыкла жечь моря,как непристойные картины:холодный берег… якорялежат в плевках солёной тины…причалы… ржавые мосты…в таверне – грязь, матросы грубы…От нарисованной мечтыя отрекусь, кусая губы.…Когда в кромешной пустотеплеснёт испуганно зарница,увижу: берега не те —не Родина, не заграница…И я продам за три рубля,изнанкой вывернув наружу…я в Елисейские поляпущу стреноженную душу…прочту до корочки Псалтырь,и, вздернув белый флаг на рее,я отрекусь…Так в монастырьидут скопцы и лицедеи.…Мне епитимья – десть словпромямлить в рифму, без запинки,про горизонта смутный зов(так зазывают на поминки).Я не смогу… Я скину с плечярмо божественного дара.Я до утра успею сжечьследы душевного пожара:пусть, от удушия хрипя,вопят обугленные строчки…Я отрекаюсь от себя,как пьяница от винной бочки.В рассветном сумраке свечачадит, как четверть парохода.Петух ещё не прокричал.Забыл? Замешкался? Проспал?А может, ждёт ещё чего-то?

Ледниковый период

Как войду – на стене, прямо,вижу зеркало, в нём – мымру.(Я сегодня ни-ни… ни грамма!)Я, как мамонтов всех мама,нынче к вечеру вся                 вымру…Пыльный коврик, диван, портьера.Лень, простуда, озноб, усталость.Из промозглой моей пещерыДаже эхо давно смоталось.Тихо-тихо. На стеклах – льдинки.На буфете горой – посуда.Розы выцвели на картинке.(От Лукавого – вера в Чудо!)На дороге, в снегу что-то:может быть, динозавра кости?Он из бани (была суббота)шёл ногами ко мне в гости.Чистый весь и такой трезвый,думал к чаю купить тортик…(Вера в Чудо – по сути, ересь,потому что людей портит.)Но охота иметь друга,чтобы вслед кирпича не кинул!Дружба – это такая штука…Жалко, он не дошёл. Сгинул.Вот и я, как последний… этот…за компанию, значит, тоже…И ни мамонта, ни поэта.Только в зеркале мымры рожа.

Бред

Стояла в баночке сирень,плыла луна. Вдруг дождь закапал,и чья-то сгорбленная теньчерез окно упала на пол.В затворе лязгнули ключи,пропела глухо половица,и просочился свет свечи,и ахнула ночная птица.И ветер двери распахнул,и некто в платье длиннополом —Архангел или Вельзевул? —завис меж потолком и поломв густой полночной тишинелучом пронзительного света.Но отчего знакомо мнелицо фарфоровое это?Улыбка, взгляд и цвет волос,движенье рук…В его ладошкахплескался луч. Через окошколуна смотрела. Стайка звёздтаращилась в немом испуге.Свет источающие рукикоснулись губ моих и глаз.Всё закружилось. И тот часиз тьмы божественные звукимне стали слышаться. Стенарастаяла, как дымка смога —возникла лунная дорога,натянутая, как струна,тревожная, как чей-то крикв глухую ночь над звёздной бездной…Мой лучезарный проводникменя позвал широким жестом.Созвездий незнакомых стройлениво проносился мимо,и пахло воском и травойот звёзд, сгорающих без дыма.Миров таинственная связьна грани мутного сознанья.Звезда, готовая упасть,лишь стоит загадать желанье.То будто россыпь бубенцов,то скрип уключин у причала…Вдруг бледный ангел, чьё лицоБог знает что обозначало,всё заслонил – высок, крылат,с улыбкой солнечного мая,как лампочку на двести ватт,в руке звезду мою сжимая.Кривой дугой согнулась бровь.Раздался хруст. По тонким пальцам —я видела – стекала кровь.Стекала кровь, а он смеялся!И так бывает лишь в бреду,в кошмарных снах – открылась бездна,и стало душно, как в аду,в самой обители небесной……Тут я очнулась. Летний знойдышал в окошко. Пахло пылью.Играли Верди за стеной.И, словно брошенные крылья,возле дивана на полукомком валялось одеяло.Светило солнце. А в углубольшое зеркало стояло…

Чудо в перьях

«Мне сегодня приснилось, что зима наступила…»

Мне сегодня приснилось, что зима наступила:обжигающий лёд, ядовитый туман…И ворота скрипят. И свеча зачадилав католическом храме, где играет орган.Мне приснился сквозняк, суета и безверие.(Третью ночь уже снится несусветная чушь!)И приснилось ещё, будто выдраны перьяи обломаны крылья у спасителя душ.Не назло небесам – просто ради потехи.Ангел, старый вояка, посидит у кострасмажет раны зелёнкой, залатает доспехи,крылья воском заклеит – и на службу с утра.

Чудо в перьях

Зимний вечер сгорит, как факел.Хмарь душевная сдавит грудь.На карнизе – знакомый ангелрасположится отдохнуть.Может быть, у него в кошёлкеесть гостинчик для божьих чад:зайцы в шубах, смешные волки,апельсинки и шоколад?Я рукой помашу в окошко,улыбаясь во всё лицо.Он во тьме повисит немножкои опустится на крыльцо,скинет старенькие галоши,с крыльев звёздную пыль стряхнет.Я берёзовых дров подброшу,из буфета достану мед,ближе к печке подвину кресло,карамельки на стол метну.Он расскажет про рай небесный.Я в жилетку ему всплакну.А потом он, такой крылатый,приносящий Благую Весть,скажет что-нибудь виноватои внезапно растает весь.И, когда в ледяном проёмевстанет солнце, растопит мглу,обнаружу, что пусто в доме —только фантики на полу…

Ангел с фонарём

И вечный бой! Покой нам… – ну никак!И мрак такой – заходит ум за разум.Но там, во тьме спасительный маяк —горит фонарь. У ангела под глазом.Мой ангел – он пощады не просил.Он защищал меня по мере сил,готовый умереть в неравной драке.И крылья – в пух. И зубы – в порошок.А он шептал: «Всё будет хорошо!»И мастерил мне парус из бумаги.Сжигая и мосты, и корабли,я зло смеялась, что не та эпоха!Он, весь в ожогах, в саже и в пыли,молчал и понимал: мне очень плохо…Он мне дарил цветы и леденцы.Он рисовал воздушные дворцы.И облака. И радугу над морем.Я, медный крест держа, как пистолет,кричала: «Никакого Бога нет!Всё – фарс и фарисейство!» Он в ответкивал и обещал: «А мы поспорим!»Но у судьбы короткий разговори собственный расклад по всем вопросам:то в стену – лбом, то мордой – об забор,то гирей – по башке, то в лужу – носом…А он читал молитвы наизустьи ждал, что я чему-то научусь —не вдруг, но постепенно, раз за разом:держать ладонь подальше от огня,не гнать телегу впереди коня……Уходит солнце на закате дня,но ты… Но ты не покидай меня,мой Светлый Ангел с фонарём под глазом!

Явление следующее

Влетел… Присел на табуретку…

Смахнул слезу, ругнул погоду…

Татьяна ХлебцевичДушевной ржавчиной отмеченный,как боцман затонувшей лодки,опять знакомый ангел вечеромв дверь постучит, попросит водки…В варенье стряхивая пепел,закурит зло и неуклюже.А взгляд сухой, как будто не пил.А за окном всё глубже лужи.Так несмешно и одиноколетает лист по ветру плавно.Всё тяжелее верить в Бога.А в самого себя – подавно.Стихи про дождь, про ветку клёнаначнёт читать. А голос тонок.И вдруг заплачет обречённо,как потерявшийся ребенок.Как ёжик, выпустит колючки.Хотя в душе не возражает,чтоб кто-то взял его на ручкии подарил воздушный шарик,чтоб улететь…Но это вовсенеразрешимая задача.Он «Тоника» налить попросит,под стол стыдливо крылья пряча.Вздохнет: мол, курица не птица!Потом, не веруя в спасенье,шагнет в окно и растворитсяв рассоле полночи осенней.

«У ангела нелётная погода…»

У ангела нелётная погода.С утра знобит. И крылья – словно плети.И календарик будущего годазакапан воском прошлого столетья.Он истину, затёртую до фальши,устал держать за чистую монету!Засунуть бы её куда подальше.Напиться с горя.Да здоровья нету.Под тяжестью глобального вопросаустал, как бобик. И не верит в чудо.Дождаться бы хорошего прогноза,да улететь ко всем чертям отсюда!

Весенняя молитва

Когда же кончится зима?Что за стихия, в самом деле:заносы снежные в апрелетакие, что сойдёшь с ума.Достать бы с антресолей валенки!Неделю – снегопад, как бешеный.Как будто тюлем накрахмаленнымслепые окна занавешены.Соседка прячется в доху.На катерах не видно палубы.Народ ночами пишет жалобыТому, Который Наверху,что выше крыш и снежной гущи,и президента вместе с Думой.Куда глядит, о чём он думает,Всевидящий и Вездесущий?Грехи ли? Души ли больные?Век зол. А время бессердечно.У Бога нервы не стальные,да и терпение не вечно,глядеть, как мир от жиру бесится:чем больше благ – тем меньше счастья.И вот Он снегом занавесился,ушёл в глобальное ненастье.Мы так Ему осточертели.Он видеть нас уже не может.А мы до слёз… до нервной дрожиждём божьей милости капели!А вот нам этого не светит?Пришла пора за все делишкиуже платить?А мы, как дети,отважно писаем в штанишки,смешно размазываем соплии обещаем быть послушными…А вдруг никто уже не слушаети нашу ложь, и наши вопли?Ах, наши души из материинежнее пластика и стали.И мы устали. Так усталиот суеты и от безверия.О, Господи, хотя бы летооставь! Ладошки, как ледышки.Дай радости. Тепла и света.И праздника. И передышки.11 апреля 2005 года

Пасхальная молитва

Шурша и копая словесную груду,навзрыд ненавидя и слёзно любя,я верую, Господи, всякому Чуду,в котором Ты щедро являешь Себя!Я верую в Солнце. Я верую в Ветер.В Траву на Поляне. В Пчелу на Цветке.В Прозрачность Ручья. В Тишину на Рассвете.И в Жёлтый Песок, где копаются Дети.И в Вечность. И в Букву на Белом Листе.Я верую, Господи, верую святов Твоё Воскресенье и Тяжесть Креста.Так верит страна в Непродажность Солдата.Грешна, уходящая в ночь без возврата,так верит Душа, что с рожденья Крылата,Свободна, Бессмертна, Светла и Чиста…

Часы с кукушкой

«Я хочу тишины. Чтоб часы неназойливо тикали…»

Я хочу тишины. Чтоб часы неназойливо тикали.Чтоб сияла луна за окном, как начищенный таз.Чтобы новый журнал… двадцать раз перечтённая книга лишелестела в руках, засыпающий радуя глаз.Чтоб цветной абажур. А внутри пожелтевшая лампочка.И, как в детстве когда-то, неслышно, тишайшая чтобв спальню полночь вошла, будто бабушка в фетровых тапочках,и ладошкою мягкой и тёплой потрогала лоб.И не надо кривляться. Не надо словами жонглировать,как ежом и гранатой в каком-то нервозном бреду.Я закрою глаза, запахну свой халат кашемировый,и на дно тишины, как подводная лодка, уйду.

Сбивчивый такой полёт мечты

Сложилось что-то там, на небесахиздалека похожее на фигу…Моей судьбы почитаную книгулистает ветер. В солнечных часахсломались стрелки. И кукушка голосутратила. Возможно, навсегда.И как теперь определить, когдаложиться спать?Ночами иногдамне снится, будто небо раскололось.И я пытаюсь половинки сферыслепить. (Потом чернилами замажу!)И вот в зенит, сквозь облачную кашулетит мой самолётик из фанеры.И я лечу. И оставляю след.И ангелам машу: «Привет, привет!»Такой вот сон. Поэт я или нет?Поэты, мы, ни в чём не знаем меры.Да вот беда: в какую из сторонни поверну – налево ли, направо —повсюду только полчища воронсоветы мне дают поостеречься.Их дело – о моём здоровье печьсяи о душе (что трогает вдвойне!)И, чтоб с таких высот не сковырнуться,не загреметь, не лучше ли проснуться?Трёхсложная фигура в вышинеопределит доходчиво вполнеоткуда мне грозит земная слава.(У нас, кто жив, тот и имеет правона недопонимание извне!)Вполне возможно, что не нам решать:кому-то предназначено идти(дай бог ему счастливого пути!),но кто-то должен и подножки ставить.Какая польза спорить с небесами?Уж лучше мы учиться будем самивсё понимать. И фигу приниматьв определённом философском смысле!А книгу жизни мыши ли погрызли,или по ней прошлась иная рать?но трудно стало буквы разбирать.

Кукушка

А кукушка сказала «ку-ку» и куда-то исчезла.Может, просто в дыму сигаретном не видно ни зги?Впрочем, я полагаю: колёсики крутятся честно,и прилежные стрелки усердно рисуют круги.И всё ближе… всё ближе пора подводить и итожить:нажитое богатство хранить или бросить в огонь?И на что мне потратить остаток шагреневой кожи —лоскуток драгоценного дара размером с ладонь?И не тратить бы сил, предаваясь учёному спору,если даже коню, извините, понятно давно:каждый тащит свой крест, как телегу груженную, в гору.Ни другого пути, ни другого креста не дано…Но скажите, зачем нам корячиться с чёртовой ношейв неподъёмный крутяк? Объясните за-ради Христа.Если всё суета: хоть тащу эту тяжесть, хоть брошу.Хоть и вовсе с копыт… Всё равно – суета, суета!Слишком жизнь коротка: отведённое нам не измеритьни в веках, ни в секундах. Считаются только шагибосиком по росе. Не спеша. Из распахнутой двери.В листопад. И в капель. И в жару. И под всхлипы пурги.А кукушка сказала «ку-ку» и захлопнула дверцуперед носом у Вечности: ей-то какая беда,что мгновенья бегут больно-больно… как бритвой по сердцу…И мы тоже бежим. Чтоб уже не успеть никуда.Никуда. Никуда! Ибо финиш вульгарно фатален.Но бежим и бежим, будто воду несём в решете.Мимо летних лугов. Мимо первых весенних проталин.И теряем себя, как следы на осеннем дожде.И жалеем себя: мол, Судьбу изменить невозможно.Этот бешеный бег до изжоги, до рези в боку —он спланирован свыше, учтён и просчитан дотошноот простого «тик-так» до последнего в жизни «ку-ку!».Воду в ступке привычно толчём, изнывая от жажды.Нашей жизни река всё стремительней. Будто назло…А кукушка захлопнула дверцу. Без вызова даже.Просто чтобы потоком не смыло и не унесло.